Текст книги "Искатель. 1964. Выпуск №3"

Автор книги: Эрик Фрэнк Рассел

Соавторы: Артур Чарльз Кларк,Владимир Михайлов,Анатолий Днепров,Александр Насибов,Вадим Охотников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Машина закончила вычисления, результаты были отпечатаны на ленте. И все же Кедрин не торопился подниматься с кресла.

Ему вдруг стало необычайно хорошо. Нетрудно было представить, что это небольшое помещение – часть вычислительного зала где-то на Земле, Сейчас, выйдя из двери, можно будет ступить на зеленую траву и пойти по ней или просто упасть на нее и лежать, прижимаясь щекой к упругим стебелькам. Солнце, на которое можно смотреть и без посредства поляризующего фонаря. Запахи, которых не надо бояться. Люди, которые не надевают скваммеров. Женщины, которые…

«Женщины, которые не похожи на нее, – подумал он. – У которых нет таких волос. Таких глаз. Таких губ. Такого голоса. Женщины – которые не она».

Он взглянул на часы. Время обедать.

Кедрин бережно спрятал кусок ленты в карман. Под ногами потекла не трава, а пластик, безжизненный, хотя и упругий. Солнца не было, и полдневный свет, заливавший коридор, был все же искусственный, как бы он ни был похож на настоящий. И чтобы выйти из спутника, хочешь или не хочешь, придется влезать в скваммер, иначе нельзя. А что касается запахов, то их можно обонять в кают-компании, можно заказать запах в свою каюту. Но только не в пространстве. Только не в пространстве.

XIII

На орбите Трансцербера не происходит ничего. Ничего не видно. Темнота, пространство. Вот все, что можно сказать сейчас об орбите Трансцербера.

Он вышел в пространство назавтра. И послезавтра. Каждый день. Неделю. Две недели. Никаких известий не было с орбиты Трансцербера. Но шеф-монтер Седов вел работы так, как будто бы каждый день «Гончий пес» умолял ускорить, сократить, нажать… Таков был он, и такими были монтажники. Они верили, что те восемь живы и ждут. Монтажники верили, потому что хотели верить. А уж если они чего-нибудь хотели, они этого добивались.

Кедрин становился монтажником. И он добился того, что видел Ирэн каждый день. Целый час он проводил у нее. Не было разговоров о будущем. Не было разговоров о прошлом. Они говорили только о настоящем. О том, что сделано сегодня и что будет сделано завтра. Заходить дальше, чувствовал Кедрин, было опасно.

Посидев час, он вставал и шел в каюту Дугласа. Прибор становился все более похожим на то, что было нужно. К счастью, ни разу за эти дни запах не возникал. И корабль все более становился похож на то, что было нужно, – на длинный корабль. Линия смонтированных механизмов уже протянулась на нужную длину. Наступала пора монтировать окружающие механизмы помещения. Затем в них будут монтироваться остальные, вспомогательные механизмы. Это займет месяц. А затем пойдет монтаж внешнего пояса помещений и, наконец, оболочки и внешней арматуры. И, наконец, наступит день, когда о корабле можно будет сказать: «Он готов».

Он будет готов. А пока надо выходить в пространство.

Теперь усталость уже почти совсем не ощущалась. Да и над неловкостью нового монтажника вряд ли стоило смеяться. Теперь он был специалистом, если еще и не таким, как большинство других, то, во всяком случае, полезным. С этой мыслью он проснулся сегодня утром – таким же розовым утром, как и все утра на спутнике.

Пространство тоже начало становиться другим. Правда, Кедрин не привык к нему: пространство было так величественно и так бесконечно, что привыкнуть к нему было нельзя. Но в его бесконечности, оказывается, крылась не угроза, а, наоборот, какое-то спокойствие, и, может быть, именно это спокойствие и являлось одной из причин того, что монтажники вовсе не торопятся покинуть Приземелье и вернуться на гораздо более удобную Землю, хотя могут сделать это в любой день и час, и им не пришлось бы скучать на Земле – там тоже много всякой работы. Но, оказывается, к пространству можно ощущать любовь, так же, как к Земле, к месту, где ты родился или вырос – ну, не совсем так, как-то по-другому, – но можно любить его, и спутник, и корабли, любить все это и чувствовать себя среди всего этого как дома. И, кажется, Кедрин уже начал привыкать к этому…

Кедрин, не ища, вышел точно на свое место в гардеробном зале. Скваммеры были уже подняты. Он по-хозяйски обошел вокруг своего двести восемьдесят третьего и по укоренившейся среди монтажников привычке хлопнул его по бедру и с удовольствием выслушал ответный гулкий и внушительный звон. Все было в порядке, оставалось влезть, устроиться поудобнее и закрыть за собою дверцу.

Он так и сделал и, потянув поводок, защелкнул дверь и проверил предохранители. Затем, шагнув, он послал скваммер вперед.

В пространстве было темно, как и всегда бывает темно в пространстве, но будущий корабль был освещен – солнце стояло за спиной у монтажников. Горели зеленые маяки, показывавшие, что рабочее пространство открыто для смены.

Кедрин нажал стартер, это произошло само по себе – он больше не думал, какой силы импульс надо дать, чтобы очутиться в нужном ему кубе пространства. Корабль дрогнул и начал приближаться. Монтажники летели рядом – люди, возведенные в ранг небесных тел. Корабль надвигался стремительно. Холодные звезды вонзались в корпус реактора, как отточенные стрелы. Где-то над головой плыла Земля. В той стороне вспыхнуло, блеснуло – шла очередная партия транспортных кораблей.

Внезапно Кедрин судорожно крутнул головой: показалось, что кто-то приближается и вот-вот ударит справа. Нет, все было в порядке, сосед соблюдал дистанцию. Но кто-то начал надвигаться слева, становиться все более заметным. Кедрин торопливо взглянул и в ту сторону. И отсюда никто не угрожал ему, однако после каждой смены от этого беспрерывного оглядывания у него деревенела шея, и все же он не мог не вертеть головой.

На всякий случай Кедрин все-таки взял левее – ему показалось, что в этой стороне свободнее. В тот же миг царившая в телефонах тишина рассыпалась на дробные осколки, раздался громовой щелчок, и вслед за тем оглушительный голос Гура произнес:

– Непоседливый друг мой! Не виляй! Оставь рули в покое!

– Ты не можешь громче? – разъяренно взревел Кедрин.

– Могу! – еще громче заорал Гур и оглушительно расхохотался.

Кедрин мог поклясться, что это был хохот в миллионы децибелл.

– Так что же ты…

– Не кричи, – нормальным голосом произнес Гур. – Моя скромная голова раскалывается от твоего голоса.

– Вот как?

– Еще тише.

– Так? – Кедрин почти шептал. – В чем дело, Гур?

– Ослабь на две позиции, закрепи так.

– Но ведь все время при этой настройке звук не казался мне громким. Так?

– Уже похоже на норму. Теперь скоро твой день рождения.

– Мой? Нет…

– Скоро… Теперь слушай: возьми руль влево. Видишь оптический маяк номер восемь? Около него подождешь нас.

– Особое звено, да?

– Особое звено. Надо же, наконец, испробовать наш приборчик – хотя бы настолько, насколько это возможно пока.

Кедрин кивнул, хотя этого никто не мог видеть. Плавно включил гироруль горизонтальной оси. Дал импульс. Еще чуть-чуть подправил рулями курс.

Уже не казалось странным, что можно было лететь в любом положении – не только головой, грудью или даже спиной вперед но и наискось, и, как говорили монтажники, локтем вперед и вообще в любом мыслимом положении… Сейчас основная масса монтажников находилась под ним; впрочем, стоило ему представить, что он летит не вперед, а вверх – и они тотчас же оказывались перед ним. Второй раз уже он видел смену со стороны, но тогда ему было не до того, чтобы вглядываться в нее а сейчас он убедился в том, как все-таки много людей на спутнике – здесь была лишь четвертая часть монтажников и даже меньше – и все же их было очень много. В пространстве было настолько же людно, насколько пусто казалось в спутнике – тому, кто не знал, где искать людей. Их надо было искать в каютах, если в этой смене была ночь, и в лаборатории, библиотеке, концертном зале или телезале, где можно было получить переданное непосредственно с Земли изображение любого полотна и рассматривать его столько, сколько нужно. На спутнике можно было жить по соседству с человеком и не встречать его месяцами, если его смена была сдвинута, как говорили монтажники, на сто восемьдесят градусов и работал он, когда ты спал, и спал, когда ты бодрствовал. Впрочем, в пространстве тоже трудно было встретить нужного человека, если, конечно, ты не хотел вызывать его по связи и орать на все Приземелье, а хотел просто увидеть, хоть издалека, и проводить взглядом, и порадоваться тому, что человек этот здесь, вблизи. Все-таки в пространстве было очень людно.

– Не людно, а скваммерно, – пробормотал Кедрин.

– Ну, Кедрин, – одобрительно проговорил откуда-то Дуглас. – Ну, ну… Дай еще плюс три, и ты придешь прямо в свой куб.

Кедрин непроизвольно оглянулся – голос Дугласа раздавался совсем рядом, и трудно было избавиться от впечатления, что он тут, за спиной. Кедрин оглянулся и оцепенел от изумления. И с ходу включил торможение, так что потерял стабилизацию и закувыркался в пространстве, описывая кривую великой сложности.

Дуглас действительно был совсем рядом, но не в скваммере, а в обычном полетном костюме, да еще с раскрытым забралом шлема, словно бы он находился не в вакууме, а за непроницаемой броней. Но он находился тут, в пустоте, он сидел в удобном креслице, прикрепленном к раме, легкой раме с четырьмя отходившими от ее углов усами, а сзади, за креслом, был прикреплен массивный по виду черный ящик – и больше ничего. Очевидно, скваммер с полной убедительностью выразил степень изумления Кедрина, потому что Дуглас радостно усмехнулся и назидательно поднял было палец, но промолчал, жестом фокусника снял шлем, подбросил, поймал и победоносно водрузил на место. Затем он слегка тронул один из лимбов на небольшом, стоявшем в ногах пульте, слегка задрожал, словно бы между ним и Кедриным встала вдруг стена нагретого воздуха, и вдруг рама плавно скользнула вперед, оставляя Кедрина далеко позади.

Тогда Кедрин снова вышел на курс. Оптический маяк придвинулся совсем близко, проскользнул рядом, но Кедрин уже тормозился. Торможение получилось очень удачным.

Дуглас был теперь совсем рядом и поглядывал то на Кедрина, то на свою раму и время от времени трогал какие-то лимбы и рычажки, так что дрожащая стена вокруг него то почти совсем исчезала, то становилась менее прозрачной, темнела, и тогда вместо рамы с Дугласом в пространстве возникал какой-то черный, плотный, приплюснутый кокон. Наконец запасы кедринского долготерпения иссякли окончательно.

– Что за фокусы? – спросил он обиженно. – Ты больше не дышишь воздухом? Тебе хватает межзвездного водорода? А может быть, ты сидишь где-то в спутнике и просто стереопроецируешься в этот куб, как статуи из Эрмитажа?

– Верь своим глазам, Кедрин, – с достоинством произнес Дуглас и даже обошелся без своего излюбленного «ну, ну». – Глаза аппарат, заслуживающий доверия. Не верь своим построениям. Сомнительным построениям, страдающим отсутствием логики. Я здесь, а не где-либо в другом месте. И почему я должен отказаться от неплохой привычки дышать воздухом?

– Но эта рама?

– Пока это рама. Когда-нибудь люди станут строить такие звездолеты. Так я думаю. Здесь работает всего лишь фи-компонента гравиполя. Это поле непроницаемо для многих вещественных субстанций. А когда оно выключается, остается рама. И вот этот реактор. Легкость транспортировки, простота управления. И другие достоинства…

Холодовский развернулся рядом. В вытянутых верхних руках его скваммер нес готовый прибор. Так во время оно подавали на стол самовар – некогда тоже плод технической мысли и конструкторского остроумия.

– Ну вот, – облегченно вздохнул Холодовский, словно он опустил тяжелую ношу, и вытер пот со лба. – Только что это испытывалось в закрытом доке, и все оказалось в порядке. Берет направление с точностью до градуса, больше нам пока, по сути, и не нужно. Сейчас испытаем в пустоте.

– Что он будет принимать?

– Гур зайдет со стороны экранов с пороховой ракетой. Она пройдет мимо и оставит пахнущий след. Несколько в стороне от направления, в котором я сейчас ориентирую озотаксор – так мы его назвали. Дуг, не лопни в своей раме от самодовольства.

– А что? – сказал Дуглас. – Это уж, Слава, ну, ну… Обзор исключительный, на ходу легка. И забот всего – через месяц заменить элементы реактора. Вот покатаюсь в свое удовольствие – отдадим на Землю. Пусть запускают в серию.

– Что ж, пусть… – рассеянно отозвался Холодовский. – Кедрин, держи: блок записи. Еще не закреплен, так что держи на руках и старайся не дергать: полетят провода… Твое дело следить, как будет писаться. Гур, где ты там?

– Я здесь, любезный друг. Скучаю по позиции и ожидаю решительной команды.

– Ты взял прицел точно?

– О, конечно, нет, – сказал Гур.

– Ну, Гур, – сказал Дуглас. – Ну, ну… Только не старайся, чтобы твоя ракета угодила в нас.

– Не буду стараться, – пообещал Гур.

– Внимание, – сказал Холодовский. – Наблюдать. Гур, пять. Четыре. Три. Два. Один. Да!

Кедрин не отводил глаз от толстого стекла, за которым неподвижная круглая пластинка, кажется, никак не собиралась реагировать на запуск небольшой сигнальной ракетки. Кедрин уже хотел сказать, что запись не работает, как вдруг пластинка медленно тронулась с места, закрутилась, подставляя магнитной головке все новые участки. Затем пластинка остановилась, и это означало, что все кончено.

– Очень хорошо! – сказал Холодовский. – Гур, вторую… Пять, четыре, три…

Была выпущена вторая, и третья, и пятая. Прибор действовал – да иначе, собственно, и быть не могло. Испытания кончились. Дуглас сказал:

– Теперь бы настоящий запах – для окончательной уверенности…

– Не каркай, о мой дотошный друг! – сказал издалека Гур.

– Не думаю, что надо еще убеждаться, – сказал Холодовский. – Все ясно. Надо монтировать мобильный экран и считать проблему решенной. Запаха больше нет. Максимум, что еще можно сделать, поставить еще парочку таких агрегатов с разных сторон. Хотя те направления и не столько метеороопасны… Например, нет никаких оснований предполагать, что какая-то группа метеоров может вторгнуться в нас, скажем, со стороны девяносто – семнадцать. Или двести семь – ноль восемь – сто…

Холодовский не успел закончить. Высокий, пронзительный вой раздался в телефонах. Кедрин невольно зажмурился. Вой повторился, затем негромкий голос произнес:

– Тревога номер один… Тревога один… Метеоры высокой энергии, пакетами, направление девяносто три – восемьдесят семь – пятнадцать. Угроза кораблю. Угроза кораблю. Немедленно принять меры. Укрыться в спутнике. Метеорный патруль начинает отсчет… Заградители, огонь! Заградители, огонь! Пять минут ровно. Четыре пятьдесят восемь. Четыре пятьдесят шесть…

(Продолжение следует)

Анатолий ДНЕПРОВ
СЛЕДЫ НА ПАРКЕТЕ

Я убежден, что для создания современного научно-фантастического произведения необходимо знать современную науку. Конечно, от писателя-профессионала нельзя требовать знания научного предмета во всей его полноте и глубине. Однако общие принципы, которые положены в основу научно-фантастического произведения, не должны противоречить тому, что знает читатель из школьных учебников.

Конечно, научно-фантастическое произведение не является ми научным трактатом, ни научной статьей. Это прежде всего художественное произведение. На мой взгляд, идейная направленность и художественная значимость произведения определяют объем «научного» и «фантастического».

В любой науке всегда есть много нерешенных проблем, по поводу которых высказываются различные точки зрения. Чем необычнее предположение, тем легче оно может быть использовано для построения «научной интриги» фантастического произведения. Однако наука не стоит на месте, накапливаются новые экспериментальные факты, и в конце концов из множества разнообразных гипотез «выживает» только одна. Она превращается в достоверное знание. Что же при этом происходит с художественными научно-фантастическими произведениями, которые были построены на ложных гипотезах? Даже при очень высоком художественном качестве они много теряют, особенно в глазах грамотного, следящего за развитием науки читателя. Вот почему, мне кажется, создание фантастического произведения-гипотезы очень сложное и ответственное дело.

Рассказ «Следы на паркете», по существу, не является научно-фантастическим рассказом, а скорее рассказом о некоторых научно-фантастических рассказах-гипотезах. В последнее время их в научно-фантастической и даже научно-популярной литературе было немало. Путем остроумного сочетания разрозненных фактов авторам удавалось построить якобы «достоверную» теорию непонятного явления природы. Кажущаяся логическая строй-кость и остроумие таких построений придают произведению видимость научной достоверности. Этот прием ставит иного читателя в тупик: из научных трудов ему известно одно, а писатель доказывает совершенно противоположное. Кому же верить!

В связи с этим я не могу не вспомнить небольшой «трюк». Еще в студенческие годы я проделывал его с теми своими знакомыми, которые не очень хорошо знали элементарную алгебру. Я предлагал написать на листке бумаги любые числа, причем количество их было совершенно произвольным. Посмотрев на эти числа «таинственным» взглядом, я писал уравнение соответствующей степени, корнями которого как раз и являлись наугад взятые числа. Сами числа были случайными, но, оказавшись корнями уравнения, да еще высокой степени, они вдруг приобретали какое-то особое, «магическое» значение. Существует совершенно формальное правило, как любые числа сделать корнями уравнения, причем сделать это можно разными способами. Аналогично любой конечный набор разрозненных фактов можно множеством путей «вогнать» в логическую схему. Однако от этой схемы до достоверной теории еще очень далеко.

Мне не хотелось бы, чтобы читатель подумал, что я за научную фантастику, абсолютно очищенную от фантастики. Фантазия нужна и ученым, а писателям тем более.

Читателю интересно знать не только о том, что в науке давно установлено и проверено практикой, но и о «белых пятнах», которые ждут своих исследователей.

Эти «белые пятна» – благодатное поле деятельности для писателей-фантастов. Однако вспахивать неизведанное поле нужно достойно, не повредив те участки, где расцветает драгоценная всему человечеству подлинная наука.

Есть одно «белое пятно» в физике, которое волнует меня с давних времен. Речь идет о знаменитом соотношении Эйнштейна об эквивалентности массы и энергии. Известно, что оно получено из рассмотрения самых общих свойств пространства и времени и по своей природе не имеет отношения к какой-либо специфической теории структуры материи. То, что это соотношение строго выполняется в реакциях деления ядер, в термоядерных реакциях, а также во множестве реакций превращения элементарных частиц, нужно скорее рассматривать как факт многочисленных, но все же частных подтверждений общего закона природы. А что, если любую массу, независимо от ее химической природы, можно превратить в лучистую материю!

Вот это «А что, если!..» и является научной канвой произведения, над которым я сейчас работаю. Что у меня получится – рассудит читатель.

Рисунок В. ЧИЖИКОВА

Паркет танцевального зала блестел, как зеркало. Тетя Нюра улыбалась и водила рукой в косых лучах солнечного света.

– Вот натерла! – восхищенно шептала она, глядя на белоснежный потолок.

Там от паркета отражались лучи и колыхалась тень руки тети Нюры.

– Вот натерла! Вот это…

Она перестала смотреть в потолок, оглядела пустой зал. Вдоль стен чопорно стояли откидные стулья: и справа, где обычно сидят парни, и слева – где собираются девчата. Одни ждут, другие приглашают.

– Вот это… – Шепот тети Нюры вдруг оборвался, рука застыла, а глаза остановились на паркете.

Она нагнулась низко к полу, сделала шаг вперед, потом выпрямилась и, закатав рукава синего халата, решительно пошла к выходу.

Дядю Федю она втолкнула в зал насильно, Он упирался. В его руках был огромный гаечный ключ.

– Скажешь, не ты? – кричала тетя Нюра.

– Что пристала? Не был я здесь.

– Не был? А это чьи лапти? Чьи мокроступы? А? Мои, скажешь?

– Где?

– Вот, гляди вниз, на паркет!

Федя нехотя присел на корточки, посмотрел на паркет и протер глаза.

– Что-то солнце слепит… – пробормотал он.

– А ты гляди, гляди и признавайся…

Дядя Федя щурился.

– И впрямь наследил кто-то, – наконец пробормотал он. – Только не я. Не было у меня здесь работы. Тут все батареи исправные.

– Не было! – возмутилась тетя Нюра. – Может, скажешь, мои башмаки. Так вот глянь, ирод нахальный!

Ока поставила свою ногу в центре пыльного пятна на паркете.

– У меня номер тридцать семь, а тут все сорок пять!

Дядя Федя медленно двинулся вдоль пыльных следов. Он дошел до стены и остановился. Потом вернулся.

– Может, кто другой ходил? – неуверенно предположил он.

– Другой! А ключи от залы у кого? Вот у меня, – она потрясла ключами в воздухе, – и у тебя! Нет, скажешь?

Тетя Нюра закрыла лицо передником.

– Работаешь, стараешься, а такой попадется…

Дядя Федя опешил.

– Да нет, Нюра, ей-богу, не ходил я, не мог, потому… Он не договорил, сообразив что-то, быстро, краем прошелся вдоль следов до стены, почти бегом вернулся и взял тетю Нюру за руку.

– А вот и не я! Покажу сейчас тебе, что это не я. Гляди! Вот один шаг, так? Вот второй. Вот третий! Идем. Опять шаг. Опять. И еще один. Так. Ну вот, все.

– Что все? – спросила тетя Нюра, когда они уперлись лицом прямо в стену.

– Все! – торжествующе произнес дядя Федя. – Не я тут был. Я так не хожу.

– Как это не ходишь?

– А очень просто. Говоришь, я ходил? Хорошо. Дошел я до этой стенки. А дальше?

– Что дальше?

– А вот я тебя и спрашиваю, что дальше-то было? Я, значит, дошел до этой стенки. А что было дальше?

Тетя Нюра медленно опустила голову и внимательно посмотрела на паркет. Следы кончались у стены, причем последний отпечаток остался на блестящем воске только наполовину. Вторая половина ушла в стену. Тетя Нюра с недоумением оглянулась вокруг.

– Соображаешь? – весело спросил дядя Федя. – Если это был я, то где я шел обратно, а?

– Правда… И впрямь не ходил обратно…

– Как же я мог идти только сюда? Значит, я здесь был и остался? А где ты меня нашла? В дежурке. Вот покажи, как я вышел, так тогда я сызнова натру паркет.

Тетя Нюра на цыпочках прошла след, осмотрела весь зал и виновато улыбнулась.

– Ошиблась я. Наверное, какой-то другой идол… Ведь лазают здесь всякие…

…Дядя Федя давным-давно не водопроводчик. Он окончил полную среднюю школу для взрослых и к сорока годам сдал экзамены на аттестат зрелости. Потом вместе со своей семьей переехал в другое село, где устроился работать библиотекарем.

Разумеется, и сам он начал запоем читать книжки – самые различные, без всякой системы. Он очень увлекался художественной литературой, прочитывал все приходившие в библиотеку журналы, читал справочники, энциклопедии и всевозможные брошюры. Но однажды ему попался научно-фантастический роман, потом еще один, еще… Благодаря им дядя Федя вскоре приобщился к научным знаниям и оказался в курсе более чем современных идей физики, биологии и астрономии. Он узнал, например, что такое антимир, и рассказывал об этом антимире деревенским старухам такое, отчего они не переставали креститься. Справедливости ради нужно заметить, что многие теории и гипотезы дядя Федя выдумал вполне самостоятельно, хотя, рассказывая о них, всегда ссылался на имена ученых.

Однажды, увлекшись рассказом об антимире и о прочих таинственных вещах, дядя Федя распалился:

– И вот мы с вами здесь живем, а рядом с нами, и даже, может быть, в каждом из нас, есть наш двойник, и у этих двойников свой мир, подобный нашему, но мы их не видим, а они – нас. Так и ходим по парочке, совершенно одинаковые и невидимые…

В этом месте дядя Федя запнулся, одеревенел, застыл.

– А как же стало известно, что есть этот невидимый антимир, если его никто никогда не видел? – спросила одна женщина.

Дядя Федя не ответил. Он медленно поднялся с завалинки и пошел, покачиваясь и спотыкаясь.

– Зачитался, бедняга! – сочувственно сказал кто-то ему вслед.

Рано утром следующего дня дядя Федя был в том самом клубе, где когда-то оставил следы на паркете.

– Ты, говорят, теперь образованный, лекции читаешь! – кокетливо встретила его тетя Нюра.

– Не за этим я сюда, – отмахнулся он. – Помнишь, как ты на меня напустилась за следы на паркете?

Нюра задумалась и вспомнила.

– Ты уж извини меня. Давно это было, а я, кажется, тогда напрасно…

– Нет, ты погоди. Постарайся вспомнить точно все, как было. Покажи, где они были, следы.

Тетя Нюра смогла показать это место лишь весьма приблизительно.

– А ты помнишь, где эти следы кончались? – допытывался дядя Федя.

– Как же, помню. Прямо в стенку упирались.

– Вот в этом все дело! – воскликнул дядя Федя. – Пришельцы из антимира.

– Из чего, чего?

– Из антимира! Из такого мира, где все вроде как у нас, только не видно. И ходить они сквозь стенку могут. Вот и прошелся здесь тогда один такой античеловек – может, я, а может, кто другой из антиматерии…

От такого обилия научных слов у тети Нюры закружилась голова.

– Открытие! Нюра, мы сделали с тобой открытие!

Через неделю взволнованного дядю Федю принимал корреспондент местной многотиражки. Рассказ бывшего истопника о пришельце из антимира был таким захватывающим, что корреспондент срочно выписал командировочные и помчался в таинственный клуб. К вечеру очерк под названием «Антимир – он рядом» был готов.

И надо же случиться, что это прочитал один молодой кандидат наук, приехавший в здешние места на рыбалку. Он тоже побывал в клубе и сразу предложил теорию возникновения следов на основе поверхностных свойств тонких пленок воска. По этой теории даже самые незначительные нарушения молекулярной структуры воска могут быть проявлены оседающей пылью. Теория получила хорошее подтверждение потому, что, как вспомнила тетя Нюра, ночь накануне появления следов была ветреной и пыль вполне могла попасть в зал сквозь неплотно закрытые окна.

Однако пылевая теория не могла объяснить того поразительного факта, что следы шли только в одну сторону и никуда не возвращались.

Тогда – слухом земля полнится – в клубе появился другой молодой ученый, который, вместо того чтобы исследовать паркет, занялся исследованием окон. На одном из окон он обнаружил в стекле пузырьки воздуха, которые, по его мнению, в тот злополучный день сыграли роль собирательных линз, концентрирующих свет на зеркальный воск.

– Никаких следов не было, вам показалось, – категорически заявил молодой ученый. – Просто в местах концентрации солнечного света воск подтаял.

Так возникла оптическая теория следов. Но и она вскоре была опровергнута прямым опытом. Специально тетя Нюра натерла пол, специально дождалась солнечного дня, и убедились, что лучи пузырями не фокусируются и тем более не расплавляют воск.

О таинственных следах на паркете начали поговаривать далеко за пределами клуба, и вскоре его танцевальный зал превратился в место паломничества любителей научных загадок и неразгаданных тайн.

Один теоретик показал, что следы могли возникнуть на воске в результате электрической поляризации поверхности, происходящей при интенсивном натирании полов. Другой выдвигал магнитную теорию следов, потому что согласно объективным данным в день, когда были замечены следы, в ряде районов земного шара отмечалась магнитные бури.

В клуб приехал выступать цирковой клоун-эксцентрик. Услышав о пришельцах из антимира, он заявил, что может оставить на паркете только прямой след, пройдя вперед и назад по одним и тем же местам. Артист продемонстрировал, как ловко у него это получается; и тетя Нюра даже решила, что, может быть, именно он и проделал в тот день злую шутку, а ученые усомнились в своих теориях.

Кроме пылевой, оптической, электрической и магнитной теорий следов, было создано несколько комбинированных теорий: электроакустическая, химико-кибернетическая, сомнамбулическая, гипнотическая и психоаналитическая. Все это были очень хорошие, доброкачественные теории, которые камня на камне не оставляли от таинственности следов.

Один только дядя Федя продолжал настаивать на своем: пришельцы из антимира. Его теория будоражила воображение писателей-фантастов, и о следах в клубном зале начали писать повести и рассказы. Один кинорежиссер даже поставил фантастический кинофильм без главного действующего лица, где то на паркете, то на песке, то на снегу то и дело появлялись следы. После всех споров был сделан окончательный вывод: либо никаких следов вообще не было, либо они имели вполне земное происхождение. За давностью следов причины, их вызывавшие, установить со всей определенностью невозможно.

А дядя Федя до сих пор упорно твердит, что его теория единственно правильная.