Текст книги "Свет дня"

Автор книги: Эрик Амблер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Не успел он вытащить чеки из кармана, чтобы продиктовать мне их номера, как я попытался возразить:

– Но, мистер Харпер, ведь этим я сам себе подписываю приговор! У меня не будет даже возможности защищаться, и, кроме того…

– А что, сейчас у вас есть варианты достойно и, главное, успешно защитить себя в суде? Если так, то, пожалуй, лучше немедленно вызвать сюда полицию и сразу же покончить со всем этим. Надеюсь, вам удастся достаточно доходчиво объяснить им, зачем вам понадобилась вот эта воровская отмычка, ну и все такое прочее. – Он чуть помолчал, затем уже более спокойным тоном продолжил: – Да, послушайте вы, папуля, может быть, мы с вами окажемся единственными, кто когда-либо будет иметь возможность прочитать это ваше, с позволения сказать, искреннее покаяние. Может, через неделю, всего через неделю-другую его вообще не будет в природе. Я ведь просто даю вам прекрасный шанс слезть с крючка, на который вы сами себя насадили, только и всего. Так почему бы вам не воспользоваться им? И возблагодарить за это Господа и… меня тоже.

– И что мне для этого надо будет сделать?

– Это мы обсудим чуть позже, а сейчас перестаньте задавать глупые вопросы и продолжайте писать: «…номера указанных чеков – с Р89.664.572 по Р89.664.577, каждый номинальной стоимостью в пятьдесят долларов. Я намеревался подделать на них вторую подпись мистера Вальтера К. Харпера, а затем незаконно их обналичить. Таким же образом я уже воровал, подделывал и обналичивал и другие дорожные чеки…» Заткнись и продолжай писать! «Но теперь с этим покончено. Покончено раз и навсегда! Я просто не могу больше так делать. Благодаря безграничной, поистине христианской доброте мистера Харпера ко мне во время его недолгого пребывания в Афинах, я чувствую, что он не заслуживает, чтобы с ним так поступали, поэтому вместе с добровольным признанием посылаю вам также украденные мной его дорожные чеки. Принимая это решение, я чувствую, что тем самым иду из мрака и тьмы к яркому свету дня. Доброта мистера Харпера открыла мне глаза: единственный путь к спасению души такого закоренелого грешника, как я, – это вернуть все неправедно приобретенное, покаяться и смиренно принять положенное наказание». Написали?.. Хорошо. Ну а теперь ставьте точку и подписывайте.

Я послушно подписал.

– Теперь поставьте дату ровно через неделю от сегодняшнего дня… Нет-нет, лучше датируйте письмо двадцать третьим… Сделали? Прекрасно. Давайте его сюда.

Я молча передал ему написанный мною листок. Он внимательно, очень внимательно прочитал его два раза, затем довольно ухмыльнулся, прямо глядя мне в глаза:

– Что-то вы приутихли, Артур.

– Я написал все, что вы продиктовали.

– Естественно. Иного я и не ожидал. Зато теперь, наверное, изо всех сил пытаетесь представить себе, что произойдет, если я отправлю это письмо в полицию, так ведь?

Я молча пожал плечами.

– Не хотите говорить? Ладно, тогда позвольте сказать мне. Сначала в полиции вас примут за свихнувшегося придурка. Возможно, то же самое подумают и обо мне, не исключено. Но я им буду не очень интересен. К тому же меня в любом случае здесь уже не будет. Но, с другой стороны, махнуть на все это рукой они тоже не смогут. У них ведь будут чеки. На триста американских долларов! Это уже не шутки. Значит, им придется связаться с «Америкэн экспресс» и постараться выяснить все случаи подделки дорожных чеков, следы которых ведут к афинским банкам. Затем, рано или поздно, они доберутся до вас, Артур, и тогда, поверьте, примутся за вас по-настоящему и всерьез. Интересно, что вы тогда будете делать? Расскажете им обо мне и о том, что на самом деле произошло? Но это же просто глупо, не правда ли? Так рисковать с бездушной машиной правосудия! Нет, нет, думаю, у вас хватит ума не делать этого. Скорее всего, вы постараетесь запудрить им мозги всякой чепухой о том, что стали на путь исправления… добровольное признание, возврат сворованных чеков на довольно большую сумму, искреннее раскаяние, глас Божий, желание спасти свою бессмертную душу… Готов поспорить, вам поверят и дадут чисто символическое наказание. Может быть, год-полтора, не больше.

– Спасибо. Вы очень добры.

Он снова широко ухмыльнулся:

– Впрочем, вам не о чем особенно беспокоиться, Артур. Сидеть в тюрьме, надеюсь, вам не придется. Во всяком случае, в связи вот с этим. – Харпер выразительно помахал написанным мной листком и чеками. – Для меня все это не более чем небольшая, но достаточно надежная страховка. Так сказать, необходимая мера предосторожности. – Он взял со стола бутылку и долил мне в бокал еще немного бренди. – Видите ли, Артур, один мой приятель собирается доверить вам нечто очень и очень ценное.

– Что именно?

– Машину. Которую вы скоро отгоните для него в Турцию. Точнее говоря, для нее и в Стамбул. И получите за это сто долларов плюс, естественно, деньги на все требуемые расходы. Только и всего.

Я постарался изобразить на лице улыбку:

– Если от меня требуется только это, тогда мне, признаться, не совсем понятно, зачем для этого понадобилось меня шантажировать. За такие деньги я бы с превеликой радостью делал это для вас хоть каждую неделю. Без какого-либо принуждения. В той или иной форме.

Его лицо скривилось, как от зубной боли.

– Господи, да при чем здесь шантаж?! Речь ведь идет всего лишь о небольшой, но надежной страховке, только и всего, Артур! И о «линкольне» стоимостью в семь тысяч долларов. Кстати, вы имеете представление, за сколько его можно сейчас продать в Турции?

– Да, имею. Минимум за четырнадцать тысяч.

– Тем лучше. Ну а теперь предположим, вы загоняете ее там в первый попавшийся гараж и продаете…

– Это далеко не так легко сделать.

– Артур, не далее как сегодня вечером вы пошли на такой большой риск всего за триста долларов. Так неужели испугаетесь сделать нечто куда менее рискованное за четырнадцать тысяч? Особенно после всего, что произошло здесь… Не будьте же зеленым юнцом, Артур! Поймите, никому из нас – ни мне, ни моему приятелю, ни вам – совершенно не о чем беспокоиться. Как только мы узнаем, что машина доставлена куда надо, я тут же порву вашу исповедь на мелкие кусочки, а вот эти сворованные вами чеки немедленно вернутся на свое законное место в моем кармане. И все будет забыто. Будто ничего никогда и не происходило!

Я молчал. Не верил ни одному его слову, и Харпер знал об этом. Но ему было все равно. Он просто смотрел на меня и, похоже, получал от этого искреннее удовольствие.

– Ладно, – сказал я наконец, устав от игры в молчанку. – Но у меня есть пара вопросов, на которые я хотел бы получить ответы.

Он кивнул:

– Есть, конечно же есть, друг мой… Вот только у нас тоже есть одно условие, причем напрямую связанное с этой работой. Никаких вопросов, Артур!

Честно говоря, меня сильно удивило бы, скажи он что-нибудь другое.

– Бог с вами, – махнув рукой, покорно сказал я. – Когда приступать?

– Завтра. Вы можете сказать, приблизительно сколько времени вам потребуется, чтобы добраться до Салоник?

– Где-то около шести-семи часов.

– Так, посмотрим, что у нас получается… Завтра вторник. Если вы отправитесь, допустим, где-то в полдень, то в среду вечером можете быть в Эдирне, а в четверг днем уже в Стамбуле. Что ж, это нас полностью устраивает. – Он чуть подумал. – Значит, сделаем так: завтра утром вы берете вашу дорожную сумку и приезжаете сюда. На такси или автобусе. Будьте здесь ровно в десять.

– Где мне садиться в машину?

– Я покажу вам.

– Хорошо. Как скажете, сэр.

Харпер неторопливо прошел к входной двери, открыл ее.

– Будем считать, что мы договорились. Ну а теперь, Артур, забирайте ваше барахло и исчезните. Мне надо хоть немного поспать. Завтра у меня полно дел…

Я собрал все мои вещи, рассовал их по карманам, направился к двери…

– Эй!

Когда я повернулся, что-то больно ударило меня в грудь, а затем упало под ноги.

– Вы забыли отмычку, – не без иронии прозвучал голос Харпера.

Я нагнулся, поднял отмычку, положил ее в карман и… молча ушел. Даже не попрощавшись. Впрочем, он этого и не заметил. Потому что был занят своим бокалом с бренди.

Самым страшным в школе «Корам», где я учился, были телесные наказания, то есть порка деревянной тростью, которая сопровождалась определенным, довольно унизительным ритуалом. Вконец раздраженный постоянно повторяющимся проступком ученика, учитель, выйдя из себя, прекращал «читать мораль», быстро царапал что-то на листке бумаги, складывал его и говорил: «Отнеси эту записку директору». Это было приговором. В записке всегда была одна и та же фраза, в конце которой стояли его инициалы: «Прошу Вашего разрешения на экзекуцию». Читать ее наказанным ученикам категорически запрещалось. Не знаю почему, но записка обычно была сложена два раза – вдоль и поперек. Наверное, учителям просто не нравилось просить на это специальное разрешение начальства.

Получив приговор, жертве надо было выйти из класса и найти мистера Браша, или, как мы его называли, Щетину. Иногда он, конечно, находился в своем кабинете, но чаще в «своем» шестом классе, ведя урок тригонометрии или латыни. В таком случае надо было, робко постучавшись, войти в класс и молча стоять там у двери до тех пор, пока он не соизволит тебя заметить. В зависимости от настроения Щетины ждать приходилось иногда пять, а иногда и целых десять минут…

Это был высокий, плотного сложения человек, с багровым лицом и массой черных волос на тыльной стороне обеих рук. Ведя урок, он, как правило, говорил очень быстро, и буквально через несколько минут в уголках его губ начинали появляться частички белой пены. Когда Щетина был в хорошем настроении, то почти сразу же прерывал урок и тут же начинал свои шуточки вроде: «А-а, наш славный Симпсон! Или, может, лучше называть вас „наш не совсем достаточно славный Симпсон“? Итак, чем мы вам можем быть полезны?»

Причем, что бы он ни сказал, класс начинал громко и долго хохотать, поскольку чем дольше они смеялись, тем дольше длилась пауза в занудливом уроке. «Ну и в чем мы согрешили, Симпсон? В чем именно на этот раз? Сделайте милость, сообщите нам, пожалуйста». Говорить всегда надо было только чистую правду – не выполнил домашнюю работу, соврал учителю, испортил классную тетрадь чернильными кляксами, – так как всегда была угроза, что он захочет спросить потом у учителя.

Покончив со своими дежурными шуточками, Щетина подписывал «приговор» и небрежным жестом руки отпускал жертву на жестокую, но, по их просвещенному педагогическому мнению, вполне заслуженную экзекуцию… До того прискорбного случая с не совсем приличной поэмой Щетина, похоже, относился ко мне даже с некоторой симпатией, так как я умел вместе со всеми громко и вроде бы вполне искренне смеяться над его замогильными шуточками, хотя не чья-нибудь, а именно его подпись обрекала меня на жестокую порку. Если настроение по каким-либо причинам было плохим, он обычно обращался к провинившемуся «сэр», что лично мне всегда казалось несколько глуповатым, хотя и звучало с неизменной язвительностью: «Итак, сэр, в чем наша вина на этот раз?.. Списывали ответы на вопросы под партой?.. Нищенский дух, сэр, воистину нищенский! Работать надо, работать, сэр, ибо Ночь уже близка!.. А теперь, сэр, убирайтесь с глаз моих! На таких, как вы, сэр, мне попросту жаль тратить мое драгоценное время…»

Вернувшись в класс, надо было сразу же отдать записку учителю. Тот немедленно снимал свою академическую мантию, чтобы освободить себе руки, и доставал из нижнего ящика стола деревянную трость для битья. Трости всегда были практически одинаковыми – около метра в длину и довольно толстые. Некоторые учителя выводили жертвы на экзекуцию из классной комнаты в школьный гардероб, другие предпочитали делать это прямо в классе, на глазах у других учеников. Провинившийся должен был нагнуться так, чтобы кончики его пальцев касались носков ног, и затем учитель начинал хлестать его тростью с такой силой, будто хотел ее как можно скорее сломать! Если трость дважды попадала в одно место, ощущение было таким, как если бы к спине приложили раскаленный утюг. Самое главное для наказуемого было не кричать от боли и не дергаться. Помню, как-то один из наших мальчиков во время наказания описался и его с позором отправили домой; а другого, когда все уже закончилось, вырвало прямо в классе, поэтому учителю пришлось послать за уборщиком, который, войдя с ведром и тряпкой, почему-то всегда говорил одну и ту же фразу: «Только и всего?» Как будто его искренне разочаровывало отсутствие лужи крови. Впрочем, большинство учеников только покрепче стискивали зубы, тихо охали и постанывали от дикой боли, а затем, когда порка заканчивалась, возвращались на свое место с таким видом, будто ничего особенного не случилось. Это не было хвастливым проявлением гордости, нет, это был единственный способ заслужить уважение и симпатии и учителя, и своих друзей по школе. Когда кто-нибудь громко плакал или кричал от боли, ему обычно никто не сочувствовал, так как тем самым он, во-первых, показывал, как сильно любит самого себя, и, во-вторых, доставлял большое удовольствие «палачу», который считал, что достиг своей цели.

Одним из самых ценных знаний, которые я вынес из школы «Корам», было умение ненавидеть, и научила меня этому прежде всего та самая трость для битья! Я никогда, ни единого раза не прощал и не собирался прощать произведенной надо мной экзекуции… по крайней мере, до тех пор, пока мне не удавалось должным образом поквитаться с ее непосредственным виновником. Если этот учитель был женат, я, выждав некоторое время, писал анонимное письмо его жене, в котором сообщал ей, что ее муж содомит и постоянно пристает к молоденьким мальчикам с непристойными предложениями; если же он был холост, я в качестве предупреждения писал такое же письмо родителям одного из мальчиков нашей школы. Конкретные результаты этой мести оставались для меня в основном неизвестными, но по крайней мере в двух случаях я точно знаю: после долгих и напряженных бесед с сыновьями родители этих ребят переправили мои письма – разумеется, вместе со своими возмущенными претензиями – Щетине. Никто из моих друзей ничего об этом, конечно, никогда не узнал, так как мне совсем не хотелось, чтобы хоть кто-нибудь еще решил вдруг последовать моему примеру; а поскольку я научился очень хорошо изменять почерк, да и вообще умел все должным образом планировать и предусматривать, то учителям, как они ни старались, так и не удалось разгадать, кто же стоит за всем этим. Подозревать-то они, конечно, подозревали, но вот доказать ничего не смогли. К тому же лично мне их подозрения были на руку. Теперь они точно знали: я мог быть не только очень хорошим другом, но и очень плохим врагом!

Мое отношение к мистеру Харперу в принципе было точно таким же: он устроил мне порку, пусть не публичную, тем не менее самую настоящую порку, но в отличие от большинства других я не стал плакаться в жилетку и переживать свое собственное унижение, а начал тут же думать, как бы побольнее ударить его в ответ…

Конечно, пока мое письменное «признание» находится у него, сделать что-либо действительно эффективное было довольно трудно – как говорят, выше головы не прыгнешь, – но зато теперь мне было точно известно, что он мошенник. Причем мошенник профессиональный и, очевидно, со стажем. И хотя, какой именно и по какой части, оставалось пока вопросом, я нисколько не сомневался, что рано или поздно мне это удастся выяснить и, в зависимости от конкретных обстоятельств, либо сдать полиции, либо… Впрочем, не стоит торопиться, жизнь покажет…

Поскольку было уже довольно поздно, я искренне надеялся, что Ники спит, так как мне совсем не хотелось объясняться по поводу слегка вспухшей и покрасневшей правой щеки – результата его «порки». Однако, когда я вошел в квартиру, свет в спальне горел, а Ники, лежа в постели, с неподдельным интересом рассматривала самый свежий французский журнал мод.

– Привет, папочка, – бодро сказала она, увидев меня.

Пробурчав какое-то приветствие в ответ, я торопливо прошел в ванную комнату, чтобы ополоснуть лицо и избавиться от окровавленного носового платка. Затем вернулся в спальню и начал торопливо снимать с себя верхнюю одежду.

– Слушай, почему это вы так быстро и неожиданно ушли из клуба? – поинтересовалась Ники.

– Ему вдруг захотелось провести время у Ирмы.

Ей это, судя по всему, не очень-то понравилось.

– Ну и как, удалось узнать про него что-нибудь еще?

– В общем-то да, удалось. Он занимается счетными машинками и кассовыми аппаратами. У него есть приятель, вернее, приятельница с «линкольном», который ей надо срочно переправить в Стамбул. И ему почему-то хочется, чтобы это сделал я. За сто американских долларов. Выезжаем завтра утром.

– Сто долларов? – Ники даже села в постели. – Но ведь это здорово! Просто очень здорово, правда же? – Тут она увидела мою щеку. – Господи ты боже мой! Что это у тебя с лицом?

– Да так, ерунда. Чуть не наехал на пьяного придурка. Пришлось резко затормозить.

– Полицию вызвали?

У нее была на редкость противная привычка всегда исходить из того, что поскольку один раз меня уже признали виновным в автомобильной аварии – причем в нетрезвом виде, – то любое, даже самое незначительное происшествие на дороге обязательно, ну просто обязательно должно закончиться моим приводом в полицию. С соответствующими, не самыми хорошими последствиями…

– Нет, по сути, там ничего не произошло. Во всяком случае, сколь-либо серьезного, – стараясь говорить как можно более равнодушным тоном, произнес я и отвернулся, чтобы повесить на вешалку костюм.

– И долго тебя не будет? – Судя по ее голосу, версию с незначительным инцидентом на дороге она приняла без особого сопротивления.

– Денька два-три. Вернусь, само собой разумеется, неожиданно… скорее всего, первым же авиарейсом и, не сомневаюсь, застану тебя с очередным любовником. Ну как тебе это? Нравится?

Почему-то мне казалось, моя шутка – пусть даже не самая удачная – развеселит ее, но Ники даже не улыбнулась. Недоуменно пожав плечами, я залез под одеяло, выключил свет, устроился поудобнее… После нескольких минут молчания она вдруг спросила:

– Слушай, а с чего бы это такому человеку, как мистер Харпер, захотелось отправиться в бордель? Да еще в чужой стране…

– Не знаю. Наверное, потому, что в других местах он не ощущает себя мужчиной.

После очередной длительной паузы Ники высунула руку из-под одеяла и коснулась моего лица.

– Что же все-таки произошло на самом деле, папулечка?

Сначала мне в общем-то хотелось рассказать ей всю правду, но поскольку это автоматически означало бы, что про дорожное происшествие я ей соврал, то я решил просто ничего не отвечать. На всякий случай. Не получив ответа, она от меня отвернулась и скоро уснула.

Когда на следующее утро я уходил из квартиры, Ники все еще спала. Или делала вид, что спит…

Харпер заставил меня ждать где-то минут десять. Достаточно, чтобы я вспомнил, что забыл отключить аккумулятор моей машины. Он в любом случае плохо держал зарядку, и ко времени моего предполагаемого возвращения встроенные электрические часы наверняка полностью его разрядят. Интересно, найдется ли у меня время позвонить Ники и сказать ей, чтобы попросила срочно сделать это нашего консьержа? Но тут мои размышления прервал наконец-то спустившийся из своего номера люкс сам мистер Вальтер К. Харпер.

– Все готово? – не поздоровавшись, коротко спросил он.

– Да, сэр, готово.

– Хорошо. Тогда поедем на такси.

Когда мы уже ехали по направлению к Стеле-стрит, он открыл тот самый, хорошо знакомый мне портфель, достал оттуда большой коричневый конверт – прошлой ночью его там не было, это уж точно – и протянул его мне. Со словами:

– Здесь все, что вам может потребоваться: документы на машину, весь маршрут движения, разрешение на проезд через границу, вид на жительство, страховая карточка, тысяча греческих драхм, сто турецких лир и пятьдесят американских долларов на крайний случай. Все вроде бы в полном порядке, но лучше еще раз проверьте все сами.

Что я, естественно, тут же и сделал. Из документов на машину было видно, что зарегистрирована она в Цюрихе и что ее законным владельцем или, в крайнем случае, лицом, пользующимся ею по доверенности, является некая фрейлейн Элизабет Липп, проживающая по адресу: отель «Эксельсиор», Лауфен, Цюрих.

– Эта мисс Липп и есть ваш приятель? – поинтересовался я.

– Да, вы не ошиблись.

– Значит, скоро мы ее встретим?

– Нет, сейчас вряд ли, а вот в Стамбуле вполне может быть. Кстати, если на таможне вас вдруг спросят о причине ее отсутствия, скажите им, что мисс Липп не переносит долгую езду по горным дорогам на автомобиле, поэтому предпочла добираться до Стамбула пароходом. Это и менее утомительно, и куда более приятно. А время практически одно и то же.

– Она что, туристка?

– А кто же еще? Она дочь моего делового компаньона, которому я просто оказываю небольшую дружескую услугу… Да, кстати, если мисс Липп вдруг захочется, чтобы вы прокатили ее по Турции, можете смело просить у нее еще денег. Так сказать, «за дополнительные услуги и на дополнительные расходы». Далее: возможно, она также попросит вас пригнать машину назад в Грецию, но это только мои догадки. Ее точные планы мне пока неизвестны. Узнаете их там, на месте.

– Ясно. На месте так на месте. – Хотя для человека, приказавшего мне не задавать никаких вопросов, Харпер был на удивление откровенным. – И куда мне доставить машину в Стамбуле?

– Никуда ничего доставлять не надо. Просто прибудете в Стамбул точно в четверг, найдете отель «Парк», остановитесь там и будете ждать дальнейших инструкций. Вот, пожалуй, и все.

– Очень хорошо. А когда я получу мое письмо?

– При окончательном расчете после выполнения работы.

Стеле-стрит была расположена на окраине города, совсем рядом с морскими доками. По случайному совпадению обстоятельств именно в тот момент, когда мы подъехали, в пришвартованное напротив судно через один из боковых люков загружался какой-то автомобиль. Я не смог удержаться от соблазна бросить взгляд на Харпера – заметил ли он это тоже? Но он даже если и заметил, то не показал виду. Я тоже предпочел промолчать. Если мистер Харпер просто не в курсе дела, значит, ему так хочется, и не стоит его просвещать. Если же он считает, что я поверил в его версию с туристическими устремлениями некоей фрейлейн Липп, тем лучше для нас обоих. Лично я как-нибудь сумею сам о себе позаботиться, это уж точно. Во всяком случае, так мне тогда казалось…

Ближе к середине улицы находился гараж со старой вывеской «Автопокрышки и шиномонтаж», которую в свое время, очевидно, просто забыли снять или заменить. Харпер попросил таксиста остановиться напротив и немного подождать. Мы вылезли из машины и пошли к офису, в котором сидел какой-то человек. Увидев Харпера в окно, он тут же вышел наружу. Это был худой темноволосый мужчина в запачканном темно-синем костюме. И хотя взаимных приветствий между ними вроде бы не наблюдалось, было очевидно, что они давно и хорошо знают друг друга. Кроме того, оба, к моему глубочайшему сожалению, говорили между собой по-немецки, то есть на языке, которого я не знал.

Впрочем, их разговор длился совсем не долго, и буквально минуты через две, не больше, нас провели сначала через небольшую ремонтную мастерскую, а затем через автомобильную свалку во дворе к ряду закрытых гаражных боксов. Хозяин открыл один из них, и… мы увидели там наш «линкольн» – черное, с четырьмя дверцами авто выпуска прошлого года. Харпер влез внутрь, вставил ключ в зажигание, завел двигатель и медленно вывел машину из гаража. Затем вылез наружу и чуть ли не торжественно вручил мне ключи. Со словами:

– Итак, она полностью заправлена, ну и все такое прочее. Так что можете смело отправляться в путь-дорогу.

– Очень хорошо, – ответил я, устраивая мою дорожную сумку на заднее сиденье. – Но сначала мне бы хотелось сделать один очень важный для меня звонок по телефону.

Он сразу же насторожился:

– Кому?

– Консьержу моего дома. Хочу предупредить его, что, возможно, буду отсутствовать несколько дольше, чем предполагал, и заодно попросить отсоединить аккумулятор моей машины.

Харпер чуть поколебался, но затем все-таки кивнул:

– Ладно, валяйте. Можете сделать это прямо отсюда.

Он что-то сказал хозяину, и мы все тем же путем вернулись в офис.

Трубку сняла сама Ники, и я буквально в нескольких словах сообщил ей о возникшей проблеме с аккумулятором. Когда же она, выслушав меня, начала обиженно жаловаться, что «ее никто не разбудил, чтобы хотя бы попрощаться», я просто-напросто повесил трубку. Мы говорили, конечно, по-гречески, но Харпер слушал настолько внимательно, будто абсолютно все понимал.

– Кажется, вы говорили с женщиной, не так ли? – поинтересовался он, когда увидел, что разговор уже закончен.

– С женой консьержа. Что-нибудь не так, сэр?

Он сказал несколько слов по-немецки человеку в испачканном темно-синем костюме, из которых я понял только одно – «адресат». Скорее всего, думаю, ему очень хотелось узнать, не сообщил ли я в ходе своего телефонного разговора адрес этого гаража.

Затем Харпер перевел взгляд на меня:

– Нет-нет, Артур, все в порядке. Не беспокойтесь, пожалуйста. Вот только не забывайте, что теперь вы работаете на меня.

– Сэр, мы с вами снова увидимся в Стамбуле или только здесь после моего возвращения?

– Там видно будет. А сейчас давайте-ка отправляйтесь в путь. Боюсь, мы и так потеряли бог знает сколько времени.

Минуту или две я внимательно изучал доску приборов, запоминая, что где находится, в то время как Харпер и тот другой, в темно-синем перепачканном костюме, внимательно наблюдали за всеми моими действиями. Затем я наконец включил двигатель, тронулся и направился назад к Афинам и дороге на Салоники.

Где-то через полмили я заметил в зеркале заднего вида то же самое такси, которое привезло нас к гаражу. Поскольку, привыкая к новой и для меня необычно большой машине, я ехал довольно медленно, в нормальном варианте любое такси уже давным-давно должно было бы меня обогнать, но это упорно не обгоняло, значит, Харперу очень захотелось меня проводить. Интересно, почему?

Впрочем, километров через пять после выезда из Афин такси вдруг съехало с дороги на обочину, остановилось и начало медленно разворачиваться назад. Все! Похоже, теперь я был целиком и полностью предоставлен лишь самому себе… Проехав, по-прежнему не торопясь, еще минут сорок или что-то вроде того, я добрался до первого из хлопковых полей, свернул на боковую дорогу и остановился в тени густых кустов акации.

Более-менее детальный осмотр машины занял по меньшей мере полчаса. Или, может, даже больше. Прежде всего, конечно, наиболее очевидные места: задний багажник, место под сиденьями, за приборной доской, колпаки ступиц всех колес… Сколько же там пустых мест, просто удивительно! Особенно в американских машинах. Я сам лично был знаком с одним человеком, который именно таким образом регулярно провозил через границу по меньшей мере два килограмма героина. Вот так… В этой же ничего лишнего вроде бы не было, поэтому я решил на всякий случай проверить и бензобак. Потыкал в него длинным прутиком – не вварили ли внутри его или на него каких-либо дополнительных емкостей, – такое тоже делается, и нередко, – но и тут все было чисто. Конечно, мне очень хотелось залезть под машину и посмотреть, что делается под днищем, нет ли там свежих следов сварочных работ, но из-за низкого клиринга здесь это сделать было бы очень неудобно и трудно, если вообще возможно. Что ж, ничего не поделаешь, придется подождать до Салоник, там поставить машину на эстакаду или гаражную яму и внимательно изучить ее снизу… Поскольку в салоне машины имелся также и воздушный кондиционер, я быстро отвинтил четыре шурупа крепления и заглянул внутрь. Нет, ничего. Еще один холостой выстрел…

Вся проблема заключалась в том, что у меня не было ни малейшего представления о том, что, собственно, надо искать – драгоценности, наркотики, золото, валюту… В том, что в машине что-то находилось, у меня не было никаких сомнений, но вот что?! Устав попусту тратить время, я прекратил тщетные поиски, сел и закурил сигарету. Хотя и не перестал думать о том, что же имеет смысл контрабандно, да еще с такими сложностями, ввозить из Греции в Турцию. Впрочем, тоже напрасно. Ничего толкового в голову просто не приходило. Тогда я достал маршрутные документы… Итак, выехав из Швейцарии, машина проследовала до Италии, а оттуда на бриндизском пароме в Патрас. Из многочисленных подписей на дорожных корешках – заправка, смазка, мотели и т. д. и т. п. – было видно: на этом отрезке пути управляла машиной сама фрейлейн Липп. Значит, ей, как минимум, было прекрасно известно о переправке автомашин морским путем! Что делало всю эту историю еще более загадочной. И… подозрительной!

Тут мне кое-что вспомнилось: ведь Харпер хоть и вскользь, но упоминал о возможности обратного путешествия в Грецию на той же самой машине! В этом случае меня могут попросить пригнать ее из Стамбула назад в Афины. Ну а что, если именно в этом и заключается вся интрига? Тогда все представляется предельно честным и открытым. И греческие, и турецкие таможенники внимательно все осмотрят, не найдут ничего подозрительного, «по-хорошему» запомнят меня с машиной, а затем, когда всего через несколько дней мимо них будет проходить тот же самый автомобиль с тем же самым водителем, они, скорее всего, с улыбкой заметят: «Ну, как тебе Стамбул, приятель? Желудок на месте? Декларировать есть что? Ворованных овец в багажнике не везешь? Нет? Ну тогда проезжай, приятель, давай проезжай». После чего «линкольн» преспокойно добирается до своего родного гаража в Афинах, где человек в перепачканном темно-синем комбинезоне, не торопясь, с довольной улыбкой вытащит из различных искусно сделанных тайников пакеты с вожделенным героином. Если только, конечно, на греческой стороне границы в это время случайно не окажется сукин сын македонец, которому до смерти хочется поскорее заработать себе медаль. Что ж, в таком случае могу себе представить броские заголовки в газетах о бесчестном шофере уважаемой швейцарской дамы, который, злоупотребив ее доверием, пытался незаконно провезти через границу большую партию наркотиков. Ну а дальше…

Мне не оставалось ничего иного, кроме как импровизировать, играть, как говорят, с лету!

Докурив сигарету, я снова вывел «линкольн» на трассу и уже часов в шесть вечера прибыл в Салоники. Там, хотя в этом вроде бы теперь не было особой необходимости, на всякий случай все-таки сразу же заехал в первый попавшийся гараж, дал дежурному автомеханику пару драхм, чтобы он загнал машину на гидравлический подъемник, – мол, снизу слышится небольшое, но явное дребезжание, надо бы проверить, не разболтались ли крепления… Нет, никаких следов свежих сварочных работ на днище не наблюдалось. Лично меня это, признаться, нисколько не удивило, поскольку для себя я уже твердо решил: если что и будет, так это только на обратном пути…