Текст книги "Трое против дебрей"

Автор книги: Эрик Кольер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

Мы не видели Визи до рождества 1952 года. В то время он получил отпуск. За день до рождества мы поехали в Риск-Крик встречать Визи. В начале зимы 1952 года погода была милости вой, что редко случалось в наших краях в это время года. На звериных тропах было не больше шести дюймов снега, а на Равнине Озерных Островов не было ни одного сугроба. Воздух был чистым и прозрачным, как вешняя вода, просачивающаяся через мох. Было около —10°, и снег приятно поскрипывал под шинами нашего джипа, когда мы прокладывали путь. Перед отъездом из дома Лилиан почти целый час потратила на свой туалет. Она одела изящный серый костюм, который снимался с вешалки в шкафу только в исключительных случаях. Три или четыре года назад Визи добыл три необычайно крупных горностая, совершенно белых, если не считать черного кончика хвостов. Он отослал шкурки скорняку, и тот сделал из них горжетку в подарок матери. Лилиан заявляла, что из всех сотен горностаев, добытых нами, никогда не было подобных этим трем. В то утро ее шею украшали шкурки этих горностаев.

Я возился с джипом – вычистил сиденья и до блеска про тер стекла. Я то и дело входил в дом, громко стуча ногами и бросая выразительные взгляды на часы. Наконец я потерял терпение и спросил: «Ты что, собираешься на прием к королеве?»

– Ведь ты же не захочешь, чтобы Визи увидел меня в брюках и непричесанной?

– Нет, конечно, – согласился я.

Когда мы подъехали к Риск-Крику, Визи уже ждал нас. Я не сразу его узнал. Он стоял подтянутый, как солдат королевской гвардии, в хорошо сшитой военной форме.

– Форма идет тебе, сынок, – сказал я, здороваясь.

– Мне больше нравится комбинезон, – спокойно отве тил он, и по его тону я понял, что это действительно так.

Я поспешил в магазин не потому, что была какая-то необходимость спешить, просто я думал, что Лилиан захочется хоть немного наедине побыть с Визи.

Скоро мы уже были на полпути к дому. Визи сидел за рулем, потому что он всегда водил машину лучше, чем я.

Семь дней отпуска. Но его отпуск начался в тот момент, когда он вышел за пределы учебного лагеря в Онтарио. Он потра тил три драгоценных дня только на дорогу в Риск-Крик. Еще три дня ему потребуется для того, чтобы вернуться в лагерь, так что дома он сможет пробыть только сутки. Но этот день приходился на рождество – самый лучший праздник в году. С моей точки зрения, нам невероятно повезло, что это рождество перед отъездом он сможет провести с нами.

В рождественское утро мы с Визи совершили длинную прогул ку по озеру Мелдрам.

– В этом году на озере, вероятно, около дюжины семей бобров, – сказал я. – Как ты смотришь на то, чтобы пойти пог лядеть?

В действительности дело было не в том, что мне хотелось со считать жилые бобровые хатки. Просто я знал, что перед рож деством Лилиан предпочитала оставаться дома одна и на свободе заняться стряпней. Если же мы были дома, то беспрестанно заглядывали в кухню, поднимали крышки с кастрюлек и даже иногда давали советы. В этих случаях она морщила нос и ворчала: «Ну что может мужчина понимать в приготовлении рождественского обеда? Пошли бы лучше ставить силки на зайцев. Или займитесь койотом, который в прошлую ночь сводил всех с ума своим воем».

В тот вечер мы сидели возле радио и слушали рождествен скую службу из Ванкувера. Лилиан всегда нравилась органная музыка, а теперь орган сопровождал хороший хор. В наших желудках покоилась индейка, рождественский пудинг, рождественский пирог и кекс, и поэтому разговаривать нам было очень тяжело. Я растянулся на кушетке и лежал, полузакрыв глаза. Я мыслен но вспоминал все двадцать два года, что мы встречали рождество в самом сердце тайги. В комнате было тепло и покойно, и звуки церковной службы, доносившиеся по радио, были мягкими и чуть приглушенными. На кушетку вскочил кот и растянулся рядом со мной, громко и удовлетворенно мурлыкая. Его желудок тоже был полон индейкой. Возле горячей печки, положив нос на лапы, лежал Спарк – наша собака лабрадорской породы. Я подумал: «Странно, что этот пес может терпеть такой страшный жар от печки». Желудок Спарка был полон лосятиной, потому что собаки предпочитают лосятину индейке даже в рождество. Визи сидел с книжкой, которую ему подарила Лилиан, и перелистывал страницы. Двадцать два рождества! Подумать только, даже не верится, что прошло столько лет и что мы провели их здесь в лесу. Я открыл глаза, окинул взглядом комнату, посмотрел на Лилиан. Она сидела в кресле возле радио, сложив руки, и слушала службу. И глядя на Лилиан, я понял, что действительно прошло много лет. Только годы могли прочертить на ее лице столько морщин и посеребрить ее волосы. «Кто ты такой – подумал я, – чтобы размышлять о том, что Лилиан начала седеть? Ты сам стал седым, как старый барсук». Скоро мне придется носить очки, потому что этой осенью я уже не мог увидеть стоящего спокойно оленя в лесу на расстоянии ста ярдов. Да, да, я не мог разглядеть оленя, пока он не срывался с места, чтобы убежать. Когда мы поселились на ручье, я мог разглядеть оленя, даже если он стоял за кустом. А теперь волосы Лилиан начали седеть, и мои – тоже. И может быть, весной я отправлюсь на Большую землю и разыщу окулиста, и может быть, он скажет мне, почему я не вижу оленя в лесу, когда тот стоит спокойно, глядя на меня.

Двадцать два года – это большой срок, если все эти годы про житы в глуши, вдалеке от мира. Но если не считать седины в волосах и ослабевшего зрения – это случилось бы с нами в лю бом другом месте, – эти годы были для нас добрыми, и мы в долгу перед ними. Ни один из них не прошел даром – стоило только проехать вверх и вниз по ручьям и пересчитать, сколько семей бобров там живет, чтобы убедиться в этом.

Я снова закрыл глаза. Орган умолк, и теперь священник стал читать проповедь, торжественно и серьезно. Спарк отодвинулся в сторону от печки и снова растянулся на полу. Кот сладко потянулся во сне.

Глава XXIX

В то лето 1953 года мы провели оросительные каналы на луго вину, скосили сено и убрали его на скотный двор. Затем после очень короткого перерыва наступило время копать картофель, собирать овощи и складывать их в погреб.

В ту осень мы не охотились на гусей, хотя у запруд собира лись огромные стаи на отдых перед долгим путем на юг. Лилиан удивленно заметила:

– Эрик, уже два года или даже больше прошло с тех пор, как ты в последний раз охотился на гусей.

– Да, действительно. Ты что считаешь, что мне нужно пойти подстрелить гуся? – спросил я, поглаживая подбородок.

– Нет, – сказала она с ударением.

Лилиан испытывала к гусям нежные чувства. Даже в те годы, когда деньги, отложенные на рождественскую индейку, приходи лось тратить на другие, более необходимые вещи, Лилиан лишь скрепя сердце соглашалась на то, чтобы я подстрелил гуся.

Через некоторое время озера покрылись льдом, а там с севера к нам пришел снег.

– Помнишь медвежьи берлоги? – спросил я, пододвигая стул к печке и шаря по карманам в поисках кисета с табаком и папиросной бумаги.

Лилиан сморщилась.

– Я их никогда не забуду.

– Тебе когда-нибудь было хоть немного страшно? – Я свернул цигарку и закурил.

– Всегда.

– Мне тоже, – сказал я. Затянувшись, я добавил, поддраз нивая ее: – Ты предпочитала бы, конечно, покупать лярд в магазине, не правда ли?

– Теперь, когда у нас есть деньги, конечно.

В ту зиму я поставил мало капканов. Ровно столько, чтобы не слишком засидеться и каждый день проходить на снегоступах три – пять миль.

В марте я немного промышлял ондатру, не слишком много, хотя болота были усеяны хатками. Тоже лишь для того, чтобы размяться. А может быть, и для того, чтобы убедиться, что снегоступы не стали тяжелее, чем пять лет назад.

Зима тянулась долго, как это частенько случалось. Была се редина апреля, когда я одел цепи на все четыре колеса джипа, выкатил его из старой бревенчатой избушки, которую мы прев ратили в гараж, и поехал через луговину, все еще покрытую снегом. Ярдов сто автомобиль мучительно пробирался через снег, затем колеса забуксовали, и мы остановились.

– Мы попали в сугроб, – заметил я, нимало не удивившись.

В глазах Лилиан появилось разочарование.

– Эрик, по-твоему, мы не сумеем проехать через Равнину Озерных Островов? – спросила она.

– Визи, может быть, и смог бы, но я… – я покачал голо вой. – Я даже и не буду пытаться. Мы может застрять, и нам придется идти по снегу пешком. – Я никогда не был уверен в себе, если дело касалось того, чтобы вести джип по сомнитель ной дороге.

– Визи, – сказала она так тихо, что я едва расслышал ее. – Визи, – повторила она. – Где он сейчас?

Вот уже почти месяц, как мы последний раз ездили за поч той. Мы ездили верхом. Это был мучительный, изнурительный путь. Из-за сугробов и наста мы двигались очень медленно. По-видимому, ездить верхом для Лилиан стало трудно: у нее болела спина, но надо было или ехать верхом, или вообще не ехать. Я не рискнул вести джип по глубокому снегу. Тогда мы получили от Визи письмо. Мальчик писал, что, по слухам, его батальон должен был вернуться в Канаду, хотя он и не знал, когда точно. Это было в середине марта.

Теперь, выбившись из сугроба и поставив машину в гараж, я сказал:

– Если следующие три-четыре дня будет тепло и снег нем ного осядет, мы снова попытаемся проехать на машине.

Весь остаток дня Лилиан была очень спокойной. Это было спокойствие, порожденное огорчением, вдобавок она беспокои лась о Визи.

После ужина мы пошли прогуляться к озеру и вышли на лед. Он еще не начал таять и мог выдержать телегу, запряженную шестеркой лошадей. Я остановился, повернувшись к югу и прислушиваясь.

– Что это? – спросила Лилиан.

– Мне показалось, я слышу гусей, – сказал я, смущенно улыбаясь. – Но это, вероятно, что-нибудь другое. Наверное, тайга снова подшутила надо мной.

– Мне так хочется, чтобы гуси вернулись, – вздохнула Лилиан. – Тогда мы поверим, что вернулась весна.

– Какого черта… – Я опустился на колено и прикрыл глаза рукой, внимательно всматриваясь в юго-восточную часть озера.

– Ты что-нибудь видишь? – Лилиан тоже смотрела в ту сто рону.

– Да, там, в пихтах. Видишь? Подходит к озеру. Наверное, лось. Нет, не лось. Гляди-ка, лошадь. Со всадником. Какого черта…

– Он выезжает на лед, – сказала Лилиан, тоже прикрывая рукой глаза. – Смотри, он направляет лошадь прямо на середи ну озера.

– Он знает эти края, – сказал я. – Он знает, что лед еще крепкий.

Теперь мы ясно видели всадника в толстой красной куртке и синем комбинезоне из грубой бумажной ткани. Он свободно сидел в седле, перебросив левую ногу через луку, как часто ездят ковбои, когда устанут.

– Он совсем не боится льда, – пробормотал я снова.

Всадник помахал рукой, я помахал в ответ.

– Кто же это, черт возьми? – и тут я его узнал и вскочил на ноги. – Это…

– Визи! – закричала Лилиан. Ее горечь испарилась, как сне жинка, попавшая в костер. – Визи!

Она бросилась к нему навстречу и прижалась к нему, как только он спрыгнул с лошади. Я схватил его за руку и долго тряс ее, разглядывая его наряд. Куртка и комбинезон были ему слишком малы. Лошадь была старой и тощей.

– Где ты украл этот наряд? – спросил я.

– Я занял его у одного из фермеров. Я приехал в Вильямс-Лейк прошлой ночью и сегодя утром добрался на попутной ма шине до Риск-Крика. В четыре часа дня я выехал оттуда и загнал эту старую бедную клячу почти до смерти, чтобы добраться сюда засветло. – Он засмеялся. – Вы, конечно, не получили моей те леграммы?

– А разве мы когда-нибудь получали телеграммы здесь, в лесу? – спросил я, удивленно подняв брови.

– Я так и думал, когда посылал ее из Ванкувера. Мы приплыли туда три дня назад…

– Ты распрощался с армией? – прервал его я. Мне было совершенно наплевать, куда их доставил корабль, в Ванкувер или в Монреаль.

– Через три недели я буду свободен.

– Это было все, что я хотел узнать.

– Визи, сынок, ты с мамой иди прямо домой, а я присмот рю за лошадью.

Я взялся за уздечку и поставил левую ногу в стремя, собираясь сесть в седло, а правая еще стояла на льду. И вдруг я замер и прислушался, глядя напряженно на юг.

– Слушайте!

– Вечно тебе что-то кажется, – пробурчала нетерпеливо Лилиан.

– Гуси! – выдохнул я.

Сначала было слышно только далекое бормотание, и лишь че рез несколько секунд на горизонте показались темные точки.

Бормотание переросло в хриплый, скрипучий крик. Точки обрели четкую форму. Гусей было более двух сотен, их эскадрилья лете ла, соблюдая строй и образуя правильный клин на фоне голубого неба. Они пролетели высоко над нами, держа курс на север.

Я сел в седло и направил лошадь к конюшне. Всю дорогу я улыбался и радостно повторял: «Все возвращаются в тайгу».

Глава XXX

Был вечер июня 1956 года. Лес еще окрашивали ярко-алые отблески заходящего солнца, но озеро уже прочертили длинные полосы теней, ложившиеся на воду темным веером. Вечерний патруль вышел из хатки с полчаса назад.

Через несколько минут после того, как бобер показался на поверхности воды, мне послышался тихий удар, а за ним – другой, как если бы чуткий бобер уловил течь в плотине, которую следовало устранить. Но поскольку плотина была приблизитель но в полумиле от того места, где я сидел, и ее не было видно, я не мог видеть, как бобер устранил эту течь, я мог только предположить это.

Вот уже третий вечер подряд я выходил из дому, тихо закры вая за собой дверь, пересекал луговину между домом и берегом озера и садился на корточки у воды. Мои глаза и мысли были прикованы к большому тополю, который каким-то чудом про должал стоять на другом берегу бухты. Дерево росло ярдах в пяти от берега и приблизительно в пятидесяти ярдах от того места, где я сидел. Даже в сгущающихся сумерках я все еще видел узкую темную протоптанную тропу между деревом и водой и белые щепки, разбросанные вокруг дерева. Тропинка была вытоптана в мягкой илистой земле старым бобром; он обгрызал дерево своими острыми, как долото, резцами. Дерево давно уже должно было повалиться, так как вокруг валялось множество щепок. Даже слабое дуновение ветерка заставило бы его покачнуться и с грохотом рухнуть на землю. Но последние три или четыре дня воздух был неподвижным, и, для того чтобы дерево упало, его нужно было еще подгрызть.

Тихонько скрипнула дверь и снова закрылась. Секунду или две спустя Лилиан села рядом со мной. Хотя самый длинный день года миновал всего лишь неделю назад, воздух становился прохладным, едва заходило солнце. Лилиан одела мягкий пушис тый свитер и повязала голову старым шелковым платком.

– Привет! – сказал я, не сводя глаз с тополя. – Ты тоже хочешь смотреть? Оно, несомненно, упадет сегодня. Если бобер снимет еще десяток щепок, оно обязательно должно упасть.

– А может быть, оно застрянет, – сказала задумчиво Лилиан.

Я подавил смешок.

– Ты предпочитаешь видеть все не только в розовом свете.

– Когда дело касается бобров и тополей, то да. – И улыб нувшись, она заметила: – У тебя на щеке комар, он пирует.

Я рассеянно хлопнул себя по правой щеке.

– Нет, нет, на другой, – сказала она.

Да, если за последние двадцать пять лет мы и не достигли больших успехов, то уж во всяком случае научились не обращать внимания на зудящие укусы комаров.

Лилиан была абсолютно права относительно тополя. Именно сомнения заставляли меня три вечера подряд при ходить на берег озера и тихо сидеть на траве, пока не ста новилось настолько темно, что сидеть дольше уже не имело смысла. Мне хотелось быть на берегу в тот момент, когда дерево упадет.

Сзади тополя, на расстоянии всего семи ярдов от него, стояли тесно три высокие стройные ели. Если тополь будет падать не к озеру, он повиснет на елях, и весь настойчивый труд бобра пойдет прахом. Это был старый тополь, и он, вероятно, впервые увидел солнце лет пятьдесят назад. Его кора стала серой от старости, и у корня он был диаметром более двадцати дюймов. Почти каждую ночь в течение целой недели бобер выхо дил из воды, шел по тропинке к дереву, становился на задние лапы и, двигаясь все время вокруг дерева, выгрызал из него щепки. Если бы дерево росло, наклонившись, оно бы упало три или четыре дня назад, но дерево росло прямо, и его нужно было перегрызть совсем, прежде чем оно упадет. Тогда оно могло с таким же успехом упасть в воду, чего желал бобер, как и в другом направлении и повиснуть на елях. Когда бобры валят дерево, они не подрубают его, как человек. Они просто ходят вокруг, выгрызая щепки и полагаясь исключительно на случай, в надежде, что оно упадет туда, куда они хотят.

У входа в залив, в нескольких ярдах от берега, была бобровая хатка. Вокруг нее в воде плавали короткие куски осины, очи щенные от коры и целые. Часто на закате, если мы сидели неподалеку, мы видели, как бобриха выплывала на поверхность, подбирала кусок неочищенной осины и снова быстро ныряла. Несколько мгновений спустя слышалось тихое голодное урчание бобрят, сгрызавших кору своими острыми резцами.

Снова скрипнула дверь и закрылась с громким стуком.

– Вы что, собираетесь сидеть здесь всю ночь? – послышался голос Визи.

Уже становилось темно, я едва различал подножие дерева, хотя его верхушка еще хорошо выделялась на фоне неба.

– Хочешь домой? – спросил я Лилиан.

– Мне бы хотелось еще немного посидеть здесь, – отве тила она.

– Поставь кофейник на печку и позови нас, когда он будет готов! – крикнул я Визи.

Шаги Визи замерли в глубине дома, и мои мысли снова вернулись к тополю. Если дерево упадет, так, как хотят бобры, оно попадет в воду, и через некоторое время, когда малыши в хатке достаточно подрастут, чтобы выходить на воду и само стоятельно искать корм, они смогут подплыть к дереву, ухватиться передними лапами за ветку и обгрызать с нее кору, не выходя на берег. Пока они в воде, ни затаившийся койот, ни рысь с ее острыми, как бритва, когтями не могут причинить им вреда.

Но на суше такие малыши еще слишком неуклюжи и нео пытны, чтобы избежать зубов или когтей хищника, сидящего в засаде в ожидании легкой добычи. Может быть, именно об этом думал старый бобер, когда начал подгрызать дерево: свалить его в воду, чтобы малыши могли питаться в полной безопасности.

Мы с Визи добыли около сотни бобров весной 1956 года. Надо сказать, что охота на бобров не доставляла нам удоволь ствия. Я говорил Лилиан: «Они куда лучше выглядят в воде, чем на шее какой-нибудь дамы». Но на ручье Мелдрам развелось столько бобров, что мы были вынуждены охотиться на них, для того чтобы регулировать их поголовье. Поселений бобров стало так много, что, если бы человек не сдерживал их размножение капканами, они быстро истощили бы свои запасы пищи.

Весной 1956 года на территории наших охотничьих угодий и двух соседних было добыто около четырехсот шкурок бобров. Это было невероятно много, если учесть, что всего пятнадцать лет назад во всем Чилкотине едва ли можно было найти хоть одного бобра. Но теперь бобры расселились по всей округе, где только для них находилась вода, и многие индейцы-охотники тоже добывали бобров. И у каждой большой запруды, построенной бобрами, было столько различных уток, что осенью, снимаясь с болот на закате, они тучей закрывали все небо. На верхушках хаток прихорашивались гибкие выдры, одетые в бархатные шкур ки, а к берегам подходили лоси, для того чтобы напиться и побарахтаться в воде. Хотя в ручье Мелдрам было еще мало форели, однако на одной или двух запрудах и на ручье, покрытом клочьями пены, попадались толстые радужные рыбки, стоило лишь забросить удочку. В начале июля фермеры пригнали почти три тысячи голов скота на летние лесные пастбища вдоль ручья. Вокруг запруд росла такая высокая и сочная трава, что скот набирал вес с каждым днем, и ни одно животное не погибло в трясине. Ниже по ручью, в долине, где ручей впадал в реку, фермер с обветренным лицом и мозолистыми руками медленно шагал вдоль оросительной канавы, положив на плечо лопату и напевая что-то про себя. Направляя воду на посевы люцерны, он думал: «Покуда бобры несут вахту, на этом ручье всегда хватит воды для полива».

– Я замерзаю, – пожаловалась вдруг Лилиан, прервав мои мысли.

Я встал и размял ноги.

– Да, уже слишком темно, и ничего не видно.

– Кофе готов! – донесся до нас звонкий голос Визи, стояв шего у открытой двери.

Я взял Лилиан за руку и потянул ее.

– Вставай, пойдем.

Я вглядывался в ночь, пытаясь рассмотреть верхушку тополя, но в темноте не было видно ни ветки. Может быть, он простоит до утра.

Мы уже почти дошли до двери, когда услышали, как в темно те бобер снова принялся грызть дерево. Я крепче ухватил Лилиан за руку.

– Подожди, – сказал я, затаив дыхание.

Один, два, три… Ночь была такой тихой и спокойной, я почти мог различить каждый звук, с которым бобер все глубже вгрызался в дерево. Шесть, семь, восемь… Затем на несколько секунд установилась напряженная тишина. Я услышал треск па дающего дерева, подобный взрыву. С оглушительным всплеском оно рухнуло в воду. Затем все снова стихло.

Мы стояли неподвижно в темноте, глядя в сторону озера. Вне запно тишину нарушил торжествующий всплеск. Это старый бобер ударил хвостом по воде. Я посмотрел Лилиан в глаза. Мы улыбнулись друг другу.

– Что-то мы попытались сделать и чего-то мы достигли, – сказал я, проглотив подступивший к горлу комок. Больше я не нашелся, что сказать. Эти слова выразили все.

Мы вошли в дом вместе с Визи и сели пить кофе.