Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 5"

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Роман Подольный,Игорь Губерман,Михаил Емцев,Борис Зубков,Евгений Муслин,Владимир Фирсов,Уолтер Тивис,Александр Шаров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

Гриффит шумно вздохнул и пробормотал:

– Моральный износ.

– Аналитическая машина – вопрос габаритов, – рассуждал Баклей вслух. – Каждая интегрирующая схема соответствует клеточке человеческого мозга. У нее ограниченная функция и ограниченные возможности. То, что делает одна клетка, контролируют две другие. Принцип «смотри в оба, зри в три» как гарантия отсутствия ошибок.

– Можно было стереть все, что хранилось в запоминающих устройствах, и начать сызнова, – сказал Скотт.

– Не исключено, что так и поступали, – ответил Баклей. – Бессчетное множество раз. Хотя всегда присутствовал элемент риска: после каждого стирания машина могла терять какие-то… э-э… ну, рациональные что ли качества или моральные. Для машины таких масштабов стирание памяти – катастрофа, подобная утрате памяти человеком. Здесь произошло, наверное, одно из двух. Либо в электронных устройствах машины слишком заметно скапливалась остаточная память…

– Подсознательное, – перебил Гриффит. – Интересная мысль: развивается ли у машины подсознание?

– …либо, – продолжал Баклей, – ее неизвестные хозяева вплотную подошли к проблеме, настолько сложной, настолько многогранной, что эта машина, несмотря на фантастические размеры, заведомо не могла с нею справиться.

– И тогда здешние обитатели отправились на поиски еще большей планеты, – подхватил Тэйлор, сам не вполне веря в свою догадку. – Такой планеты, масса которой достаточно мала, чтобы там можно было жить и работать, но диаметр достаточно велик для создания более мощной вычислительной машины.

– В этом бы бы какой-то резон, – неохотно признал Скотт. – Понимаете ли, они бы начали все заново, но с учетом ответов, полученных здесь. При усовершенствованной конструкции и новой технологии.

– А теперь, – торжественно провозгласил Кинг, – на вахту становится человечество. Интересно, что нам удастся сделать с такой диковиной? Во всяком случае, совсем не то, к чему ее предназначали создатели.

– Человечеству, – сказал Баклей, – решительно ничего не придется с нею делать, по крайней мере ближайшие сто лет. Головой ручаюсь. Никакой инженер не осмелится повернуть ни единое колесико в этой машине, пока не будет достоверно знать, для чего она служит, как и почему сработана. Тут надо вычертить миллионы схем, проверить миллионы связей, сделать чертежи, подготовить техников…

Лоуренс грубовато ответил:

– Это не наша с тобой забота, Кинг. Мы с тобой сеттеры. Мы выслеживаем и вспугиваем перепелок, а уж дальше обойдутся без нас, и мы переходим к очередным вопросам. Как распорядится человечество нашими находками – это опять-таки очередной вопрос, но решать его не нам с тобой.

Он поднял с пола и взвалил на спину мешок с походным снаряжением.

– Все готовы к выходу? – спросил он.

Десятью милями выше Тэйлор перегнулся через перила, ограждающие пандус, и взглянул на расстилающийся под ним лабиринт машин. Из наспех уложенного рюкзака выскользнула ложка и, вертясь, полетела вниз.

Долго все прислушивались к тому, как она звякает, задевая металл.

Даже когда ничего уже не было слышно, всем казалось; что до них еще доносится звон.

Перевела с английского Н. Евдокимова.

Уолтер Тивес
НОВЫЕ ИЗМЕРЕНИЯ

В тот вечер Фарнзуорт изобрел новый напиток – пунш-глинтвейн с джином, настоенным на ягодах терна. Способ изготовления был столь же нелеп, как и название: раскаленную докрасна кочергу надо сунуть в кружку с теплым красноватым джином, потом всыпать туда же корицу, гвоздику и сахар, а после выпить эту идиотскую смесь. Тем не менее, как иной раз бывает с идеями Фарнзуорта, результат получился неплохой. После третьей порции напиток показался мне вполне терпимым.

Когда Фарнзуорт, наконец, положил дымящуюся кочергу в камин, чтоб она опять раскалилась, я удобно откинулся на спинку большого кожаного кресла, которое хозяин собственноручно реконструировал (при нажатии кнопки оно укачивает сидящего, пока тот не заснет), и сказал:

– Оливер, твою фантазию можно уподобить разве что твоему гостеприимству.

Фарнзуорт покраснел и улыбнулся. Он низенький, круглолицый и легко краснеет.

– Спасибо, – отозвался он. – Есть еще одна новинка. Называется «шипучая водка-желе». Ее полагается есть ложкой. Может, отведаешь? Нечто… потрясающее.

Я поборол дрожь, пронизавшую меня при мысли о том, что придется хлебать водку-желе, и сказал:

– Интересно, крайне интересно.

И, поскольку он ничего не ответил, мы оба молча уставились на пламя в камине, а джин тем временем теплой струей разливался у нас в крови.

В холостяцком жилье Фарнзуорта было уютно и привольно; по пятницам я всегда чудесно коротал здесь вечера. По-моему, в глубине души всякий мужчина любит тепло огня и спиртные напитки (даже самые причудливые), а также глубокие, удобные кожаные кресла. Через несколько минут Фарнзуорт неожиданно вскочил на ноги и объявил:

– Хочу показать тебе одну штуковину. На той неделе смастерил. Правда, не совсем удачно вышло.

– Вот как? – Я-то думал, что за истекшую неделю его мысль не простерлась дальше обычных изысканий в области спиртного. С меня и их было более чем достаточно.

– Да, – продолжал он уже от порога. – Она у меня внизу. Сейчас принесу. – Он выбежал из кабинета, и раздвижная дверь закрылась за ним автоматически, так же как секундой раньше автоматически распахнулась. Я снова обернулся к огню, довольный тем, что мой друг направился не куда-нибудь, а в свой «цех»: столярная мастерская находилась во дворе, в сарае, химическая и оптическая лаборатории – на чердаке, а он пошел в подвал. Дело в том, что искуснее всего Фарнзуорт управлялся с токарным и фрезерным станками. Изобретенный им самоввертывающийся винт-барашек с регулируемым шагом был подлинным шедевром, и патент на это изделие, вместе с несколькими другими, принес Фарнзуорту немалое состояние.

Через минуту он вернулся, притащив какой-то странный на вид предмет, который водрузил на столике рядом с моим креслом. Еще с минуту я молча разглядывал этот предмет, а Фарнзуорт, чуть приметно улыбаясь, стоял у меня за спиной. Я знал, что он с нетерпением ждет отзыва, но не представлял, какого именно. При ближайшем рассмотрении вещица оказалась простой: выполненная в форме креста, она состояла из нескольких десятков полых кубиков с дюймовым ребром. Половина кубиков был сделана из какого-то прозрачного пластика, половина – из тонких листов алюминия. Каждый кубик весьма хитроумно соединялся шарнирами с двумя другими, но общего принципа расположения я не уловил. Наконец я спросил:

– Сколько их тут? – я пытался пересчитать, но то и дело сбивался со счета.

– Шестьдесят четыре, – ответил Фарнзуорт.

– Как будто.

– Откуда такая неуверенность?

– Да вот… – Он смутился. – Во всяком случае, изготовил-то я шестьдесят четыре кубика, по тридцать два каждого сорта; но почему-то с тех пор мне ни разу но удалось сосчитать их заново. То ли они те… теряются, то ли переходят с места на место, то ли еще что-нибудь.

– Вот как? – это становилось занятно. – А можно потрогать?

– Конечно, – разрешил он.

Я взял диковинный предмет в руки и, повертев кубики на шарнирах, увидел, что у многих отсутствует одна грань – в них вошли бы некоторые другие кубики, если бы не мешали шарниры. Я начал рассеянно прилаживать кубики один к другому.

– Ты мог бы легко пересчитать, если бы пометил каждый, – посоветовал я. – Поочередно. Карандашом, например.

– Между нами, – сказал он и снова вспыхнул, – я уже пробовал. Не тут-то было. В конце концов, оказалось, что номером один помечены шесть кубиков, а номерами два и три – ни одного, зато получились два четвертых номера – на одном из них четверка выведена зеркально и зеленым цветом. – Он помедлил. – А я все помечал красным карандашом. – При этих словах он едва приметно содрогнулся, хотя говорил самым беспечным тоном. – Я стер все цифры мокрой тряпкой и больше… не пробовал.

– Угу, – сказал я. – А как ты это назвал?

– Пентаракт.

Он снова уселся в кресло.

– Разумеется, название это условное. По-моему, пентарактом можно назвать четырехмерный пятигранник, а тут изображен пятимерный куб.

– Изображен? – Вещица показалась мне слишком осязаемой для изображения.

– Понимаешь, не может быть, чтобы он характеризовался пятью измерениями – длиной, шириной, глубиной, еслиной и деньгиной… во всяком случае, так я считаю. – Тут он стал слегка заикаться. – Но мне хо… хотелось со… создать иллюстрацию предмета, имеющего все эти пять измерений.

– И что же это за предмет? – Я покосился на вещицу, лежащую у меня на коленях, и несколько удивился, заметив, что успел вложить довольно много кубиков один в другой.

– Представь себе, – пояснил Фарнзуорт, – что ты выстроишь в ряд множество точек так, чтобы они соприкасались; получишь линию – геометрическую фигуру, характеризующуюся одним измерением. Проведи на плоскости четыре линии под прямыми углами друг к другу; это квадрат – фигура в двух измерениях. Шесть квадратов, расположенные в реальном трехмерном пространстве под прямыми углами друг к другу, образуют куб – фигуру трехмерную. А восемь кубов, вынесенные в четырехмерное физическое пространство, дают четырехмерный гиперкуб, или так называемый тетракт…

– А десять тетрактов образуют пентаракт, – докончил я. – Пятимерное тело.

– Именно. Правда, у нас тут лишь изображение пентаракта. Может быть, таких измерений, как еслина и деньгина, вообще не существует.

– А все же непонятно, что ты подразумеваешь под изображением, – сказал я, с увлечением вертя в руках кубики.

– Непонятно? – переспросил он и поджал губы. – Это довольно трудно объясиить, но попробую. Вот, например, на листке бумаги можно очень похоже нарисовать куб – знаешь, пользуясь законами перспективы, затушевывая тень и все такое. Это ведь изображение трехмерного тела, куба, при помощи только двух измерений.

– И конечно, – заметил я, – мы можем дать развертку, а потом свернуть бумагу в кубик. Тогда получится настоящее трехмерное тело.

Он кивнул:

– Но тогда мы прибегнем к третьему измерению: ведь чтобы свернуть бумагу, надо отогнуть ее кверху. Так что, если только я не научусь свертывать кубики в еслине и деньгине, мой пентаракт останется жалким изображением. Или, точнее, десятью изображениями. Здесь десять тетрактов – изображений четырехмерных тел – соединены между собою и изображают пятимерный гиперкуб.

– Ага! – сказал я чуть растерянно.

– И что же ты с ним собираешься делать?

– Да ничего особенного, – ответил он. – Это я просто из любознательности. – Тут он перевел взгляд на меня, вытаращил глаза и вскочил с кресла. – Что ты с ним сотворил?

Я посмотрел, что же у меня в руках. Там были восемь кубиков, сложенных крестом.

– Да ничего, – ответил я, чувствуя себя не в своей тарелке. – Просто я взял и вложил их друг в дружку.

– Не может быть! Начнем с того, что незамкнутых кубиков было всего-навсего двенадцать! У всех остальных по шести граней!

Фарнзуорт стремительно ринулся к своему творению – он явно потерял голову, – да так внезапно, что я отпрянул. Бросок Фарнзуорта оказался неудачным, я выронил вещицу из рук, она упала на пол и основательно ударилась одним из углов. Послышался слабый стук, что-то звякнуло, и вещица очень странно смялась. И вот перед нами на полу остался один-единственный кубик объемом в один кубический дюйм – и больше ничего.

Мы тупо глазели на него с минуту, никак не менее. Потом я встал, оглянулся на сиденье кресла, внимательно осмотрел весь пол, даже опустился на колени и пошарил под креслом. Фарнзуорт следил за мной и, когда я кончил и снова уселся, спросил:

– Больше нет?

– Ни единого кубика, – подтвердил я, – нигде.

– Этого я и боялся. – Фарнзуорт ткнул дрожащим пальцем в сторону оставшегося кубика. – По-видимому, все они здесь. Его возбуждение постепенно улеглось, – я думаю, ко всему можно привыкнуть. Чуть погодя он задумчиво спросил: – Что это ты такое говорил насчет того, как можно сделать куб, свернув бумагу с его разверткой?

Я поглядел на него и выдавил из себя извиняющуюся улыбку. Ведь и я подумал о том же самом.

– А ты ведь что-то толковал о другом измерении, которое для этого необходимо?

Он даже не улыбнулся мне в ответ, только буркнул, вставая:

– Ну, навряд ли эта штука кусается. – С этими словами он нагнулся, поднял с пола кубик и подбросил его на ладони, прикидывая вес. – Похоже, весит ровно столько же, сколько все шестьдесят четыре, – сказал он, окончательно успокоенный. Вгляделся в кубик и вдруг снова разволновался.

– Силы небесные! Смотри!

Он протянул мне кубик. На одной из граней, точнехонько в центре, появилось аккуратное отверстие – кружок диаметром примерно в полдюйма. Я склонился над кубиком и подметил, что на самом деле отверстие не было круглым. Оно походило на лепестковую диафрагму фотоаппарата – многоугольник, образованный множеством металлических пластинок правильной формы, которые находят одна на другую и как бы сплетаются, но оставляют дырочку, куда проникает свет. В отверстии ничего не было видно, только безграничная чернота.

– Не понимаю, каким образом… – начал было я, но тут же осекся.

– Я тоже, – сказал он. – Давай-ка разберемся.

Он поднес кубик поближе к глазам и стал боязливо всматриваться. Потом осторожно положил его на стол, подошел к креслу, сел и сложил руки на округлом брюшке.

– Джордж, – сказал он, – там внутри что-то есть, – Теперь голос его звучал ровно и в то же время как-то необычно.

– Что именно? – спросил я. (А вы бы как спросили?)

– Какой-то шарик, – ответил он. – Маленький круглый шарик. Он весь будто туманом застлан, но видно, что шарик.

– Да ну?! – сказал я. – Джордж, принесу-ка я джина.

С неимоверной быстротой он извлек из буфета высокие бокалы-хайболы, наполнил их терновым джином, подлил воды, добавил льда. Отвратительный был вкус у напитка. Осушив свой бокал, я сказал:

– Восторг! Давай повторим.

Так мы и сделали. После второго бокала ко мне вернулась способность мыслить логически. Я поставил бокал на стол:

– Фарнзуорт, мне пришла в голову мысль. Разве по Эйнштейну четвертое измерение – это не время? Он тоже допил свой бокал:

– Да, по теории Эйнштейна выходит так. Я назвал это измерение «еслина»… или «деньгина», как тебе больше нравится. – Он опять взял в руки кубик – на сей раз, я заметил, с гораздо большей уверенностью.

– А как насчет пятого измерения?

– Ума не приложу, – ответил я и покосился на кубик, который стал мне казаться воплощением зловещих сил. – Не могу постигнуть, черт побери.

– И я не могу, Джордж, – сказал он почти игриво; у Фарнзуорта такое настроение бывает не часто. Он повертел кубик в пухленьких пальцах. – Все это каким-то непостижимым образом погружено во время и пространство. Поразительно, не правда ли?

– Поразительно, – кивнул я. – Джордж, я, пожалуй, взгляну еще разок. – И он опять поднес кубик к глазам.

– Ну-ну, – сказал он секундой позже, – все тот же шарик.

– Что же он делает? – полюбопытствовал я. – Да ничего. А может быть, медленно вращается. Я не уверен. Понимаешь, он какой-то мохнатый и весь в тумане. К тому же темно тут.

– Покажи-ка, – попросил я, сообразив, что, в конце концов, если видит Фарнзуорт, значит, увижу и я.

– Сейчас. Интересно, в какое именно время я заглядываю: в прошлое, будущее или еще куда-нибудь?

– И в какое пространство… – подхватил было я, но внезапно Фарнзуорт заорал не своим голосом, отшвырнул кубик, словно тот вдруг превратился в змею, и закрыл глаза руками. Он упал в кресло и завопил:

– О ужас, какой ужас! Я со страхом следил за тем, как падает кубик, но ничего не случилось. Он не свернулся в ничто и не распался на шестьдесят четыре составные части.

– Что с тобой?! – воскликнул я, подбежав к Фарнзуорту, который корчился в кресле и не отнимал рук от лица.

– Глаз! – простонал он, едва сдерживая слезы. – Он мне выколол глаз! Живо, Джордж, вызови скорую!

Я метнулся к телефону и стал перелистывать справочник в поисках нужного номера, а Фарнзуорт все твердил:

– Поскорее, Джордж!

Тогда я в отчаянии набрал номер бюро повреждений и попросил телефонистку вызвать санитарную машину. Я вернулся к Фарнзуорту. Он отнял руку от здорового глаза, и на другой его руке я заметил струйку крови. Фарнзуорт почти перестал корчиться, но, судя по его лицу, боль еще не утихла. Он встал.

– Надо выпить, – сказал он и неуверенной походкой направился к буфету, но зацепил ногой кубик (тот по-прежнему валялся у самого кресла), споткнулся и чуть не упал. Кубик откатился на несколько шагов и остановился отверстием вверх возле камина. Разъяренный Фарнзуорт процедил:

– Ну, погоди же, тварь такая, я тебе покажу! – нагнулся и выхватил из камина кочергу. Она все время лежала на горящих углях и успела накалиться докрасна. Фарнзуорт обеими руками стиснул деревянную ручку и всадил раскаленный конец в отверстие, прижав кубик к полу.

– Я тебе покажу! – повторил он. Я сочувственно смотрел, как он налег всем телом на кочергу и с силой заталкивает ее в кубик. Послышалось слабое шипение, из отверстия повалили маленькие клубочки темного дыма, они окутали всю кочергу. Затем раздался странный чмокающий звук, и кочерга стала погружаться в кубик. Она ушла туда дюймов на восемь, а то и на все десять – вещь совершенно немыслимая, если учесть, что кубик был объемом ровно в один дюйм, – и даже Фарнзуорта это настолько перепугало, что он рывком вытащил кочергу из отверстия.

Дым повалил столбом, через секунду раздался такой звук, словно из бутылки шампанского вылетела пробка, и кубик распался на сотни квадратиков из пластика и алюминия. Как ни странно, на алюминиевых квадратиках не оказалось следов копоти, ни один пластиковый квадратик не обгорел. Не обнаружили мы и никаких признаков затуманенного шарика.

Фарнзуорт снова поднес правую руку к глазу, уже распухшему и залитому кровью. Здоровым глазом он рассматривал нагромождение квадратиков. Свободная рука его тряслась. Потом пронзительно взвыла сирена; вой становился все громче и громче. Фарнзуорт перевел на меня обреченный взгляд:

– Это, наверное, за мной. Захвачу зубную щетку.

Одного глаза Фарнзуорт лишился. Однако через неделю он выписался из больницы, почти такой же, как раньше, со щегольской черной повязкой. Любопытная подробность: врач обнаружил у него на веке следы множественных ожогов и заключил, что глаз пострадал от слабого взрыва. Он полагал, будто у Фарнзуорта неудачно выстрелил пистолет – патрон каким-то образом взорвался при открытом затворе.

Фарнзуорт не разубеждал врача – такое объяснение годилось не хуже всякого другого. Я посоветовал Фарпзуорту носить зеленую повязку – под цвет сохранившегося глаза. Он усмехнулся и высказал опасение, не получится ли чересчур эффектно. Он уже начал делать новый пентаракт: хотел выяснить, каким же образом…

Однако ему так и не пришлось довести эту работу до конца. Спустя девять дней после злополучного происшествия газеты внезапно запестрели сообщениями из другого полушария – фантастическими россказнями, от которых приходили в восторг все редакторы воскресных приложений. И тут-то мы постепенно сообразили, что же произошло.

Незачем было сооружать новый крест из шестидесяти четырех кубиков и выяснять, каким образом он складывается в один. Теперь мы все поняли. Кубик, действительно, был пятимерный. И одним из измерений, в которых он существовал, было время – точнее, будущее: девять, дней вперед. А другим измерением было в высшей степени своеобразное пространство, весьма необычно искажающее размеры физических тел.

Это стало совершенно ясно, когда еще три дня спустя все повторилось в нашем полушарии и явление, которое по самой своей природе не нуждалось в газетной шумихе, сильно подорвало тираж воскресных приложений. В Западном полушарии на всем небосводе появился (до того огромный, что от Аляски до мыса Горн отмечалось солнечное затмение) исполинский блестящий зеленый человеческий глаз. Наблюдалась также часть века, и все это было окаймлено гигантским кругом. Вернее, не совсем кругом, а многоугольником, похожим на лепестковую диафрагму в затворе фотоаппарата.

Перед тем как стало смеркаться, глаз мигнул, и пятьсот миллионов людей вскрикнули одновременно. Он оставался в небе всю ночь – зловеще мерцал в отраженном свете солнца, затмевая звезды. В ту ночь появилась тысяча новых религиозных культов, а тысяча старых провозгласила, что настал День, Который Был Предвещен Издревле. Быть может, большинство жителей Земли полагало, что созерцает око божье. Лишь двое твердо знали: это Оливер Фарнзуорт, сощурясь, разглядывает затуманенный вращающийся шарик в пятимерной коробочке – разглядывает девятью днями ранее, не подозревая, что шарик – это сама Земля, заключенная внутри маленького кубика с гранями площадью в один квадратный дюйм, а кубик – тело в разросшемся времени и сжатом пространстве.

Когда пентаракт выпал из моих рук и каким-то образом вывернулся в два новых измерения, он очутился в пятимерном пространстве и вобрал в себя наш мир, а после стал ускорять в этом мире время, так что, пока в кабинете Фарнзуорта прошла минута, в мире внутри кубика уже миновали целые сутки. Мы догадались, потому что во второй раз Фарнзуорт держал кубик перед глазами около минуты (первый раз – это, конечно, появление глаза в Восточном полушарии), а когда через девять дней мы увидели то же событие в наших краях, должны были пройти еще двадцать шесть часов до того момента, как глаз почувствует неожиданный «укол» и отпрянет.

Это случилось ранним утром – солнце толькотолько выглянуло из-за горизонта и устремилось к зениту позади гигантского круга, – окаймляющего глаз. На одной из станций защитного пояса у какого-то высокопоставленного военачальника сдали нервы. В космос вылетели пятьдесят управляемых ракет – самых мощных в мире. Каждая несла на себе боеголовку с термоядерным зарядом. После чудовищного взрыва глаз исчез.

Я знал: где-то корчится и вопит невообразимо огромный Оливер Фарнзуорт, осуществляя точь-в-точь ту же цепь событий, свидетелем которой я уже был в прошлом и которая тем не менее развертывается сейчас заново в неизменном пространственновременном континууме, позволившем кубику каким-то образом охватить его. Врач заметил ожоги. Интересно, что бы он подумал, если бы знал, что Фарнзуорту в глаз попали пятьдесят исчезающе малых водородных бомб.

Целую неделю весь мир больше ни о чем не говорил. Два миллиарда человек только об этом и спорили, только над этим и ломали голову, только это и видели во сне. С самого сотворения Земли и Солнца не было зрелища более потрясающего, чем глаз Фарнзуорта. Однако двое из всех задумывались и о другом. Думали о незыблемом пространственно-временном континууме, где за день, протекающий по нашу сторону пентаракта, проходит всего одна минута, тогда как в ином времени, ином пространстве мы с исполинским Оливером Фарнзуортом не сводим глаз с валяющегося здесь на полу кубика, где замкнут наш мир.

В среду мы могли сказать: «Вот сейчас он подошел к телефону». В четверг: «Листает телефонный справочник». В субботу: «Сейчас, наверное, вызывает бюро повреждений…» А утро вторника мы встретили вдвоем – вместе любовались восходом солнца. Мы не разлучались уже несколько суток, потому что потеряли сон и страшились одиночества. Когда занялся день, мы ничего не сказали: боялись произнести вслух. Но про себя подумали…

…Представили себе, как колоссальный макро-Фарнзуорт говорит: «Я тебе покажу!» и изо всех сил тычет в круглую дырочку светящейся, шипящей, дымящейся, докрасна раскаленной кочергой.

Перевела с английского И. Евдокимова.