Текст книги "Искатель. 1964. Выпуск №3"

Автор книги: Эрик Фрэнк Рассел

Соавторы: Артур Чарльз Кларк,Владимир Михайлов,Анатолий Днепров,Александр Насибов,Вадим Охотников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

И вот уже шла эта приработка, и первый признак этого заключался в том, что Кедрину по дороге в рабочее пространство более не вспоминался ни позор его первых тренировочных дней, ни деталь, едва не ставшая в его руках смертоносной, и даже воспоминания минувшей ночи отошли куда-то. Сегодня был первый настоящий рабочий день, и сегодня же должно было произойти нечто гораздо более значительное: закладка того самого корабля, который уже ждали, с большим нетерпением ждали на орбите Трансцербера и который ждала вся планета со всеми своими пригородами – планета, которая вовсе не собиралась отдавать восемь жизней хотя бы и непредвиденным обстоятельствам.

И никто не собирался. И все тринадцать спутников Звездолетного пояса, которые изготовляли все, что требовалось для того, чтобы седьмой спутник мог смонтировать из этого корабль; и лунные рудники, из которых доставлялся на пояс металл; и земные вычислительные центры, без помощи которых не могло, конечно, обойтись ни одно серьезное дело; и земные энергоцентрали, без которых тоже ничего не могло произойти, хотя на Звездолетном поясе и было два своих энергетических спутника – третий и девятый. Все ждали того дня, когда круглый планетолет покинет рабочее пространство и даст возможность заложить новый корабль. И вот сегодня третья смена, наложив, наконец, последний мазок, передала корабль испытателям, и они увели его в Заземелье. Рабочее пространство опустело.

Монтажники растянулись в нем широким кольцом. Кедрин чувствовал, что волнуется, но виной тому был не страх: он был забыт, как думалось Кедрину, навсегда. Корабли закладываются не каждый день. И хотя на Земле Кедрину приходилось видеть, как закладываются основы зданий и теорий, но это было совсем не то. И не только потому, что при современных методах строительства и исследования выделить момент закладки основ было практически невозможно.

Дело заключалось в том, что на Земле еще никогда и ничто не закладывалось на пустом месте. В крайнем случае была сама Земля – тот участок ее, на котором что-то начинало воздвигаться. Тем более это относится к теориям, которые даже в принципе не могут возникнуть на пустом месте, и даже прогносеология не является исключением из правила, потому что как у строителя есть земля, так у прогносеолога есть хотя бы логика. Здесь же, казалось, не было ничего. Здесь было пространство, которое для физика является сложнейшим образованием, но в обычном трехмерном восприятии человека все еще остается пустотой, иными словами – ничем. И вот в определенном объеме этой пустоты – в заданном кубе, как говорят монтажники, – внезапно появилось нечто.

Сначала трудно было определить, что это такое, и поэтому казалось, что не люди привели сюда этот предмет, а само пространство в напряженном усилии породило его, чтобы занять, заполнить то место, куда с таким ожиданием были устремлены глаза всех монтажников. Предмет, ведомый невидимой глазу тягой магнитных силовых линий, подплывал все ближе – и вот по краткой команде, которую своим резким, курлыкающим голосом подал шеф-монтер, несколько монтажников кинулись к предмету, окружили его: кто-то из них нацепил на выступ эластичную ленту, светящуюся яркими, торжествующими красками; и вот предмет, в котором все больше и больше узнавалось сердце корабля – диагравионный реактор, – величественно, словно светило, окруженное планетами в скваммерах, вплыл в центр рабочего пространства. Тормозя, грянули двигатели скваммеров. И реактор сразу же застыл, повис на своем месте. Вспыхнули прожекторы, заработали радио и оптические маяки, точно обозначившие границы участка, и возникло и разрослось розоватое облако, ясно видимое издалека и с Земли, чтобы и на Земле видели его и радовались закладке корабля.

Так шла закладка кораблей в пространстве; они начинали расти с сердца, и сердце начинало биться с первой же минуты. Потом оно обрастало мускулами и кожей – оболочкой, как известно, в последнюю очередь, чтобы оболочка не мешала монтировать крупные детали.

Работа началась. Кедрин услышал команду в свой адрес и не обиделся тому, что его ставили на подсобные: больше он ничего и не умел делать на монтаже. Он без труда нашел по номеру свою деталь и немного испугался ее размеров, но храбро ухватился клешнями всех четырех «рук» скваммера за назначенные места; вторые «руки» подчинились ему, хотя и без особого желания, но все же подчинились. Кедрин включил ранец. Деталь не хотела сдвигаться с места, она была велика и массивна, инерция была сильнее двигателя – и Кедрин напряг все мускулы. Он не мог не напрячь их, хотя и знал, что это абсолютно ни к чему, что он на этот раз не поможет этим скваммеру. Но, видимо, он все-таки помог – или это двигатель в конце концов переборол инерцию? – и вдруг деталь чуть сдвинулась, звездный пейзаж поплыл, поворачиваясь в нужном направлении, все быстрее, быстрее… Кедрин ощутил радость: грудь с грудью столкнулся он с инерцией вещества – и победил ее, и деталь послушно шла с исходной позиции на краю рабочего пространства вперед, туда, где перехватят ее установщики. Второй раз уже за эти сутки испытывал Кедрин радость от своей силы, от возможности подчинить ей еще что-то, кроме тензорных уравнений, хотя и от них он не собирался отказываться. Нет, это было совсем не то, что забить гол команде антеннистов с Букиным во главе; там, конечно, тоже была радость и удовлетворение, но только теперь Кедрин понял, что ни в какое сравнение они не могут идти с тем, что испытывал он сейчас.

Дальнейшее он помнил плохо. Были детали, и тяжелое упрямство инерции, и каждый раз – острая радость преодоления массы и расстояния. Были детали полегче, были минуты отдыха, когда транспорты не успевали подавать узлы с других спутников Звездолетного пояса, потому что темп монтажа превышал даже и рассчитанный по новой технологии. Шесть часов рабочего времени – удлиненная смена – ушли куда-то, пролетели мгновенно, так показалось Кедрину, когда раздался сигнал конца смены. Монтажники торопились очистить рабочее пространство для другой смены, которая вот-вот покажется возле спутника. И только теперь Кедрин сообразил, что у него как-то выпало из виду, что вся эта работа происходила в том самом грозном пространстве, которое еще в начале смены пугало его. Сейчас оно стало как-то безразлично Кедрину – быть может, потому, что вокруг летели, направляясь домой, монтажники. Во всяком случае, стало ясно, что пространство – само по себе, а он, Кедрин, – тоже сам по себе и они могут абсолютно не мешать друг другу.

Он летел к спутнику и пытался угадать, в каком же из этих скваммеров скрывается Ирэн. Если он не найдет ее в гардеробном зале, то зайдет к ней в каюту и они пообедают вместе. Конечно, он не думает, что все наладится сразу, само собой, но ведь…

– Кедрин!!

– А-а?

– Наконец-то! Я уж думал, что ты выключил связь. В пространстве это не разрешено, ты не забыл?

– Я и не думал выключать. С чего это…

– Я тебя окликаю третий раз, мой рассеянный друг.

– Я задумался…

– Ты не устал?

– Н-нет… – сказал Кедрин и сообразил, что он в самом деле устал куда меньше, чем в дни тренировок.

– Чудесно! В таком случае ты, конечно, захочешь побывать на нашей обсерватории? Не так ли, о любознательный!..

– На обсерватории? – спросил Кедрин. – А зачем? Я, собственно, думал…

– И все же было бы очень хорошо. Ты ведь не забыл, что это именно ты видел прошлым вечером какую-то звезду? Ты ее действительно видел?

– Видел, – хмуро сказал Кедрин. – Но я же не могу вас убедить.

– Но, возможно, сумеет Герн. Служба наблюдения у него поставлена хорошо. И если в пространстве появилось что-то новое, кто-нибудь да заметил это, кроме тебя.

– Если так, – сказал Кедрин, – то идем к Герну. Я готов.

Смена покинула рабочее пространство. В зале монтажники высвобождались из скваммеров и шли мыться, переодеваться, отдыхать, обедать, чтобы затем превратиться в конструкторов, технологов, операторов, аналитиков, продумывать темп-схему завтрашнего дня. Пока не будет закончен корабль, все остальные работы и занятия в лабораториях, студиях, мастерских и кабинетах были отменены, потому что человеку свойственно стремиться к тому делу, которое сегодня нужнее всего.

– Я готов, – повторил Кедрин.

XII

На орбите Трансцербера капитан Лобов закончил стирку и теперь сидит и читает бортовой журнал. Расходовать энергию на то, чтобы смотреть старые фильмы, инженер Риекст не рекомендует, и капитан не расходует.

Инженер Риекст все еще занимается экоциклом. На помощь себе он привлек одного из пилотов. Второй по-прежнему находится в рубке. Считается, что он на вахте. Но на вахте делать нечего – наблюдением, предупреждением и всем прочим занимаются исследователи.

Сейчас они страшно заняты: очень интересны факты, совершенно непонятное явление. Пока подыскать ему объяснение трудно. Вот если бы здесь находился Герн… Но Герн находится далеко, в обсерватории спутника дробь семь Звездолетного пояса, и вряд ли он оттуда мог наблюдать это интереснейшее явление. Впрочем, кто знает: астрономам в особенности известно, что Герн подчас бывает способен на невозможное. Особенно когда он находится в привычной обстановке своей обсерватории.

На спутнике дробь семь, как и на всех искусственных небесных телах, обсерватория помещалась в вынесенной за пределы главной оси пристройке. Она соединялась со спутником скользящим рукавом; в отличие от самого сателлита обсерватория не имела собственного вращения: мудрено было бы наблюдать небесные тела из помещения, делающего оборот вокруг своей оси менее, чем за два часа.

Нельзя сказать, чтобы в обсерватории было просторно; это станет понятным, если вспомнить, что обсерватория строилась для двух наблюдателей, а сейчас их там шестеро. Входя, Кедрин не ожидал этого, а уменьшенная тяжесть была тоже непредвиденной. Рассерженные лица астрономов (которые, разумеется, тоже были монтажниками и строили корабли) в первую же минуту обратились к Кедрину. Однако ему каким-то чудом удалось не сбить с места, не перевернуть и даже не задеть ничего существенного.

Остальные трое монтажников, вошедшие вместе с Кедриным, были здесь, очевидно, не впервые, и их приветствовали даже с некоторым уважением. Хотя кто-то из астрономов и не мог удержаться от нескольких слов в адрес дилетантов и вообще людей, которые не занимаются своим делом, а толпятся около астрономических приборов, в которых абсолютно не разбираются. В его речи скользило круглое «о» и слово «астрономический» казалось почетным званием, которое уже само по себе делало инструменты неприкосновенными.

В обсерватории все монтажники как-то разместились. И тогда круглая дверца снова распахнулась, и на пороге показался Герн. Он смотрел куда-то в пространство и шевелил губами. Потом он налетел на Дугласа, который так и остался посредине обсерватории, потому что все места у стен были уже заняты.

– Ах, да, – сказал Герн, ощупывая Дугласа. – Позвольте, что это?

Он поднял голову и увидел Дугласа.

– Здравствуйте пожалуйста, – сказал Герн и заложил руки за спину. – Что, на спутнике больше нет места для бездельников, а? Вам уже непременно надо ходить в обсерваторию и мешать людям работать? А? Я вас очень уважаю и поэтому прошу немедленно освободить помещение. Я же не влезаю в ваши лаборатории? А? Хотя они гораздо просторнее, и это, конечно, безобразие. Я всегда говорил…

Дуглас умоляюще посмотрел на Холодовского, потом на Гура. Герн вышел на свою орбиту и теперь мог не менее часа говорить о жалкой участи астрономов, обитающих на спутнике дробь семь. Холодовский пожал плечами. Гур очаровательно улыбнулся.

– Маэстро Герн, – сказал он сладчайшим голосом. – Вы слышите меня, о мой эрудированный друг? Мы все, конечно, согласны…

– …Если бы эту жалкую каморку увеличить хотя бы вдвое, мы бы могли проводить такие наблюдения, что ни одна другая обсерватория в Приземелье не посмела бы.

– Например, наблюдения на фоне «Угольного мешка», – сказал Гур.

– Что? – спросил Герн.

– Я говорю: не проводили ли вы этой ночью наблюдений в направлении «Угольного мешка»? Хотя, вероятно, нет – что там может быть такого, что интересовало бы астрономов.

– Чтобы вы знали, астрономов интересует все! – сердито сказал Герн. – Так вы пришли затем, чтобы узнать это? Допустим, мы проводили наблюдения. Ну и что?

– Вот этот юноша, – сказал Гур и вытолкнул вперед Кедрина. – Вот этот многообещающий юноша уверял нас… Ведь вы знаете этого юношу?

– Неужели вы представляете, что я знаю всех юношей? – спросил Герн. – За кого вы меня принимаете, а?

– Но вот этого…

– Одну минуту, – сказал Герн и воззрился на Кедрина. – Что-то припоминаю… Вы астроном? А, нет, вы как раз не астроном, помню. Это вас принимали как раз в мое дежурство. Мне удивительно везет: если на спутнике что-то происходит, то обязательно в мое дежурство. Так что нужно этому юноше? Скажите, как вы себя чувствуете теперь в пространстве? Величественный вид светил, не закрытых колеблющейся атмосферой…

– Этот юноша, – сказал Гур, – уверяет нас, что сегодня ночью, по времени четвертой смены, по вашему времени это вечер, в направлении примерно восемнадцать – сто сорок семь ноль два он увидел нечто напоминающее небесное тело. Звезду. Определить звездную величину он затрудняется, но, судя по его рассказам, она близка к нулевой. Другой наш товарищ – вот он…

– А, Холодовский, – сказал Герн. – Очень рад вас видеть. Что у вас нового?

– Нового у него то, – сказал Гур, – что он сомневается в возможности наблюдения такого тела там, где его никогда не было и, судя по всему, быть не должно. У него – да и у всех нас – есть причины интересоваться этим всерьез. Поэтому, о наш наблюдательный друг, если бы у вас случайно оказались какие-либо данные…

– Как вам нравится, случайно, а? – сказал Герн. – По-вашему, у нас наблюдения производятся случайно? От случая к случаю?

– Тем лучше, – сказал Гур. – Значит, вы наблюдали?

– У нас нет такого количества наблюдателей, чтобы круглые сутки наблюдать за всей сферой, – сказал Герн. – Вот если бы шеф-монтер и все вы тоже…

– Значит, вы не наблюдали, – сказал Гур.

– Мы не наблюдали. Но автоматика наблюдала. И если там что-нибудь произошло, то все это будет на пленке. Анри, дайте мне сегодняшние пленки. Мерси. Ну, вот они. Сейчас посмотрим…

Он растянул пленку в руках, бормоча: «Посмотрим, посмотрим…» Все следили за ним, вытянув шеи, пытаясь заглянуть в медленно проходившие перед глазами Герна кадры. Он отложил пленку, сказал: «Ничего интересного… Сева, внесите коррективы в модель «Леонид», – взял другую пленку. На ней тоже не оказалось ничего интересного – для неспециалистов, как сказал Герн. Он взял третью. Ничего. Четвертую. На седьмой Холодовский махнул рукой, негромко сказал: «Ясно, ничего и не будет. Я в этом не сомневался». Герн услышал его.

– Сомневаться надо, – назидательно сказал он. – Всегда надо. Пусть нет на седьмой – может оказаться на восьмой. А?

Он бегло проглядел восьмую, потом опустил руку и стал глядеть в потолок.

– Нет? – спросил Гур.

– Есть, нет! – рассердился Герн. – Как это у вас все легко!..

Он заправил пленку в проектор. Кадры медленно поплыли по крохотному экрану. Через минуту Герн остановил проектор.

– Анри, вот эти кадры немедленно отпечатать.

Последующий час был до отказа заполнен тишиной. Только напряженное дыхание замерших людей свидетельствовало о том, что обсерватория все еще обитаема, да изредка – краткие возгласы. Потом кто-то пробормотал:

– Он ошибся на ноль пять. У меня величина получается ноль пять. Вы слышали о чем-нибудь подобном?

– Все летит непонятно куда, – откликнулся второй. – Там же не было абсолютно ничего. Только радиообъекты, но не оптические… Люди столетиями…

Он не закончил, но и так всем было ясно, что делали люди столетиями: они заблуждались, если только можно назвать заблуждением незнание каких-то фактов. Они заблуждались и еще будут заблуждаться, ибо ясно – в вечно меняющемся и развивающемся мире и открытые людьми закономерности не остаются неизменными, кроме самых основных, да и они приобретают для людей новый, все более глубокий смысл. Но человечество накапливает знания и делает выводы все быстрее, ибо все больше людей участвует в процессе познания; и еще неизвестно, как далеко и в каких направлениях успели зайти люди других человечеств. Но в конце концов и это станет известно.

Размышления текли все дальше и дальше и зашли бы очень далеко, если бы не Гур.

– Великий пир астрономии, – негромко произнес Гур, – где нам досталась всего лишь скромная роль кулинаров. Что же, столы накрыты, и не скоро теперь сии мужи почувствуют сладостное ощущение сытости. Пойдемте и мы, ибо наша работа не кончена, о друзья мои, и мы узнали главное: такое тело было, наш друг Кедрин и на сей раз не галлюцинировал. А как это связано с запахом – этого нам, увы, не скажут астрономы и даже сам Герн…

– А? – сказал Герн. – Нет, конечно, не скажу.

– Но хотя бы о природе явления. Что это? – спросил Холодовский.

– Вы думаете, на нем написано? Нет, я не могу ответить сразу. И никто не может.

– Идем, – сказал Холодовский.

– Побудем еще: здесь интересно, – сказал Дуглас.

– Нет, – сказал Гур. – Нет времени. Кедрин, пошли. Нам предстоит обдумать еще многое.

Они выбрались из обсерватории, и вряд ли их исчезновение заметил хоть один из ее обитателей. Они прошли переходный рукав, миновали негромко рокочущее соединительное кольцо и, войдя в пределы спутника, с удовольствием ощутили уверенную тяжесть.

– Ко мне, – сказал Дуглас. – Время свободного полета. И сегодня мы должны что-то привезти из этого полета.

– Что ж, – сказал Гур, – пусть к тебе, мой парящий друг. Как знать, может быть, мы что-нибудь и привезем.

В каюте Дугласа они расселись, и Холодовский сказал:

– До первой идеи. Додумывать я пойду в док. Ну, Кедрин, я был не прав. Приношу извинения. Полетели. Гур, возглавь.

– Так, – сказал Гур, и его правая рука мерно задвигалась, словно отбивая такт словам и мыслям. – Летим вот в каком направлении: раз была звезда – значит был и запах.

– Вероятность девяносто, – сказал Дуглас.

– Достаточная вероятность. Направление подтвердилось, значит остается в силе вывод: экраны не удержали запаха. Слава?

– Ну, – скучным голосом сказал Холодовский, – возможно, мы тут что-то путаем. По моей гипотезе, излучение возникает при торможении метеоров в статическом поле. Я считаю, это не подлежит сомнению. К чему же эта звезда, если даже она и была? До сих пор всегда, когда возникал запах, фиксировались и метеориты.

– Сегодня их не было.

– Значит, не было и запаха. Мало что девяносто процентов. Не сто.

– А чем ты объясняешь историю с экраном?

– Пока ничем. Герн прав: нельзя же объяснять просто так, с ходу строить гипотезы. Всякая гипотеза требует размышлений.

– Итак, Слава считает, что запаха не было. Мы полагаем, что он все-таки был. Дело не в этом, сварливые друзья мои. Дело в том, что мы еще не умеем определять направление. Нужен прибор. Один метеор не создает атаки запаха. Только целый поток их протяженностью примерно в минуту – до сих пор атака не продолжалась дольше. Получив прибор, пеленгирующий направление на источник запаха, мы соединяем его с озометром. Такие блоки выносим в пространство во всех направлениях.

– И маневренный экран, – сказал Дуглас. – Небольшой, но маневренный. Метеор как источник излучения можно приравнять к точечному излучателю. Заэкранировать его легче небольшим, подвижным и мощным экраном.

– Почему бы просто не экранировать метеоры? – спросил Кедрин.

– Незачем. Если излучают метеоры, то мельчайшие. Излучение идет на уровне атомов и молекул. А локаторы своевременно предупреждают нас только о больших.

– Итак, нужен прибор. Начинаем бредить… – сказал Гур. – Мне это представляется вот как: если озометр Холодовского рассчитан на колебания миллиметрового диапазона и определенной амплитуды – ведь ощущение запаха вызывают, очевидно, колебания с небольшой амплитудой, иначе мы слышали бы запах неопределенно далеко от излучающего объекта, но мы воспринимаем их главным образом вблизи – так вот, если озометр рассчитан на слабые колебания и даже сверхслабые, то задача…

– Мне это представляется так, – сказал Дуглас. – Я беру озометр. – Пальцы его так уверенно взяли этот прибор, что показалось – озометр и впрямь оказался в руке монтажника. – Беру озометр… К нему присоединяется устройство, способное выделять сверхслабые колебания миллиметрового диапазона из потока более сильного излучения, которое на нас не действует и нам не опасно. Остальное – задача чисто техническая, кроме узконаправленной антенны миллиметровых колебаний, которую просчитает Кедрин.

Кедрин кивнул: это он просчитает, задача несложная, если ему дадут хоть маленькую машину.

– Дадим, – сказал Гур. – Итак, главное: как выделять слабые, отводить, задерживать или нейтрализовать сильные колебания. Ну?

– Надо ассоциировать, – сказал Холодовский.

– Ассоциация есть самодеятельность мозга, – усмехнулся Гур, – его спонтанная деятельность. Проявление избирательности, способность отыскивать в памяти подобное. Какие возникают ассоциации?

– Выделять, – сказал Дуглас. – Разделять, отделять. Что-то очень старое. «Разделяй и властвуй». Старое…

– Поверим интуиции. Пошли в старое. Слава?

– Паровоз. Теплотвор. Мировой эфир…

– Телеграф, – сказал Кедрин. – Гонец. Ямщик. Барышня.

– Почему барышня?

– Раньше телефонную связь осуществляли барышни. Я читал.

– Как это характеризуется?

– Что-то такое хрупкое… нежное…

– Хрупкое, – сказал Дуглас. – Лампа. Кенотрон. Пальчиковая лампа. Кристаллический диод. Неоновая лампа. Хрупко… Диод. К чему бы диоды?

– Диоды, – сказал Гур. – Триоды. Квадрупеды. Пентаметры. Секстеты. Секстеты – оркестры. Барабаны. Трубы. Ничего? Далее: трубы. Заводские. Еще?

– Паровозные, – сказал Холодовский.

– Паровозные. Пути. Рельсы. Тоннели. Тоннели. Что?

– Тоннели, – сказал Дуглас. – Тут что-то есть… Тоннельные диоды.

– Тоннельные диоды, – сказал Холодовский.

– Маленькие, милые, старые тоннельненькие диодики, – сказал Гур. – Ну и что?

– Это годится, – сказал Кедрин. – Это стоит продумать. А я пока подумаю над антенной.

– Тогда отключись, – сказал Дуглас. – Тебе мешают голоса?

– Нет, – сказал Кедрин. – Когда отключаюсь, нет.

Он на мгновение напрягся – и каюта с тремя людьми ушла куда-то, осталась пустота, и в ней четкие синусоиды колебаний, резкие и совсем слабые, и образующая. Потом образующая осталась одна, синусоиды исчезли – и надо было лишь восстановить их, поймать и подвести к тому, что сейчас продумывали трое монтажников. Как это сделать? Кедрину представились какие-то еще не совсем ясные ему силы в виде крючков, которые протягивались со всех сторон и старались выудить из пустоты одну синусоиду и оттащить ее от остальных, но это не удавалось. Потом сбоку появилась вторая слабая синусоида; она мерно пульсировала, колебалась, и это был резонанс.

Он записал резонанс где-то в левом верхнем углу плоскости, которая представлялась ему, и стал думать дальше. Он начал мыслить формулами, но невооруженный мозг оказался не столь пригоден для этого, как «Элмо». Тогда он вернулся к резонансу, потому что другие схемы, чертежи и графики, которые он представлял себе, не дали никакого намека на необходимое решение. Он вернулся к резонансу и понял в общем, что именно следует вводить в машину, которую ему обещали предоставить. После этого он, вздохнув, проник в оставленный было мир действительности.

Остальные трое молчали, очевидно тоже найдя свои задачи и отключившись от всего остального. Кедрин отдыхал, голова казалась какой-то пустой. Вскоре встрепенулся Дуглас, поднял голову, задумчиво посмотрел на Кедрина, видимо еще не узнавая его, потом узнал.

– Я представляю так, – сказал он. – Вот тело прибора. Вход. Фильтр. – Он взял невидимый фильтр и поставил его на место, присоединил. – Здесь идут каскадные блоки. Усиление «А» и «а» малое… – Он продолжал точными движениями размещать элементы прибора. – И вот выход на озометр. За ним – выходы на запись и на контроль. Все.

– Чудесно, мой проектирующий друг! – Гур вступил в разговор легко, словно и не выключался. – Чудесно! Отфильтрование по амплитуде у меня вроде бы получается. Остается лишь подождать, пока вернется наш друг Слава, и если окажется, что и у него все в порядке…

– У меня не все в порядке, – мрачно проговорил Холодовский, не открывая глаз. – Я же говорил, что не могу думать в такой сутолоке мыслей. Мне нужно большое помещение. Пожалуй, пойду в док.

– В доке стоит транссистемник «Балтика». Ему надо менять гравигенную аппаратуру, выработался весь ресурс.

– Кстати, – сказал Кедрин. – А почему за «Гончим псом» не посылают транссистемник? Ведь в конце концов орбита Трансцербера относительно недалеко, за бывшими рубежами солнечной системы, за орбитой Цербера. Неужели он не дошел бы за три месяца?

– Увы, изобретательный друг мой, – сказал Гур. – Импульсному транссистемнику туда идти полгода. У него ведь не диагравионный привод, а всего лишь ионный. Это медленные транспортные корабли, транссистемники. Их задача – заходить за орбиту Сатурна, не дальше. Ведь дальше вообще проникают считанные экспедиции. Их возят длинные корабли, которые чаще всего забрасывают их по дороге – по дороге к звездам.

– А обратно?

– Обратно их, как правило, забирают тоже длинные. Сроки экспедиций заранее рассчитаны, а посты на дальних планетах не меняются чаще, чем раз в год.

– Не хотел бы я попасть на дальнюю планету, – сказал Кедрин.

– Обещаю, что в ближайшие дни ты туда не попадешь, – сказал Гур. – Но если ты хочешь попасть к вычислителю, который я забронировал для тебя на часок, то время торопиться.

Кедрин вскочил.

– К вычислителю! – ликующе сказал он. – Вот это да!

– Не радуйся, это не «Элмо»…

– Все равно. Хотя, конечно, было бы намного легче работать, если бы здесь была нужная степень автоматизации. А то ведь Дугласу пришлось самому компоновать прибор. У нас в институте это отдали бы в композиционное устройство и на программу.

– Вот они, – сказал Гур, укоризненно качая головой, – вот они, привычки кабинетников! Мало вычислить – еще и скомпоновать, и запрограммировать, и еще, наверное, передать автоматам не только для изготовления, но и для испытания. Так?

– А как же иначе?

– Нет, – сказал Дуглас.

– Зачем, о друг мой? Зачем лишать себя радости? Можно работать и головой и руками. И, придумав прибор, его делают. Хотя бы опытный экземпляр. Это доставляет радость. Союз рук и головы. Ведь руки сделали человека человеком. Руки! И мозг.

– Слепцов, мой руководитель, говорит, что это устарело.

– Кушать за себя ты тоже доверишь машине? Нет? А почему?

– Да простится мне это! – сказал Холодовский. – Целовать женщину ты будешь сам? Или и это доверишь машине? Чтобы она делала это для тебя?

«Не красней, – сказал себе Кедрин. – Не красней, слышишь?»

– Довольно, монтажники, – сказал Гур. – Вы вогнали его в краску, о мои язвительные друзья! О, как томит его сознание собственного консерватизма! Томит ли, о друг мой?

– Томит – мрачно ответил Кедрин.

– Посему ступай же на вычислитель, сделай расчеты.

И тогда…

Дверь каюты начала растворяться медленно и неумолимо – так медленно и неумолимо, словно за нею стояла сама судьба. С минуту никто не входил. Затем на пороге показался Герн, глаза его задумчиво смотрели из-под нависающего лба. Он остался стоять в дверях, глядя куда-то вдаль и всем своим видом выказывая крайнее удивление.

– Если он удивится еще сильнее, брови окажутся на затылке, – хладнокровно констатировал Гур.

– Ага, – сказал Герн, и брови его на миг заняли нормальное положение. – Это вы. Мне так и казалось с самого начала, но я не был уверен.

– Гур, он узнал тебя по перлам остроумия, – сказал Холодовский.

– Допустим, – сказал Герн. – Так зачем я пришел? А, вот что: мы разобрались в этих фотографиях. Конечно, это было нелегко, но мы разобрались.

– Ну? Что это такое? Что это было?

– Вот именно! – сказал Герн. – Что это было? Этого никто не знает. Я склонен лишь думать, что это было нечто, чего теперь уже нет. Потому что, по моему убеждению, это было явление взрывного порядка. Если аннигиляция, то мог взорваться корабль. Если атомный взрыв, то могла взорваться и не очень большая планета.

– К чему такие сравнения? – сердито проговорил Холодовский. – Почему надо сравнивать именно с кораблем?

– Потому, – сказал Герн, – что направление-то мы установили точно. Это в пределах ошибки – направление на Трансцербер. Или на корабль. На таком расстоянии это практически одно и то же.

– Значит? – Гур схватил астронома за плечо. – Значит?..

– Ничего не значит… – медленно ответил Герн. – Может быть, там уже ничего не осталось.

– Вы доложили?

– Я доложил.

– Что Седов?

– Вы не знаете Седова? Он мне сказал примерно так: он поверит в это тогда, когда получит от них радиограмму об их собственной гибели. До тех пор работы будут продолжаться так, как они начаты, и никак иначе. Это же Седов!

– Что ж, – сказал Гур. – Тогда все в порядке. Переживать и сомневаться будем про себя. Монтажники не сомневаются, не правда ли, Слава Холодовский?

– Иногда они слишком много говорят, – сказал Герн, не глядя ни на кого в особенности. – Так, собственно, я зашел только поблагодарить вас за то, что вы обратили наше внимание на эту вспышку. Иначе мы добрались бы до нее только вечером. Спасибо.

– На здоровье, – сказал Гур. – Кедрин, тебе время на машину.

«К чему?» – хотел спросить Кедрин. Но не спросил и пошел на машину.

Еще несколько минут тому назад он опустился бы в кресло вычислителя с удовольствием. Теперь он сделал это машинально, мысли его были там, на орбите Трансцербера. Вот, казалось, все было продумано, все делалось для того, чтобы спасти людей. Но слишком много непонятного еще происходит в пространстве, даже в пределах уж такой знакомой, кажется, солнечной системы. Нет, какая уж тут гарантия!..

Он быстро запрограммировал задание, ввел данные в машину. Это был новый вычислитель – конечно, среднего класса, но и такой был единственным на спутнике дробь семь. Не очень сильная машина, но и за ее пультом Кедрину сидеть не то что приятно, а просто необходимо. Столько лет он занимается такой и еще более сложной работой, и, наверное, ею ему и надо заниматься. Конечно, в пространстве неплохо, но хорошо, если бы здесь были «Элмо» и большие вычислители.

Машина работала, чуть слышно жужжа. Кедрин думал. Нет, конечно, пока не следует делать выводов. Сколько он здесь? Без году неделю. Что-то здесь все-таки хорошо, что-то есть такое, чего не хватало в его жизни. И Ирэн здесь. Без нее он не уйдет на Землю. А с нею? С нею – может быть…