Текст книги "Ханты, или Звезда Утренней Зари"

Автор книги: Еремей Айпин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Война чем дальше уходила в глубь времени – тем ближе подбиралась к нему.

Если ему ночью снилась вздыбленная громадина фашистского танка, то утром он просыпался от нестерпимой головной боли. И весь день уже ничего не мог делать, все валилось из рук. Специальным широким шнуром он накрепко обвязывал голову – и боль немного притуплялась. И он просил у жены круто заваренный чай. А если это случалось в поселке, он отправлял своих домашних в магазин за напитком более крепким, нежели чай. Напившись, он забывал о боли – становилось немного лучше. Сидел и пел песни или пускался в пляс, прихлопывая в ладоши. В зависимости от того, сколько он принимал. Никого не трогал, ни к кому не лез. Только пел и плясал.

Когда все старики перемерли, он остался единственным певцом народных песен. В свои лучшие годы, когда не досаждала головная боль, мог один «медведя плясать» – исполнить несколько сотен обрядовых песен в четыре или пять условных дней Медвежьего праздника.[32]32
  Праздник в честь медведя с песнями, танцами, сценками из жизни ханты, играми и спортивными состязаниями.


[Закрыть] Сколько песен, сколько мелодий он знал – никто не считал. Сколько знал мифов, сказаний, легенд. Удивлялись люди, ибо талант всегда вызывает удивление.

Но в День Победы он пел только одну песню. К полудню, покачиваясь, Седой выходил на улицу. И, будто в нем был сверхчувствительный компас, становился лицом строго на запад. Сжатый кулак правой руки прикладывал к груди и, сжав несуществующий ремень боевой винтовки, с песней «По военной дороге…», которую пел на фронте будучи ротным запевалой, размахивая левой рукой и стараясь по-военному чеканить шаг, пускался в марш. Четко и правильно выводил слова и мелодию песни. Между куплетами подавал себе отрывистые, резкие команды. Кончалась песня – он начинал ее сначала.

Бесконечная песня, бесконечный марш.

В любую погоду – в дождь, в слякоть, в стужу. Маршировал строго на запад. Маршировал до тех пор, пока его не останавливали.

– Он того… шуруп какой-то потерял на войне, – посмеивались одни, покручивая пальцем у виска.

– Молиться надо на него, люди… – говорили другие, провожая его печальным взором.

Но невзирая ни на что, он шел на запад и пел. Шел и пел. А на голове его возвышалась копна белых волос – Седой.

На почтительном расстоянии его сопровождала жена с детьми. Она изредка подходила к нему и коротко говорила:

– Война давно кончилась. Домой возвращайся…

Он не видел и не слышал жену. Но чем дальше, тем настойчивее жена напоминала ему о конце войны. Наконец жена попадала в поле его зрения, а в сознание смутно пробивались ее слова.

– Разве? – бормотал он недоверчиво. – Разве война имеет конец?!

Седой…

Как вечный укор всем прошлым, настоящим и будущим войнам земли, как незаживающая, постоянно кровоточащая рана последней, Отечественной, пулей ввинчивалась в горизонт его песня…

И в глазах его стояли до сего дня невыплаканные слезы…

7

Демьян, хорошо знавший историю этой ветви Медвежьего сира, часто размышлял о Седом брате. Размышлял и всегда поражался силе человеческого духа, силе человеческой любви к жизни. Казалось, вот согнули человека в рог, вогнали поленьями в землю, сломали, – ан нет! Смотришь, выпрямился, разогнулся и снова живет, снова обрел способность мыслить, видеть людей и природу, вдыхать запахи родной земли. По-прежнему он остается бесшабашным большим ребенком. И вновь охватывает мир глазами седого младенца. И под этим взором люди либо светлеют лицом и улыбаются, либо отворачиваются и спешат прочь.

Живут на земле люди, непохожие друг на друга. Живут по-разному, мыслят по-разному. И на Седого брата смотрят тоже по-разному…

Демьяну показалось, что от его мыслей все тяжелеет нарта и олени уже тянут ее с трудом. Доехав до хорошего ягеля, распряг упряжку и на веревках пустил оленей на кормежку. Затем возле нарты разгреб снег до земли и развел костер, разрубив на дрова смолистую сосну-сухару.[33]33
  Сухара – высохшее на корню дерево.


[Закрыть] Березовой лопаточкой-выбивалкой набрал в закопченный котелок снега из нижнего слоя и повесил над огнем. Пока вскипала вода, кедровой лопатой разрыхлил и разбросал снег перед оленями, чтобы им легче было добраться до ягеля.

Во второй половине зимы, когда снег становился особенно глубоким, в дальний путь он всегда брал эту легкую лопату – помочь оленям и погреться самому. А лопата была, как выражались ханты, «с глазами-ушами». Так говорят о вещах, которые смастерил человек, ушедший из Среднего мира. Человека не стало, а все, что он оставил после себя, обретает «глаза и уши» – сохраняет для потомков «взор и голос» своего хозяина. Такие предметы и вещи берегли особо. И когда у Демьяна треснула лопата, он взял пур[34]34
  Пур – хантыйское сверло.


[Закрыть] и, просверлив дырочки вдоль трещины, старательно «зашил» ее кедровым корнем. Еще долго она будет служить роду охотника… Эту лопату выстрогал отец в год отъезда на фронт. И Демьян, притрагиваясь к лопате, чувствовал тепло отцовских ладоней, видел его глаза, слышал его голос…

Дневную кормежку и подкопку снега многие охотники не признавали. Но Демьян все делал по-своему – на то были две причины. Первая – в силу слишком развитой интуиции он болезненно воспринимал все боли и печали оленя и не мог поднять хорей на усталую и голодную упряжку. Не вправе был делать это. Вторая же причина в том, что в пору глубокого снега и сильных морозов олени быстро «теряют тело». А некормленые – вдвое-втрое быстрее! Отощавший олень не то что нарту тянуть, свое тело не может поднять. Когда выбьется из сил, ложится прямо на дорогу и уже не встает. Про таких оленей скажут: «Костный мозг порвался». То есть вконец отощал, «лег». Поэтому, если не следишь за оленями, не покормишь их вовремя – так весной хоть сам в нарту впрягайся. Если оленей много, и забот нет – вернулся с дальней дороги, неделю-другую усталых оленей не трогаешь, отдых им даешь. А тут приедешь из поселка, на следующий день надо капканы или морду проверить, опять тех же оленей нужно запрягать. Раньше в зимние короткие дни никакие чаи не варили, охотник привык есть дважды в день – утром и вечером после охоты. Начнешь чаи гонять, так и моргнуть не успеешь, как сумерки уже надвинулись, как след зверя упустил, как мушку на ружье потерял. А теперь все надо учитывать, ничего нельзя упускать. Верно говорит пословица: тише едешь – дальше будешь.

Пил чай неторопливо – пусть олени поедят как следует, теперь до позднего вечера, до самой ночевки не увидят ягель. После еды он завернул котелок в мешочек, почистил от наледи полозья, собрал и поставил под сосной дрова, чтобы не занесло снегом и не отсырели. Пригодится это кострище еще какому-нибудь замерзающему путнику. Потом присел на шкуру-подстилку сиденья и, пригнув черную кучерявую голову, раскурил трубку. Сквозь сизый трубочный дымок он видел призрачные силуэты оленей, словно они из дыма и вот-вот должны раствориться и улететь в низкое хмурое небо, куда ушел и самолет, что привез пузатые бочки на Родниковое озеро. Но мысль о бочках тронула внутренний огонь, огонь острия стрелы, направленной на его зимовье. Хотя за обедом он выпил вдвое больше чая, чем обычно, но огонь все равно сушил своим пламенем нутро, и ему стало еще тоскливее и горше…

У него было такое ощущение, что он стоит под стрелой самострела – одно неверное движение – и он заденет нить-насторожку, и тугая тетива выпустит стрелу. Одно неверное движение. Хотелось избавиться от этого тягостно-мучительного ощущения, хотелось отвлечься от этих мыслей. И он заговорил с важенкой Пирни, что была в упряжке средней, между вожаком и пристяжной Пеструхой.

– Ты уже наелась? – удивился он. – Ты уже легла?.. Ты плохо кушаешь, Пирни. Поэтому и сила твоя совсем небольшая, поэтому и нарту плохо тянешь…

Недаром важенку назвали Пирни – это маленькая уточка Чирок. Какой навар с чирка? Никакого навара. Но, однако же, это птица нужная Небу и Земле. Хоть и маленькая; но нужная. Без нее, значит, Земля не может обойтись. Вот и Пирни, важенка нужная. Какой ни есть, но олень. Олень с глазами, с ушами, с руками-ногами.[35]35
  У всех домашних и диких животных передние ноги (или лапы) ханты называют руками, а задние – ногами.


[Закрыть] Олень. Каждый олень, как и человек, очень похож на свое имя. Да, недаром она получила такое имя – Пирни…

– Ты посмотри на свою маму, на Пеструху, как она ест!

Но Пирни не поворачивала голову. Видно, не впервые слышит такие слова.

– Не смотришь, тебе стыдно. Пеструха вон как ест – поэтому она такая крепкая и сильная. По силе-то она вожаку Вондыру не уступит. Не смотри, что она важенка, а Вондыр есть бык…

– Чуть ли не вся Река от верховья до низовья слыхала про нашу красавицу Пеструху, – внушал он непутевой Пирни. – Какие у нее рога – мало таких красавиц. Не у всякого хора есть такие рога. Считай, почти вся Река знает ее в лицо. Не потеряется Пеструха даже без метки. Знают ее охотники и оленеводы. Ну, рога-то ладно. Вот весной она олененка принесет. Такого же веселого и крепкого, как и сама. Вот и сынок ее Пев, который дома остался и очень с нами просился, такой же озорной и быстрый, как и мама. Все ее дети большие и здоровые. Только ты вот, Пирни, в кого такая уродилась? Не в мать, конечно. В отца, наверное, уродилась такая…

Он помолчал, подымил трубкой. Потом припомнился тот год, когда появилась Пирни на свет:

– Может, и время виновато, – в раздумье проговорил Демьян. – Ты в тяжелое время родилась. Ты в тяжелый год родилась. В тот год, когда твой старший брат, Бежавший Озером, погиб. Вот тоже олень был. Всем оленям олень!.. В тот год и Пеструха была особенно плоха. Я все думал, выживет или не выживет. Много думал. Жалко ее было. А брат твой, Бежавший Озером, погиб. Прежде времени погиб…

Теперь надолго замолчал Демьян. Видно, размышлял о судьбе Бежавшего Озером. В его памяти до мельчайших подробностей сохранилась жизнь всех оленей, всех охотничьих и оленегонных собак, с которыми немало троп и дорог проторил по тайге и тундре. Да разве забудешь их, если они были с тобой, помогали тебе в самые трудные, в самые тяжкие дни и ночи в твоем нелегком пути по земле?! И в отличие от людей они никогда не обманывали и не подводили человека, не оставляли в беде. И в войну, вместе с воинами-каюрами, олени сражались на фронте. У соседей, на ненецкой земле, формировались тогда оленьи аргиши и отправлялись на Карельский фронт. На Севере, где не могли проехать на машине и лошади, пускали оленью упряжку. И там, рядом с солдатами в малицах, погибали и предки Бежавшего Озером…

И припомнилась Демьяну та весна, когда родился Бежавший Озером…

8

На южной окраине бора, на солнцепеке, где появились первые проталины, Демьян увидел махонького ушастого олененка. Прикрыв огромные лиловые глаза, подставив солнцу коротенькую мордочку, он покойно дремал. Благодатные лучи весеннего светила, согревая, укрепляли хилое тельце дитя оленихи Пеструхи. Она стояла возле своего сына и недоверчиво, высоко подняв голову, смотрела на хозяина. Демьян понял ее тревогу и, немного потоптавшись, еще раз глянув на олененка, отступил в кусты – нечего их беспокоить – и направился в сторону дома.

Он шел по весеннему гулкому утру, и на душе было радостно и светло. И свет, и радость сегодня ему доставляло все. И щедрое солнце, и то, что Пеструха рано отелилась: до тяжкого времени комаров и паутов ее сын окрепнет – и тогда ему легче выжить. И то, что Пеструха такая заботливая и чистоплотная мать – вон как старательно вылизала свое дитя, вон как тревожится за него. Ни на шаг не отходит. Да и нрава она хорошего. Доверяет человеку, доверяет своему хозяину, хотя и боязно ей, наверное, за малыша.

Сегодня оленей домой он не пригнал, чтобы не беспокоить отелившуюся важенку. Если захотят – сами придут.

В избушке он отряхнул снег с кисов, снял малую малицу. Жена Анисья поставила ему маленький столик с затраком, налила чай. И только выпив первое блюдце, Демьян сообщил новость:

– Ну, жена, Пеструха положила.

– Да ну! – удивилась Анисья. – Так рано! Ведь только первые проталины появились!

– Сам не ожидал. Думал, в Весеннее Селение успеем перекаслать.

– Я тоже так думала.

– А теперь придется немного повременить. Пусть олененок малость окрепнет.

– Какого пола – мужского или женского?

– Близко не подходил. Пеструха сердилась. По-моему, все-таки мужского пола, – ответил Демьян. – По-моему, сын.

– Значит, у Пеструхи сын, – проговорила Анисья. – Ладно, сильный олень тоже нужен.

Оба понимали, что в малооленном хозяйстве больше нужны важенки. Они приплод дадут. Да что теперь поделаешь – рады любому прибавлению в стаде.

Тут, услышав разговор про Пеструху и олененка, проснулся малый Юван, Айи. Накинув сак – меховую шубу, он выскочил к очагу и радостно закричал:

– У Пеструхи сын? Какое имя дали ему? Какое имя?!

– Имя?! – переспросил Демьян и, взглянув на сына и жену, предложил:

– Ну, так придумайте имя! Как без имени? Без имени нельзя…

– Хорошее имя ему нужно дать, – согласилась Анисья. – Чтобы хорошо ему жилось!

Сын Юван перебрал все оленьи имена. Но ни одно из них не подошло для олененка. Как тут подберешь, коль не знаешь характер и повадки того, для кого предназначалось имя. Так ничего и не придумали. Просто называли его Пеструхи сын или Олененочек.

К вечеру Демьян снова навестил Пеструху с олененком. Тот уже поднялся на ноги и, забавно задрав коротенький хвостик, сосал молоко. Мать ласково облизывала его, приглаживала шерстинку к шерстинке.

На третий или четвертый день Пеструха привела своего малыша к избушке. Малыш оказался очень любопытным: тыкался мордочкой в нарты, в бревенчатую стену сенок, в висевшие на корале мешки и ременную упряжь, лез к добродушному псу Харко в деревянное корыто с остатками рыбьих костей и ухи, молотил копытцем по металлическому тазику. Словом, знакомился с домом, с хозяйством, познавал мир. Юван, словно завороженный, следил за каждым шагом олененка и все бормотал:

– Во что делает!.. Во что делает!..

Его восхищению не было предела.

Вышла на улицу и Анисья. Олененок ей тоже понравился, и она сказала мужу:

– Слови! Что смотришь…

– Да, с ним поздороваться нужно… – согласился Демьян.

И он без аркана, подкравшись из-за Пеструхи, за ножку поймал олененка. Тот хоркнул, рванулся, но Демьян уже перехватил за шею и туловище. Первым подбежал Юван, поцеловал олененка в мордочку, потом погладил по короткой шерстке, прикоснулся к уху и шее, затем потрогал крохотное копытце. После подошла Анисья, улыбнулась, чмокнула его, провела рукой по теплому боку, пожелала нараспев:

– Рас-ти боль-шой!..

Анисья выразительно посмотрела на мужа. И Демьян, немного потоптавшись, наклонился к мордочке олененка и исполнил обряд приветствия.

– Ну, здравствуй! – сказал он и тоже чмокнул олененка в нос. – Хорошо расти!

И он выпустил красношерстного малыша. Тот вскочил, отбежал к матери, отряхнулся. Видно, не очень-то по нраву ему человеческие руки – шерстку помяли.

Вскоре Пеструха повела свое дитя на теплую окраину бора, на проталины, где ягель не нужно выкапывать из-под снега, где в воздухе смолисто-хвойный дух сосен, где на взгорке дремлет щедрое солнышко.

Хорошо на солнцепеке родного бора, куда первой приходит весна!

Проводив взглядом оленей, Анисья сказала:

– Вот Микуль-то обрадуется, когда из школы приедет!

– А скоро он приедет? – спросил Юван, скучавший по старшему брату.

– Скоро, скоро. Вот река откроется, переедем в Весеннее Селение, и папа поедет в поселок за Микулем, – говорила Анисья. – На летние каникулы его отпустят. Тебе веселее будет, Айи!

О Весеннем Селении и Демьян теперь часто задумывался.

На другой день, поутру, он внимательно поглядел на восходящее солнце, на чистое ясное небо, на неподвижные вершины боровых сосен и сказал:

– Каслать[36]36
  Каслать – переехать с одного селения или стоянки в другое со всеми домашними вещами.


[Закрыть] надо! Лед на озере горит!..

– Давно пора! Пеструха теперь на ногах! – откликнулась Анисья. – Люди когда уже в Весеннее Селение перебрались!

Уложили на нарты вещи и необходимую домашнюю утварь и тронулись в путь. Пеструху тоже запрягли – оленей не хватило на все упряжки. Олененок, сын ее, хоркая, исправно бежал впереди матери. Видно, ему интересно было, куда все двинулись с насиженного места? Что там впереди, за этим поворотом? За той лощинкой?

На озере кое-где уже появились промоины, в промоинах зловеще синела вода. Но колея зимней дороги была еще крепкой, и опасный участок пути проехали без всяких происшествий.

За озером, на окраине бора, Демьян, жалеючи оленей, решил сделать привал с ночевкой. Пусть олени отдохнут, теперь спешить некуда – озеро позади.

Поужинали. А после Демьян на веревках развел оленей по проталинам. Ягель тут сочный, пусть пасутся. К утру, быть может, подморозит малость – легче ехать. Но однако ночью полил теплый дождик – и все развезло. Снега осели, а дорога скособочилась в сторону полдня. Демьян только головой качнул: с касланием припозднились. Да ладно, теперь по твердому бору как-нибудь доберемся, подумал он. Впереди озер нет, преград нет.

Он отвел оленей на свежий ягель, на новое место – пусть еще немного покормятся, а то за ночь вытоптали свои полянки.

Пеструхин сын с хорканьем носился по становью. Видно, от матери отстал. Разыщет, подумал Демьян. Тут она недалеко. Но после завтрака он обнаружил, что олененок пропал куда-то. Нигде его не было.

Тревожно захоркала Пеструха – сына звала.

– Наверно, обратно убежал, – сказал маленький Юван. – Он все в сторону озера смотрел.

– Чего ж ты молчал? Чего ж не сказал?! – изумилась Анисья. – Поди, он там в полынью попал!

– Я откуда знал – он убежит! – оправдывался мальчик.

Демьян осмотрел дорогу на озере и обнаружил след олененка. Тот и вправду пустился к зимней избушке, на тот бор, где родился. В случае, если оленята теряют мать, они убегают к месту своего рождения. Особенно когда маленькие, в пору красной шерсти, в первые месяцы жизни. «Вот глупый, – подумал Демьян. – Мать-то на этом бору пасется, чуть в сторонке от других оленей».

Он долгим взглядом окинул озеро. После ночного дождика ноздреватый лед вспучился и озеро сплошь покрылось синюшными пятнами. Не сегодня завтра ударит ветер, и лед мелким крошевом закачается на волнах. Теперь на оленях не проедешь. И Пеструху на поводке вести опасно…

Демьян молча разглядывал колею дороги.

– Может, не надо, а… – осторожно начала Анисья, глядя на посиневший лед озера.

– Не станем же тут сидеть, ждать его, – сказал Демьян. – Снег сойдет – не доберемся до Весеннего Селения.

– Может, сам вернется…

– А коли не вернется?

– Может, сам выживет…

– Малый совсем еще, сам не выживет…

Демьян молча взял аркан и длинный шест и, шагнув на коварно подтаявший лед озера, сказал будничным голосом:

– Я ушел.

– Ну, смотри!.. – только и вымолвила Анисья и быстро отвернулась, чтобы не сглазить удачу человека, который отправился в опасный путь.

Она и слово «осторожно» вслух не произнесла, чтобы не смутить мужа. Он так должен понять состояние жены и подумать о выборе дороги по зыбкому льду озера.

Она позвала сына – и пошла к кострищу. Удел женщины – ждать…

И медленно-медленно потекло время. Лишь к полудню, когда солнце поднялось высоко над верхушками сосен, вернулся Демьян и принес на плечах связанного олененка.

– Я пришел, – сообщил он, подходя к кострищу. – Бежавшего озером принес.

– Ах, озорник, попался! – обрадовалась Анисья. – Думаешь, не догоним, коль бежал озером?!

– Бежавший Озером, Бежавший Озером! – завопил маленький Юван. – Поймали Бежавшего Озером! Поймали!

Олененку развязали ноги и отвели к матери, которая хоркала не переставая – звала свое дитя.

С этого дня Пеструхи сын получил имя Бежавший Озером.

Бежавший Озером…

Через три года он стал самым крупным быком в маленьком стаде Демьяна. По пастбищу он ступал важно, не спеша, медленно ворочая бронзово-крепкими рогами, придирчиво оглядывая свои владения. Не любил он всякую сумятицу и суету. И теперь только имя – Бежавший Озером – напоминало о том, как он в детстве выкинул неразумную выходку – вспучившимся озером бежал на солнечный пригорок соснового бора, к ягельно-светлому пятачку своего рождения…

9

Демьян, очнувшись от воспоминаний, подбросил в догорающий костер два полена – вдвоем с огнем всегда веселее. Затем подошел к малой важенке Пирни, как бы успокаивая ее, заговорил:

– Ладно, лежи, Пирни, если не хочешь есть… Все равно тебя уже не исправишь, коль такая уродилась. Обратно поедем – нарта тяжелая будет. Хозяйка сказала муки купить. Мука для человека – это как ягель для тебя, оленя. Без хлеба человек не может, как и олень без ягеля…

И припомнился ему миф о том, как Торум, Верховный бог ханты, для людей хлеб делал. Вернее, муку. В первый раз сделал муку из снега. Но недолго радовались люди хлебу: наступило лето – и растаяла снежная мука. Второй раз сделал муку – и опять ничего не получилось. А люди-то ждут, людям есть надо. Долго Тарым ломал голову. И только в третий раз с помощью листьев-трав сделал муку. С тех пор у людей появился хлеб…

Понимал Демьян: не простое это дело – вырастить хлеб, коли сам Верховный бог столько промучился. И поэтому к хлебу относился с большим уважением: резал каравай по-особенному, по-демьянски, на ладони, чтобы не потерять ни одной крошки.

А важенке Пирни он сказал:

– Муку-то летом надо было купить. По воде привезти. Про запас. Да промешкал вот: то путина – времени нет, то денег лишних не было. На обратном-то пути устанешь, пожалуй. Но не бойся, медленно поедем. Почаще буду делать остановки, почаще буду кормить. Будешь сыта – и силы будут. Это я знаю. По себе знаю…

Тут он замолк и вернулся на свое место. И сидел теперь неподвижно, нахмурив заиндевевшие брови и прикрыв печальные глаза, будто задремал и напрочь позабыл об оленях и трубке. Но когда Вондыр и Пеструха наелись, он сразу поднялся и запряг упряжку. Ехал, но и теперь чего-то не хватало. Потом понял, что нет песни. Нет той беззвучной тихой мелодии, что была спутницей долгих зимних дорог. Но песня не пошла, не зазвучала в нем эта давно знакомая мелодия пути.

Сейчас его мучила жажда.

Хотелось пить. Хотелось такой воды, которая притушила бы тоскливо-медленный огонь в груди. Но сколько он ни пил за обедом, вода оказалась бессильной. Эту жажду не смогли бы утолить и все большие и малые болотные озера, по которым он ехал. Их снега и воды тоже бессильны против этого огня. И стало ему еще тоскливее, когда после долготы одного оленя, миновав болото с чахлым сосняком, он въехал в старый горельник. И словно тот безумный огонь, что еще во времена его юности уничтожил этот сосновый бор, уходящий от Реки на север, на болотную сторону, тот безумный огонь вновь ожил и вновь забесновался в дьявольской круговерти: кровавым языком слизывает белоснежную кипень древнего ягеля, с хрустом глотает зелень не успевшего созреть брусничника, с треском пожирает молодой сосняк, с гулом обгладывает возмужавшие сосны. Этот безумный огонь прошел с Полуденной стороны на север и скосил все живое и неживое. И бор помертвел. И хотя с тех пор минуло немало лет и зим, но бор все еще не оправился от тяжких увечий. И печально взирает на небеса, на белые снега, на одинокого путника.

И путника буравили незрячие глаза бора.

Нагие сосны на корню догнивали на обочине дороги. Из-под снега торчали скрюченные руки-ветви стариков с черными подпалинами-ожогами на узловатых суставах. Всюду серо-бледные тела мертвых сосен. Они скончались в невыносимых муках. Как и люди, умирая, они взывали к небу, взывали к тучам, взывали к дождю. Их тоже мучила жажда. Огонь безжалостно выжимал последние капли смолы и влаги.

Тогда сосновый бор мог спасти только проливной дождь. Но дождь пришел позже, когда огонь уже сделал свое дело. И горельник слышал немало проклятий проезжих путников: в бураны здесь так заваливало дорогу сугробами, что с большим трудом можно было проехать шагом. На болоте этого никогда не случалось – там ветер сдувал снег с колеи. В живой лес буран не пробивался и не мог заснежить путь – там всегда тихо под разлапистыми кронами сосен и кедров. Один только горельник ни на что не пригоден. А разве бор виноват в том, что сгорел, размышлял Демьян. И огонь, все спаливший, в чем обвинишь? Куда его пустишь – туда и пойдет. И тут, как ни крути, а все упирается в человека. Где был тот человек, который не сумел или не захотел остановить безумный огонь?! За давностью лет никто толком и не помнит, как возник пожар. И где в то время был хозяин этого бора Нюр Ох – Лысая Голова? Хозяин хоть немного и безалаберный, но, однако, себе на уме. Теперь он поставил себе избушку на окраине горельника, на крохотном пятачке-сосняке посреди болота. Жил он там со старшим сыном Петром – дочери давно вышли замуж и разъехались. Удивлялись люди: как они там живут? Вернее, их олени. Ну, осенью еще можно терпеть, когда снег неглубокий, а зимой? На бору ягель стелется сплошным ковром – олень где захочет поесть, там и копытит снег. А на болоте ягель растет только между болотными кочками на торфяниках. И этих торфяников-то если наберется на болоте одна треть, так это еще хорошо. А в снежную зиму их так завалит, что не захочешь и копаться там. Потому-то и рубят зимние дома только на ягельном бору.

А где было ставить избушку бедному брату Нюр Оху, как не посередь болота, думал Демьян. Куда бы он подался с насиженных мест? Тут ведь все связано воедино: становья осенние и весенние, летние и зимние. Все эти избушки, лабазы, навесы связаны тропами и дорогами, что много лет назад проложили предки. Разве все это покинешь? Да и податься уж некуда. Вверх по Реке, в сторону поселка начинаются угодья людей Лосиного рода – Сардаковых. Вниз по Реке – там свой род, люди многих ветвей Медвежьего рода. Конечно, мог бы он поставить избушку везде, где живут охотники, никто бы ничего против не сказал – в суровых таежных землях всегда рады человеку, рады лишнему теплому очагу…

Демьян сейчас вспомнил, как удивился, когда впервые в детстве увидел этого брата Николая, которого все звали Нюр Ох, Лысая Голова. Наверное, голова у него совсем лысая, ни одной волосинки, думал мальчик про единородного брата. Но оказалось совсем наоборот: на его голове копна черных жестких волос, остриженных под «котелок». Поди разберись теперь, из каких соображений люди приложили к его имени это прозвище Нюр Ох. Отчего это прозвище не досталось живущему за этим болотом, ниже по течению Реки, его старшему брату Роману, у которого совершенно лысая голова?

Наконец Демьян проехал мертвый горельник и, вздохнув с облегчением, после неширокого болотца с шестью-семью малыми озерцами выбрался на живой сосновый бор. Светлая зелень хвои всегда успокаивала глаз и приносила утешение, внушала мысль о незыблемости и вечности мира и всего прекрасного в этом мире. Но сейчас даже эта зелень и живительный аромат сосен не могли приглушить мучительную жажду, которую обострил старый горелый лес. И когда, миновав бор, упряжка вывезла его на Ай Нерым – Малое Болото людей Лосиного рода – он отвел влево хорей и натянул поводок. Олени остановились.

– Что, Вондыр-старик, на чай к Коске заедем? – обратился Демьян к вожаку. – Хоть и в стороне от Царской дороги, небольшой круг получается – да вот пить хочется. Нутро совсем высохло. И людей рода Лося давно не видел.

Вожак деловито уткнулся носом в утоптанную колею дороги, счищал сосульки с заиндевевших ноздрей. Всем своим видом говорил: делай как знаешь – можно и заехать. Ты хозяин, тебе виднее – поводок в твоих руках.