Текст книги "Свет дня"

Автор книги: Эрик Амблер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Я без особого труда нашел небольшой, но, похоже, совсем неплохой отель, сытно поужинал с бутылкой хорошего сухого вина (разумеется, за счет Харпера) и вскоре лег спать. Рано утром следующего дня я снова был уже в пути. От Салоник до границы с Турцией где-то около восьми часов езды, поэтому если приехать туда относительно поздно, то иногда можно увидеть, что пограничный таможенный пост уже закрыт, и, значит, хочешь не хочешь, придется ждать до следующего утра.

Впрочем, поскольку в дороге со мной ничего особенного не происходило, я добрался туда вовремя – где-то около четырех тридцати – и греческий пост прошел практически немедленно, без каких-либо проблем. Но вот на турецкой стороне пришлось минут двадцать подождать, пока там досматривали грузовики с фермерской продукцией. Когда фермеры наконец уехали, а я прошел в здание паспортного и таможенного контроля, там было уже практически пусто.

Так как меня прежде всего и в основном волновала машина, я преспокойно оставил мой паспорт и декларацию на стойке и сразу же направился к таможенному офицеру, чтобы показать ему дорожные документы…

Все, казалось, идет совершенно нормально: таможенный инспектор прошел со мной к «линкольну», бросил на него беглый взгляд – не более, – внимательно осмотрел содержимое моей дорожной сумки… Ему было скучно и очень хотелось побыстрее отправиться на заслуженный ужин. С одной или, лучше, двумя бутылками вина…

– Цель поездки? Туризм? – равнодушно поинтересовался инспектор, закончив осмотр.

– Да.

Мы вернулись в здание, где он быстро проштемпелевал все мои дорожные документы, вырвал несколько необходимых ему для отчета корешков из маршрутной книжечки и уже собирался мне ее вернуть, когда кто-то вдруг постучал меня сзади по плечу. Я недовольно обернулся…

Это был офицер паспортного контроля. С моим паспортом в правой руке. Мне показалось, что он просто хочет мне его вернуть. Я с улыбкой протянул было руку… но офицер покачал головой и, помахивая паспортом прямо перед моим носом, начал что-то говорить по-турецки.

Вообще-то я знаю арабский, точнее говоря, египетский вариант арабского, а в турецком немало арабских слов, но, поскольку турки произносят их очень смешно и к тому же используют множество персидских и древнетурецких слов и выражений, понимать их крайне трудно. Во всяком случае, мне. Поэтому в ответ на его тираду я только беспомощно пожал плечами. Тогда он произнес то же самое по-французски, и тут мне все стало ясно – мой паспорт просрочен. Причем на целых три месяца!

Я сразу же точно вспомнил, как все это случилось. У меня тогда образовались некоторые проблемы с ребятами из консульства Египта (или, как они предпочитали себя называть, «сотрудниками консульства Объединенной Арабской Республики»), но я, боюсь, отнесся к этому, попросту говоря, спустя рукава. Вообще-то мне всего лишь надо было, чтобы они обратились к англичанам с просьбой восстановить мое британское подданство, на которое я имел и по-прежнему имею полное право. Но, к сожалению, будучи тогда очень занят, я так и не нашел времени или, точнее сказать, просто не удосужился должным образом заполнить все требуемые бумаги. К тому же греческого вида на жительство мне было вполне достаточно, да и вообще… честно говоря, мне всегда было противно заполнять все эти скучнейшие и, на мой взгляд, совершенно бессмысленные бумаги, поэтому, когда началась вся эта заваруха с Вальтером К. Харпером, мне даже и в голову не пришло заглянуть в мой собственный паспорт. Знай я, что он просрочен, конечно же вел бы себя с этим офицером совершенно иначе. Все время говорил бы с ним, всячески отвлекал бы его внимание или придумал бы что-нибудь еще… Тогда, может быть, он просто не обратил бы внимания на эту чертову дату!

А затем началось то, что иначе как катастрофой не назовешь. Причем совершенно не по моей вине. Хотя… в каком-то смысле, конечно, и по моей тоже. Офицер категорически отказался поставить штамп в мой паспорт, сказал, что мне придется вернуться в Салоники и там постараться уладить вопрос с просроченной датой в египетском консульстве. Иначе… Увы, по известным только мне причинам, это было практически невозможно, но я даже не пробовал ему объяснять. Что толку? Во-первых, ему это в любом случае неинтересно, а во-вторых, все равно не понять.

В это время к нам подошел таможенник и, размахивая моей маршрутной картой, громко и не без некоторого возмущения заявил приблизительно следующее: машина уже прошла таможенный досмотр и с юридической точки зрения находится теперь на турецкой территории, но поскольку мне не дают разрешения пересечь границу и с юридической точки зрения я не на турецкой территории, то как, черт побери, я смогу забрать мой «линкольн» обратно? Неужели эта чертова дата так уж важна?! Подумаешь, каких-то три месяца… Не лучше ли поставить этот чертов въездной штамп и забыть про все неувязки? Да пусть катится куда хочет…

По крайней мере, мне казалось, что сказал он что-то вроде этого. Тут они все заговорили по-турецки еще быстрее, еще громче и вроде бы просто забыли о моем существовании. Останься мы с офицером наедине, может быть, мне и удалось бы его уговорить, подкупить – во всяком случае, я, само собой разумеется, попытался бы это сделать, и совсем не исключено, что мне бы это удалось. Но в присутствии таможенника такое было попросту бессмысленно. Дело закончилось тем, что они, так ни о чем и не договорившись, пошли решать вопрос к начальнику поста. Ну а я остался стоять и ждать – без паспорта, без документов, но зато почему-то с трясущимися поджилками, – надеясь только на чудо. А вдруг начальник плюнет на просроченную дату и даст указание пропустить меня?..

Если бы повезло, то в принципе такое вполне могло бы и произойти. Хотя если бы такое даже и случилось и меня все-таки пропустили бы, проблем, то есть серьезных проблем, все равно оставалось бы хоть отбавляй. Мне пришлось бы тогда либо постараться купить в Стамбуле египетский консульский штамп и подделать дату в моем паспорте – что было далеко не так просто, как могло бы показаться на первый взгляд, – либо попасть в британское консульство, заявить о якобы «пропаже моего британского паспорта» и попробовать всеми правдами и неправдами выудить у них временные проездные документы еще до того, как они сумеют все проверить, что тоже было весьма и весьма проблематично.

Так я и стоял в вестибюле пограничного поста, погруженный в горестные раздумья, под охраной вооруженного часового у двери, который смотрел на меня так, будто только и ждал, чтобы я дал ему хоть какой-нибудь повод меня застрелить. Я, конечно, изо всех сил пытался делать вид, что просто не замечаю его, но легче от этого все равно не становилось. Более того, из-за нервного перенапряжения у меня, похоже, начинался приступ несварения желудка…

Минут через десять офицер вернулся и поманил меня рукой. Мы прошли по коридору до казарменного вида двери почти в самом его конце.

– Ну и что дальше? – спросил я по-французски.

– С вами хочет поговорить начальник поста.

Он постучал в дверь, дождался не сразу последовавшего громкого приказа «Войдите!», открыл ее и ввел меня внутрь.

Маленькая, практически голая комната всего с несколькими стульями у стены и письменным столом с зеленым сукном в самом центре. За столом сидел человек где-то моего возраста, но в отличие от меня с очень морщинистым желтоватым лицом и одетый в военную форму – скорее всего, офицер государственной безопасности. Мой паспорт и дорожные документы лежали на столе перед ним. Выждав, как и положено, небольшую паузу, он поднял на меня глаза и на вполне приличном французском спросил:

– Это ваш паспорт?

– Да, сэр. Могу только выразить самое искреннее сожаление, что вовремя не заметил просроченную дату и не предпринял должных мер по ее продлению, сэр.

– И тем самым накликали на себя множество проблем.

– Да, сэр, я конечно же все понимаю, но… но позвольте мне, пожалуйста, все вам объяснить. Дело в том, что меня попросили перегнать эту машину в Стамбул только в понедельник вечером, а выехал из Афин я уже во вторник, то есть не далее как вчера рано утром. Причем в такой спешке, что просто-напросто не успел или, может даже, каюсь, забыл проверить свои документы.

Он снова опустил глаза на мои документы:

– Кстати, здесь написано, что вы занимаетесь журналистикой, а таможенному инспектору вы назвались шофером. Как это прикажете понимать?

Ничего себе вопросик! Это могло означать только одно – такой зануда будет копать до самого конца. У меня сердце ушло в пятки.

– Видите ли, сэр, я только временно выполняю функцию шофера. Конечно же я был и остаюсь самым настоящим журналистом, но жить и кормить семью как-то надо, а с нашей профессией, сами понимаете, сэр, это далеко не так легко…

– Значит, сейчас вы шофер и, значит, в ваших документах имеется еще одна существенная неточность, так?

И что теперь прикажете ему отвечать? Соглашаться – рыть самому себе яму; возражать – навлекать на себя его праведный гнев… Ладно, попробуем поиграть в его игру.

– Превратности судьбы, сэр. Понимаете, там, в Афинах, у меня собственный автомобиль, на котором я время от времени подрабатываю извозом пассажиров, сэр.

Слегка нахмурившись, он снова перелистал мои дорожные документы.

– Здесь написано, что эта машина принадлежит некоей Элизабет Липп. Она что, ваш работодатель?

– Временно, сэр.

– И где она сейчас?

– Полагаю, где-нибудь в Стамбуле, сэр.

– Вы что, не знаете?

– Меня нанимал ее доверенный агент, сэр… Сказал, что надо доставить ее «линкольн» в Стамбул, куда она прибудет морем, так как не любит долгой езды на машине.

После моих слов последовала довольно долгая и неприятная пауза. Он снова внимательнейшим образом просмотрел мой паспорт и дорожные документы, затем резко вскинул на меня глаза:

– Кто эта женщина по национальности?

– Не знаю, сэр.

– Сколько ей лет? Как она выглядит? Что за человек?

– Я никогда ее не видел, сэр. Все дела имел только с ее агентом. Больше ни с кем…

– Значит, она едет из Афин в Стамбул пароходом, что занимает двадцать четыре часа, а машину отправляет проделать путь в тысячу четыреста километров по горным дорогам. Но если ей нужна машина в Стамбуле, так почему бы тогда не перевезти ее с собой на пароходе? Так ведь и проще, и дешевле, разве нет?

Что-что, а уж это мне было более чем понятно. Я и сам думал об этом. Но сейчас оставалось лишь пожать плечами.

– Сэр, поймите, мне заплатили за то, чтобы я перегнал машину из Афин в Стамбул. Не более того. Причем заплатили очень хорошо. А до планов и причуд этой, похоже, весьма экзотической дамы мне, поверьте, нет никакого дела.

Он еще раз внимательно на меня посмотрел, достал из ящика стола чистый лист бумаги, что-то на нем написал и передал стоявшему рядом таможенному инспектору. Тот пробежал по нему глазами, молча кивнул и быстро вышел из комнаты. Когда за ним со стуком закрылась дверь, начальник снова повернулся ко мне:

– Итак, вы утверждаете, что о владелице этой машины ровным счетом ничего не знаете. Хорошо. Тогда расскажите мне о ее доверенном агенте. Он что, из какого-нибудь туристического бюро?

– Нет, сэр, он американец, близкий друг отца фрейлейн Липп. Во всяком случае, так он мне сказал.

– Как его имя? Где он сейчас находится?

Я как можно подробнее рассказал ему все, что мне было известно о мистере Вальтере Харпере и характере наших с ним взаимоотношений. Исключая, само собой разумеется, тот досадный эпизод в отеле с его дорожными чеками…

Офицер молча меня выслушал, время от времени кивая. Однако к тому времени, как я закончил повествование, его манеры почему-то заметно изменились – отношение ко мне, как ни странно, стало чуть ли не доброжелательным. По крайней мере, внешне.

– Скажите, а раньше вам когда-нибудь уже доводилось ездить этим маршрутом? – неожиданно поинтересовался он.

– Несколько раз, сэр.

– С туристами?

– Да, сэр.

– А одному, без туристов?

– Нет, сэр. По дороге в Стамбул им всем, как правило, хочется посмотреть Олимп, Салоники…

– Послушайте, а вам, случайно, не показалось предложение мистера Харпера… ну, скажем, несколько странным?

Убаюканный его ласковым, почти дружеским тоном, я даже позволил себе слегка улыбнуться.

– Monsieur le commandant,[1]1
  Господин комендант (фр.)..


[Закрыть] лично мне это показалось настолько странным, что, полагаю, для этого могли быть только две возможные причины. Первая: мистер Харпер так горел желанием произвести хорошее впечатление на своего старинного друга и ценного делового партнера, так хотел доставить ему приятный сюрприз, что даже не счел нужным ни с кем посоветоваться, прежде чем принимать конкретное решение.

– А вторая?

– Вторая заключалась в том, что, поскольку при перевозке морем на пароходах не упакованные в специальные грузовые контейнеры автомашины должны сопровождаться владельцем или доверенным лицом в качестве пассажира, мистер Харпер не хотел присутствовать там лично, когда машину будут досматривать на таможне. Скорее всего, боялся, что в машине обнаружат то, чего там совсем не должно быть.

– Так, понятно. – Он слегка улыбнулся. – А у вас таких страхов, значит, не было?

Мы с каждой минутой, похоже, становились все ближе и ближе друг другу.

– Господин комендант, – сказал я. – Может, я человек и рассеянный, но совсем не дурак. Сразу же после выезда из Афин я остановился, съехал с дороги в кусты и тщательнейшим образом обыскал всю машину. Причем смотрел и в багажнике, и под колпаками колес, и под днищем… В общем, практически везде, где мог.

Раздался негромкий стук в дверь. В комнату снова вошел таможенный инспектор, молча положил перед комендантом листок бумаги. Тот быстро пробежал его глазами, и лицо его заметно помрачнело. Он постучал пальцами по столу, затем повернулся ко мне:

– Кажется, вы говорили, что осмотрели в машине практически все, так ведь?

– Да, сэр. Практически все. Конечно, все, что было можно в тех условиях. Без эстакады, гаража…

– А внутри дверей вы смотрели?

– Внутри дверей? Нет, сэр. Они же наглухо запечатаны. Я ведь мог повредить…

Комендант быстро что-то сказал по-турецки. Охранник вдруг крепко схватил меня за шею, больно ее сжал, а свободной рукой прощупал все мои карманы. Затем с силой швырнул меня на ближайший стул.

Я тупо, ничего не понимая, смотрел на коменданта.

– Внутри дверей вашей машины обнаружены, – он перевел глаза на листок бумаги, только что принесенный ему таможенным инспектором, – двенадцать гранат со слезоточивым газом, двенадцать боевых гранат, двенадцать дымовых шашек, шесть газовых респираторов, шесть пистолетов марки «Парабеллум» и сто двадцать боевых девятимиллиметровых патронов к ним. – Он положил бумагу на стол и резко встал. – Вы арестованы… Охрана, наденьте на него наручники и уведите.

Глава 3

Поскольку специальной камеры для содержания арестованных нарушителей на пограничном посту, естественно, не было, меня временно – пока комендант докладывал наверх о моем задержании и ждал дальнейших указаний – заперли в туалет и поставили рядом охранника. Туалет находился по соседству с кабинетом начальника, и через тонкие стенки мне было прекрасно слышно, что в нем происходит: за последние двадцать минут телефон там прозвенел четыре раза, и с каждым новым звонком голос господина коменданта становился все более и более почтительным.

Интересно, хорошо это для меня или плохо? Впрочем, поведение полицейских, особенно больших начальников, практически всегда непредсказуемо. В любой стране. Иногда большие начальники относятся к достаточно разумным объяснениям того или иного нарушения куда более снисходительно, чем надменные или часто просто садистски настроенные низшие чины, которые чаще всего предпочитают отыгрываться на жертве по полной программе. Хотя, с другой стороны, у больших начальников куда больше возможностей злоупотреблять своим высоким положением и порой, даже если весь вопрос заключался в самой обычной взятке, в силу тех или иных причин (или дурного настроения) тут же сделать из мухи слона… Но, признаюсь, меня значительно больше волновали, как со мной здесь будут обращаться в «физическом» смысле. Конечно же любой полицейский чин – не важно, большой или маленький – во всех случаях жизни считает свои поступки абсолютно «правильными и не выходящими за рамки его законных полномочий». Однако, как показывает мой личный опыт (хотя за всю мою жизнь меня арестовывали всего десять или двенадцать раз, не больше), в их представлении понятие «правильный и не выходящий за рамки законных полномочий» может означать практически все, что угодно, – от сигарет и горячей пищи, приносимых задержанному из ближайшего ресторана, до приковывания наручниками к стене камеры и сильнейшего удара коленкой в пах. Последнее, чаще всего если арестованному вдруг придет в голову пожаловаться… Что касается меня, то мое личное общение с турецкой полицией до сих пор было крайне для меня неудобным и нередко просто унизительным, однако тогда все мои столкновения с ними носили в основном, так сказать, «более-менее технический характер». Теперь же все было намного серьезнее: мне будет предъявлено обвинение в «попытке незаконного ввоза в Республику Турцию боевого оружия, взрывчатых веществ и прочих запрещенных предметов». На выяснение моей абсолютной непричастности ко всему этому наверняка уйдет масса времени, в течение которого со мной может случиться все, что угодно…

Однако вариант, что моя невиновность в конечном итоге не будет установлена, я, считающий себя настоящим реалистом, не был даже готов рассматривать!

После четвертого телефонного звонка комендант вышел из своего небольшого кабинетика, громко и отрывисто приказал что-то стоявшему в коридоре охраннику и зашел ко мне в туалет.

– Вас приказано отправить в гарнизонную тюрьму в Эдирне. Немедленно, – коротко, отрывисто, не тратя времени на какие-либо объяснения, сообщил он.

– А как насчет машины, на которой я сюда приехал, сэр?

Он чуть поколебался.

– Насчет машины никаких распоряжений пока еще не поступило. Впрочем, не сомневаюсь, она наверняка потребуется там в качестве неопровержимой улики.

Непосредственное общение с людьми чином повыше – пусть даже всего по телефону, – похоже, сбило с него спесь, заметно поубавило уверенности в самом себе и собственной значимости. Поэтому я тут же решил, не теряя времени, воспользоваться ситуацией и попробовать выбраться отсюда. Как говорят, «по горячим следам». Кто знает, а вдруг повезет?! Терять-то все равно уже вроде бы нечего…

– Хотел бы вам еще раз напомнить, сэр, – громко и отчетливо произнес я, – что уже выражал вам мой категорический протест против задержания и сейчас намерен повторить его еще раз. Да, признаю, машина и все ее содержимое действительно находятся в вашей законной юрисдикции, но я-то нет! Мне отказали во въезде по причине просроченного паспорта, поэтому с юридической точки зрения я не в Турции и, значит, должен быть незамедлительно возвращен на греческую сторону границы. Там у меня с документами все в полном порядке. Поэтому, сэр, боюсь, когда ваше начальство узнает об этих прискорбных фактах, вам придется ответить на много самых различных и весьма неприятных вопросов.

По-моему, сказано было очень хорошо. Вот только его моя тирада, похоже, весьма позабавила, не более того.

– Ну надо же! Значит, вы и законник, и журналист, и наемный шофер, и заодно контрабандист огнестрельного оружия. И все в одном лице, подумать только!

– Я всего лишь хочу вас предостеречь от…

Его любезная улыбка мгновенно увяла.

– Ну что ж, в таком случае позвольте и мне тоже кое от чего вас предостеречь. Так вот, в Эдирне вами будет заниматься не обычная городская полиция. Наверху сочли, что в вашем случае имеются важные политические аспекты, а такими делами ведает Второй отдел Комитета национальной безопасности. Обычно его называют просто «Бюро».

– Политические аспекты? Какие еще, к чертовой матери, политические аспекты?! – Я изо всех сил старался, чтобы в моем голосе прозвучало искреннее возмущение, а не откровенный страх.

– Трудно сказать. Во всяком случае, мне. Ведь я всего лишь вас предупреждаю. Начальник Второго отдела генерал Хаки, и, значит, допрашивать вас будут его люди. В конечном итоге вы, безусловно, согласитесь сотрудничать с ними, но мой вам совет – не изображайте из себя святую невинность и начните делать это как можно быстрее. Их терпение, как мне не раз доводилось слышать, невелико. Вот и все, что я хотел бы вам сказать. Прощайте.

И он ушел. Почти сразу же после его ухода в туалет вошел охранник с револьвером в правой руке, приказал мне заложить руки за спину и вывел меня наружу.

Меня доставили в гарнизонную тюрьму на заднем сиденье закрытого военного джипа в сопровождении двух вооруженных солдат по бокам. Сама тюрьма представляла собой старое, если не сказать «древнее» кирпичное здание на самой окраине города. К ней вплотную примыкал небольшой дворик за высокими стенами, на окнах помимо решеток имелись также и металлические ставни. Закрывающиеся, само собой разумеется, только снаружи.

Когда мы подъехали к воротам тюрьмы, один из часовых – видимо, старший по команде – доложил что-то охране, и буквально через несколько минут из боковой дверцы вышли два человека в военной форме другого типа. Тот, что постарше, протянул моим сопровождающим какую-то бумагу – скорее всего, расписку в получении арестованного, то есть меня, – и жестом приказал мне вылезти из машины. А затем кивнул в сторону боковой дверцы и отрывисто приказал:

– Girmek, girmek!

Все тюрьмы на свете пахнут одинаково – дезинфекцией, мочой, потом, кожей, – и эта не была исключением. Меня провели вверх по деревянной лестнице к стальной решетке, которую при виде нас тут же изнутри открыл охранник, держащий в руке связку со множеством самых различных ключей. Причем некоторые из них были похожи, скорее, на воровские отмычки. Справа за решеткой находилось что-то вроде приемной, в дальнем конце которой виднелись двери в две крошечные комнатки – как подсказывал мне мой личный опыт, для предварительного осмотра, – а в самом центре за столом сидел человек в форме. Охранник подтолкнул меня вперед и выкрикнул какой-то приказ. Я по-французски ответил, что ничего не понимаю. Тогда человек за столом произнес:

– Videz les poches.[2]2
  Выньте все из карманов! (фр.).


[Закрыть]

Поскольку все документы и ключи у меня отобрали еще при входе в тюрьму, то в карманах оставались только мои деньги, часы, пачка сигарет и спички. Человек за столом вернул мне часы и сигареты, а деньги и спички вложил в большой коричневый пакет. Затем в приемной неизвестно откуда появился еще один человек, в неряшливом белом плаще, и, не говоря ни слова, прошел в одну из крошечных комнаток. В руках у него была тоненькая желтая папка. Через минуту-другую оттуда послышался его громкий приказ, и меня втолкнули к нему.

Там был небольшой столик, стул и накрытое картонкой ведро. В одном из углов – умывальник, а на стене – белый металлический шкафчик. У столика какой-то человек в белом халате неторопливо возился с чернильной пластинкой. Очень похожей на те, которые обычно используют для снятия отпечатков пальцев. Он бросил на меня быстрый взгляд и приказал по-французски:

– Раздевайтесь.

Все тюремщики похожи друг на друга как две капли воды. Когда я снял с себя всю одежду и остался в чем мать родила, он сначала тщательно осмотрел мою одежду снаружи и изнутри, затем, посветив узеньким портативным фонариком-карандашиком, заглянул мне в рот и уши и, наконец, достав из шкафчика на стене резиновую перчатку и баночку с вазелином, прощупал мой задний проход (эта унизительная процедура, должен признаться, всегда вызывала у меня особое отвращение) и в завершение всего снял отпечатки моих пальцев. Проделал он все это молча и деловито. А потом даже дал мне кусочек туалетной бумаги, чтобы я мог вытереть руки, прежде чем мне прикажут одеться и пройти в соседнюю каморку… Там в самом центре на штативе стоял квадратный фотоаппарат с фотовспышкой, а на стенах висели мощные осветительные лампы. После того как меня сфотографировали во всех требуемых ракурсах, я в сопровождении двух тюремных охранников прошел по каким-то длинным извилистым проходам до зеленой деревянной двери с крупной надписью белого цвета: «ISTIFHAM». А вот это турецкое слово мне было достаточно хорошо известно, оно означает «Комната для допросов».

В комнатке – размером приблизительно всего в семь или восемь квадратных метров – имелось только одно небольшое зарешеченное окошко в самом верху стены; солнце уже садилось, и здесь, внутри, было практически темно. Один из охранников вошел вслед за мной и сразу же зажег верхний свет, в то время как второй закрыл дверь и запер ее на ключ снаружи. Тот, который должен был оставаться со мной, сел на лавку, стоящую у стены, и громко, протяжно, будто завывая, зевнул.

Так, ну и что тут у нас имеется? Умывальная без дверей, привинченный болтами к полу крепкий стол, пять-шесть стульев, на стене телефон и черно-белая литография президента Кемаля Ататюрка в простенькой деревянной рамке, на полу изношенный коричневый линолеум…

Я вытащил из кармана любезно оставленные мне сигареты, предложил одну моему конвоиру. Он только отрицательно покачал головой, но при этом бросил на меня такой презрительный взгляд, будто ему предлагали жалкую, совершенно недостойную его взятку. Я молча пожал плечами и, сунув сигарету в рот, жестом попросил у него огня. Теперь даже не глядя на меня, он снова покачал головой, и мне не оставалось ничего иного, кроме как вынуть сигарету изо рта, положить ее обратно в пачку и сесть за стол. Очевидно, сюда вот-вот войдет следователь из Второго отдела и начнет меня допрашивать. Мне надо было срочно придумать, что ему сказать, как разумно объяснить все, что со мной произошло. Чтобы он мне поверил!

Любой допрос – это прежде всего нелегкое испытание, которое никогда нельзя рассматривать просто как вопрос – ответ, вопрос – ответ… Например, помню, как однажды вечером, совсем незадолго до своей смерти, отец пытался объяснить эту простую вроде бы истину маме: «Если ты в чем-то провинился, то говорить своему командиру правду, и только чистую правду не стоит. Ничего хорошего из этого не выйдет, – сказал он ей тогда. – К ней надо обязательно добавлять что-то еще, что-то необычное или иногда даже совсем забавное. Если ты вернулся в казармы через полчаса после отбоя только потому, что, скажем, увлекся пивом или чем-нибудь еще и опоздал на последний автобус, то честное признание тебе не поможет. В любом случае получишь свои положенные семь суток гауптвахты как миленький, только и всего. Но если же тебе удастся вкрапить в свое оправдание что-нибудь такое, от чего командир хотя бы разок усмехнется, тогда совсем другое дело, тогда есть шанс отделаться всего лишь устным выговором». Отец также частенько рассказывал маме об одном капрале в его бывшем полку, который умел придумывать такие классные приколы, что многие солдаты и младшие офицеры охотно покупали их у него всего по полкроны за штуку. Назывались эти приколы – «Видите ли, сэр…». Однажды, опоздав на вечернюю поверку, мой отец тоже купил себе один такой «Видите ли, сэр…». И вот как все это выглядело, когда ему пришлось объясняться со своим командиром:

«Видите ли, сэр, вчера, когда я возвращался в казармы по Кантонской дороге, причем с вполне достаточным запасом времени, чтобы быть здесь задолго до вечерней поверки, то недалеко от хорошо известного вам торгового центра, что на перекрестке Орднанс-авеню, вдруг услышал громкий женский вопль. – Пауза. – Сэр, я тут же, конечно, остановился, прислушался и услышал, что громкий вопль повторился. Но на этот раз вместе с другими криками. Поскольку они исходили из магазина торгового центра, я, как военный человек, как настоящий сержант, как, в конце концов, настоящий британец, тут же пошел туда, чтобы выяснить, в чем там дело. – Еще одна пауза, на этот раз для большего эффекта более длинная. – Так вот, сэр, оказалось, что там один из этих черножо… прошу прощения, сэр… один из местных жителей приставал к белой женщине прямо при входе в магазин. К белой женщине, сэр! Самой настоящей леди, сэр! – Очередная пауза, чтобы сказанное как следует улеглось у „сэра“ в голове. – Увидев меня, сэр, она стала звать меня на помощь, кричала, что просто шла домой, когда этот хре… прошу прощения, сэр… этот чертов туземец стал к ней приставать, распустил руки – в общем, хотел… ну, сами понимаете, сэр. Я конечно же тут же категорически потребовал, чтобы он немедленно прекратил все это и убирался восвояси. Однако, вместо того чтобы последовать моему доброму совету, этот черножо… прошу прощения, сэр… местный житель начал обзывать меня и, вы не поверите, сэр, весь наш полк разными оскорбительными словами, причем сопровождая их грязными местными ругательствами. – Глубокий вдох. – Понимаете, сэр, чтобы не доставить леди лишних неприятностей, я конечно же нашел в себе силы сдержать мой законный гнев. Но этот туземец, похоже, был или сильно пьян, или здорово нанюхался кокаина. Ему хватило ума не вступать со мной в драку, но когда я повел леди к выходу из торгового центра, то сразу же заметил, что он неотступно следует за нами. Значит, как я понял, решил, несмотря ни на что, дождаться удобного момента и снова напасть на нее. На белую леди, сэр! Ей тоже это стало ясно, она очень испугалась, сэр, и принялась, чуть ли не рыдая, умолять меня проводить ее до дома ее мамы. Конечно же я понимал: если пойду эту леди провожать, то обязательно опоздаю на вечернюю поверку, сэр, но ведь если не пойду, а с ней, упаси господь, случится что-нибудь ужасное, то я не прощу себя до последнего дня моей жизни! – Здесь надо встать по стойке „смирно“ и устремить немигающий взгляд прямо на стену поверх головы командира. – Других оправданий у меня не имеется, сэр. Я виноват, сэр, и готов понести заслуженное наказание!»

После такого «Видите ли, сэр…» командиру не осталось ничего иного, кроме как неуверенно произнести: «Естественно, вы виноваты. Только постарайтесь больше не допускать такого… Никогда и ни при каких обстоятельствах, сержант!» Тем самым обвинение автоматически было снято, и жизнь продолжилась, как будто ничего особенного не случилось.

Вся проблема заключалась в том, что если в армии командиры обычно предпочитают трактовать любое сомнение в пользу провинившегося (если, конечно, это не случается слишком уж часто), даже когда прекрасно понимают, что на самом деле подчиненный все это выдумал, то с полицией такие номера, как правило, не проходят. Полицейские тут же начинают проверять и перепроверять даже, казалось бы, самые малозначительные факты, опрашивать свидетелей, искать физические и виртуальные улики, с тем чтобы никаких сомнений вообще не осталось. Во всяком случае, немедленно засыпали бы отца вопросами: «Как звали эту женщину? Опишите ее как можно подробнее. Где конкретно расположен тот самый дом, до которого вы ее проводили? Была ли там ее мать? Вы ее видели? Собственными глазами? Что на ней было надето? От торгового центра до дома этой женщины не более двадцати двух минут спокойного хода, а оттуда около тридцати минут до казарм. То есть на весь путь у вас должно было уйти всего пятьдесят две минуты. Вы же опоздали на два с лишним часа. Как вы можете объяснить это? Где вы провели оставшийся час и восемь минут? У нас есть свидетель, который утверждает, что видел вас в…» Ну и так далее, и тому подобное… Истории типа «Видите ли, сэр…» здесь даже лучше не пробовать. Особенно если в силу тех или иных причин приходится иметь дело с людьми из разведки или, что еще хуже, из контрразведки, сиречь государственной безопасности, поскольку в девяти и девяти десятых случая из десяти им нет нужды доказывать чью-либо вину, чтобы направить дело в суд. Практически с гарантированным обвинительным заключением. Ведь, по сути, они сами и есть суд – и судья, и присяжные заседатели, и прокурор в одном лице.