Текст книги "Трое против дебрей"

Автор книги: Эрик Кольер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

В то время, когда умерла Лала, в Чилкотине было мало постоянных линий капканов. Не много их было и во всей округе. Поэтому ловля пушных зверей велась по принципу «лови, сколько можешь» и по пословице «каждый за себя, а черт за всех». Выражение «охрана природы» тогда еще не существовало в лексиконе торговцев пушниной. Всем было ясно, что площадь водоемов в этом крае медленно, но неуклонно сокращается, но ни у кого не было достаточной проницательности, чтобы связать эту беду с поголовным уничтожением бобров. Это пони мала только Лала и, может быть, еще кое-кто из стариков ее племени. Но никого не интересовало мнение индейцев по этомувопросу. И меньше всего этим интересовалось правительственное учреждение, ведавшее водными ресурсами в этом округе. И ко нечно, никто не прислушался бы к их совету, даже если бы они его дали, никто, кроме меня и Лилиан.

Мы вместе взвесили все «за» и «против» этого рискованного мероприятия. Меня в нем привлекал тот образ жизни, который я всегда любил (я уже понемногу расставлял капканы, хотя попадались туда только койоты, спускавшиеся по ночам из леса и рыскавшие в поисках добычи вдоль ручья поблизости от фактории). Лилиан привлекала возможность иметь свой соб ственный дом и все, что у женщины с ним связано. Хотя на фактории я получал только сорок долларов в месяц и харчи, я мог бы за два-три года скопить достаточно денег и купить все необходимое для того, чтобы отправиться к ручью. Препятствий было немало, но молодость не боится препятствий. Итак, мы поставили себе цель: вместе отправиться к ручью и предоставить судьбе все остальное.

Я обратился в департамент, ведавший вопросами охоты в Британской Колумбии, и получил монопольное право расставлять капканы в окружавших ручей лесах на площади около ста пятидесяти тысяч акров, от истоков Мелдрам-Крика до точки, находящейся примерно в миле от устья. Казалось бы, это была неплохая сделка. За это я должен был платить департаменту огромную сумму – десять долларов в год плюс кое-какие отчисления в пользу государства с каждой шкурки пойманного зверя. И я же должен был содействовать «охране и размно жению всех пушных зверей в округе». Но увы, скоро мы с Лилиан увидели, что там уже почти нечего было охранять.

На какое-то мгновение я позволил себе вспомнить об Англии и подумать о возможной финансовой помощи оттуда. Отец прозрачно намекнул, что он мог бы дать необходимую сумму денег для покупки небольшой скотоводческой фермы в Британской Колумбии. Скотоводческая ферма! Это было нечто солидное. Это могло бы при разумном ведении хозяйства еже годно давать определенные доходы. А планы, с которыми я носился, были столь же причудливо запутаны, как следы ласки, охотящейся за мышью. Отец всегда был очень осторожен во всем, что касалось фунтов, шиллингов и пенсов. Крайне не охотно согласился бы он вложить хоть один фартинг в мало надежное предприятие с сомнительными видами на будущее. И я тут же отбросил мысль о том, чтобы обратиться в Англию за финансовой поддержкой.

В сентябре 1928 года английский священник, выезжающий по вызову в отдаленные места провинции, обвенчал нас с Лилиан. Добродушный парень был этот священник – коротышка и толстяк с такой довольной миной, как у иглошерста[7]7
  Древесный дикобраз.


[Закрыть], взобрав шегося на верхушку дерева и греющего спину на солнышке. От начала церемонии венчания и до ее конца улыбка не сходила с его гладкого округлого лица… Венчание происходило в просторной гостиной фактории и шло без сучка, без задоринки, за исключением того момента, когда рыжий кокер-спаниель Бечера стал царапаться и визжать под дверью в поисках хозяина. Бечер с женой присутствовали на свадьбе, одетые по-праздничному.

Лилиан обдумала свой наряд с большой тщательностью. Она надела свадебное платье из какого-то легкого кружева, перехваченное у пояса бледно-голубой лентой. На ней была белая прозрачная фата, и я слышал, как миссис Бечер шепнула мужу: «Бог мой, как она очаровательна и мила!»

Повар китаец Джо превзошел себя в кулинарном мастерстве, стараясь устроить пир, достойный такого важного события. Были поданы холодные жареные цыплята, салат, картофель и сладкая кукуруза прямо с огорода. Подали также большую нерку[8]8
  Один из видов тихоокеанских лососей.


[Закрыть], которая не стала менее вкусной от того, что ее проти возаконно вытащили из реки Чилкотин, когда она, не ведая беды, путешествовала вверх по течению к местам нереста. Был и пирог с голубикой, и пирог с тыквой. Был также большой свадебный торт, поданный после цыплят, лососины и десерта и оставшийся почти нетронутым. Бечер откуда-то выкопал две бутылки хереса, и, после того как мы выпили за всех и за все, священник сиял уже как два иглошерста, греющих спины на солнышке.

В 1906 году, когда Лилиан было два года, одна из ее старших сестер привязала подушку к спине кроткой низкорослой верховой лошадки, примостила на ней Лилиан, взяла конец повода в свои детские ручонки и зычно крикнула: «Но, но!» Лошадка, на которой в свое время привезли из лесу немало оленей, пошла ленивым легким шагом, а затем, когда девочка дала ей как следует по крупу ивовым прутом, неохотно перешла на рысь. Все было бы хорошо, если бы из-за ближайшего холма не показались два верховых индейца, несущихся во весь опор. Увидя двух всадников, лошадка Лилиан насторожила уши и резко остановилась, сбросив крохотную путешественницу. Лилиан

перелетела через холку лошади и шлепнулась спиной оземь. Удар нежного детского тельца о твердую почву не прошел даром. Девочка стала заметно прихрамывать, но вовремя никто не обратил на это внимание. К тому же ближайший врач практи ковал за полторы сотни миль, в Ашкрофте. Чтобы добраться туда, требовалось по крайней мере двенадцать дней, а также лошади и возок.

И хотя со временем хромота стала менее заметной, она не исчезла. В результате ушиба у Лилиан были повреждены позвоночник и правая бедренная кость. И когда вскоре после нашей свадьбы мы обратились к врачам и специалистам-остеологам, уже ничего нельзя было сделать с последствиями травмы, полученной в детстве. Хромота осталась у Лилиан на всю жизнь.

Этот-то незначительный дефект в позвоночнике Лилиан и помешал немедленному исполнению наших планов. Мы не смогли отправиться к истокам ручья весной 1930 года и отло жили путешествие на год. По нашим подсчетам выходило, что, если я останусь работать на Риск-Крике до апреля 1930 года, и буду экономить каждый цент из моего жалования, мы сможем накопить достаточно денег, чтобы купить все необходимое для осуществления наших планов. Но через шесть недель после свадьбы случилось событие, заставившее нас потратить немалую долю наших сбережений: Лилиан забеременела.

Трезво обдумав эту сногсшибательную новость, я сказал:

– Тебе придется отправиться в больницу и посоветоваться с хорошими врачами.

– Это будет стоить слишком дорого, – спокойно ответила она. В конце концов большинство женщин в этом крае рожает дома и…

– Но ты не будешь рожать дома, – прервал я ее и, безус пешно поискав более осторожные слова, добавил:

– Разве ты не понимаешь, что с твоей спиной тебе будет трудней рожать, чем другим здешним женщинам.

Вскоре после этого разговора я отправил Лилиан в Кенель – маленькую деревушку, взгромоздившуюся на высоком берегу реки Фрейзер в девяноста милях к северу от Риск-Крика. Кенель могла похвалиться не только хорошим врачом, но и достаточно современной больницей. Совет врача, осмотревшего Лилиан, был дан в категорической форме: в течение месяца перед родами Лилиан должна находиться под наблюдением врача в Кенеле; из-за деформации позвоночника и бедренной кости роды будут нелегкими; возможно, придется делать кесарево сечение.

И все же по милости судьбы и благодаря искусству врача Визи Эрик Кольер появился на свет естественным путем. Осенью того же года я встретился с врачом Лилиан, приехавшим в Риск-Крик поохотиться на уток и гусей. Поговорив немного о здоровье Лилиан и ребенка, он посмотрел мне прямо в лицо и сказал: «Молодой человек, вам повезло». И затем очень серьезно добавил: «Я советовал бы вам ограничиться одним ребенком».

Появление Визи на белый свет стоило нам почти полторы сотни долларов; но, несмотря на то, что пришлось отложить осуществление наших планов на целый год, мы стали после этой отсрочки намного богаче.

Второе июня 1931 года. Ровно одиннадцать лет прошло с тех пор, как Англия стала для меня лишь воспоминанием. Солнце, уже поднявшееся, хотя было только четыре часа утра, безразлично смотрело с почти безоблачного неба. Под крышей сарая для фуража взад и вперед сновали ласточки. Они вили новые гнезда и поправляли прошлогодние. Поодаль, на просеке, в тени одинокого тополя дремало несколько еще не острижен ных овец. Среди них копошились и карабкались им на спины неуклюжие ягнята. В загоне за свинарником корова вылизывала новорожденного теленка. Напротив лавки стоял высокий фургон, доверху нагруженный провиантом, инструментами и всем тем, что мы так долго готовили для поездки. Бечер сидел на крыльце, поглаживая своего кокер-спаниеля.

– Если тебе понадобится работа, приходи ко мне, – лю безно сказал он.

– Ну, там, куда мы направляемся, у меня не будет недо статка в работе, – отпарировал я.

Он понимающе кивнул головой.

– Ну, а как насчет денег?

Вот этого я и сам как следует не знал.

Я впряг лошадей в оглобли, подбросил в фургон Визи Эрика, помог Лилиан взобраться на высокое сиденье, уселся рядом с ней, крикнул «но, но» и стегнул кнутом по лошадям. Выгнув шеи, лошади неохотно натянули постромки. Колеса завизжали, как бы не желая двигаться с места, и фургон медленно тронулся. Около мили я ехал по чилкотинскому тракту, затем свернул с хорошо укатанной гальки и стал править прямо на север в ди кую глушь по едва заметной тропе, почти полностью заросшей травой и сорняками. Мы с Лилиан обернулись и посмотрели в последний раз на оставшиеся внизу, в долине, домики фактории, расставаясь с ними на многие месяцы. Затем снова уселись на свои места и устремились на север.

Глава III

Открытые места с густо заросшими склонами и стадами пасу щегося белоголового скота были позади. Бескрайние леса на земле, покрытой валунами, древесными корнями и буреломом, приняли нас в свои жесткие объятия и держат до сих пор.

После того как луга уступили место лесу, я должен был без конца спрыгивать со своего сиденья впереди фургона и, орудуя тяжеленным топором, расчищать дорогу от деревьев, сваленных резкими апрельскими ветрами. И все же, несмотря на бурелом и валуны, мы благодарили судьбу за то, что была хоть такая дорога. Сначала индейцы проложили в чаще тропу, чтобы провести лошадей и фургоны в глубь лесов, к хорошим местам для охоты. Затем белые пошли в лес этим же путем в поисках нетронутых лугов, где можно было свободно накосить и наскирдовать сколько угодно сена на корм скоту. И хотя на этих лугах теперь каждый год косили сено, постоянных селений там не было.

В конце июля группа людей из окрестных скотоводческих ферм приходила на луга косить и скирдовать сено, затем, обычно в декабре, туда пригоняли табуны скота на зимовку. С декабря до конца марта в маленькой деревянной хибарке среди лугов жили два ковбоя (обычно холостяки). Они кормили скот и присматривали за ним. А в промежутке между шестью неделями летней косьбы и тремя зимними месяцами луга цвели и зеленели без какого-либо вмешательства со стороны людей.

У нас не было часов, по которым мы могли бы узнавать время. Где-то в недрах фургона, тикая, отсчитывал секунды дешевый будильник, если он еще не развалился от резких толчков и тряски фургона. Солнце, в тот момент склонявшееся к закату, было для нас единственным хронометром. И по сути дела лишь оно имело значение: ведь солнце вставало на востоке и садилось на западе задолго до того, как на свете появилось такое изобре тение, как будильник.

Пот капал с лошадей на землю. В известном смысле лошади тоже были для нас немаловажной приметой времени. Они могли тащить перегруженный фургон на протяжении определенного количества миль, и ни на йоту дальше. Мускулы лошадей нельзя было завести, как механизм остановившихся часов.

Я обернулся назад и посмотрел на Визи. Среди постельных принадлежностей мы устроили ему что-то вроде гнездышка. Ребенок примостился там, просунув ручонки между веревками, связывающими багаж. Он лежал на спине лицом к солнцу. Его лоб был мокрым от пота. Глаза были закрыты, и я не мог понять, как он умудряется спать, несмотря на тряску и шум. Я взглянул на Лилиан. Левой рукой она держала рукоятку кнута, который волочился по земле у колеса фургона.

– Ты устала, да? – спросил я.

– Немного, – призналась она и добавила с грустной ус мешкой: – Хотя бы здесь было немного поменьше камней!

Камни и корни. Колеса фургона то с трудом взбирались на них, то опять срывались на землю. Так обстояло дело на протя жении нескольких последних миль. Я обмотал вожжи вокруг пояса и держался обеими руками за подпрыгивающее сиденье.

– Мы могли бы ехать так сотни миль и все же не встретить свежих следов человека, – сказал я, обращаясь к Лилиан.

Но она не слышала моих слов. Перегнувшись через сиденье, она уже в течение нескольких минут смотрела на левое переднее колесо.

– Могу объявить тебе, что оно разваливается, – внезапно сказала она, – обод колеса разъехался.

Я натянул вожжи. Фургон был далеко не первоклассным. Я купил его у какого-то индейца за пятнадцать долларов на личными и прекрасную койотовую шкуру. Я и тогда знал, что надо было бы заменить шины и кое-где поставить новые ободы, но у меня не хватило духу расстаться с той суммой, которую кузнец взял бы за необходимый ремонт. Еще один валун, еще пара корней – и, наверное, колесо разлетелось бы, а его шина весело покатилась бы вперед, пока не стукнулась о какое-нибудь дерево.

– Проволока, – закричал я. – Куда мы засунули про волоку?

Здесь, в чилкотинских лесах, вы можете отлично просуще ствовать несколько дней, если у вас есть хоть какое-нибудь ружьишко и вы умеете им пользоваться. Можно прекрасно обойтись без какой-либо другой пищи, кроме той, что вы добудете при его помощи. Если не встретится олень, то почти всегда можно напасть на след иглошерста или выследить табун одичавших лошадей и застрелить жеребенка, чье нежное мясо по вкусу не уступает телятине. Неплохо иметь с собой какую-нибудь посуду, но вполне можно обойтись и без нее. Кусок оленьей грудинки, поджаренный на вертеле над костром, будет, пожалуй, повкусней, чем такой же кусок, только что вынутый из печки. Но если вы хотите просуществовать в дикой глуши в течение долгого времени, вам необходимо иметь где-нибудь в своем рюкзаке проволоку и пассатижи. При помощи небольшого кусочка проволоки можно поправить потрескавшийся верх фургона, починить расколовшееся топорище, стянуть развалив шееся вьючное седло, сделать крючок для удочки. А если вам уж очень не повезет и бедам не будет конца, у вас всегда есть еще один последний выход: вы можете отрезать несколько футов хорошей гибкой проволоки, сделать на конце петлю и повеситься на крепком суку ближайшего дерева.

– Проволока, – повторял я. – Куда мы засунули про волоку?

– Она здесь под сиденьем. – И Лилиан протянула мне проволоку.

– Пассатижи, – захныкал я. – Ну куда же мы могли деть пассатижи?

– Конечно, они у тебя в кармане, – засмеялась Лилиан. Я взял проволоку и в течение десяти минут упорно итерпеливо трудился над починкой колеса.

Когда я, наконец, сделал все, что можно сделать при помощи проволоки, я покосился на солнце и сказал:

– За пару миль отсюда есть озеро, где можно заночевать. Там мы сможем снять колесо с втулки и опустить его в воду на всю ночь. Деревянное колесо разбухнет и будет плотно прилегать к шине. И пока не высохнет, оно будет работать как новое.

Озеро было более мили длиной. На его северной стороне, там, где кончается открытая вода и начинается заросшее травой болото, возвышался длинный песчаный мыс. Указав на него кнутом, я сказал Лилиан:

– Мы расположимся там на подветренном месте. Как только сядет солнце, миллионы комаров поднимутся с болота, но, если мы разобьем палатку на этом месте, ветер отгонит их от нас. Если ветер стихнет, нам придется разжечь дымокур и поддержи вать его всю ночь, чтобы дым отгонял насекомых. Иначе мы не очень-то уснем.

Весна была поздней, и май оказался холодным. В лесу еще не разрослись чина и вика[9]9
  Два рода бобовых растений.


[Закрыть]. Мы думали начать постройку хижины в середине мая, чтобы она была хоть частично пригодна для жилья к началу июня, когда застоявшийся ручей и заводь покроются миллионами комаров. Однако из-за холодной поздней весны мы застряли у Риск-Крика. Там мы переждали, пока по теплеет и в лесу появится достаточное количество зеленого корма для лошадей.

С наступлением июня погода изменилась. Отступили ночные заморозки, и воздух стал теплым и влажным. Замшелая почва лесов была еще сырой от зимнего снега. Чина, вика, водосбор, кипрей и болотные лилии, цепляясь за деревья, жадно тянулись к солнцу, по которому они так соскучились в эту весну.

Из мхов появились не только растения – это была пора комаров и слепней. В течение последующих двух месяцев огром ные массы жаждущих крови насекомых оспаривали друг у друга право быть там, где появлялся хоть малейший след человека или какого-либо еще живого существа. И нам надо было научиться их терпеть, если мы хотели сами стать частицей окружавшей нас дикой природы.

На мысе ветер с озера отгонял комаров, летевших с болот. Когда мы добрались до края озера, я снял упряжь с лошадей, стреножил их и отпустил пастись на воле. Затем вытащил палатку и поставил ее около фургона. Пока Лилиан готовила ужин, я поднял на домкрате фургон, снял неисправное колесо, скатил его в воду, и оно опустилось на дно.

В фургоне были все наши пожитки, но, если бы мы захотели продать его содержимое, то хотя он был нагружен доверху, мы получили бы за него не больше трех сотен долларов. Там была провизия, одеяла, палатки, горшки и кастрюли, топоры и тесла, молотки и подковы, пилы и гвозди, ружья и капканы, плита для готовки и обогреватель. Все это множество нужных нам вещей, которые мы больше двух лет готовили для поездки, полностью заполняло фургон. Большая часть инструментов была подержанной. Но там, у истоков ручья Мелдрам, на двадцать пять миль северней ближайшего торгового пункта и более чем за семьдесят миль от ближайшей железной дороги, ценность этих инструментов вряд ли могла быть выражена в долларах и центах.

Винтовка в футляре из оленьей кожи была пропуском, открывавшим нам путь к запасам мяса, когда я мог выкроить какое-то время для охоты. Топоры и тесла, гвозди и пилы были незаменимыми инструментами для постройки хижины.

Там, куда мы направлялись, нас не ждали соседи, у которых можно было бы одолжить предметы домашнего обихода. Бли жайшее жилье находилось на расстоянии полусотни миль, и, чтобы добраться туда, нужна была верховая лошадь или повозка. К тому же, если бы какой-нибудь из наших драгоценных инструментов испортился или потерялся, мы не смогли бы купить новый, так как у нас почти не было денег. Покупка предметов первой необходимости почти полностью истощила наш кошелек. Когда я отдал его на хранение Лилиан, там было всего лишь тридцать долларов и несколько центов, и неизвестно было, сколько времени нам придётся довольствоваться этой скудной суммой и когда у нас заведутся еще какие-нибудь деньги.

Пока мы обсуждали финансовые вопросы, колеса фургона стукались о встречные камни и корни, и каждый толчок уносил нас все дальше от Риск-Крика, приближая к цели нашего пу тешествия.

– Если исключить возможность, что кто-то из нас заболеет или случится еще какая-нибудь беда, – сказал я, – этих денег хватит нам до осени. Там, где мы будем жить, деньги вряд ли понадобятся. К первому ноября у нас будет изба, сарай и сено, заготовленное на зиму лошадям.

Лилиан переменила позу и уперлась ступней левой ноги о конец ящика под сиденьем.

– У меня начинает побаливать бедро, – пожаловалась она. И, немного подумав, сказала: – Эрик, я уверена, что мы пробьем ся. Похоже, – продолжала она после краткой паузы, – что пройдет немало времени прежде чем в наш капкан попадет что-нибудь, кроме койотов[10]10
  Небольшой североамериканский волк.


[Закрыть].

– Возможно, что три или четыре года, – ответил я.

Хотя в результате поднявшегося спроса на меха были истреб лены бобры, а это в свою очередь привело к исчезновению других пушных зверей, но койоты сохранились. Капканы и западни, винтовки и охотничьи собаки – все теперь использовали в погоне за шелковистыми серыми шкурками койотов как белые, так и индейцы. Конечно, это после того как шкурками заинтересовались торговцы. До этого в лесах было так много более ценных пушных зверей, что за койота давали лишь те два доллара, которые правительство платило за его скальп. Но с тех пор как положение изменилось, на любом торговом пункте в обмен на первосортную шкуру можно было получить бакалейных и прочих товаров на восемь – десять долларов. И несмотря на то что все охотники и фермеры охотились здесь на койотов, они не исчезли из этого края.

В нашем фургоне было около сорока или пятидесяти хорошо налаженных капканов и сотня патронов для ружья. К концу октября койоты сменят свои жесткие летние космы и их шкурка станет первосортной.

Я рассчитывал расставить оснащенные капканы по первому но ябрьскому снегу. А до тех пор у нас не было никакой надежды пополнить скудное содержимое кошелька.

Наполнив ведра водой, я уложил около костра распиленные дрова и растянулся у огня головой к передней части фургона. Я видел, как Лилиан делает пресные лепешки и кладет их на сковородку у костра. Откуда-то с озера слышался тоскующий птичий крик, печальный, как песня об одиночестве. Возможно, что здесь, на расстоянии многих миль от населенных пунктов, остававшихся все дальше и дальше позади нас, кто-нибудь и почувствовал бы себя одиноким, но только не я.

Отдыхая, я прислушивался к перезвону колокольчиков на лошадях. С чувством удовлетворения и душевного покоя я на блюдал, как Лилиан готовит ужин. На следующий день нам предстояло добраться до истоков Мелдрам-Крика, перебраться на другую сторону и немного спуститься вниз по ручью. К концу дня мы рассчитывали быть дома. Хотя этот предпо лагаемый дом и представлял собой лишь разбитую в тени деревьев палатку размером десять на двенадцать футов, все равно это был наш дом: ведь я знал, что там у меня будут Лилиан и Визи и сто пятьдесят тысяч акров нетронутой природы. А раз мы трое собирались делить свою судьбу в этой глуши, об одиночестве не могло быть и речи. В этом я был полностью уверен.

Когда на следующее утро я разжег костер, солнце уже взошло. С озера еще дул сильный ветер и отгонял комаров от нашей стоянки. Я спустился в воду и выловил колесо. Обод разбух в воде и снова мог хорошо держаться, плотно прилегая к шине и спицам.

Когда я пригнал и запряг коней, Лилиан провозгласила: «Завтрак!» Ветер стихал, и огромные тучи звенящих кровожадных комаров двинулись на нас с болота. Нам пришлось есть и пить, действуя одной рукой: другая отгоняла насекомых. Было только два возможных способа избавить нас и наших лошадей от комаров: разжечь огромный дымокур, чтобы дым покрыл весь песчаный мыс, или поскорее убраться с озера. Мы выбрали последнее.

К десяти часам мы достигли истоков ручья. Хотя снег в лесу стаял за шесть-семь недель до нашего появления, в русле ручья булькала лишь тоненькая струйка воды, едва достаточная для того, чтобы смочить шины колес, когда фургон переезжал на противоположный берег.

– Если еще пару недель не будет дождей, весь ручей пере сохнет, – предсказал я.

На этой стороне ручья была полоса леса, где не сохранилось ни одного невысохшего старого дерева. Пожары предшествовавших лет уничтожили здесь почти всю растительность, оставив после себя лишь хаос сваленных деревьев. Проехать там было невозможно.

В марте этого года, когда бурелом был покрыт слоем снега более двух футов толщиной, здесь прошли сани и скот с зимних пастбищ. Теперь же путь фургону нужно было расчистить топором. Я разжег около фургона дымокур, предоставив Лилиан поддерживать огонь, распряг лошадей и начал прорубать проход через бурелом.

Деревья были пересохшими и твердыми. В лесу стоял паля щий полуденный зной, и, когда я прерывал работу, чтобы передохнуть, в каждую частицу моей открытой кожи впивалось по меньшей мере полдюжины комаров. Я упорно расчищал проход, проклиная про себя пожары, навалившие кучи деревьев, ворча на комаров и почти жалея, что мы вернулись в эти унылые и негостеприимные места. Однако, когда два часа спустя я подошел к фургону, комары и бурелом были забыты, и я посвистывал, подсаживая Визи на его место в фургоне.

Лишь в конце дня я остановил фургон у края заросшей оси нами и ивняком поляны, где мы рассчитывали построить наш будущий дом. В то время в Чилкотине можно было захватить несколько акров свободной земли, сколотить там избушку, распахать участок для огорода и отложить заботу о легализации своих прав на землю до какого-нибудь удобного момента в отдаленном будущем. И хотя эти права не были узаконены никаким государственным учреждением, они не вызывали сомне ний у других жителей этого края. Со своего высокого места в передней части фургона я оглядывал полдюжины акров земли, расстилавшейся передо мной, считая ее своей собственностью, как если бы соответствующие документы были уже подписаны, скреплены печатью и лежали в заднем кармане моих брюк.

Нашим было право очищать эту землю от сорняков, распахи вать и засевать ее. Нашим было право построить на этой земле дом, как только нам удастся нарубить нужное количество деревьев и притащить их из леса. Земля принадлежала нам с того момента, как здесь остановились колеса нашего фургона. И нашим было право взять эту землю и владеть ею «ныне и присно и во веки веков, аминь».

Я соскочил со своего места. Одной рукой я отгонял комаров, другой рукой начал снимать упряжь с лошадей.

– Не очень-то гостеприимно нас здесь встретили! Не правда ли? – сказал я с кислой миной, обращаясь к Лилиан.

Но она была слишком занята, чтобы обратить внимание на мое ворчание. Она носилась, как белка в колесе, собирая топливо для дымокура, который в тот момент был крайне необходим.

Теперь, когда Лилиан садится весной за кухонный стол и со ставляет список предметов, который надо закупить для следую щей зимы, она никогда не забывает включить туда почти все имеющиеся в продаже средства против насекомых. Но в тот момент, когда мы больше всего нуждались в таких средствах, когда мы даже не могли спрятаться от комаров за закрытым окном или закрытой дверью, у нас не было ничего. Дым, от которого перехватывало дыхание и слезились глаза, был нашим единственным средством борьбы с комарами. И неизвестно, что было хуже – комары или дым.

Третий член нашей семьи по-своему решал этот вопрос. Ли лиан могла шлепками загнать Визи туда, куда шел дым от костра, но удержать его там было невозможно. Стоило Лилиан отвернуться, как Визи вылезал из полосы дыма в звенящую гущу комаров, а так как Лилиан должна была в тот момент помогать мне разгружать фургон и натягивать палатку и одновременно приготовлять ужин, она разумно решила предоставить Визи его собственной судьбе. Что можно было сделать, если ему больше нравились комары, чем дым.

Обычно в глубине Британской Колумбии перед рассветом бывает краткий промежуток времени, когда комары садятся на мох и травы, по-видимому, для того, чтобы передохнуть и набраться сил для новых нападений на живые существа. Но, увы, нет правила без исключения. К сожалению, так было и тогда. От нашего дымокура остались лишь серые угольки, и мы давно уже лежали в палатке, но заснуть было невозможно. Мы слышали шум крылышек, бьющихся о стены палатки, и это было почти также мучительно, как комариные укусы.

Прежде чем лечь, мы связали края расходившейся парусины, однако изрядное количество комаров все же каким-то образом проникало в палатку, и, несмотря на духоту, нам пришлось с головой укрыться одеялами.

Это была почти бессонная ночь. Лилиан следила за тем, чтобы Визи не раскрылся, а меня мучило другое: я слышал странный прерывистый перезвон колокольчиков на наших лошадях. Внезапно я вскочил и сел на кровати.

– Лошади! – воскликнул я. – Они обезумели от комарья.

С вечера я стреножил всю пятерку лошадей и отпустил их свободно пастись, вместо того чтобы оставить их на привязи. Теперь звон их колокольчиков доносился откуда-то из леса, но это был не тот ритмичный звон, который мы слышим, когда лошади спокойно пасутся на траве. Это был дребезжащий резкий звук колокольчиков на шеях бегущих лошадей.

– Если они напали на путь, по которому прошел фургон… – испуганно пробормотал я, зажигая фонарь и глядя на Лилиан.

Она достаточно разбиралась в характере лошадей, чтобы понять мой испуг. Если лошади вышли на проторенный фургоном путь, к рассвету они будут уже за несколько миль от нашей стоянки. Не менее двух суток уйдет на то, чтобы найти их и вернуть обратно.

Эта мысль выбросила меня из постели.

– Я постараюсь поймать и привязать их, пока не поздно и пока не рассвело, – сказал я.

Лилиан тоже встала.

– Раз я все равно не сплю, лучше сложу дымокур. – И она начала одеваться.

Я покачал головой.

– Предоставь это мне. Комары съедят тебя живьем, если ты выйдешь.

Я развязал полотнища, закрывавшие вход в палатку. До вос хода солнца оставалось еще около двух часов. Предрассветная ночь была сырой и непроницаемо темной. В приоткрывшуюся щель с нарастающим непрерывным шумом летели комары.

Звон колокольчиков стал слабее. Десять – пятнадцать минут назад этот звон доносился с западной стороны, теперь же было слышно лишь слабое позвякивание откуда-то с юга.

– Они напали на проторенный путь! – воскликнул я. Любая стреноженная лошадь, приспособившаяся к этому

своему положению (как было и с нашими лошадьми), если уж пустится в путь, может передвигаться со скоростью четырех миль в час. Судя по звуку колокольчиков, лошади находились на расстоянии двух миль к югу от нашей палатки. Лилиан протянула мне фонарь.

– Лучше возьми его, – сказала она, – и ступай за лошадь ми, а я разведу дымокур.

Я сказал:

– Мне не нужен свет. Тебе он больше понадобится, чтобы собрать топливо для костра.

И, взяв из фургона поводья, я выскользнул в темноту.

Из еловой чащи по ту сторону ручья послышался вой фи лина. Несколько секунд спустя оттуда донеслось верещание зайца-беляка.

Трагедия, разыгравшаяся тогда в ельнике, повторялась снова и снова в чаще лесов с первых дней их существования. Иногда в период между восходом и заходом солнца здесь наступало нечто вроде перемирия, но оно всегда было недолгим.