Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 5"

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Роман Подольный,Игорь Губерман,Михаил Емцев,Борис Зубков,Евгений Муслин,Владимир Фирсов,Уолтер Тивис,Александр Шаров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Роман Подольный
НЕОБХОДИМАЯ СЛУЧАЙНОСТЬ

Вечер был мой, только мой. Все они собрались здесь из-за меня, ради меня, для меня. Сколько раз я повторял это себе! Не помогало. Да, каждый тост на банкете был за мое здоровье, или за мои успехи, или за мое перо, или… Правда, за мой талант у них хватило деликатности не пить. А сейчас все позабыли про меня, болтают, шутят, ухаживают – равные среди равных, таланты среди талантов, – и что им тот, кто собрал сотню людей в зале для редакционных совещаний! Профессора и заслуженные артисты, главные инженеры и знаменитые писатели – им было хорошо друг с другом…

Я вышел из зала на лестничную площадку.

Волосы неправдоподобно сивого цвета, усы, видные даже со спины, – наш замглавного. С кем это он?

А замглавного говорил – вернее, рассказывал:

– Рядовой литсотрудник. Даже не рядовой. Бездарнее его я у нас не знаю.

У каждого ведь есть хоть проблески… Такой банкет?.. Ну, при его связях чего не добьешься. Представляете – пришли пять академиков. Темы?

Темы он находить умеет. Только поэтому и держим. Да и тронь его попробуй. Сами видите! – он ткнул локтем в сторону зала.

И вдруг я испугался, что сейчас он обернется и обнаружит, что я все слышал. Ведь все это было обо мне. И все было правдой.

Опрометью обратно в зал.

Ага, Ира Панченко здесь! Как я ее раньше не заметил? Первая балерина мира! А все-таки помнит, кто ее свел с Улановой… Толя Глазков разошелся. Читает ей стихи. Ну кто подумает, что это ему крупнейший математик США прислал телеграмму… Как там было? Я еще с этого начал статью в «Комсомолке»…

«Дорогой профессор Глазков! Я потратил десять лет жизни на решенную ныне вами проблему. Я полагал, что человеческий разум слишком примитивен для нее. Счастлив; что оказался не прав. Когда бы вы ни приехали в Нью-Йорк…»

А в деканате в ту пору деловито решали, можно ли принять данную работу студента третьего курса А. Глазкова в качестве зачетной – как же, ведь она была написана не на заданную тему. Впрочем, о последнем я не писал… Сейчас-то он действительно профессор. А когда мы только познакомились, такой был парнишка – восьмиклассник. Помню, академик

Панкратов удивлялся, зачем я привел к нему этого мальчика.

…Что-то я пропустил. Мои гости уже несколько минут как молчали и смотрели в дальний правый угол. Там, у высокого ящика размером со стенной шкаф, возился директор института кибернетики. Разошлись фанерные створки, и мы увидели за ними небольшую нишу в человеческий рост и над нею темный экран с цифровой шкалой сбоку.

– Сюрприз! – объявил кибернетик. – Я знал, друзья, что на вечер в честь нашего Георгия соберутся самые разнообразные, но очень талантливые люди. Счастливый для нашего института случай – мы ведь как раз создали машину для объективной оценки таланта. Не буду вдаваться в подробности, но прикидочные эксперименты показали, что машина как будто справляется с задачей. Сегодня здесь пройдет ее государственное испытание. Кто хочет первым принять в нем участие?

Я рванулся вперед.

– Разрешите мне как юбиляру… Давно я не видел такого растерянного лица. Кибернетик торопливо загородил мне дорогу.

– Погодите, погодите, – пробормотал он. И тут же, оттесняя меня в сторону, вырос рядом один из первой тройки, побывавшей на Марсе, – Валя

Тройнин:

– Уж дайте мне. – И решительно занял место у аппарата.

Пока ассистенты возились с ним, сзади выстроилась целая очередь. Но мне

– пусть с шутками и комплиментами – так и не дали занять в ней места.

Это было невежливо, в конце концов. Я юбиляр, они здесь ради меня, машина благодаря мне… И вдруг я понял. Все эти люди, герои моих заметок, статей и очерков, мною прославленные, мною воспетые, не считали, что я им ровня. Для них, талантов, я был только милой посредственностью. Но им-то я нравился. Они жалели меня. Случайность командировок в череде суточных, проездных и квартирных сталкивала меня с этими людьми, вводила их фамилии в репортажи и очерки. А потом вступала в действие необходимость. Необходимость сделала авиамоделиста конструктором ракет, победителя школьной олимпиады – академиком, повара

Мишу – вот этим самым кибернетиком, доктором наук, директором института.

Я смотрел на кибернетический агрегат, на нишу; в которой сменяли друг друга гости, на экран, где плясала кривая.

Вот ее высшая точка остановилась против семидесяти.

– О, – сказал кибернетик, – отлично, дорогой профессор, ведь все, что больше двадцати пяти, уже талант. Конечно, соотношения здесь условны, но…

У академика кривая прыгнула до восьмидесяти двух, у композитора – до сорока девяти, подскочила до семидесяти шести у балерины и дошла только до четырнадцати у писателя.

Они веселились – все, кроме писателя. Интересно, неужели я выгляжу сейчас таким же мрачным?

– А сколько у вас? – теребила кибернетика Ира Панченко.

– Восемьдесят четыре, – краснея, ответил он. И тогда меня прорвало. Я вытащил из-за столика стул, вышел с ним на пустое пространство почти перед аппаратом, повернулся к гостям. Сел на стул верхом и заговорил.

Говорил я, конечно, вежливо и нежно. Что мне оставалось?

– Ребятки, – сказал я двум «марсианам», стоявшим поблизости, – прощенья мне надо у вас просить. Вы были мне только предлогом, челябинские юные космонавты. Я приехал в командировку в ваш город потому, что туда из

Одессы переехала Люба. – Мои мысли прыгали. – В Одессе-то я открыл школу, где вообще учились одни таланты. Помню, долго пришлось в этом убеждать и учеников и учителей. Вот академик Забелин стоит, он из этой школы как раз.

– И я тоже, и я, – отозвались голоса из разных концов зала.

– А мы? – спросил «марсианин». – Помню, мы сами удивлялись, что все трое – из одного кружка юных космонавтов…

– Кружок-то у вас был, честно говоря, не лучше и не хуже других.

Стандарт. Писать не о чем. А надо ведь. Я и стал придумывать всякие фокусы.

– Так уж и фокусы! Те упражнения, что вы предложили, сейчас повсюду используются. И с приборами вы хорошо придумали…

Но я уже повернулся к Мише-кибернетику:

– Помнишь, Миша, барнаульский ресторан? Какой у вас там был мускат!

Нет, правильно я сделал, что командировку продлил. А оправдаться чем-то надо было. Вот мне и пригодился повар-изобретатель. Как говорится, не отходя от кассы. Помнишь, что ты там мудрил с цыплятами табака?

– Так вот в чем дело? – расхохотался Миша. – А мне после твоей статьи

Крюков из комитета по изобретениям написал. И пошло дело, завертелось.

Сам не заметил, как готовить разучился. До сих пор не успел опомниться!

Мне хотелось отомстить за свою бездарность, рассказать, какие случайности привели сюда – через театры и лаборатории – каждого из моих гостей. Случайности, представителем которых был я. И я вспоминал, как

Валерку, ныне художника, меня просили отвлечь от несчастной любви, как я на пари написал статью о самом неприметном из сотрудников заготконторы – воспользовался его любовью к шахматной композиции (мастер спорта покивал мне головой), как…

Они слушали и смеялись. Да, все это были случайности. А за ними стояла – строго по Гегелю – необходимость. И я замолчал. Принесли мороженое.

Общий разговор разбился. Я снова остался один. И аппарат – тоже. Все желающие уже измерили свой талант. Даже ассистенты потерялись в толпе – разумеется, где-то около Иры Панченко.

Секунда – и я был уже в той нише. Мягко защелкнулись контакты.

– Зачем же ты сам?! – укоризненно выкрикнул спохватившийся Миша и замер с открытым ртом.

– Я говорил, что она сломана, – торжествующе провозгласил в наступившем молчании писатель. – Девяносто четыре! Вы хотите, чтобы мы поверили, будто он великий журналист? Три ха-ха!

Но кибернетик был серьезен, как никогда.

– Почему же журналист? Аппарат ведь не определяет вид призвания. И профессию тоже. Судя по всему этому, – он обвел рукой зал, – испытуемый – великий искатель талантов.

– Тоже мне талант! – сказал я насмешливо.

Но что я чувствовал…

Борис Зубков, Евгений Муслин
БАШНЯ

1

Когда треснула земля и восемьдесят миль труб, шахт, реакторов и лабораторных коридоров Пайн-Блиффа поглотила пропасть, мисс Брит еще была жива. В тот момент она думала о дочери. Она пыталась вспомнить запах ее волос, почувствовать прикосновение ее маленьких рук, увидеть ее улыбку, услышать звонкий смех. Но видела она только плотные глянцевые листы бумаги с изображением бело-желтого черепа, в пустых глазницах которого светились зеленоватым мерцанием два бронзовых жука. Все это она видела и чувствовала, когда пятисотфунтовая железобетонная балка треснула, выскочила из покосившейся стены, сломала спинку кровати и упала ей на голову. Карен Брит перестала существовать. Но то, что она задумала, свершилось.

2

– Мне кажется, дорогая Карен, я нашел для тебя удивительно интересную проблему. Крепкий орешек! Вернее, целый стручок неразрешимых задач. Разнимаешь стручок на две половинки, и вот они, зеленые горошины проблем. Такие кругленькие, лакомые проблемки! Пища для твоей умненькой головки!

Лэквуд был в ударе и веселился. Карен радовало, что он рядом и не меланхоличен, как обычно.

– Положить тебе варенья, милый? Это простая айва, но я знаю маленький секрет, в нее обязательно надо добавлять немножко лимонной кислоты. Мне дала рецепт миссис Фаулер…

– В твоих ручках, дорогая, даже дистиллированная вода превращается а небесный напиток…

Он говорит иногда удивительно банально. Или она просто придирается к нему? Ведь и ее сообщение о рецепте миссис Фаулер не ослепляет оригинальностью. Да, она просто придирается.

– Так все же об этой удивительной проблеме, Карен. Мы истратили терпения на миллион долларов, а надежда решить проблему так мала, что ее приходится разглядывать через электронный микроскоп. Представь себе огромный реактор, башню в шестьдесят футов высоты, вокруг которой мы суетимся каждый день, как толпа ухажеров вокруг богатой невесты. Если бы ты видела эту проклятую башню! Самое главное, что в любой момент она может разлететься в клочья.

– И ты так спокойно говоришь об этом мне!

– Ничего не поделаешь, Карен. Химия! Я выбрал эту особу, зная ее коварство. Один мой приятель, тоже химик, умер во время обеда. Он с большим аппетитом лакомился цыпленком по-венски. Но, – увы! – плохо вымыл руки. Башня, начиненная сюрпризами, или недостаточно чистые руки – не все ли равно? Кому не повезет, тот и в рисовой каше сломает палец. Но ты можешь нам помочь! Окажешь огромную услугу всем нам и лично мне.

– Удивительно! Фрэнк, я не имею никакого отношения к химическим заводам.

– Я тоже так думал, пока не увидел твою диссертацию. Признаться, я читал ее только потому, что она твоя. «Теория и структурные особенности магнитного поля эритроцитов»… Я правильно сказал?

– У тебя отличная память, Фрэнк, но если ты не попробуешь варенья, я обижусь.

– Увы, дорогая, отличная память для исследователя – это только невод, набитый старыми водорослями. А жемчужные раковины поднимают со дна моря другие. Ты, Карен, способна вывернуть наизнанку даже самые тривиальные идеи.

– Может быть, откроем общество взаимного восхваления?

– Быть пайщиком фирмы под названием «Великолепные идеи мисс Брит» не так уж плохо. Ты даже не представляешь, какое значение имеет твоя диссертация для всей нашей работы.

– И правда, не представляю. Наверное, потому, что среди моих знакомых нет башни высотой в шестьдесят футов.

– Пойми, Карен, это очень серьезно. У нас и в самом деле ничего не получается. Внутри башни царит хаос. Хаос! Он возникает уже через три минуты после начала работы реактора. Реакция выходит из-под контроля, и весь процесс приходится гасить в аварийном порядке. Мы все превратились в ненормальных пожарников, которые поджигают собственное пожарное дело, чтобы тут же приняться его тушить. С ума можно сойти! И вдруг я читаю твою работу – ты определила, почему миллионы красных кровяных шариков никогда не сталкиваются друг с другом! Восхитительно! Мириады эритроцитов в одном кубическом сантиметре – и никакой толчеи! Это же то, что нам надо! О, бог мой! Да если бы капли внутри нашей башни не слипались в огромные грозди, а двигались так, как твои эритроциты! Это было бы просто счастье! Ты, сама этого не понимая, открываешь новый принцип управления реакцией!..

О чем еще они говорили в тот вечер? Не все ли равно. Главное, что Лэквуд ей нравился. Он рассказывал ей анекдоты, она тоже шутила, иронически подсмеиваясь над собой и Лэквудом, старалась отгородиться от лишних, как ей думалось, чувств стеной юмора.

Но любовь древняя, как океан, побеждала юмор.

– Я уверен, – сказал, прощаясь, Лэквуд, – тебе будет хорошо в Пайн-Блиффе. Если ты сумеешь наладить процесс, фирма прольет над тобой золотой дождь. Ты соберешь золото в свой зонтик, и мы сможем жить припеваючи до конца дней своих.

Он сказал «мы»! Он сказал «мы»! Это значит – вместе навсегда! Куда же девался твой юмор, Карен? В какую банку с вареньем ты его запрятала?

3

– Поговори о дьяволе, и он тут как тут, – процедил сквозь зубы лаборант.

Уже второй месяц мисс Брит работала в Пайн-Блиффе. Слова лаборанта относились к руководителю группы «Д». Фактически всю работу группы направляла Карен, она была генератором идей и главным исполнителем. Но связь со службой снабжения и почти недосягаемым директоратом шла через шефа группы. Карен сразу поняла, что шеф не разбирается в биохимии, но все же побаивалась его. Она прекрасно понимала, что главная задача назойливой суеты этого худого, как грабли, мужчины – не допускать утечки ценной информации за стены Пайн-Блиффа.

– Кто не умеет молчать, – часто повторял мистер Грабли, – тот не сделает ничего великого!

При этих словах его лицо вытягивалось и каменело. Мистером Грабли шефа окрестил лаборант.

– Мисс Брит, рад вас видеть! – отлично натянутая кожа на лице Грабли попыталась съежиться в улыбку. – Я принес вам кучу благодарностей и крохотную просьбу. Впрочем, хотелось бы придать нашей просьбе характер некоторой значимости и вместе с тем… интимности. Мне кажется, что лучше всего нам потолковать втроем, вместе с одним… э… человеком.

В кабинете шефа их ждал Лэквуд. Это неприятно покоробило Карен. До сих пор их отношения были тайной для окружающих. И вдруг Фрэнк здесь, согласился участвовать в этом, как выразился Грабли, интимном разговоре. Выглядит, как маленькое предательство. Карен вздохнула и присела в кресло, сплетенное из стеклянных нитей. Мужчины медлили начать разговор.

Фирма, которой теперь, по настоянию Фрэнка, отдавала все свои усилия мисс Бритт, организовалась недавно. Лакированные обложки своих проспектов и каталогов она украсила стилизованным изображением черепа с двумя бронзовыми жуками в пустых глазницах. Такой несколько мистический товарный знак имел своим назначением сообщать urbi et orbi – городу и миру, что фирма намеревается выпускать на благо человечества инсектициды и зооциды – химические средства борьбы с вредными насекомыми и грызунами.

Когда вас пропускали за ограду Пайн-Блиффа, вам сразу же бросалось в глаза сооружение в виде белоснежного абсолютно правильного куба, каждая грань которого простиралась в длину по крайней мере на семьдесят футов. Ослепительно сияющее под лучами южного солнца здание без единого окна сразу же наводило на мысль о таинственной и колоссальной научной аппаратуре, упрятанной внутри куба. Когда же служащий фирмы объяснял вам, не очень, впрочем-то, охотно, что гигантский куб – это всего-навсего бункер, в котором хранится запас кормов для лабораторных животных, священный трепет перед тайнами науки сменялся еще более священным трепетом перед деловым размахом фирмы.

Что касается Карен, то она имела большее, чем кто-либо, основание гордиться своей работой. Лэквуд не обманул ее. Подписывая контракт, она увидела цифры, которые внушили ей уважение к самой себе. Правда, многообещающие нули должны были перекочевать со страниц контракта на ее текущий счет только в случае успешного завершения ее эксперимента. Правда и то, что сумма ежемесячного вознаграждения выглядела довольно скромно. Впрочем, Карен впервые в жизни предложили солидную работу. И ее радовали все возрастающая нежность и трогательное внимание Франка.

День, когда Карен первый раз пришла в лабораторию группы «Д», они отпраздновали вместе, пустили благоразумие на ветер и поплыли на корабле, уносимом в счастливое и тревожное плаванье.

Лаборатория требовала наивысшего напряжения интеллектуальных и физических сил. Фирма не считала, что слишком много поваров могут испортить бульон. Напротив, Карен поставили в известность, что над решением проблемы управления реактором работает еще несколько групп. Более того, каждый шаг вперед повторял неизвестный ей экспериментатор, каждая мысль проверялась дважды и трижды за стенами ее лаборатории. Ежедневно и ежечасно шло соревнование с незримым соперником, схватка с призраком. Все это подстегивало Карен, но отнюдь не уменьшало ее уверенности в успехе. Она обладала редким даром заставлять людей радоваться чужим удачам и теперь в группе «Д» не знали «чужих» успехов, любая удача принадлежала всем, и в первую очередь дорогой и уважаемой мисс Брит.

– Арчи, – говорила Карен, входя утром в лабораторию, – я видела твою новую шляпу. И тебя вместе с ней. Если бы иллюстрированный журнал поместил вас обоих на обложке, девушки всего побережья прислали бы редактору письма, требуя твой адрес. Рон, почему ты грустишь? Твой отец выздоровеет. Я говорила с доктором Футом из отдела медицинского обслуживания. Он обещал достать чудодейственное лекарство. Все будет отлично, Рон!

И молодые лаборанты готовы были следовать за Карен в огонь и воду.

– А теперь, мальчики, займемся нашим Могучим Младенцем…

Могучий Младенец уже ждал их. Он стоял посредине лаборатории на подставке из букового дерева и каучука. Две недели монтажники пробивали пневматическими молотками междуэтажные перекрытия, и теперь подставка опиралась на мощную колонну, уходящую в землю на пятнадцать футов. На специально приспособленном грузовом лифте доставили свинцовый колпак, облитый медью, чтобы предохранить Младенца от возможных излучений и радиоволн. Могучий Младенец требовал абсолютного покоя и строгой изоляции. Внутри него циркулировала кровь. Несколько унций настоящей человеческой крови. Она сочилась сквозь перегородки из микропористого тефлона и магнитные фильтры, насыщалась кислородом, и очищалась от невидимых примесей. Ее подогревали и непрерывно анализировали, подталкивали вперед насосами из нежнейшей резины, которую заставляли ритмично пульсировать металлические пальцы, бегающие по гуттаперчевым трубкам, как пальцы пианиста по клавишам инструмента.

Но вся эта овеществленная симфония из семи тысяч кварцевых, резиновых, танталовых, медных и тефлоновых деталей была только прелюдией к основному, к тому главному, ради чего построили Могучего Младенца. Струйка крови проходила сквозь узкий кварцевый цилиндр. Здесь ее подстерегали пять миллионов электродов – металлических нитей, каждая тоньше миллионной доли миллиметра. И каждая нить отыскивала в красном потоке только один эритроцит. Металлический волос, по сравнению с которым усик муравья выглядел бы телеграфным столбом, улавливал электромагнитное поле одного-единственного эритроцита. Пять миллионов электродов, пять миллионов похожих и непохожих друг на друга электрических импульсов, разных, как узоры калейдоскопа. Импульсы направляли в усилители, они в тысячи и тысячи раз умножали мощь Младенца, увеличивали электромагнитные поля красных кровяных телец до ощутимых, производственных размеров, и эти мощные дубликаты полей управляли всеми процессами в гигантской башне реактора. Причудливый, неповторимый и, главное, надежно выверенный за миллионы лет эволюции внутренний механизм кровяного потока дублировался в реакторе, гарантируя бесперебойную его работу. Так в идеале виделся Карен итог работы группы «Д».

А сейчас ее привел к себе мистер Грабли, она сидела в кресле из стеклянных нитей и ждала, когда шеф заговорит. Но первым начал Лэквуд.

– Карен, – Лэквуд коснулся ее руки, – ты на грани большого успеха. Фирма настолько уверена в блистательном завершении твоих опытов, что приступила к строительству новых реакторов. Контракты и сроки, сроки и контракты! Все реакторы намечено управлять аппаратами типа «Могучий Младенец». Но есть и огорчительные новости. Другим лабораториям не удается наладить работу своих Младенцев.

– Между тем они в точности копируют вашу схему, – вступил в разговор Грабли.

– Да, Карен, копируют в точности и получают нулевые результаты.

– Я хотела бы посмотреть на их аппараты.

– Это совершенно излишне, – проскрипел Грабли.

– Почему?

– Нас не устраивают кустарные сооружения, которые действуют только в присутствии их создателя. Нам нужна стандартная аппаратура, с которой сможет работать любой. Нам не нужны фокусники и фокусы.

– Но, кажется, причина неудачи найдена?

Своим полувопросом Фрэнк поспешил загладить резкость Грабли.

– Ваша кровь, мисс Брит! – выпалил Грабли. – Вот в чем причина!

– Моя кровь?

– Чья кровь циркулирует в вашем Могучем Младенце? Ваша! Не так ли? Вы знали, что Могучему Младенцу необходим постоянный состав крови. Иначе все рушится. Его нельзя перестраивать каждый день или каждый час в зависимости от того, кровью какого донора он будет заряжаться. Стабильность состава крови – главное. Вы знали это и каждый день брали у себя несколько унций крови. Вы мать Младенца, и в его жилах течет материнская кровь. Он не терпит другой. Каждому свое! Нельзя надеть на грузовик колесо от детского велосипеда. Конфигурация электрических полей эритроцитов зависит от стереоизомеров некоторых сложных соединений. Эти стереоизомеры уникальны. У каждого человека они свои, неповторимые. К таким выводам пришли наши биологи, и теперь нам нужна ваша кровь, мисс Брит.

– В разумных и безопасных для здоровья пределах, – вставил Лэквуд.

Как сухо он произнес эти слова.

– Разумеется, в абсолютно безопасных пределах. Ваше здоровье – капитал фирмы…

Карен вспомнила все: круглые цифры контракта, желание Лэквуда приобрести домик за Красными озерами, и то, что ей уже тридцать два года, а Могучий Младенец – драгоценный шанс решить все жизненные проблемы одним ударом. Ей не оставили времени на обдумывание, ее торопили. Почти машинально она согласилась.