Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 5"

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Роман Подольный,Игорь Губерман,Михаил Емцев,Борис Зубков,Евгений Муслин,Владимир Фирсов,Уолтер Тивис,Александр Шаров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

– Копили.

– Ах, копили? Вот оно что! – иронизирует Черныш. – Ну, тогда мы тоже кое-что накопили. Им придется подготовиться к более серьезному разговору.

Он выпаливает свое открытие. Еремин слегка краснеет.

– Как?! Здесь тоже одинаковые номера?

– Точно!

– Как же я этого не заметил? – недоумевает Еремин.

– Не знаю.

– Но почему вы думаете, что между одинаковыми номерами на фальшивках и на часах есть связь?

– Я не думаю, я уверен. Должна быть! Иначе я просто глупец и ничего не смыслю в подобных вещах.

– Будем надеяться, что вы окажетесь умным человеком, – вздыхает Еремин.

После двухчасового допроса они все-таки выяснили кое-что: ребята назвали место, где устраивал оргии фарцовщик Вова по кличке Патлач.

Из комиссионных удалось извлечь женские часики. Они были препровождены для изучения в институт криминалистики. Теория Черныша как будто подтверждалась.

– Смотрите, – говорил он Гладунову, – опять все то же. Каждый дефект на этих швейцарских часах воспроизведен с ошарашивающей точностью. Это такие же часы-близнецы, как и наши фальшивки.

– Абсолютной идентичности не существует в природе, – сердился Гладунов, – даже однояйцевые близнецы отличаются друг от друга. Неоднородность, неравномерность – такое же свойство материи, как и движение. По крайней мере, в макромире так, – добавляет он. – Только атомы да частицы все на одно лицо.

– Да, но факт, так сказать, налицо, – шутил Черныш. – Вес часиков совпадает до шестого знака. Вещь неслыханная!

Гладунов почесывал затылок, обросший неровной кустистой порослью седых волос.

– Но поймите, дорогой, чудес в природе нет. Все реально, все основывается на существующих законах. Во всяком деле не может быть отступления от основных законов природы, предполагать чудеса в нашем деле было бы просто неразумно. Ведь так невозможно будет раскрыть преступление! Бога нельзя уличить в жульничестве, не правда ли?

– Еще как можно! Достаточно показать ему аппендикс!

– Это результат совершенствования конструкции, а не жульничество.

Гладунов задумался, потом, тряхнув головой, сказал:

– У меня есть такое правило. Когда дело абсолютно неясно, я коплю факты. Факты, факты, факты. А потом либо они сами выстраиваются в какую-то последовательность, либо исследователь найдет закономерность, которая подчиняет их всех одной общей идее.

– Вот как? – улыбнулся Черныш. – Когда мы говорили с вами первый раз, тогда здесь звучали несколько другие основы теории криминалистики. Помните, я пришел к вам тогда проситься в аспирантуру? Профилактика преступлений и прочее.

Гладунов улыбнулся.

– Милый Гришенька, а зачем человеку диалектика? Она порой усложняет ему жизнь, но чаще помогает. Держитесь за диалектику, она вывезет. Что тогда было на дворе? Май, весна, теплынь. А сейчас? Март, снег, мороз. Должно же что-то измениться.

Черныш рассмеялся.

– Ну, если только четыре мнения на год, в соответствии с временами года, то не так уж плохо. В этом есть свои определенность и постоянство. Ничуть не хуже одной-единственной неизменной точки зрения.

На другой день его пригласил к себе следователь Еремин. Оказывается, они решили взять фарцовщика Вову с контрабандной продукцией. Потом Черныш присутствовал при допросе. Патлач оказался невыразительным, каким-то серым парнем. Но самое главное, что у него не было контрабанды. Пришлось отпустить. Еремин только руками развел.

– Просто удивительно, куда он успевает девать свой товар. Берем мы его не первый раз, и каждый раз – осечка. Сейчас мы достоверно знали, что у него дома припрятано. И снова… Ерунда.

Черныш пожал плечами. Мало ли куда можно спрятать товар? Наконец, просто выкинуть…

– Он не знал, что мы собираемся его брать, – сказал Еремин.

…Затем Черныш простудился, и ему пришлось несколько дней лежать. Ночью поднялась температура, начались уколы, банки.

Только на пятый день он почувствовал себя лучше. Настрого приказал товарищам не появляться к нему с апельсинами и яблоками. Они и так в несметном количестве скопились в тумбочке и на столе.

Гладунов прислал записку; ее однажды вечером привез библиотекарь Яриков. Он, казалось, был немного смущен своей миссией, но вскоре оправился и спокойно заговорил ровным тихим голосом.

– У нас все по-старому. Тихон Саввич очень много работает. Видел Захарова, говорит, прогресса нет. Так что дела не очень важные.

Яриков еще некоторое время перечислял события, не заслуживающие, с точки зрения Черныша, никакого внимания, затем умолк.

– Вы знаете, – наконец нерешительно сказал он, – Варенька сделала перевод…

– Какой перевод?

– Немецкой книжки, которую посоветовала машина.

– Ах, это… Августа Карстнера, кажется?

– Ну да.

– И что же?

– Боюсь сказать что-нибудь определенное, – задумчиво заметил Иван Степанович, – слишком все фантастично. Но прочесть следует, обязательно.

– С удовольствием, – обрадовался Черныш. – Делать мне нечего, чувствую себя хорошо.

– Нет, здесь не просто чтение нужно, а изучение глубокое, внимательное, понимаете? Потому что на первый взгляд это почти мистика. Но многое там будет вам очень интересно.

Яриков долго молчал, потом начал прощаться. Оставшись один, Черныш перелистал страницы школьных тетрадей, исписанных старательным ровным почерком. «Буквы, как бублики, – поджаристые, румяные, веселые», – подумал он и принялся за чтение.

5

Приобщено к делу 23. III.196* года.

August Karstner «Die Wand». Ein Dokumentarbericht, Deutscher Militarverlag, Berlin, 1963, s. 121–129.

«После ареста семь дней я пробыл в Центральной следственной тюрьме города Гамбурга. Меня допрашивали только один раз. Этого, впрочем, оказалось вполне достаточно, чтобы всю жизнь носить вставные зубы. Гестапо довольно скоро установило мое истинное лицо, чему немало способствовал вытатуированный на моей руке лагерный номер. Обстоятельства побега были им более или менее ясны. Об этом они почти не спрашивали. Но их очень интересовали имена приютивших меня людей. И адреса, конечно, тоже.

– Кто вас снабдил этими документами? Где вы получили одежду? Кто вам помог добраться до Гамбурга? – четыре часа эти вопросы вдалбливали мне в мозг всеми доступными способами. Я их запомнил наизусть.

Наконец мне пообещали жизнь.

– Назовите только фамилии и адреса людей, изготовивших документы, – сказал следователь, массируя костяшки пальцев.

Фамилии я не знал, а адрес старался забыть. Я боялся, что назову его в бреду, выдохну окровавленным горлом, приходя в сознание на паркетном полу кабинета, прокричу беззубым ртом в минуту нестерпимой боли.

– Не надейся легко умереть. Смерть нужно заслужить.

Они страшно торопились. Теперь я понимаю: причиной этого были вести с восточного фронта.

Тогда же я понял только, что им наплевать и на меня и на тех, кто прятал меня от полиции. Зато им почему-то очень важно было знать, кто делал документы.

Иногда за четыре часа удается прожить целую жизнь. Боль не отнимает у человека ни воли, ни разума. Она заставляет его думать в ускоренном темпе; скорее, чем думают палачи. И скорее, чем до их сознания доходит твое молчание. Обостренным восприятием я догадался, что документы для них сейчас самое важное.

– Документы я добыл себе сам.

– Где? Как? Когда?

– Я сделал их сам и приклеил свою фотографию… Она хранилась в тайнике, вместе с одеждой. Я устроил все это давно, еще до первого ареста. На случай возможного побега.

– Где тайник?

– В лесу Вайнвальде.

– Точнее!

– Точнее объяснить невозможно… Но я мог бы найти его и показать.

Чем чаще оказываешься лежащим на полу, тем скорее постигаешь тайну, как не приходить в сознание. Сознание делает слабым. И уязвимым. Беспамятство – единственная защита. Я научился оттягивать возвращение памяти и боли.

– На бланках не обнаружено подчистки или вытравливания. Это были чистые бланки. Кто и где их достает? У нас уже имеются точно такие же экземпляры. Обычным типографским способом нельзя достичь такой идентичности. Как изготовлены эти бланки?

Значит, они поймали еще кого-то из «друзей Янека» и те не сказали им ничего. И я не скажу.

– Почему удостоверения личности часто имеют совпадающие номера?

Действительно, почему? Английские фунты тоже ведь были с одинаковым номером.

– Где изготовляется иностранная валюта? Почему четыре стофунтовые банкноты выпущены за одним номером?

– У меня не было никаких банкнот, – говорю я совершенно бессознательно.

Нужно напряженней следить за своими словами, особенно теперь, когда они добрались до главного.

– Но вы должны знать о них! Банкноты и документы имеют один и тот же источник.

Неужели они что-то нащупали? Если бы знать, что им известно…

– Английская разведка снабжает вас фальшивыми деньгами? Поставляются ли вам фальшивые рейхсмарки?

Ах, вон оно в чем дело! Документы и деньги, оказывается, изготовляет Интеллидженс сервис… – это я соображаю уже на полу.

Чувствую, что вот-вот отключусь.

– Направьте его в ведомство Крюгера. Он может еще пригодиться. – Это сказал, по-видимому, тот тип в штатском, который сидит в углу. За все время это его единственные слова.

Наконец, мне удалось отключиться. В сознание я пришел уже в камере. Она была залита ярким светом, который горел и днем и ночью. С тех пор я не могу побороть ненависти к электрическому току. Если бы можно было, я бы жил при свечах. Но это уже сугубо личное.

…Мой рассказ об аресте и допросе можно было бы закончить. Хочется сказать лишь несколько слов о ведомстве Крюгера. Это поможет читателю понять, почему мне была на время дарована жизнь. Основные подробности о деятельности этого ведомства мне стали известны после войны. В следующем разделе я использовал такие документы: 1) «Нюренбергский процесс над главными немецкими военными преступниками», М., 1961; 2) «Protokoll des Sachsenhausen-Prozess».

…Когда для гитлеровского рейха настали черные дни, «золотые фазаны»[3]3
  Презрительная кличка нацистских бонз.


[Закрыть] все больше надежды стали возлагать на тайную войну. Но для вербовки агентов в странах антигитлеровской коалиции требовались огромные средства. Чем сильнее нацистов лупили на фронтах, тем большие суммы приходилось им тратить на покупку отщепенцев – предателей всех мастей.

С каждым часом уменьшались финансовые возможности коричневой империи, зажатой в огненном кольце войны. Внешнеторговые связи резко сократились, валютные фонды были крайне истощены, а германская марка совершенно не котировалась на международном рынке. Лишенная всех иностранных кредитов Германия вынуждена была расходовать последние остатки валюты только на ввоз из нейтральных стран стратегического сырья.

Тогда-то и была сделана последняя ставка банкрота. Секретная служба при непосредственном участии финансовых воротил представила фюреру план массовой подделки иностранных банкнот.

На фальшивые деньги предполагалось закупить за границей недостающее истощенной империи сырье. Это было тем более заманчиво, что однажды, еще в первую мировую войну, такая афера увенчалась успехом. Будущий президент гитлеровского «Рейхсбанка» Яльмар Шахт закупил тогда в Бельгии на фальшивые франки большую партию товаров.

Немалые надежды возлагались также на подрыв экономики враждебных Германии государств. Здесь у нацистов тоже был некоторый опыт. Еще в 1918 году отпечатанные в берлинской тайной типографии миллионы фальшивых рублей были брошены на снабжение орудовавших на территории Советской России контрреволюционных банд. Но фашистские наследники германского милитаризма мыслили гораздо шире. Они намеревались буквально захлестнуть противостоящий им лагерь потоком фальшивых ассигнаций. Гитлер и Гиммлер не забывали и о «пятой колонне». Оплачивать услуги этих международных отрядов предателей планировалось тоже фальшивыми деньгами.

Так при Главном управлении имперской безопасности был создан особый центр по изготовлению фальшивых денег, главой которого стал оберштурмбанфюрер СС Бернхард Крюгер. В прошлом взломщик, Крюгер возглавлял до этого группу «Технических вспомогательных средств» VI управления.

Эта группа, обосновавшаяся в сером доме на Дельбрюкштрассе в Берлине, снабжала гестаповскую агентуру подложными документами. У Крюгера был целый музей с образцами всевозможных документов из всех стран мира: от красноармейской книжки до свидетельства о благонадежности, выданного полицией Токио.

Первые опыты по изготовлению фальшивых денег были предприняты еще в 1940 году под кодовым наименованием «Операция Андреас». Сначала изготовили образцы английских фунтов стерлингов. Их легче, чем любую другую валюту, удавалось обменивать на настоящие в английских владениях или нейтральных странах. Хождение же фунт имел во всех частях света.

Все же понадобилось около трех лет, прежде чем эсэсовцы наловчились печатать почти неотличимые от подлинников банкноты достоинством в пять, десять, двадцать и пятьдесят фунтов. Лишь после этого они смогли приступить к изготовлению пятисот– и тысячефунтовых купюр.

Над этим в поте лица трудился целый научно-исследовательский институт уголовников. Прежде всего, требовалось подобрать бумагу, которая точно соответствовала оригиналу по фактуре. Клише и печать не должны были отличаться от него ни рисунком, ни цветом. Ничтожный штрих, малейшая разница в оттенках могли загубить всю операцию. Наконец, нацистам нужно было, чтобы номера серий максимально соответствовали подлинным. Приходилось учитывать все: подписи ответственных лиц казначейства и даты выпуска денег. Фальшивые деньги необходимо было немедленно сбывать или обменивать на настоящие. Для этого требовалась сильно разветвленная и тщательно законспирированная шпионская сеть, охватывающая почти все государства мира. Дело здесь было поставлено на широкую ногу. Ведь производство фальшивых денег было очень важным звеном в преступной цепи тотальной войны, К лету 1943 года ведомство Крюгера уже ежемесячно выдавало пачки с сотнями тысяч поддельных фунтов стерлингов. В этом и заключалась секретная «операция Бернхард», названная так по имени Крюгера.

Фабрика штурмбанфюрера-уголовника находилась в концентрационном лагере Захсенхаузене. Два огромных барака – № 18 и № 19 оборудовали самыми новейшими машинами. Бараки окружили несколькими ярусами колючей проволоки, которая постоянно находилась под током. Вооруженной до зубов охране было приказано стрелять во всякого, кто приблизится к проволоке. Даже заместитель коменданта концлагеря не знал, что творится в бараках № 18 и № 19.

А там день и ночь трудились сто тридцать хефтлинков. Они проделывали все операции по изготовлению денег – от производства бумаги до печатания. Специальные бригады занимались только тем, что загрязняли новенькие кредитки, придавая им вид денег, побывавших в обращении. В больших вращающихся барабанах перемешивались банкноты разных серий, после чего их заклеивали в пачки. Теперь они ничем не отличались от тех, которые хранились в сейфах английских банков.

Как только кто-нибудь из хефтлинков заболевал, его немедленно отправляли в отдельную газовую камеру. Бараки № 18 и 19 мог покинуть лишь пепел тех, кто печатал фальшивые деньги.

Меня доставили в барак № 19. С моноклем в глазу, при свете яркой настольной лампы, я должен был сличать только что отпечатанные образцы с оригиналами.

– Как только твое зрение ослабеет – отправишься в крематорий, – предупредил меня начальник барака, эсэсовец. – Но не вздумай беречь глаза. Упустишь темп – в крематорий. Вообще, все вы рано или поздно попадете в крематорий. Но ты можешь несколько отсрочить этот неприятный момент. Понял?

– Так точно, господин обершарфюрер! Крематорий рано или поздно ожидает всех. Люди смертны.

– Пофилософствуй еще, и попадешь туда вне очереди.

Я был единственный из заключенных барака № 19, не попавший в крематорий. Искренне надеюсь, что я пережил и обершарфюрера.

Однажды в наш блок приехал колоссального роста гауптштурмфюрер. Через несколько минут меня вызвали в комнату начальника барака. Там был только один гауптштурмфюрер. Он вежливо поздоровался со мной и пригласил сесть.

– Вам знаком этот документ? – спросил он, протягивая мне удостоверение, отобранное у меня при аресте.

– Так точно, господин гауптштурмфюрер!

– На допросе вы дали показания, что сами изготовили это?

– Так точно, господин…

Он оборвал меня досадливым жестом:

– Отбросим ненужные формальности. Нам, интеллигентным людям, они только мешают… Ведь вы журналист, господин Карстнер?

– Бывший журналист, господин гауптштурмфюрер.

– Это не имеет значения. Я читал ваши блестящие статьи, и они доставили мне истинное наслаждение, невзирая на то, что я, естественно, не разделял ваших взглядов. Поверьте, я охотно помогу вам вновь занять достойное место… Но помогите мне сначала, камрад, я обращаюсь к вам как к офицеру запаса рейхсвера, – помогите мне разрешить один вопрос. Дело вот в чем, – он достал несколько чистых бланков и протянул их мне. – Взгляните на эти бланки. Не правда ли, они очень похожи друг на друга?

Бланки действительно были очень похожи. Обычно считают похожими друг на друга новенькие монеты одного достоинства или почтовые марки, отпечатанные с одного клише. Трудно даже представить себе, что может быть большее сходство. Но оно возможно. И когда сталкиваешься с ним, оно поражает необыкновенно.

– Чему же удивляться, господин гауптштурмфюрер, – бланки отпечатаны на одинаковой бумаге с одного клише. Это довольно просто, особенно при высокой культуре производства.

– Присмотритесь внимательней. Вооружитесь атрибутами вашей новой профессии и присмотритесь внимательней, – он протянул мне монокль. – Не кажется ли вам странным, что вот эта царапина, оставленная, очевидно, ногтем, повторяется на всех восьми экземплярах? Это отнюдь не общий типографский дефект. Обратите внимание также на сальное пятнышко – вы найдете его в левом углу на любом бланке. В лупу так же отлично видна и эта крохотная складка… В чем тут дело, господин Карстнер?

– Я не разбираюсь в этих делах, господин гауптштурмфюрер.

– Ваша скромность похвальна, дорогой Карстнер, но не совсем уместна. Вы же показали себя прекрасным контролером печатаемой здесь… продукции. О вас отзываются очень хорошо. Но если вы так принижаете себя из ложной скромности, очевидно, полагая, что это не ваша область, то уж такие образцы несомненно относятся к вашей компетенции. – Он достал из бумажника и протянул мне несколько пятифунтовых банкнот. Точь-в-точь похожих на те, что я получил от человека с седыми висками. Серия и номер на них были такие же (я почему-то запомнил ОР № 183765).

– Что вы скажете об этом, Карстнер?

– Отлично сделанные копии, господин гауптштурмфюрер. Это единственное, что я могу сказать!

– Единственное? Право, Карстнер, вы щепетильны, как девушка! Неужели вы опасаетесь каких-то враждебных мер с нашей стороны только за то, что участвовали в нелегальном производстве этих пятифунтовок? Стыдитесь, Карстнер. Вы же видели наш размах. Наоборот, мы рады будем заполучить такого отличного специалиста.

– Вы ошибаетесь, господин гауптштурмфюрер. Я не участвую в изготовлении купюр. Я только сижу на контроле. Да мы и не печатаем пятифунтовые. Девятнадцатый барак выпускает банкноты минимальным достоинством в сто фунтов.

– Вы или не поняли меня, Карстнер, или по-прежнему не верите в мое доброе к вам расположение. Я призываю вас к сотрудничеству… Вам нечего бояться меня! Тем более, я о вас уже все знаю. Дело идет о тех пятифунтовых банкнотах, которые были найдены в вашем бумажнике. Вы, кажется, забыли его в вокзальной пивной?.. – он посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом.

Конечно, они вернулись тогда в пивную и отыскали его под столом. А может, кельнер сам принес бумажник в гестапо… Скоро ли примутся за меня по-настоящему?..

– Подумайте, подумайте, Карстнер. Я вас нисколько не тороплю.

– У меня не было никакого бумажника с фунтами.

– Фу, Карстнер! Это уже дешевый прием. Будем уважать друг друга. Вы, конечно, можете принимать все это за провокацию. Тем более, что у вас в бумажнике было четырнадцать таких штучек, а я вам дал только семь. Пусть вас это не смущает. У меня есть еще целая пачка, – он бросил на стол перевязанную стопку таких же пятифунтовок. – Вы должны доверять мне. Я же не утверждаю, что в вашем бумажнике была вся эта пачка, когда там было только четырнадцать банкнот. Так ведь, Карстнер? Но номер здесь один и тот же. Меня интересует это. И только это. Будете вы со мной сотрудничать? – неожиданно выкрикнул он.

– Так точно, господин гауптштурмфюрер!

– Тогда объясните мне, как достигается такая полная идентичность? Точнее, помогите мне разобраться в некоторых неясных деталях. Прежде всего, меня интересует происхождение машины. Вы меня поняли, Карстнер?

– Никак нет, господин гауптштурмфюрер. Не знаю, о какой машине идет речь.

– Цените мое доброе отношение, Карстнер. Я ведь не спрашиваю вас о людях. Меня интересует только машина! Я знаю, что вы ни за что не назовете имен тех, кто скрывался в подвале дома номер три по Кальтштрассе. Ведь верно?

«Пронюхали, гады! Или кто выдал?.. Человек с седыми висками не сказал им ничего… Это ясно. Иначе они не стали бы возиться со мной…» – Я ценю ваше мужество, Карстнер. Вы настоящий германец, который ни при каких обстоятельствах не предаст друзей. Никому ваша откровенность повредить не может. В противном случае я, кавалер рыцарского креста, не стал бы… допрашивать такого человека, как вы. Разговор идет только о машине, и о вашей личной судьбе. Будьте себе другом, а я вам друг.

– Но я не знаю никакой машины! Я ее и в глаза не видал! – впервые говорю правду эсэсовцу, даже противно.

– У меня ангельское терпение, Карстнер. А я еще устроил скандал гамбургским парням за грубое обращение с вами. Простите их, Карстнер, у них нет такого терпения, как у меня… Может, вас связывает обязательство хранить тайну? Тогда скажите мне об этом прямо, и я перестану вас спрашивать. Такие люди, как мы с вами, умеют хранить тайны… Но я ведь даже не спрашиваю вас о схеме включения машины в сеть! Я знаю схему. Эта вот пачка фунтов получена нами на машине. Можете скрыть от меня и тайну удивительного сходства. Согласен! Хотя меня она очень интересует, как… профессионала, или, точнее, как художника.

Он замолчал и уставился мне в переносицу холодным невидящим взглядом. Я старался не отвести глаз. Он смотрел долго. Зрение заволокло туманом. Откуда-то из глубины всплывали едкие щекочущие слезы.

– Как получить банкноты с разными номерами?

Вопрос прозвучал как удар хлыста. Я с наслаждением ежа» веки и переморгал слезы.

– Вы поедете со мной, Карстнер. Сейчас вам принесут приличную одежду. Я докажу вам свои добрые намерения. Больше я ни о чем не стану вас спрашивать. Вы будете жить в замке, не зная никаких тревог и лишений… В общем, увидите сами.

Он собрал со стола документы и деньги. Тщательно уложил их в огромный бумажник, который засунул в блестящий планшет отличной скрипучей кожи. Зажав планшет под мышкой, он вышел из комнаты. Впервые за все время пребывания в бараке ь 19 я остался один. Совсем один. И никто на меня не смотрел.

…За мной медленно и бесшумно закрылись оплетенные колючей проволокой ворота Захсенхаузена. Моя длинная тень легла на теплую, выбеленную летним солнцем землю. В раскаленной голубизне дрожало слепящее солнце. Нахохлившиеся воробьи купались в тонкой, как мука, пыли. Я жадно втянул воздух. Он пах странной и горькой гарью. Лагерь смерти был у меня за спиной, но крематория мне не избежать. Скоро он станет для меня желанным избавлением. Недаром они говорят, что смерть еще надо заслужить.

– Чего вы ждете? Садитесь в машину, и скорей от этого страшного места, – гауптштурмфюрер указал на стоявший у ворот открытый мерседес-бенц. – И чего вы так озираетесь? Охраны не будет. Поедем вдвоем.

Он открыл дверцу.

– Садитесь сзади. Так вам будет свободнее.

Сначала я не поверил ему, но, взглянув на этого молодого сытого верзилу в сто девяносто сантиметров, понял, что ему нечего опасаться изможденного хефтлинка, развалины, доходяги. Даже сзади я был ему не страшен. Он мог убить меня щелчком, как муху.

Бросив планшет рядом с собой, он включил стартер и мягко выжал сцепление.

– Нам недалеко. Десять минут езды. Видите там слева несколько запущенный английский парк? А высокую бетонную стену? За ней охотничий замок Фриденталь. Отсюда его не видно. Конечно, стена – это неприятно, но приходится мириться. Зато в замке вас ожидает полнейший комфорт.

Он болтал весело и непринужденно, небрежно положив локоть на руль. А у меня перед глазами трясся его холеный, аккуратно подстриженный затылок.

Он вел машину на очень большой скорости. Вскоре Захсенхаузен совершенно скрылся из глаз. Сколько я ни оглядывался, на горизонте не видно было даже кончика закопченной трубы. По обе стороны неслись зеленые полосы дубовой рощи. Мелькнул знак, предупреждающий о крутом повороте. Эсэсовец резко сбросил скорость. Тут-то и раздался этот взрыв; вернувший мне свободу.

Я до сих пор не знаю, что тогда произошло. Только рядом с ним что-то рвануло негромко, но сильно. Меня отшатнуло и прижало к спинке. А он сполз на сиденье, и его начало лизать пламя. Машина медленно свернула с шоссе, въехала в кювет передними колесами и замерла, подняв зад к небу.

Шатаясь, как пьяный, я выполз и, спотыкаясь о корни, побрел по лесу. Я шел, пока не упал. Потом пришла ночь и с нею страшный налет. Пока горели земля и небо, я шел на восток…»