Текст книги "Фабиан. История одного моралиста"

Автор книги: Эрих Кестнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Глава девятая
Странные девушки
Кандидат в покойники остается в живых
Кафе называется «кузина»

Наконец-то мужчины! – воскликнула рейтер. располагайтесь поудобнее. кульп только что стонала: дальше так продолжаться не может. у нее уже два дня не было ни одного мужчины, с последним же вышел просто конфуз. она художник-модельер, а этот тип не дал бы ей заказа без ответной услуги с ее стороны. к тому же он мало на что способен.

– Это самый скверный народ, – заметил лабуде, – все время пытаются проверить, не возвратилось ли вдруг утраченное. – он окинул взглядом девушку по фамилии кульп. она разлеглась в шезлонге, высоко задрав ноги, и кивала ему.

Лабуде подсел к ней. фабиан медлил в нерешительности. ателье было очень большое. посредине, под лампой, перед рядом скульптур стоял грубо сколоченный стол, а на столе сидела голая темноволосая женщина. рейтер примостилась на табуретке, взяла блокнот для эскизов и начала рисовать.

– Обнаженная натура при вечернем освещении, – провозгласила она, не оглядываясь, – фрейлейн зелов. перемени позицию, золотко. стоя! ноги расставь пошире, верхшою часть туловища поверни вправо под прямым углом. так, руки скрести на затылке. стоп!

Голая женщина по фамилии зелов выпрямилась и встала йа столе, широко расставив ноги. она была превосходно сложена. ее грустные глаза равнодушно смотрели прямо перед собой.

– Дайте чего-нибудь выпить, меня знобит, – вдруг сказала она.

– И правда, фрейлейн зелов вся покрылась гусиной кожей, – подтвердил фабиан. он подошел поближе и стал перед ней как тонкий ценитель искусства перед бронзовой статуэткой.

– Трогать воспрещается! – голос скульпторши прозвучал крайне недружелюбно.

Фрейлейн кульп, уже разлегшаяся в объятиях лабуде, как в теплой ванне, крикнула фабиану:

– Руки прочь! Рут ревнива. У нее с обнаженной натурой прочно налаженная связь.

– Заткни глотку! – буркнула Рут. – Лабуде, если у вас с Кулыт возникло какое-нибудь неотложное дело, не стесняйтесь. У меня только это помещение, но оно всякое видало.

Лабуде объяснил, что его мучат сомнения морального порядка.

– Чего только на свете не бывает, – печально

заметила Кульп.

Рейтер подняла глаза от блокнота и мельком взглянула на Фабиана.

– Если вы тоже хотите принять участие в Кульп, то действуйте. Вам нужно только взять монетку. У Лабуде орел, у вас решка. Кульп подбросит ее вверх, это ее распалит. Чьей стороной вверх упадет монетка, за тем право первенства.

– Какая глубокая истина! – воскликнула Кульп. – Но мелкая монетка! Ты сбиваешь мне цену.

Фабиан вежливо заметил, что он не охотник до

азартных игр.

Обнаженная женщина топнула ногой.

– Я хочу выпить!

– Баттенберг, рядом с твоим креслом стоит столик, а на столике джин. Давай-ка его сюда.

– С удовольствием, – отвечал чей-то голос. За статуями послышалось звяканье стекла. Потом в круг света под лампой вошла новая девушка и протянула обнаженной натуре полный стакан.

Фабиан оторопел.

– Сколько же здесь лиц женского пола, в конце концов? – спросил он.

– Я единственная, – отвечала фрейлейн Баттенберг и засмеялась.

Фабиан взглянул на ее лицо и решил, что она не вписывается в окружающую обстановку. Девушка вновь удалилась за статуи. Он последовал за ней.

Она села в кресло. Он встал возле гипсовой Дианы, положил руку на бедро хорошо тренированной богини и через окно мастерской стал смотреть на арки фронтонов в стиле модерн. Слышно было, как Рут командует:

– Последняя позиция, моя радость, корпус наклонить вперед, колени согнуть, зад выставить, руки на колени, хорошо, стоп!

Из передней половины мастерской доносились взвизгивания и тяжелые вздохи фрейлейн Кульп.

– А как вы, собственно, попали в этот свинушник? – спросил Фабиан.

– Мы с Рут Рейтер родом из одного города. Учились в одной школе. На днях случайно встретились на улице. А так как в Берлине я не очень давно, она пригласила меня, так сказать, в целях информации. Я здесь в последний раз – уже достаточно информирована.

– Очень рад слышать, – сказал он. – Я не такой уж страж добродетели, и все же огорчаюсь, когда вижу, до чего женщина может опуститься.

Она серьезно посмотрела на него.

– Я тоже не ангел, сударь. Наше время не любит ангелов. Но что прикажете нам делать? Если мы любим мужчину, мы ему отдаемся, отрешившись от всего, что было раньше. «Вот я», – говорим мы, приветливо улыбаясь. «Да, – отвечает он, – это ты», – и чешет за ухом. О господи, думает он, только этого мне не хватало. Мы с легким сердцем дарим ему все, что имеем. А он проклинает нас. Наши подарки ему в тягость. Сначала он проклинает втихомолку, а потом уже во весь голос. И мы одиноки, как никогда прежде. Мне двадцать пять лет, но меня оставили уже двое мужчин. Оставили как зонтик, который нарочно где-то забывают. Вас смущает моя откровенность?

– Это участь многих женщин. У нас, молодых мужчин, забот полон рот и времени на любовь не хватает, разве что на удовольствия. Понятия семьи почти уже не существует. Хотя нам все же остались две возможности проявить свое чувство ответственности. Либо мужчина берет на себя ответственность за будущее женщины, но на следующей неделе, потеряв работу, понимает, что поступил безответственно. Либо, из того же чувства ответственности, решает не портить жизнь другому человеку, но, сделав, таким образом, женщину несчастной, убеждается, что и это решение было безответственным. Это антиномия, которой раньше не знали.

Фабиан присел на подоконник. В доме напротив светилось окно. Он увидел бедно обставленную комнату. За столом, закрыв лицо руками, сидела женщина. Перед ней стоял мужчина, он жестикулировал, видимо, бранился, потом сорвал с гвоздя шляпу и выбежал из комнаты. Женщина отняла руки от лица и уставилась на дверь. Затем опустила голову на стол, очень медленно и очень спокойно, словно подставляя ее под удар топора. Фабиан отвернулся и посмотрел на девушку, сидевшую в кресле рядом с ним. Она тоже видела сцену в доме напротив и печально взглянула на него.

– Еще один несостоявшийся ангел, – заметил Фабиан.

– Второй мужчина, которого я любила и тем самым обременяла, – тихо произнесла она, – вышел в один прекрасный вечер из квартиры, чтобы бросить письмо в почтовый ящик. Он спустился по лестнице и больше не вернулся. – Она покачала головой, словно все еще не могла постигнуть, что же произошло? – Я три месяца ждала, что он вот-вот вернется. Смешно, правда? Потом он прислал видовую открытку из Сантьяго с нежными приветами.

«Потаскуха!» – сказала мне моя мать. Когда же я напомнила ей, что первый мужчина у нее был в восемнадцать лет, а первого ребенка она произвела на свет в девятнадцать, она в негодовании крикнула: «Это было совсем другое дело!» Конечно, это было совсем другое дело!

– А почему вы приехали в Берлин?

– Раньше женщина дарила себя, и ее берегли словно драгоценный подарок. Сегодня ей платят, и в один прекрасный день выбрасывают, как купленную и использованную вещь. Так оно дешевле, думает мужчина.

– Раньше такой подарок значил больше, чем просто купленная вещь, – сказал Фабиан. – Сегодня он и марки не стоит. Эта дешевизна вызывает у покупателя недоверие. Наверняка, товар с гнильцой, думает он. И в большинстве случаев оказывается прав. Ибо позднее женщина предъявляет ему счет. И ему вдруг приходится возмещать моральную стоимость подарка. В душевной валюте выплачивать пожизненную ренту.

– Вот, оно самое, – сказала девушка, – так думают все мужчины. Но почему вы назвали это ателье свинушником? Ведь тут как раз только женщины^ какие вам нужны. Или не совсем такие? Я знаю, чего вам недостает для счастья. Мы должны приходить и уходить, когда вы этого пожелаете. Но если вы нас гоните, мы должны плакать. И радоваться, если вы нас поманите. Вы смотрите на женщину, как на товар, но этот товар непременно должен быть влюбленным. У вас все права и никаких обязанностей, у нас все обязанности и никаких прав, вот как выглядит ваш рай. Но это уже слишком! Да-да, это уже слишком!

Фрейлейн Баттенберг высморкалась. И продолжала:

– Если мы не в силах вас удержать, то и любить вас нам незачем. Если же вам угодно наступить – извольте платить как следует. – Она умолкла. По лицу ее сбегали маленькие слезинки.

– Потому-то вы и приехали в Берлин?

Она беззвучно плакала. Он подошел и положил руку ей на плечо.

– Вы и в делах ничего не смыслите, – сказал он и меж двух гипсовых фигур заглянул в другую часть ателье. Обнаженная натура сидела на столе и пила джин. Скульпторша, склонившись над нею, целовала ее грудь и слегка выпуклый живот. Зелов между тем опустошила стакан и равнодушно погладила подругу по спине. Одна целовала, другая пила, – казалось, ни одна толком не знала, что делает другая. А на заднем плане, лежа в шезлонге, шептались Кульп и Лабуде.

В дверь позвонили. Рейтер выпрямилась и тяжелыми шагами пошла открывать. Зелов натягивала чулки. Вошел запыхавшийся мужчина громадного роста. Одна нога у него была деревянная, и он опирался на палку.

– Кульп здесь? – спросил мужчина.

Рейтер кивнула. Он вытащил из кармана несколько банкнот, вручил их скульпторше и сказал:

– А вас всех прошу уйти на часок. Зелов ты, пожалуй, тоже можешь мне оставить. – Он опустился на стул и натужно захохотал. – Нет-нет, Рут, это я пошутил.

Кульп вылезла из шезлонга, оправила платье и подала руку вновь пришедшему.

– Привет, Вильгельми, еще не подох? Вильгельми стер пот со лба и покачал головой.

– Но долго я все равно не протяну. Не то деньги кончатся раньше, чем я. – Он и ей дал несколько банкнот. – Зелов! – крикнул он. – Смотри не выдуй весь джин! И давай одевайся побыстрей!

– Идите в «Кузину», я приду потом, – сказала Кульп и тряхнула Лабуде за плечи. – Мой дорогой, убирайся отсюда. Тут пришел один, ему врачи наболтали, что он в этом месяце умрет. Он ждет смерти, как мы регул. Я только помогу ему скоротать четверть часика и опять к вам приду.

Лабуде встал. Рейтер взяла свое пальто. Из-за статуи появился Фабиан с фрейлейн Баттенберг. Зелов уже оделась. Все ушли. Остались только кандидат в покойники и Кульп.

– Надеюсь, он не изобьет ее, как в последний раз, – сказала скульпторша уже на лестнице. – Его бесит, что другим суждено прожить дольше, чем ему.

– Она же ничего не имеет против, она любит тумаки, – заметила Зелов. – И к тому же с ее рисования – ни жить, ни умереть.

– Хорошенькая у нас профессия! – злобно рассмеялась Рейтер.

Кафе «Кузина» в основном посещалось женщинами. Они танцевали друг с другом. Сидели рука об руку на маленьких зеленых диванчиках. Заглядывали друг другу в глаза. Пили водку. На некоторых были смокинги и блузы с глухой застежкой – для пущего сходства с мужчинами. Владелицу все называли «Кузиной», как и ее заведение, она курила черные сигары и устраивала знакомства. Переходя от столика к столику, эта дама приветствовала гостей, отпускала соленые шуточки и пила как сапожник.

Лабуде, казалось, стыдился Фабиана, да и самого себя тоже. Он танцевал с «обнаженной натурой», потом сел с нею у стойки, повернувшись спиной к другу. Рут Рейтер ревновала, но держала себя в руках. Лишь изредка смотрела в сторону бара, была очень бледна и много пила. Затем пересела за другой столик и заговорила с немолодой, устрашающе размалеванной дамой. Смеясь, дама так кудахтала, что казалось, сейчас? снесет яйцо.

– Я все не могу забыть наш разговор, – сказал Фабиан фрейлейн Баттенберг. – Вы и вправду считаете, что у всех этих женщин отклонение от нормы врожденное? Вон та блондинка долгие годы была подругой одного актера, покуда он не выставил ее. Тогда она поступила на службу в какую-то контору и спала с одним из ее представителей. Родила ребенка и проиграла процесс. Представитель фирмы оспаривал отцовство. Ребенка отправили в деревню. Блондинка нашла новое место. Но она, может быть, навсегда, а может быть, только на время решила, что мужчин с нее хватит; у многих из сидящих здесь похожая судьба. Одна не может найти мужчину, у второй их слишком много, третья панически боится последствий. Все эти женщины просто злы на мужчин. Зелов, которая сидит с моим другом, тоже из этого сорта. Она предалась лесбосу, обиженная противоположным полом.

– Вы не проводите меня домой? – спросила фрейлейн Баттенберг.

– Вам здесь не нравится? Она покачала головой.

Внезапно дверь отворилась и в залу, пошатываясь, вошла Кульп, остановилась перед столиком, за которым сидела Скульпторша, и открыла рот. Она не кричала, не говорила ничего и вдруг рухнула на пол. Женщины с любопытством столпились вокруг нее. Кузина принесла виски.

– Опять Вильгельми ее избил, – пояснила Рейтер.

– Ура мужчинам! – взвизгнула девушка и залилась истерическим смехом.

– Там в задних комнатах доктор, позовите его! – крикнула Кузина.

Все бросились за доктором. Пианист, столь же остроумный сколь и пьяный, заиграл траурный марш Шопена.

– Это доктор? – спросила фрейлейн Баттенберг.

Через боковую дверь вошла высокая сухопарая дама в вечернем платье, с лицом похожим на напудренный череп.

– Да, он окончил медицинский факультет, – сказал Фабиан. – И даже состоял в студенческой корпорации. Видите шрамы под пудрой? Теперь он морфинист, и у него есть разрешение полиции носить женское платье. Живет он тем, что выписывает рецепты на морфий. В один прекрасный день его схватят, тогда он отравится.

Кульп унесли в заднюю комнату. Доктор в вечернем платье тоже прошел туда. Пианист заиграл танго. Скульпторша пригласила «обнаженную натуру» танцевать, тесно прижала ее к себе и принялась горячо ее в чем-то убеждать. Зелов, в дым пьяная, слушала в пол-уха, то и дело закрывая глаза. Вдруг она вырвалась, шатаясь пересекла залу, хватила кулаком по крышке рояля, так что инструмент жалобно застонал, и крикнула:

– Нет!

Воцарилась мертвая тишина. Скульпторша одиноко стояла на танцевальной площадке, судорожно сжав руки.

– Нет! – еще раз прокричала Зелов. – Хватит с меня. Сыта по горло. Хочу мужчину! Мужчину хочу! Пропади ты пропадом, похотливая коза! – Она сдернула Лабуде с высокого табурета, Влепила ему поцелуй, нахлобучила себе на голову шляпу и потянула его к двери, так что он едва успел захватить свое пальто. – да здравствует маленькая разница! – крикнула она. и оба скрылись за дверью.

– Нам действительно лучше уйти. – фабиан поднялся, положил на столик деньги и помог фрейлейн баттенберг одеться.

Они ушли. рут рейтер все стояла на том же месте. никто не смел к ней приблизиться.

Глава десятая
Топография безнравственности
Любовь пребудет вечно!
Да здравствует маленькая разница!

Неужели этот человек ваш друг? – спросила она на улице.

– Но вы же его совсем не знаете!

Он рассердился на нее за вопрос и рассердился на себя за ответ. они молча шли рядом. немного погодя он сказал:

– Лабуде не повезло – поехал в гамбург и там воочию увидел, как будущая супруга обманывает его. он во всем любит организованность. свое будущее, я говорю о семейной жизни, он рассчитал с точностью до одной тысячной. и вдруг за одну ночь выясняется, что все его расчеты пошли прахом. он хочет поскорее все забыть и на первых порах пытается сделать это в горизонтальном положении.

Они остановились у магазина, ярко освещенного, несмотря на позднее время. платья, блузки, лакированные пояса лежали в витрине, затерянной среди темных домов, точно на маленьком, залитом солнцем острове.

– Вы не скажете, который час? – вдруг спросил кто-то.

Фрейлейн баттенберг испуганно вцепилась в руку своего спутника.

– Десять минут первого, – ответил Фабиан.

– Большое спасибо. Мне надо поторапливаться. – Молодой человек, заговоривший с ними, наклонился и стал обстоятельно завязывать шнурок на ботинке. Затем выпрямился и, смущенно улыбаясь, спросил: – Не найдется ли у вас случайно пятнадцати пфеннигов, которыми вы могли бы пожертвовать?

– Случайно найдется, – сказал Фабиан и дал ему две марки.

– О, это замечательно! Очень, очень вам благодарен! На сей раз я могу обойтись без ночлежки Армии спасения. – Молодой человек пожал плечами, как бы извиняясь, приподнял шляпу и стремительно зашагал прочь.

– Воспитанный юноша, – заметила фрейлейн Баттенберг.

– Да, он узнал, который час, прежде чем попросить милостыню.

Они продолжали свой путь. Фабиан понятия не имел, где живет девушка, и покорно шел за ней, хотя знал город лучше, чем она.

– Хуже всего в этой истории, – сказал Фабиан, – что Лабуде, увы, только через пять лет заметил, что Леда, та самая женщина из Гамбурга, никогда его не любила. Она его обманывала не потому, что он слишком редко бывал у нее, а потому, что она его не любила. Лабуде даже нравился ей, но на самом деле был не в ее вкусе. Случается и обратное. Кто-то полностью соответствует твоему вкусу, но как такового ты его не переносишь.

– А разве не может быть человека, во всем отвечающего твоему вкусу?

– На столь счастливое совпадение рассчитывать не приходится, – возразил Фабиан. – А что, помимо ваших воинственных замыслов, привело вас в Берлин, в этот Содом и Гоморру?

– Я стажерка, – пояснила она, – в своей диссертации я затрагиваю вопрос, касающийся международного киноправа, и одна крупная берлинская кинокомпания хочет оставить меня в своем договорном отделе. Сто пятьдесят марок в месяц.

– Станьте лучше киноактрисой!

– Если надо – стану, – отвечала она решительно. И оба рассмеялись. Они шли по Гейсбергштрассе. Ночную тишину изредка нарушала проезжавшая машина. Из палисадника доносился аромат цветов. В одном из подъездов целовалась влюбленная парочка.

– Здесь, оказывается, и луна светит, – заметила специалистка по международному киноправу.

Фабиан слегка сжал ее руку.

– Совсем как в вашем родном городе? – спросил он. – Но вы ошибаетесь. Лунный свет и аромат цветов, тишина и провинциальный поцелуй в арке ворот – все это иллюзии. Вон на той площади есть кафе, где китайцы развлекаются с берлинскими шлюхами. Только китайцы. А в том, впереди, надушенные молодые гомосексуалисты танцуют с элегантными актерами и смазливыми англичанами, называя цену, соответствующую их данным, а под конец все оплатит крашеная старуха, которой за это будет разрешено пойти с ними. Справа на углу отель, где живут одни японцы, а рядом ресторан, где русские и венгерские евреи занимают друг у друга деньги или просто занимаются надувательством. На одной из соседних улиц имеется пансион, где несовершеннолетние гимназистки по вечерам торгуют собою, чтобы иметь побольше карманных денег. Полгода назад случился скандал, который едва удалось замять. Один пожилой господин увидел в комнате, куда он вошел, желая поразвлечься, раздетую шестнадцатилетнюю девочку, как, впрочем, он и ожидал, но, увы, ею оказалась его собственная дочь, чего уж он никак не мог ожидать… Поскольку этот гигантский город построен из камня, он почти не переменился. Что же касается его жителей, то они давно смахивают на обитателей сумасшедшего дома. В Остене процветает преступление, в Центре – жульничество, в Нордене – нищета, в Вестене – разврат, словом повсюду гибель.

– А что наступит вслед за гибелью?

Фабиан сломал маленькую веточку, свисавшую над решетчатой оградой, и отвечал:

– Боюсь, что глупость.

– Мой родной город глупость уже давно оккупировала, – сказала девушка, – но что тут поделаешь?

– Если человек по натуре оптимист, он впадет в отчаяние. Я меланхолик, и со мной ничего такого не случится. К самоубийству я не склонен, ибо не могу понять того рвения, с которым многие бьются головой об стенку, покуда голова не разобьется. Я наблюдаю и жду. Жду, что победит порядочность, тогда и я буду готов служить ей. Но я жду этого, как неверующий – чуда. Милая девушка, я вас еще совсем не знаю, и, несмотря на это или, возможно, как раз поэтому, мне хотелось бы ознакомить вас со своей рабочей гипотезой, необходимой для общения с людьми и, кстати, уже себя зарекомендовавшей. Речь идет о теории, исходить из которой было бы ошибочно. Но на практике она приводит к вполне приемлемым результатам.

– Что же это за гипотеза?

– Здесь любого человека, исключая разве что стариков и детей, считают сумасшедшим, покуда не получат неопровержимых доказательств противного. Подумайте над этим, и вы убедитесь, какая это полезная мысль.

– И вы тоже требуете от меня доказательств?

– Я прошу об этом, – отвечал он.

Они молча пересекли Нюрнбергерплатц. Прямо перед ними затормозила машина. Девушка дрожала. Теперь они шли по Шаперштрассе. Где-то в одном из запущенных садов орали кошки. По краю тротуара росли деревья, затенявшие улицу и скрывавшие небо.

– Вот мы и пришли, – сказала она, останавливаясь перед домом № 17. Домом, где жил Фабиан! Скрыв свое изумление, он спросил, нельзя ли ему еще раз ее увидеть.

– Вы в самом деле этого хотите?

– Только при условии, что и вы этого хотите. Она кивнула и на секунду прильнула к нему.

– Хочу.

Он сжал ее руку.

– Этот город такой огромный, – прошептала она и вдруг замолкла, оробев. – Вы не поймете меня неправильно, если я приглашу вас на полчаса к себе? Моя комната еще совсем не обжита… Ни одного словечка, связанного с ней, ни одного воспоминания, ведь я ни с кем еще в ней не говорила, и нет в ней ничего, что напоминало бы мне о чем-нибудь. А перед окнами всю ночь напролет качаются черные деревья.

Фабиан громче, чем хотел, ответил:

– Я с удовольствием зайду к вам. Открывайте же дверь.

Она вставила ключ в замочную скважину, но, прежде чем повернуть его, еще раз взглянула на Фабиана.

– Я очень боюсь, что вы меня не так поняли… Фабиан распахнул дверь, зажег свет на лестнице

и вдруг испугался, что выдал себя. Но она не удивилась, заперла за ним дверь и прошла вперед. Он шел за нею, забавляясь таинственностью, с которой сегодня проник в этот дом. Интересно, на каком этаже она живет? Девушка остановилась перед дверью его хозяйки, перед дверью вдовы Хольфельд.

В прихожей горел свет. Две девушки в розовых комбинашках играли в футбол зеленым воздушным шариком. Они испугались и от испуга захихикали. Фрейлейн Баттенберг замерла. Внезапно открылась дверь уборной, и появился Трегер, похотливый коммивояжер в пижаме.

– Держите лучше ваш гарем под замком, – буркнул Фабиан.

Господин Трегер ухмыльнулся, втолкнул девушек в свой сераль и закрылся на задвижку. Фабиан по ошибке взялся за ручку своей собственной двери.

– Ради бога, – прошептала фрейлейн Баттенберг, – это не моя комната!

– Прошу прощения, – сказал Фабиан и прошел за нею по коридору к последней двери. Войдя, он положил пальто и шляпу на диван, она повесила свое пальто в шкаф.

– Мерзкая конура, – сказала она с улыбкой, – а стоит восемьдесят марок в месяц.

– Я плачу ровно столько же, – утешил он девушку. Из соседней комнаты послышался шум. Это возмущенно застонали диванные пружины.

– Зато соседство бесплатное, – заметила она.

– А вы провертите дырку в стене и требуйте плату за вход.

– Ах, я так рада. – Она потерла руки, словно перед пылающим камином. – Когда я одна, этот салон кажется еще ужаснее. Я вам очень признательна! Хотите взглянуть на страшные деревья?

Они подошли к окну.

– Сегодня даже деревья выглядят приветливее, – сказала она. Потом посмотрела на него и пробормотала – Это оттого, что я обычно бываю одна.

Он осторожно привлек ее к себе и поцеловал. Она ему ответила.

– Теперь ты будешь думать, что я за этим просила тебя подняться.

– А я так и думаю, – отвечал он, – только ты сама этого не знала.

Она потерлась щекой об его щеку и посмотрела в окно.

– А как, собственно, тебя зовут? – спросил он.

– Корнелия.

Они лежали рядом, и он, закрыв глаза, гладил ее лицо, чтобы лучше чувствовать лепку этого лица. Потом печально спросил:

– Ты еще не забыла сегодняшний вечер в ателье, где мы сидели с тобой за спинами гипсовых богинь и ты рассказывала, как намерена наказать мужчин за их эгоизм?

Она осыпала поцелуями его руки и, тяжело вздохнув, ответила:

– Намерения мои не изменились ни чуточки. Но для тебя я делаю исключение. Мне почему-то кажется, что я тебя люблю.

Фабиан сел, но она опять притянула его к себе.

– Когда ты обнял меня, я заплакала, – прошептала она. При этом воспоминании слезы опять застлали ей глаза, но она и сквозь слезы улыбалась, а он, впервые за долгое время, чувствовал себя почти счастливым.

– Я плакала, потому что я тебя люблю. Но то, что я тебя люблю, мое дело, слышишь? Тебя это не касается. Ты можешь прийти и уйти, когда пожелаешь. Я буду радоваться твоему приходу и не стану печалиться, если ты уйдешь. Это я тебе обещаю.

Она прижалась к нему так, что у обоих перехватило дыхание.

– О! – воскликнула она. – Теперь я хочу есть! Он состроил такую озадаченную мину, что она рассмеялась. И объяснила ему, в чем дело:

– Видишь ли, если я кого-то любила, то есть я хочу сказать, если меня кто-то любил, ну, ты понимаешь, да?.. Мне потом всегда ужасно хочется есть. А голод не тетка! Но еды у меня никакой нет. Я ведь не думала, что в этом страшном городе так скоро почувствую голод. – Она легла на спину и улыбнулась потолку вкупе с ангельскими головками из гипса.

Фабиан встал и объявил:

– Тогда нам остается только совершить кражу со взломом!

Он поднял Корнелию с постели, открыл дверь и, несмотря на отчаянное сопротивление, вытащил ее из комнаты. Она отбивалась, но он крепко ее держал, и они – точь-в-точь Адам и Ева – отправились по коридору к двери Фабиановой комнаты.

– Это отвратительно! – причитала она, пытаясь вырваться.

Но он нажал ручку и втолкнул девушку в свою комнату. У нее даже зубы стучали. Он зажег свет и отвесил ей весьма церемонный поклон:

– Господин доктор Фабиан имеет честь приветствовать в своих покоях фрейлейн доктор баттенберг. – потом он бросился на кровать и от удовольствия укусил подушку.

– Нет, – услышал он ее голос, – не может быть! – но наконец она поверила и принялась отплясывать чардаш.

Он встал и посмотрел на нее.

– Ты могла бы не так громко хлопать себя по икрам, – сказал он исполненным достоинства голосом.

– В чардаше иначе нельзя, – отвечала она, продолжая танцевать и хлопая себя так же громко и так же задорно. затем степенно направилась к столу, села на стул и словно бы оправила платье, хотя на ней не было даже намека на таковое. и потребовала – будьте добры, меню!

Он притащил тарелку, нож, вилку, хлеб, колбасу, кекс и, покуда она ела, изображал внимательного кельнера. немного позже она взяла несколько книг с его полки, протянула ему левую руку и величественно приказала:

– Немедленно доставьте меня обратно, в мои апартаменты!

Прежде чем погасить свет, они договорились, что корнелия утром разбудит фабиана, будет дергать его за ухо, пока он не проснется. вечером они решили опять встретиться дома. кто первый вернется, нацарапает карандашом крест на своей двери. надо только стараться, чтобы вдова хольфельд ничего не заметила.

Наконец корнелия потушила свет и, улегшись рядом с фабианом, сказала:

– Иди ко мне!

Он гладил ее тело. она обхватила руками его голову, прижалась губами к уху и прошептала:

– Иди ко мне! как там кричала зелов? да здравствует маленькая разница!