Текст книги "Фабиан. История одного моралиста"

Автор книги: Эрих Кестнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава двенадцатая
Изобретатель в шкафу
Не работать – стыдно
Мать на гастролях

Когда на следующее утро фабиан пришел разбудить изобретателя, оказалось, что тот уже встал и, одетый, сидит за столом, занимаясь своими расчетами. – вы хорошо спали?

Старик, пребывавший в отличном настроении, потряс его руку.

– Идеальное ложе, – сказал он и погладил коричневую спинку дивана, словно то была лошадиная спина. – теперь мне, наверно, пора исчезнуть?

– Я хотел сделать вам одно предложение, – заговорил фабиан, – покуда я моюсь, хозяйка приносит мне в комнату завтрак, и вот тут-то вы не должны попасться ей на глаза, иначе не миновать скандала. Когда она уйдет, милости прошу обратно. И можете спокойно оставаться здесь еще несколько часов. Только мне придется вас покинуть, так как я должен искать работу.

– Пустяки, – сказал старик, – если вы разрешите, я пороюсь в ваших книгах. Но вот куда я денусь во время вашего мытья?

– Я думаю, в шкаф, – сказал Фабиан, – шкаф в качестве жилья до сих пор фигурировал только в комедиях о прелюбодействе. Так давайте нарушим традицию, уважаемый друг! Вас устраивает мое предложение?

Изобретатель открыл шкаф, окинул его внутренность скептическим взглядом и спросил:

– И долго вы намерены мыться?

Фабиан его успокоил, отодвинул в сторону второй имевшийся у него костюм и предложил гостю войти. Старый господин накинул свою пелерину, надел шляпу, зажал под мышкой зонтик и забрался в шкаф, трещавший по всем швам.

– А что, если она меня здесь обнаружит?

– Тогда я первого числа съеду с квартиры. Старик оперся на зонтик, кивнул и сказал:

– Теперь ступайте в ванную!

Фабиан запер шкаф, осторожности ради взял с собой ключ и крикнул в коридор:

– Фрау Хольфельд, завтрак, пожалуйста!

Когда он пошел в ванную комнату, в ванне уже сидела, вся в мыльной пене, Корнелия и смеялась.

– Потри мне спину, – шепнула она, – а то у меня ужасно короткие руки.

– Чистота приносит радость, – заметил Фабиан, намыливая ей спину.

Она отплатила ему тем же. Под конец оба сидели в воде друг против друга и играли в «море волнуется».

– Кошмар, – сказал Фабиан, – в это время у меня в шкафу томится король изобретателей и ждет освобождения. Мне надо поторапливаться.

Они вылезли из ванны и растирали друг друга махровым полотенцем, покуда кожа не начала гореть.

– Вечером увидимся, – прошептала она.

Он целовал ее – прощался с ее глазами, с ее ртом и шеей, с каждой частью тела в отдельности. Потом они расстались. Он ринулся в свою комнату. Завтрак уже стоял на столе. Фабиан отпер шкаф. Старик вылез, ноги у него затекли, и он долго кашлял, как бы наверстывая упущенное.

– Теперь второй акт комедии, – объявил Фабиан, вышел в коридор, открыл входную дверь, снова ее захлопнул и воскликнул: – Как хорошо, дядя, что ты наконец вздумал меня навестить! Ну, проходи же! – С восторженным возгласом он препроводил воображаемого дядю в комнату и кивнул удивленному изобретателю. – Так, теперь вы здесь вполне официально. Садитесь же. У меня найдется вторая чашка.

– Конечно, я же ваш дядя.

– Родственные связи оказывают на хозяек болеутоляющее действие, – заметил Фабиан.

– Кофе очень недурной. Разрешите мне взять булочку? – Старик уже начал забывать свой шкаф. – Если бы надо мной не учредили опеку, я бы сделал вас. своим единственным наследником, многоуважаемый господин племянник! – сказал он и с благоговением принялся за еду.

– Ваше гипотетическое предложение делает мне честь, – ответил Фабиан. По настоянию новоиспеченного дяди, они чокнулись кофейными чашками и воскликнули:

– Ваше здоровье!

– Люблю жизнь, – признался старик и слегка смутился. – А особенно люблю ее с тех пор, как обеднел. Мне иногда от радости хочется зубами схватить солнечный свет или ветерок, веющий в парке. Знаете, отчего это происходит? Я часто думаю о смерти, а кто в наше время думает о смерти? Никто. Каждого она настигает внезапно, как железнодорожное крушение или другая непредусмотренная катастрофа. Видно, люди поглупели! Я думаю о смерти каждый день, ибо каждый день она может позвать меня. Думая о ней, я люблю жизнь. Жизнь – прекрасное изобретение, а в изобретениях я кое-что смыслю.

– А люди?

– Земной шар весь в парше, – проворчал старик.

– Любить жизнь ив то же время презирать людей – это редко кончается добром, – сказал Фабиан и поднялся. Оставив гостя допивать кофе, он попросил фрау Хольфельд не мешать его дяде и отправился на районную биржу труда.

Переговорив с тремя чиновниками, то есть через два часа, он понял, что попал не туда и что ему следует обратиться в западный филиал, специально занимающийся конторскими служащими. Он доехал на автобусе до Виттенбергплатц и зашел в указанное учреждение. Сведения его оказались неверными.

Он угодил в толпу безработных медицинских сестер, воспитательниц детских садов, стенографисток и, как единственный здесь представитель мужского пола, привлек к себе всеобщее внимание.

Фабиан снова вышел на улицу и несколькими домами дальше обнаружил заведение, похожее на лавку Союза потребительских обществ, но теперь там помещался всего-навсего филиал биржи труда, в который ему и надлежало обратиться. За бывшим прилавком сидел чиновник, а перед ним длинной цепочкой стояли безработные, один за другим предъявлявшие свои регистрационные карточки, на которые он ставил контрольные отметки. Фабиан удивился, как тщательно были одеты эти безработные, кое-кого из них даже можно было назвать элегантным. На Курфюрстендамм они, несомненно, сошли бы за фланирующих бездельников. Похоже, что эти люди связывали утреннее хождение в регистрационный пункт с прогулкой по фешенебельным торговым улицам. Глазеть на витрины пока еще разрешается бесплатно, а кто же знает, не покупают они оттого, что не могут, или просто не хотят? Они носили свои выходные костюмы и были правы, ибо у кого еще есть столько выходных дней?

Серьезные и подтянутые, стояли они плечом к плечу и ждали, покуда им вернут их регистрационные карточки. Потом выскакивали на улицу, словно из зуболечебницы. Иногда чиновник вдруг разражался бранью и откладывал карточку в сторону. Помощник относил ее в соседнюю комнату. Там восседал инспектор, он требовал к ответу нерегулярных посетителей контрольного пункта. Время от времени из дверей выходил человек, смахивающий на швейцара, и выкликал какое-то имя.

Фабиан читал висевшие на стенах объявления. Запрещено носить нарукавные повязки. Запрещено передавать другому лицу пересадочный трамвайный билет. Запрещено провоцировать политические дебаты, а также участвовать в таковых. Сообщается, где за тридцать пфеннигов можно получить питательный сытный обед. Что изменены контрольные дни для лиц, чьи фамилии начинаются с таких-то и таких-то букв. Сообщается, что для таких-то и таких-то профессий изменены адреса контор и время выдачи справок. Запрещено. Запрещено. Сообщается.

Заведение мало-помалу пустело. Фабиан положил перед чиновником свои бумаги. Тот сказал, что специалисты по рекламе обычно к ним не заглядывают, посоветовал Фабиану обратиться в контору, ведающую свободными профессиями, учеными и художниками, и дал ему адрес.

Фабиан на автобусе доехал до Александерплатц. Был уже полдень. В этой конторе он попал в весьма смешанное общество. Судя по объявлениям, сюда обращались главным образом врачи, юристы, инженеры, дипломированные агрономы и учителя музыки.

– Я получаю пособие по безработице, – сказал какой-то низкорослый человек, – двадцать четыре марки пятьдесят пфеннигов. На каждого члена моей семьи в неделю приходится две марки семьдесят два пфеннига, то есть тридцать восемь пфеннигов в день на человека. Во время хронического безделья я это подсчитал. Если так и дальше пойдет, я скоро займусь грабежом.

– Не очень-то это просто! – вздохнул его сосед, близорукий юноша. – Воровство тоже требует умения. Я целый год просидел в тюрьме. Сказать по правде, компания там не из приятных.

– Пока что мне на это наплевать, – взволнованно проговорил низкорослый. – Дети уходят в школу, а моя жена не может дать им с собой даже кусочка хлеба. Не в силах я больше на это смотреть.

– Как будто воровство имеет смысл! – сказал высокий, широкоплечий человек у окна. – Когда мелкому буржуа нечего жрать, он сразу превращается в люмпен-пролетария. Где же ваше классовое сознание, жалкий вы человек? Неужто вы до сих пор не поняли, где ваше место? Лучше помогите подготовить политическую революцию.

– До тех пор мои дети умрут с голоду.

– Если вас за воровство посадят в тюрьму, ваше благородное потомство сдохнет еще скорее, – отвечал человек у окна.

Близорукий юноша рассмеялся и, как бы извиняясь, пожал плечами.

– У меня башмаки вконец изодраны, – заявил низкорослый. – Если каждый раз сюда являться, их и на неделю не хватит, а за проезд мне платить нечем.

– Разве благотворительное общество не выдало вам сапог? – спросил близорукий.

– У меня такие чувствительные ноги! – пояснил низкорослый.

– Тогда повесьтесь, – предложил человек у окна.

– У него такая чувствительная шея! – сказал Фабиан.

Юноша высыпал на стол несколько монет и подсчитал свое достояние.

– Половина денег регулярно уходит на заявления. Почтовый сбор. Оплаченный ответ. За неделю я раз двадцать переписываю и заверяю всевозможные справки. Назад никто моих бумаг не присылает. Ответа я тоже ни разу не получил. Эти конторские крысы, наверно, пополняют свои коллекции моими марками, которые я посылаю им для ответа.

– Но власти делают все, что могут, – сказал человек у окна. – Помимо всего прочего, они организовали бесплатные чертежные курсы для безработных. Это же истинное благодеяние, господа. Во-первых, научишься рисовать яблоки и бифштексы, а во-вторых, от одного вида их ты уже будешь сыт. Художественное воспитание как средство насыщения.

Низкорослый, видимо начисто лишенный чувства юмора, удрученно проговорил:

– Мне это ни к чему. Я сам чертежник.

Через приемную прошел один из здешних служащих, и Фабиан, наученный горьким опытом, спросил, может ли он рассчитывать, что здесь добьется наконец толку. Тот потребовал удостоверение районной биржи труда.

– Вы еще не вставали на учет? Это вам надо сделать прежде всего.

– Значит, мне снова идти туда, откуда я пять часов назад начал свое турне?

Но служащего уже и след простыл.

– Обхождение здесь хоть и вежливое, – сказал юноша, – но никогда нельзя с уверенностью утверждать, что они дают правильные сведения.

Фабиан сел в автобус и поехал на биржу труда своего района. Он уже истратил на проезд целую марку и теперь от ярости даже не смотрел в окно.

Когда он добрался до места, биржа была уже закрыта.

– Покажите-ка мне ваши бумаги, – сказал швейцар, – может, я могу быть вам полезен.

Фабиан подал славному малому целую пачку бумаг.

– Ага, – сказал швейцар, обстоятельно прочитав их. – Вы же вовсе не безработный.

Фабиан сел на одну из бронзовых тумб, украшавших подъезд.

– У вас вроде как оплаченный отпуск до конца месяца. Вы ведь получили деньги от вашей фирмы?

Фабиан кивнул.

– Тогда приходите через две недели, – предложил швейцар. – А до тех пор попытайте счастья по объявлениям в газетах. Большого смысла в этом нет, но чем черт не шутит.

Фабиан пожелал себе счастливого пути, взял свои бумаги и отправился в Тиргартен съесть две-три булочки. Но потом скормил их лебедям, плававшим с птенцами в Новом озере.

Вернувшись под вечер домой, он застал там свою мать. Она сидела на диване. Отложив в сторону нитки, мать сказала:

– Ты меня не ждал, мой мальчик? Они обнялись, и она продолжала:

– Мне необходимо было посмотреть, как ты живешь. Отец это время присмотрит за лавкой. Я очень беспокоилась о тебе. Ты перестал отвечать на мои письма. Не писал уже десять дней. Я себе места не находила, Якоб.

Он сел рядом с матерью, гладил ее руки, уверял, что ему живется хорошо. Она придирчиво его рассматривала.

– Может, я некстати явилась? Он покачал головой. Она встала.

– Белье я положила в шкаф. Твоя хозяйка могла бы здесь прибрать. Или ей это все еще не подобает? Угадай, что я привезла? – Мать открыла лубяную корзину и выложила на стол пакеты. – Фунт кровяной колбасы, – сказала она, – с Брейтенштрассе, ты знаешь. Холодный шницель. Будь у тебя кухня, я бы его разогрела. Ветчинный жир. Полбатона салями. Тетя Марта шлет тебе привет. Я вчера была у нее в саду. Несколько кусочков мыла из нашей лавки. Ах, если бы дела шли хоть чуточку получше. Похоже, что люди перестали мыться. А вот галстук. Нравится он тебе?

– Ты слишком добра, – сказал Фабиан. – Ну, зачем ты тратишь на меня столько денег?

– Чепуха какая! – ответила мать и сложила все съестное на тарелку. – Хорошо бы эта важная дама, твоя хозяйка, вскипятила нам немножко чаю. Я уж ей намекнула. Завтра вечером я уеду. Я приехала с пассажирским поездом. Время пролетело незаметно. В нашем купе ехал ребенок. Мы столько смеялись! А как твое сердце? Ты слишком много куришь! Всюду валяются коробки от сигарет.

Фабиан смотрел на мать. От волнения и растроганности она вела себя, как жандарм во время обыска.

– Я только вчера вспоминал, – сказал он, – как жил в интернате, а ты хворала, и я по вечерам удирал, чтобы посмотреть, как ты там. Один раз, я это ясно помню, ты двигала перед собою стул и опиралась на него, иначе ты не могла бы мне открыть.

– Ты много натерпелся со своей матерью, – сказала она. – Надо бы нам почаще видеться. А как дела на фабрике?

– Я придумал для них один конкурс. На нем они могут заработать четверть миллиона.

– За двести семьдесят марок в месяц! Вот разбойники! – возмущалась мать.

В дверь постучали. Фрау Хольфельд принесла чай, поставила поднос на стол и сказала:

– Опять пришел ваш дядя.

– Твой дядя? – изумилась мать.

– Я вот тоже удивляюсь, – поспешила сказать хозяйка.

– Надеюсь, это не пошло вам во вред, фрау Хольфельд, – ответил Фабиан, и обиженная дама удалилась.

Фабиан ввел изобретателя в комнату и сказал:

– Мама, это мой старый друг. Он вчера ночевал у меня на диване, и я назвал его дядей, чтобы поменьше было разговоров. – И повернувшись к изобретателю: – Это моя мать, милый дядя, лучшая женщина двадцатого столетия. Садитесь, пожалуйста. С диваном сегодня, конечно, ничего не выйдет. Но я приглашаю вас на завтра, если это вас устраивает.

Старик сел, откашлялся, напялил на ручку зонта свою шляпу и сунул в руку Фабиану конверт.

– Спрячьте это поскорее, – попросил он, – это моя машина. За мной следят. Моя семья хочет снова упрятать меня в сумасшедший дом. Они, верно, надеются заодно зацапать мои записи и превратить их в деньги.

Фабиан спрятал конверт.

– Вас хотят посадить в сумасшедший дом?

– И я ничего не имею против. Там можно отдохнуть. Великолепный парк. Главный врач – вполне сносный малый, сам немножко тронутый и отлично играет в шахматы. Я уже два раза там был. Если мне станет уж совсем невмоготу, я опять удеру. Извините меня, сударыня, – обратился он к матери, – я причиняю вам столько хлопот. Не пугайтесь, когда за мной придут. Они сейчас позвонят. Тут уж ничего не поделаешь. Мои бумаги надежно спрятаны. Я ведь не сумасшедший, а для своих дражайших родственников я даже слишком разумен. Друг мой, черкните мне несколько строк в Бергендорф, в лечебницу.

Раздался звонок.

– Это они, – воскликнул старик. Фрау Хольфельд впустила двух мужчин.

– Прошу простить за беспокойство, – сказал один и поклонился. – Мои полномочия, в которых вы легко можете убедиться, вынуждают меня изъять господина профессора Кольрепа из вашего общества. Внизу нас ждет машина.

– К чему столько церемоний, господин санитарный советник? Что-то вы похудели. Я еще вчера заметил, что вы напали на мой след. А, Винклер, добрый день. Что ж, полезем опять в вашу машину. Как поживает мое любезное семейство?

Врач пожал плечами.

Старик подошел к шкафу, открыл его, заглянул внутрь и снова прикрыл дверцу. Потом пожал руку Фабиану.

– Я вам очень благодарен. – Уже в дверях он обернулся к фрау Фабиан: – У вас замечательный сын, не каждый может этим похвастаться. – И вышел из комнаты.

Врач и санитар последовали за ним. Фабиан с матерью выглянули в окно. Перед домом стояла машина. Из подъезда вышли трое. Шофер помог старому изобретателю надеть, пыльник, а пелерину бросил на сиденье.

– Забавный человек, – сказала мать, – но он вовсе не сумасшедший.

Машина тронулась.

– А зачем, собственно, он заглядывал в шкаф?

– Я сегодня утром запер его в шкаф, чтобы хозяйка не заметила, – объяснил сын.

Мать налила себе чаю.

– Все-таки с твоей стороны это легкомыслие – пускать к себе ночевать совершенно незнакомого человека. Мало ли что может случиться. Надеюсь, он хоть не испачкал твои вещи в шкафу?

Фабиан написал на конверте адрес психиатрической лечебницы и сунул его в ящик. Потом тоже сел за стол.

После ужина он сказал:

– Давай, мама, пойдем в кино.

Покуда мать одевалась, он зашел к Корнелю и сообщил ей, что к нему приехала мать. Корнелия, очень усталая, уже лежала в постели.

– Я посплю до твоего возвращения из кино, – сказала она. – А ты заглянешь ко мне еще разок?

Он обещал заглянуть.

Звуковой фильм, который смотрели Фабиан с матерью, оказался глупейшей театральной пьесой, действие ее происходило в двух измерениях, не говоря уже о том, что роскошь, в ней демонстрировавшаяся, была поистине невообразима. Казалось даже, хотя приличия ради ничего похожего показано не было, что под кроватями непременно должны стоять ночные горшки из чистого золота. От радости, что мать то и дело заливается смехом, Фабиан и сам стал смеяться.

Домой они шли пешком. Мать была в восторге.

– Если бы я прежде была такой здоровой, как сейчас, тебе жилось бы много лучше, сынок, – сказала она немного погодя.

– Мне и так жилось неплохо, – отвечал Фабиан, – к тому же все это уже позади.

Дома они немного поспорили о том, кому ложиться на кровать, а кому на диван. Верх наконец взял Фабиан. Мать ему постелила на диване. Он сказал, что должен на минутку зайти в соседнюю комнату.

– Там живет одна молодая женщина, с которой я очень дружен. – На всякий случай он простился с матерью, поцеловал ее и тихонько открыл дверь.

Через минуту он вернулся.

– Она уже спит, – прошептал Фабиан, ложась на диван.

– Раньше такого быть не могло, – заметила фрау Фабиан.

– Ее мать говорила то же самое, – ответил он и повернулся к стене.

Вдруг, уже совсем сонный, он встал, прошел Через темную комнату, склонился над кроватью, и как в детстве, сказал:

– Спокойной ночи, мамочка.

– Спокойной ночи, – пробормотала она, открывая глаза.

Он этого не видал. и в темноте, ощупью побрел к дивану.

Глава тринадцатая
Универсальный магазин и артур шопенгауэр
Бордель наоборот
Две двадцатимарковые бумажки

На следующее утро фабиана разбудила мать.

– Вставай, якоб! опоздаешь на работу!

Он быстро оделся, стоя выпил кофе и стал прощаться.

– А я пока наведу тут порядок. комната вся в пыли. и на пальто у тебя вешалка оборвалась. ты иди без пальто. сегодня на улице теплынь.

Фабиан прислонился к двери и наблюдал за матерью. чем-то домашним, уютным веяло от ее усердия, коренившегося в постоянной нервозности и любви к порядку. комната, казалось, была полна ею, и это напоминало ему родной дом.

– Неужели ты не можешь хоть пять минут посидеть спокойно, ничего не делая? – поинтересовался он. – жаль, что у меня сейчас нет времени, мы с тобой могли бы пойти в тиргартен, или в аквариум, или просто посидеть здесь, и ты бы мне рассказала, какой я был смешной в детстве. как я исцарапал булавкой спинку кровати, а потом за руку привел тебя полюбоваться замечательной картиной. или как подарил тебе ко дню рождения черные и белые нитки, дюжину иголок и кнопки.

– И еще коробочку булавок и несколько мотков черного и белого шелка. я это как сейчас помню, – сказала мать и одернула на нем пиджак. – твой костюм надо бы отутюжить.

– И надо бы мне обзавестись женой и семью забавными малышами, – добавил он в мудром предвидении.

– Немедленно ступай на работу! – мать подбоченилась. – работать – полезно для здоровья. кстати, я вечерком зайду за тобой. подожду тебя у выхода. и ты проводишь меня на вокзал.

– Как жаль, что ты пробыла здесь только один день. – он опять вернулся.

Мать на него не смотрела. она убирала постель.

– Я больше не могла без тебя, – пробормотала она, – но теперь у меня отлегло от сердца, беда только, что ты мало спишь. и не относись к жизни так серьезно, сынок, она от этого легче не станет.

– Ну, теперь мне пора, а то и вправду опоздаю, – сказал он.

Она смотрела из окна ему вслед и кивала головой. он помахал ей, улыбнулся и пошел быстрее, покуда мать могла его видеть. потом сбавил скорость и наконец остановился. нехорошо играть в прятки со старой женщиной! он убежал от нее, хотя делать ему нечего. оставил ее там совсем одну, в чужой безобразной комнате, хотя знал, что за каждый час, проведенный с ним, она готова отдать год жизни. вечером она хочет зайти за ним на работу. придется разыгрывать комедию. она не должна знать, что он уволен. костюм, который он носил, был единственный, купленный им самим за тридцать два года. из-за сына она всю жизнь работала, не разгибаясь, и экономила каждый грош. когда же этому придет конец?

Начался дождь, и фабиан зашел в универсальный магазин. универсальные магазины, хотя и не для того они существуют, отлично служат для развлечения людей, у которых нет ни зонтика, ни гроша за душой. фабиан подивился, как искусно одна продавщица играет на рояле. из продуктового отдела его прогнал запах рыбы, которого он не выносил с детства, а возможно еще по воспоминаниям эмбриональной поры. в мебельном отделе один молодой человек во что бы то ни стало хотел продать ему громадный платяной шкаф. «очень недорого, такой случай вряд ли повторится». фабиан не воспользовался столь счастливой возможностью и отправился в книжный отдел. за прилавком с антикварными книгами он напал на однотомник шопенгауэра, полистал его и уже не мог оторваться. предложение этого озлобленного дядюшки человечества – облагородить европу с помощью индийского врачевания – было, разумеется, сумасбродной идеей, как, впрочем, и все позитивные предложения, независимо от того, исходили они от философов девятнадцатого столетия или теоретиков-экономистов двадцатого. и все-таки старик неподражаем! фабиан отыскал типологическое толкование и прочел: «это противопоставление платон выражает словами еэкплпж и дэукплпж (Здесь – оптимист и пессимист (греч.)). Ими же можно классифицировать и различное восприятие различными людьми приятного и неприятного, вследствие чего один только смеется над тем, что другого чуть ли не повергает в отчаяние, и к тому же, чем слабее восприимчивость к приятному, тем сильнее к неприятному, и наоборот. представим себе одинаковую возможность счастливого и несчастливого исхода одного и того же дела. дэукплпж при несчастливом исходе будет негодовать и огорчаться, но не будет радоваться при счастливом; еэкплпж, наоборот, не будет негодовать или огорчаться при несчастливом исходе, но зато будет радоваться счастливому. если из десяти замыслов дэукплпж удадутся девять, он не станет радоваться, а будет сердиться из-за неудачи десятого, и наоборот еэкплпж в случае удачи лишь одного из десяти замыслов будет утешать и подбадривать себя.

Но поскольку зло лишь редко встречается в ничем не компенсированном виде, то и здесь дэукплпж – мрачные и боязливые люди – чаще переносят всевозможные беды, чем люди жизнерадостные и беззаботные, хотя подчас эти беды только воображаемые, менее реальные. ибо тот, кто все видит в черном свете и, опасаясь наихудшего, заблаговременно принимает меры предосторожности, реже попадает впросак, чем тот, кто на все смотрит сквозь розовые очки».

– Что бы вы хотели купить? – спросила фабиана старообразная девица.

– Есть у вас бумажные носки? – поинтересовался он.

Старообразная девица смерила его негодующим взглядом и ответила:

– Первый этаж.

Фабиан положил книгу на прилавок и спустился на один пролет. прав ли шопенгауэр, когда он, именно он, на равных основаниях, противопоставляет две эти породы людей? разве он не утверждал в своей психологии: ощущение удовольствия есть не что иное, как минимум неудовольствия? разве этой фразой не возводил в абсолют заведомо ложное восприятие дэукплпж? в отделе фарфора и художественной керамики толпился народ. фабиан подошел ближе. покупатели, продавщицы и зеваки обступили зареванную девочку лет десяти, бедно одетую, со школьным ранцем за плечами. девочка дрожала всем телом, в ужасе глядя на сердитые, взволнованные лица взрослых. пришел шеф отдела.

– Что случилось?

– Я поймала эту девчонку! она украла пепельницу! – объяснила какая-то старая дева. – вот! – она высоко подняла маленькую пеструю мисочку и показала шефу.

– Марш к директору! – скомандовал человек в визитке.

– Ну и детки нынче пошли, – вздохнула некая расфуфыренная гусыня.

– Марш к директору! – крикнула одна из продавщиц и схватила малышку за плечи. девочка плакала навзрыд.

Фабиан протиснулся сквозь толпу.

– Немедленно отпустите ребенка!

– Позвольте, – сказал заведующий.

– Вы-то чего суетесь? – крикнул кто-то. фабиан хлопнул продавщицу по руке так, что она отпустила девочку, и привлек малышку к себе.

– Почему ты выбрала именно пепельницу? – спросил он. – ты что, уже куришь?

– У меня не было денег, – сквозь слезы ответила девочка, поднимаясь на цыпочки. – а у папы сегодня день рождения.

– Воровать – потому что нет денег! час от часу не легче! – заметила расфуфыренная гусыня.

– Выпишите нам чек, – сказал фабиан продавщице. – мы берем эту пепельницу.

– Но девчонку надо наказать! – решительно заявил шеф.

Фабиан подошел к нему.

– Если мое предложение вас не устраивает, я вам весь фарфор перебью!

Тот пожал плечами, продавщица выписала чек и передала пепельницу на контроль. фабиан пошел в кассу, уплатил деньги и получил сверточек. потом проводил девочку к выходу.

– Вот тебе твоя пепельница, – сказал он, – только смотри не разбей. жил когда-то маленький мальчик, он купил большой глиняный горшок, чтобы подарить матери в сочельник. когда пришло время, мальчик взял в руки горшок и бросился к полуоткрытой двери. елка уже сияла огнями. «вот, мама, тебе…» – начал он, а хотел сказать: «вот, мама, тебе горшок!» но раздался звон: горшок разбился о дверь. «вот, мама, тебе ручка…» – сказал мальчик, ведь в руках у него осталась только ручка.

Девочка, крепко держа свой сверточек, сказала:

– У моей пепельницы нет ручки, – сделала книксен и убежала. потом еще раз обернулась, крикнула: – большое спасибо! – и скрылась.

Фабиан вышел на улицу. дождь прекратился. он стоял на краю тротуара и смотрел на проезжавшие машины. одна из них остановилась. старая дама, увешанная пакетами, тяжело поднялась с сиденья, собираясь выйти. фабиан открыл дверцу, помог даме, вежливо приподнял шляпу и отошел в сторону.

– Возьмите! – сказал голос рядом с ним. голос принадлежал старой даме. она вложила что-то ему в руку, кивнула и вошла в магазин. фабиан разжал руку. на его ладони лежала десятипфенниговая монетка. он нечаянно заработал десять пфеннигов. неужто он похож на нищего?

Фабиан спрятал монету в карман, с упрямым видом подошел к краю тротуара и открыл дверцу второй машины.

– Возьмите! – опять сказал кто-то, и в руке у него очутились десять пфеннигов.

Кажется, это становится моей профессией, – подумал фабиан; минут через пятнадцать он уже заработал шестьдесят пять пфеннигов. вот если сейчас мимо пройдет лабуде и увидит расторопного швейцара с историко-литературным образованием! но эта мысль его не испугала. лишь бы не встретиться с матерью и с корнелией, конечно.

– Вы просите милостыню? – спросила какая-то женщина и дала ему довольно крупную монету. эта была фрау ирена молль. – я давно за тобой наблюдаю, мой мальчик, – сказала она, злорадно улыбаясь. – мы встречаемся на каждом шагу. тебе очень туго приходится? ты поступил опрометчиво, отклонив предложение моего мужа. и ключ мог бы у себя оставить. я все ждала, надеялась увидеть тебя в своей постели. твоя воздержанность меня волнует. помоги мне донести эти пакеты. на чай ты уже получил.

Она нагрузила на него свои покупки, и он молча последовал за нею.

– Что я могу для тебя сделать? – спросила она задумчиво. – ты потерял место, да? я не злопамятна. на молля, увы, больше рассчитывать не приходится. он удрал во францию или куда-то еще. у нас теперь расквартирована криминальная полиция. молль в своей нотариальной конторе присваивал доверенные ему деньги. уже годами. никогда бы я этого не подумала. мы его явно недооценивали.

– На что же вы живете? – осведомился фабиан.

– Я открыла пансион. большие квартиры теперь дешевы. мебель мне подарил мой старый знакомый, то есть знакомство-то у нас новое, а сам он старый. в моем пансионе ему принадлежат только несколько глазков в дверях.

– Кто же, спрашивается, живет в этом просматриваемом пансионе?

– Молодые люди, сударь. квартира и стол бесплатно. кроме того тридцать процентов дохода.

– Какого дохода?

– Мой союз нехристианских молодых людей пользуется огромным успехом у дам высшего общества. дамы не всегда красивые и стройные. никто уже не верит, что когда-то они были молоды. но у них есть деньги. они платят, сколько бы я с них ни потребовала, и являются, даже если надо для этого ограбить или убить своих достопочтенных супругов. мои постояльцы хорошо зарабатывают. торговец мебелью подсматривает в глазки. дамы удовлетворяют свои страсти. троих молодых людей они у меня уже перекупили. теперь у этих голубчиков немалые доходы, собственные квартиры и подружки где-нибудь неподалеку, тайные, разумеется. одного из них, венгра, приобрела супруга крупного промышленника. он живет как принц. и если он не дурак, то за год сколотит себе состояние, и тогда пошлет к черту эту старую галошу.

– Итак, мужской бордель, – сказал фабиан.

– В наше время такое заведение жизнеспособнее обыкновенного публичного дома, – пояснила ирена молль. – вдобавок, я с юных лет мечтала стать хозяйкой такого заведения. я очень довольна. у меня есть деньги, я почти каждый день ангажирую для своего предприятия новые силы. каждый, кто добивается места в пансионе, должен сдать мне своего рода вступительный экзамен. я не всякого беру! истинные таланты попадаются редко. природные способности – чаще. я собираюсь организовать подготовительные курсы.

Она остановилась.

– Вот мы и пришли.

Пансион помещался в элегантном доходном доме.

– Я хочу сделать тебе одно предложение. в пансионеры ты, мой милый, конечно, не годишься. слишком уж ты разборчив, да и староват для этой специальности. моя клиентура предпочитает двадцатилетних. кроме того, ты страдаешь ложной гордостью. я могла бы использовать тебя в качестве секретаря. мне необходимо будет мало-помалу наладить бухгалтерию. работать ты можешь в моих комнатах и жить тоже. как ты на это смотришь?