Текст книги "Ханты, или Звезда Утренней Зари"
Автор книги: Еремей Айпин
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
10
Демьян покосился на колеи, что ответвлялись большой дороги и уходили через болото к бору, где стояли зимовья одной из четырех ветвей Лосиного рода, братьев Коски Малого и Николая Малого. Колеи припорошены снегом – давно здесь никто не проезжал.
– Ладно, обновим дорогу, заедем, – сказал Демьян, направляя упряжку к зимовьям, и, как бы оправдывая свое решение, что свернули с укатанного зимника, напомнил оленям: – Дома-то на окраине бора стоят. Прорубь у них на этом болоте, отсюда питьевую воду берут, речушка маленькая есть. Тут езды-то – одно вот это болотце. Вы же в этом селении бывали, так помнить должны. Недалеко тут, полдолготы утреннего оленя даже не будет.
Колея местами была занесена сугробами, и олени шли то шагом, то рысью. Демьян пустил их свободно, не торопил.
Когда он въезжал в бор, услышал беззлобный лай – это собаки извещали хозяев о том, что едет гость. Через открытые ворота он направил упряжку прямо в кораль, в котором стояли две бревенчатые избушки с крытыми сенями из жердей. Из сеней первой избушки высунулся мальчик в короткой домашней малице и тотчас же шмыгнул обратно. По древнему обычаю первыми гостя встречают дети. Из дальнего дома вышла девочка в ягушке и платке, внимательно посмотрела на Демьяна, на его упряжку. Ей надо узнать, кто приехал: с верховья или низовья Реки, знакомый или незнакомый, близкий родственник или не очень близкий. И, если узнает, то, войдя в дом, она скажет родителям, что подъехал отец такого-то – назовет старшего ребенка в семье, скажет «мой дядя» или «мой брат», «мой племянник» или еще кто-то другой по родственной линии отца, матери и дальней родни. Если же не узнает, то опишет одежду гостя, нарту, оленей и многое другое, что она успеет охватить взором в мгновение ока.
Демьян привязал поводок за первый копыл левого полоза и, отряхнув ошметья снега, снял кумыш.
Девочка неспешно повернулась и исчезла в проеме сеней.
Собаки перестали лаять – они уже сделали свое дело, известили хозяев.
Демьян окинул взглядом утоптанный снег в корале, но оленей не увидел. Они были на пастбище. По бокам избушек, «носами» в полдень, в сторону дверей, стояли только женские нарты. Мужчины из урмана еще не вернулись, отметил Демьян. Что-то задерживаются. Лишних нарт не было, значит, никого постороннего в домах нет. В сенях он нашел выбивалку, которой старательно выбил снег из меха кисов, чтобы они не отсырели в тепле. И вошел в дом старшего из братьев, Коски Малого.
– Ос пэча! – поздоровался Демьян и пожал всем руки, включая и детей; каждый раз он повторял «пэча! пэча!».
Дом ответил ему тем же: «Пэча! Пэча!»
Хозяйку Матрену, которую он звал сестрой, поцеловал в щеку. И она тоже поцеловала его в левую щеку.
– Правдивый гость всегда к столу подъезжает, – сказала хозяйка. – Верная примета древних: в самый раз к тебе подходит, брат!
И на стол, за которым она обедала с детьми, поставила кружку с блюдцем и налила чай.
– Садись ближе, брат! – сказала Матрена гостю. – Пей с нами чай! Холод-то вон какой!..
– Ну, холод… это его время, – проговорил Демьян, садясь к столу. – В своем он времени. Свое дело делает…
– Ну, пей-пей чай, согревайся! – говорила Матрена. – Сейчас рыбу подам. Вчера вот с Ефремом ездила морду проверить, – она кивнула на старшего сына, мальчугана лет пяти-шести. – Окуней поймали. Вот сварили.
И она большой деревянной ложкой-поварешкой вытащила из котла и положила в продолговатое блюдо из березы несколько окуней величиной с ладонь. Они были горячие, над ними витал аппетитный пар, ударивший в нос.
– А Митрий все ревел, пока мы ездили, с нами просился. Не взяли его, – продолжала словоохотливая Матрена, покосившись на младшего сына. – А сестра Дуся успокаивала его. У снохи они оставались, в соседнем доме.
Дети, уткнувшись в свои тарелки, молча слушали. Они были удивительно похожи друг на друга – все черноголовые, кареглазые, круглолицые. Девочка скромно потупила взор. Мальчишки искоса с интересом поглядывали на гостя – похоже, большие озорники, когда нет посторонних.
– Поймали-то что? – спросил Демьян, придвигая к себе блюдо с окунями.
– Да всего котла два, – ответила хозяйка. – Котел себе, котел соседке. Кроме рыбы, ничего нет. Ждем вот братьев из урмана, с какой удачей они вернутся…
– Как уехали осенью, так и не приезжали еще? – спросил Демьян.
– Нет, не показывались. Вот со дня на день ждем. Последний срок уже прошел. Ты-то в этом году не ездил в урман?
– Нет, дома охотился. До урмана так и не добрался. Всей семьей ехать – оленей не хватает. Один поедешь – так опять домашние пешие останутся. Дров подвезти, на запор съездить – как без оленей. И другая какая нужда придет – далеко ли пешком уйдешь…
– Ну, да… – поддакнула хозяйка. – Да еще с детьми.
– Вот в этом все и дело…
– Как там люди в низовье поживают? – спрашивала хозяйка. – Удачливы-счастливы? Не болеют? Что слышно?
– Живут вроде бы. Плохих вестей не было. Все пока живы-здоровы.
– Это хорошо. Пусть живут. В верховье тоже вроде бы пока все живы-здоровы. Одна плохая весть на этом снегу была – отец Васи, с Ершовой реки, умер. Наверное, вы слыхали?
– Эту весть мы слыхали, – печально кивнул Демьян. – Жалко человека: ведь еще совсем нестарый был. Может, чуть старше меня по возрасту-то…
– Да, не скажешь – старик, – вздохнула и хозяйка. – Нам он родней приходился. И вам тоже?
– Да, и нам он был родственником, – подтвердил Демьян. – Хозяйка его очага из нашего рода.
– Что еще в верховье? – припоминала хозяйка Матрена. – Слыхали эту новость: в дом Кузьмы Казамкина пришел новый человек. Мужчина. Какое же имя ему дали? Ох голова моя, сейчас вспомню, вспомню…
– Михаил, – тихо подсказала дочь Дуся.
– Вот-вот, верно – Михаил! – Матрена улыбнулась дочери, похвалила. – Хороший у тебя ум, быстрый ум!..
– Эту новость мы не слышали, – сказал Демьян, наливая чай в блюдце. – Что ж, приятная новость. Пришел человек будущего, человек завтрашнего дня…
– Как там мать Микуля живет? – спросила хозяйка про Анисью. – Как ваши дети? Большие уже, верно, стали? Девочки-то ваши. Когда это в последний раз-то виделись? В прошлом году? Ну да, больше года прошло…
– Живут пока… – односложно ответил Демьян.
Это означало, что никаких больших изменений в жизни домашних не произошло. Все по-старому идет, потихоньку, полегоньку. Слова эти он произнес спокойно, особо не выделил их. Если бы он выговорил их чуть помедлив, с оттяжкой, едва натянув неуловимую струну голоса, тогда бы Матрена догадалась, что у его домашних не все в порядке, есть и какие-то неприятности. Матрена, немало всего повидавшая на своем веку, в разговорах прислушивалась не столько к словам, сколько к тому, с какой интонацией они произносятся. И поэтому она всегда безошибочно улавливала те сотни оттенков, которые обычно сопровождают эти привычные, на первый взгляд ничего определенного не означающие слова «живут пока»…
– Сыновья-то на каникулы поедут? – спросила хозяйка.
– Куда там. В такую даль… Ну, даль-то еще ладно, так все дело опять же в оленях…
Хозяйка понимающе кивнула: что там говорить об оленях.
– Нам-то грех не ехать за Раей, – проговорила она. – Если хозяин из урмана не подъедет на днях, так сама за ней съезжу через пару дней. Ты, брат, там будешь в школе, увидишь ее, скажи: мама приедет скоро. Ждет она, соскучилась. Нам тут близко до поселка, грех не ехать. И соседка поедет за дочкой.
Мальчики все поглядывали на гостя, о чем-то шушукались между собой на нарах возле чувала, куда перебрались после еды. Затем старший, Ефим, подошел к матери и зашептал что-то ей на ухо.
– Ох уж, такие большие парни – и два дня не могут потерпеть! – притворно строго вздохнула мать и, повернувшись к Демьяну, поинтересовалась: – На обратном пути чай пить в дом не заедешь? В стороне все-таки наш дом…
– В стороне-то в стороне, – Демьян покосился на мальчиков, добродушно улыбнулся им. – Нужно что-нибудь из поселка?
– Да вот сахар у нас кончился, – сказала Матрена, убирая со стола посуду. – А эти сахарные души, – она выразительно кивнула на сыновей, – не могут потерпеть!.. Мы-то как терпели, когда малыми были. Тогда о сахаре и не вспоминали…
– Чего же, если нужно – так заеду! Надолго ли задержусь… – сказал Демьян. – Заеду на чай.
– Сейчас мешочек поищу. – И хозяйка направилась в «нижний», ближний к чувалу угол дома, где была сложена постель, а вдоль боковой стены стояли корневатики и коробки с шитьем и другой домашней утварью. Порывшись немного, она подала Демьяну небольшой мешочек, перевязанный тонким шнурком. Это и был «сахара хранитель», который давно уже сложил с себя свои полномочия.
– Вот сахара хранитель, – сказала она, подавая мешочек из белого ситца. – Там и рубли с копейками. Последние.
– На все? – спросил Демьян.
– На все.
Демьян выпил последний глоток чая и пустую кружку боком положил на блюдце. Это означало, что он поел и больше ему ничего не нужно. Если кружка не повернута, то хозяйка подливала чай не спрашивая.
– Мне уж ехать надо, – проговорил Демьян, раскуривая трубку. – Дорога дальняя. День проходит…
Он как бы извинялся за то, что так мало погостил, что сказал не обо всем, о чем должен был сказать, и расспросил хозяйку не обо всех делах, о которых должен был расспросить. Гость степенный, бывало, за разговором-размышлением выпивает два чая – «приездный» и «предотъездный». А он на сей раз не может позволить себе два чая.
– Да, твоя, брат, дальняя… – согласилась Матрена. – Дорога-то. Не то что у нас…
Так она выразила свое сожаление: жаль, что мало погостил, мы всегда рады гостю, но коль спешишь, то не смею задерживать.
– Еще в соседний дом надо зайти, – вспомнил Демьян. – Заодно поздороваться и попрощаться нужно. «Здравствуй» и «до свидания» сказать полагается, тоже ведь родственники…
– О-ос,[37]37
О-ос – здесь: да-а, конечно.
[Закрыть] – кивнула Матрена. – Зайди, зайди, кто гостю не рад! Хоть на минуту…
Но пока Демьян раскуривал трубку, пришла с детьми хозяйка соседнего дома, которую в разговоре называли «Зоина мама» – по имени старшей дочери. Она с Демьяном была в особых родственных отношениях по линии мужа – они оба соблюдали обычай избегания. Она закрывала платком лицо от Демьяна. И он никогда не видел ее лица, только слыхал по рассказам, что была она красавица, особенно в молодости, когда выходила замуж за. Николая Малого. Сейчас Демьян поднялся навстречу ей, негромко поздоровался:
– Здравствуйте! – И, наклонившись, взял и поцеловал ее протянутую руку.
– Здравствуйте, отец Микуля! – чистым грудным голосом сказала она и, чуть наклонив голову, тоже поцеловала тыльную часть его руки.
– Это вот Вера, – Зоина мама показала на старшенькую девочку. – Иди, поздоровайся с отцом Микуля! Это наш родственник!
Затем она представила меньших дочерей, Любу и Лиду. Демьян, говоря, что помнит их имена, всем подавал руку и чмокал в щечки.
– А я только собирался в ваш дом, – улыбнулся он. – Да вот такой нерасторопный гость – вы опередили!..
– Мы ждали вас. А потом я подумала, может быть, вы спешите и вам некогда…
– Все помаленьку спешим, но людей без «здравствуй» и «до свидания» разве можно оставлять?!
– Так и есть. Вы правы, – ответила Зоина мама. – Как там люди в ваших краях – живы-здоровы? Какие новости?
– Люди пока живы-здоровы… А новости?.. К нашему дому вышли невиданные гости… – и он коротко рассказал об искателях горючего жира земли, что идут, разрезая урманы и боры, с юга на север.
И хотя он говорил о них спокойно и никак не выразил к ним своего отношения, ни положительно, ни отрицательно, но Матрена сразу же уловила в его голосе затаенную тревогу. И после, когда вернется муж из урмана, она, пересказывая вести с верховья и низовья реки, особо выделит тревогу Демьяна. От себя она добавит, что неспроста тот обеспокоен приходом таких гостей. Видно, намечаются в недалеком будущем какие-то значительные перемены, которые коснутся жизни всего таежного края. Женщины сейчас более определенно выразили свое отношение к этим гостям Демьяна.
– Теперь вам, отец Микуля, хлопот не миновать, – тихо сказала Зоина мама. – Шум-гам они с собой привезут. Что-то, а это они могут…
Матрена посмотрела на все это еще шире, она как бы обобщила все, уверенно предположила:
– Не только ему, теперь всем нам хлопот не миновать. Так я думаю.
– Да, скоро они будут и нашими гостями, – добавила Зоина мама.
Она была родом с низовья реки, куда искатели-гости пришли намного раньше. И о них она знала от своих родителей и других родственников, живущих в тех краях.
Демьян прекрасно понимал женщин. Хотя, может быть, ум у них и короче, чем у мужчин, но в утонченной интуиции им нельзя отказать. Пришлые издалека гости всегда приносили что-то новое. У них было свое отношение к деревьям-травам, рыбам-зверям, водам-землям. Они по-своему смотрели на уклад жизни таежных народов. Они не знали истории, культуры и обычаев этих народов. А подчас и не хотели знать. И часто взгляд хозяев и взгляд гостей на природу и жизнь тайги не совпадали. И каждый поступал сообразно со своими взглядами. И каждый по-своему вершил свои дела. Но земля требовала единства. И жизнь требовала единства. И ради постижения этой гармонии единства кто-то должен пойти на ломку чего-то в веками сложившейся материальной и духовной культуре. А ломка всегда вызывает боль. Даже разумная. Но дело в том еще, что разумную, как правило, всегда сопровождает ломка и неразумная. В истории примеров тому немало. И раны эти порою кровоточат многие годы и непреходящим эхом отзываются в душах последующих поколений. Такова жизнь. Так складывались отношения между хозяевами и гостями на протяжении веков.
Затянувшуюся паузу прервала Матрена:
– И до нас доберутся твои гости, брат! Машины не олени – устали не знают.
– Есть-пить не просят, – добавила Зоина мама. – Все у них при себе.
– К тому времени они, искатели, привыкнут к оленям, узнают поближе охотников-рыбаков, – проговорил Демьян, выбивая пепел из трубки. – Под одним солнцем все живем – что искатели, что охотники…
Это значило: зря не беспокойтесь, искатели – тоже люди, найдем как-нибудь общий язык.
– Ведь они, говоришь, со стороны урмана пришли?! – быстро заговорила Матрена. – А в урмане…
– Да они с нашего урмана вышли, сестра, – впервые Демьян перебил женщину. – Это я понял по направлению их дороги.
– Под одним, конечно, солнцем живем, – согласилась Зоина мама. – Мы это знаем, а они…
– И они узнают… А может быть, уже знают… – в раздумье проговорил Демьян и, спрятав трубку, поднялся. – Ну, мне пора ехать.
Все вслед за гостем вышли из дома. Гостя обязательно нужно проводить в путь. Если не выйдешь проводить его, то, по старинной примете, он увезет удачу дома.
– Олени-то у тебя ничего, в теле, – заметила Матрена. – Бережно ты с ними обращаешься.
– Это мать Микуля балует их рыбой и костями-чешуей. А ездим мы много, без оленя куда?
Демьян надел кумыш и развернул упряжку: «домашняя» дорога – от дома до Царской – разветвлялась на болоте возле проруби. Левая называлась нижней, правая – верхней. По ней и направит упряжку едущий в поселок гость.
– Привет нашим школьницам передайте! – попросила Зоина мама. – Зое да Рае! Скажите, что отцы из урмана еще не вернулись. Как вернутся – поедем в поселок.
– Гостинцев им не приготовили, – вздохнула Матрена. – Да сами скоро приедем за ними. Я, йим улэм!
– Йим улэм, йим улэм! – попрощалась и Зоина мама.
– Я-я, ос йим улэм! – пожелал и Демьян, тронув упряжку. – С удачей-здоровьем до встречи!
Застоявшиеся на морозе олени, пустившись галопом, лишь на болоте перешли на привычную рысь. Видно, согрелись малость, подумал Демьян. А в его жилах все еще бродило тепло. Тепло горячего крепкого чая, тепло гостеприимного дома. Хорошо, что завернул в дом, повидался с родственниками, прихватил с собой на правах гостя немного тепла. И это тепло по-настоящему может оценить только тот, кто не однажды замерзал в снегах и льдах болот и урманов.
11
Демьян порадовался тому, что наконец, и лицо сестры Матрены – смуглое, с плавными мягкими линиями, с целой россыпью веснушек – стало излучать тепло. Кажется, оживились, заблестели и ее темные большие глаза, и повеселели веснушки на щеках и на чуть привздернутом носу. Неподвижными остались только веснушки на морщинистом лбу. Эти морщины прорезали ее лоб более десяти лет назад…
В тот год, заранее сговорившись, шесть или семь охотников с семьями поехали по урманной дороге[38]38
У каждого рода были свои урманные дороги – угодья.
[Закрыть] Демьяна в его дальние урманы, границ которых не всякий достигал и в одиночку мало кто пускался в такие дали. За водоразделом часть угодий выходила к реке Вах, к озеру Самотлор,[39]39
«Самотлор» произошло от «самот» – детыш морды, рыболовной снасти; и «лор» – озеро (хант.).
[Закрыть] часть – к Оби. Забрались в самую что ни на есть глушь. Жили в палатках и чумах, что возили с собой. Сезон начался удачно – били зверя и птицу, радовались каждой новой пороше. Но к середине зимы пришла беда. Пришла неожиданно. Заболела младшая дочь Матрены – пятилетняя Настя. Старшая, Рая, тогда уже пошла в школу и жила в интернате, в поселке. Настя играла на улице с детьми других охотников, а в полдень зашла в чум и пожаловалась матери на головную боль. Мать развернула постель и уложила ее спать, уверив, что после сна головка не будет болеть. Но к вечеру девочка заметалась в жару – бредила и никого не узнавала. К утру она затихла, лежала неподвижно. Слышалось в тишине лишь ее хриплое прерывистое дыхание. Она сгорала на глазах. Но никто ничего не мог сделать. Ни связи. Ни дорог. Ни транспорта. О нартах и думать нечего было. И люди, как и тысячелетия назад, молча ждали: может быть, все-таки человек победит. Но человеку было всего пять лет. И чуда не случилось. И все молчали. И ее хриплое дыхание иногда прерывал лишь шум вертолета или самолета со стороны Оби. Но глушь оставалась глушью. И девчушки пяти лет от роду не стало. Ее одели в меховую одежду и положили на нарту: последнее, что могли сделать взрослые, – это не оставить девочку здесь, за тридевять земель от жилья, а привезти на родовое кладбище, где погребены предки. Обычай запрещает ушедшего из жизни человека оставлять одного. Строго запрещает. Родственников, нарушивших этот древний запрет, ждет суровая кара. Человек не должен быть один ни на этом, ни на том свете. На то он и человек, чтобы быть всегда с людьми.
Ехали тогда днем и ночью, много дней и ночей подряд. И Матрена ни на минуту не оставляла свою дочь одну. На недолгих остановках она с мертвым, побелевшим как снег лицом, с мертвыми, тоже побелевшими глазами замирала возле нарты, на которой везли ее дочь. Ее неподвижный взор тяжело давил на людей, на снега и урманы. Но люди должны были молчать, и они молчали. Молчала и Матрена. Ей казалось, что дочь должна позвать ее на помощь, кого еще, кроме матери, она позовет. И мать слушала, когда она шелохнется в ворохе одежд и шкур, когда послышится ее хриплое прерывистое дыхание, когда позовет маму слабым, едва слышным голосом. И женщина-мать до предела напрягала слух. И все слушала, слушала, слушала. Люди думали, что она не выдержит этот последний путь своей малышки. Но она выдержала и эту тяжесть и сделала все, что требовалось от матери и женщины. Но после… на протяжении десяти лет не могла никого родить. Десять лет ее омертвевшее сердце медленно оживало. И также медленно оживали глаза, веснушки, лицо и все тело. Жизнь есть жизнь. И десятилетие спустя она родила сначала дочь, затем двух сыновей. Вот почему такой большой разрыв в возрасте ее детей – старшая, Рая, уже заканчивала школу-восьмилетку, а младшие еще и в подготовительный класс не ходили. Отстали на десятилетие…
И хотя с той зимы прошло много лет, но Демьян отчетливо помнит те пронзительно-горькие дни. Все тогда безгранично верили судьбе и твердо знали: чему быть – того не миновать. У каждого своя судьба. И кому что уготовано в жизни, тот того не избежит. Все люди знали это. Но Демьяна все равно терзала смерть малышки. Терзала, может быть, не меньше, чем ее родителей. Он позвал их той зимой поехать в урман. Он задумал добраться до самых дальних угодий, в которых когда-то ежегодно охотились предки и до которых легче было доехать большому аргишу с настоящими, любящими трудные пути охотниками. А одному-двум человекам не так-то просто проложить дороги в глубоких снегах, особенно во второй половине зимы. И, наконец, это случилось в его, Демьяна, урмане. В его родовом урмане, а не в урмане Седого, и не в урмане братьев Коски и Николая, не в урмане какого-то другого охотника. Почти у каждой ветви рода свой, урман, что тянется вдоль урманных рек, левых, южных притоков Реки. И каждый должен отвечать за все, что происходит на его землях, на его урманных дорогах. Недаром эти урманы всегда получали название по имени того, кто их наследовал, кто старше в роду – «урманная дорога Седого», «урманная дорога Коски», «урманная дорога Демьяна». Вот и выходит, вроде бы нет вины Демьяна, но в то же время есть и его вина. Вот и жил он и многие годы чувствовал ту же боль, что и сестра Матрена. И виноват, и не виноват. Виноват, потому что ничего в жизни случайного нет. Все предопределено судьбой. И раз это случилось в его урмане, значит, в жизни что-то он сделал не так, как подобает мыслящему человеку, как подобает истинному человеку земли. Где и когда?! Да разве упомнишь все! Вон сколько прожито – не один и не два дня. И дни, конечно же, не похожи один на другой. Они все разные. Не все шло гладко и ровно, особенно в молодости. Были, конечно же, грехи прошлого. И в будущем, кто знает, как сложится жизнь. Зарекаться ни от чего не стоит. Никогда не зарекался. Но в одном твердо был убежден: человеку приходится отвечать за все свои поступки. И за хорошие, и за плохие. Если не перед людьми, так перед собой уж непременно. И чаще всего – перед собой. И если люди могут дать снисхождение, то ты этого уже никак не позволишь, от себя-то никуда не денешься. За все надо платить. И время это приходит на склоне лет, когда в прошлом – больше, в будущем – меньше, всего меньше. И дней, и сил, и возможностей. И время это наступает для всех. Ни один человек не может избежать этого времени. И если многие считают, что человек может избежать этой участи, то они крепко ошибаются. Человек может избежать суда людей, но он никак не избежит себя. Этот час непременно наступит для него…
Дитя ушло из жизни. Что может быть печальнее на земле… И теперь, по прошествии многих лет, Демьян почувствовал, как из глубины души поднимается боль, что прочно угнездилась там в тот пронзительно-горький день, когда в его урмане не стало пятилетней девчушки…
Боль не прошла. Стало быть, он заслужил эту боль.
Боль напомнила историю Айсидора, деда ушедшей малышки Настеньки…