355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Еремей Айпин » Ханты, или Звезда Утренней Зари » Текст книги (страница 13)
Ханты, или Звезда Утренней Зари
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 05:01

Текст книги "Ханты, или Звезда Утренней Зари"


Автор книги: Еремей Айпин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

18

Когда Демьян сдал пушнину и собрался уходить, его попросил зайти охотовед промохот-отделения Колодкин. Поговорив об «урожае» на зверя-птицу и условиях промысла, хозяин кабинета поинтересовался:

– Геофизики, говорят, к вам вышли, Демьян Романыч?

– Вышли, Виктор Иванович, – кивнул Демьян. – Вышли.

– Видели их?

– Видел.

– Угодия твои не зорят? Капканы там, ловушки?

– Так они только вышли. Пока ничего плохого о них сказать не могу, Виктор Иванович.

– Ну, в случае чего дай знать, – сказал Виктор Иванович.

– Думаю, мы с ними поладим, – улыбнулся Демьян. – Тоже ведь люди, такие же, как и мы.

– Н-да-а, – неопределенно протянул охотовед.

По его озабоченному лицу Демьян понял, что тот обеспокоен приходом нежданных гостей – искателей нефти.

Попрощались, Демьян вышел из конторы. На поселок опускались серые сумерки. Застучал дизель на станции – в окнах домов вспыхнули лампочки.

Заканчивался второй день его пути.

Возле нарты топтались сыновья. Как он приехал, они по пятам ходили за ним. Ни на шаг не отставали. Пока отец сдавал пушнину, они бегали к упряжке – то туда, то сюда. Видно, им хотелось побыть и возле отца, и возле оленей. В конторе отцу не до них, занят, а вот с оленями можно поговорить обо всем.

Увидев отца, мальчики разом замолкли. Младший Юван – он унаследовал бабушкину породу – блеснул острым глазом, надвинув на черный чубик старую шапчонку, поскучнел лицом. Как и у бабушки, все у него было близко: и смех, и слезы. А старшенький, Микуль, только чуть заметно сник – на лице же ничего не отразилось…

Младший пошвыркал носом, громко засопел и наконец решился, спросил охрипшим ломким голосом:

– Кунты мэнлэн?[62]62
  Когда поедешь?


[Закрыть]

Демьян посмотрел на сыновей, воробьями нахохлившихся у нарты, медленно переспросил:

– Ягунам?[63]63
  Домой?


[Закрыть]

– Ягунам… – почти в один голос выдохнули сыновья.

Демьян поправил шкуру-подстилку на сиденье, принялся подтягивать какой-то ремешок на поясе вожака. Он мешкал. Все дела вроде бы сделал, остались только покупки разные. Магазин еще открыт – можно успеть, а потом попить чай и пуститься в обратный путь. Но сыновья почти полгода не видели родителей, не ездили на каникулы. Конечно же, соскучились. Как тут сразу уедешь?! Хотя и домой надо спешить – ждут там, и олени на пустом пастбище не находят себе места. И за землю тревожно – искатели идут. Зародившаяся на озере боль сушит грудь. Но Демьян пересилил себя и, взглянув на сыновей, улыбнулся, бодро сказал по-хантыйски:

– Здесь заночую. Завтра домой поеду.

Мальчики заметно повеселели, заулыбались. И тут же уселись на нарту, чтобы ехать с отцом на пастбище. Демьян покосился на их пальтишки и валенки, что явно не годились для езды на оленях, но ничего не сказал, лишь смущенно крякнул – все равно ведь не отстанут – и молча тронул упряжку. Коль им станет холодно, то можно в кумыш завернуть, подумал он. Пастбище тут близко, а на обратном пути согреются пешком.

Он направил упряжку за болотную речушку Лархи, или Ершовую, которую русское население в поселке называло просто Еганишкой. Там было несколько ягельных островков-боров посреди болота. На одном из них Демьян высмотрел взгорок с редким сосняком, куда и свернул с дороги. Втроем быстро распрягли усталых оленей и на длинных веревках развели их по отдельно стоявшим соснам и пням.

Пеструха и вожак Вондыр сразу начали копытить снег – проголодались за день. А важенка Пирни капризно оглядывала бор, сунув нос в снег, принюхивалась к запахам ягеля незнакомой земли. Как водится, она не спешила откопать себе пищу. Заметив это, Микуль взял с нарты деревянную лопату отца и выкопал молодой оленихе кормежную яму до ягеля.

– Ешь-ешь. – Юванко подталкивал олениху к яме. – Ешь, Пирни, готовая тебе еда. Ешь.

– Да ладно, оставьте ее, – сказал Демьян, укладывая упряжные ремни на амдер. – Ночь длинная, успеет еще поесть.

– Она всегда такая? – спросил Микуль.

– Всегда неважно ест, – ответил отец. – И нарту неважно тянет. Всегда такая, с рожденья.

– Она не исправится, лучше не станет?! – забеспокоился Юван.

Пирни считалась его оленем, растила оленят на его удачу.

– Куда там, – усмехнулся отец. – Ее дело теперь только о потомстве думать. Ничего от нее больше не надо…

Они вышли на дорогу и направились к поселку. Отец неспешно рассказывал о домашнем житье-бытье, о собаках и оленях, о земле. Отвечал на вопросы сыновей, расспрашивал их о жизни в поселке, об учебе в школе-интернате, об учителях, об охотниках, приезжающих с верховья реки. Многое интересовало Демьяна, о многом ему хотелось узнать. Но еще больше ему нужно былосказатьсыновьям. Свое слово сказать. Свои думы-мысли высказать. Он чувствовал, как сыновья все отдаляются от него, как ускользают от его дум-мыслей, как зыбкой становится с каждым годом их связь с домом, с отцовским промыслом, с родной землей. А без этой связи с родившей землей в большом ли, в малом ли деле человеку не будет удачи. Это Демьян хорошо знает. Умирает душа человека. А умирает душа человека вместе с народными певцами, со сказителями, с древними «поющими древами» – музыкальными инструментами из кости, дерева, кожи, оленьих сухожилий и конского волоса.[64]64
  Струны смычковых и щипковых музыкальных инструментов плелись из волос конского хвоста и выделанных оленьих сухожилий.


[Закрыть]
Что такое плоть человека без души? Это уже и не человек вовсе. Он не может воспарить в небо, не может уловить радость и боль другого человека, радость и боль родившей земли. И поэтому Демьян всячески стремился сохранить и укрепить связь сыновей с домом и землей. А как это сделать, если дома они бывают всего три месяца в году – в летние каникулы?! Вот родитель и крутись-вертись, соображай, как тут быть! Нужно понять и зверей-птиц, и ход рыбы в таежных реках, и движение небесных Лун, и надвигающееся ненастье. По едва заметным признакам надо определить урожай на ягоды-грибы, на пушного зверя, на крылатую птицу. При этом необходимо выстрогать весло и топорище, построить дом и лабазы-амбары на курьих ножках, смастерить облас и нарту и другой промысловый инструмент. Но это еще не все. Далеко не все. Главное же – должна звучать мудрая песня ли, сказка ли старого человека, чтобы навсегда впечатались в сердце и Светлой Воды Озеро в оранжево-золотистом мареве утра, и листопад на узкой протоке Древесного урия, и ослепительно белый песок Сосновой Шишки косы, и печальный Кедр-старик на Домашнем острове, и высокий Яр Осеннего Селения в бордовом брусничнике и хвое…

Человек, связанный с родной землей, намного крепче, думал Демьян. Такого человека не так просто сломать и покорежить, у него корень прочный, далеко в землю уходит, крепко в земле сидит. С человеком, у которого есть такие корни, ничего плохого не случится. Можно выучить его на геолога, на врача или инженера – везде он найдет правильную дорогу. И в смертельно опасную минуту, на грани двух миров, он прежде всего вспомнит о земле… Демьян не против учения, нет. Он против ослабления связи с родительским домом и родившей землей. Вот что беспокоит его с давних пор.

Земля не может жить без любящего человека. И быть может, сейчас она больше нуждается в думающем охотнике и рыбаке, нежели в геологе или инженере. У каждого народа есть исконные промыслы, от которых сразу трудно отказаться. Да и стоит ли отказываться?!

Шагая рядом с сыновьями, Демьян размышлял о земле и о подрастающем поколении всех сиров Реки. Что же ждет их в грядущем? Будут ли счастливы? Сохранят ли свою землю такой же чистой и прекрасной, какой она досталась нам от предков?..

Шел Демьян, присматривался к сыновьям, внимательно прислушивался к интонациям их голосов. Время от времени спрашивал, не холодно ли им, не мерзнут ли руки, не мерзнут ли ноги. Те отвечали отрицательно.

Возле отца мальчикам было тепло.

Перед мостиком через речушку Лархи старший Ми-куль вдруг замедлил шаг. И, полуобернувшись, как и отец, сдержанный и рассудительный, он показал рукой на занесенный снегом бор-островок справа, спросил:

– Почему оленей тут не привязали? Ягель есть, и от поселка близко…

Демьян взглянул на него, на его выбившиеся из-под шапки буйные кудри. За эти кудри его еще с малолетства прозвали Волнистая Голова. Это второе имя старшего. Сейчас отец, как бы поправляя, прикоснулся к его шапке, смахнул снежинки с его плеча. Потом перевел взгляд на окутанный вечерними сумерками бор-островок, тихо ответил:

– Тут, конечно, можно было оленей привязать. Ничего в этом плохого нет. Но наши люди как-то не привыкли попусту беспокоить такие места…

– А что там случилось? – спросил младший Юванко, подступая к отцу. – Расскажи нам.

Впереди, за сосняком, замигали огни окраинных домиков селения. Послышался стук дизеля на электростанции и лай собак.

Демьян поправил капюшон малицы, смущенно кашлянул: размышлял, говорить иль не говорить. Наконец решился, повернул голову в сторону бора-островка и, помедлив, сказал:

– Там… в самеринское время… отец почтового человека, Безногого Галактиона, с жизнью расстался.

Замолк Демьян.

Молчали сыновья.

Молча сгущалась ночная тьма.

19

– Где твое золото?! – свистящим полушепотом просипел Кровавый Глаз. – Где золото?! Где деньги?! Отвечай!

Нерм-ики молчал третьи сутки. Склонив набок седую голову, прикрыв усталые глаза, он неподвижно стоял перед Кровавым Глазом, которого будто не видел и не слышал. Он, отец почтового человека Курпелак Галактиона, не был ни шаманом, ни князем, ни старшиной, ни кулаком. Не воевал на стороне белых в гражданскую войну, не ходил у них проводником и не готовил для них оленьи упряжки, никогда не выступал против Советской власти ни словом, ни делом. Это всем известно доподлинно. И Кровавому Глазу – в том числе. Но в начале века его ветвь сира Сардаковых считалась самой богатой по всей Реке – в стаде в верховье Ягурьяха паслось более четырехсот оленей, выезжали торговать в обские города Сургут, Березов, Обдорск. И жену своему единственному сыну – статную грудастую молодайку – он сосватал у обских остяков. Так потом за невесткой и закрепилось имя Аснэ – «Оби Женщина». После гражданской войны стадо пошло на убыль – часть оленей погибли от болезней, часть передали колхозу. Последние же олени кончились в годы Отечественной войны – семья большая, ртов много – подрастали внуки, нуждались в помощи дочери. Выжить нужно. Выжили. Война недавно кончилась. Время строгое. В разгар сезона охотникам запрещалось выезжать со своих угодий, дабы не терять драгоценные промысловые дни. Нерм-ики, Степан-старик, по возрасту был в колхозе каюром. Доставлял охотникам продукты, а вывозил добытую ими пушнину. Трое суток назад он приехал с верховья реки Ампуты, где на Межземельной гриве[65]65
  Богатые лесотундровые угодья на водоразделе между хантыйскими и ненецкими землями.


[Закрыть]
охотились люди хантыйского сира Казамкиных и ненецких сиров Иуси и Айваседа. Это были самые дальние угодья колхоза – в нескольких днях езды от поселка. И охотники там остались без пищи, кончились припасы, а выехать нельзя – не поступила такая команда. Продовольствие же должен доставить им каюр Нерм-ики. Зная об этом, он спешил в обратную дорогу. Очень спешил. Но в поселке его задержал Кровавый Глаз – и рухнули его надежды на скорое возвращение на Межземельную гриву. Кровавый Глаз требовал золото. Якобы его богатые предки накопили много золота, которое затем по наследству досталось ему. И он-де, Степан-старик Сардаков, запрятал это золото, чтобы оно не досталось Советской власти. В первый же день старик терпеливо попытался объяснить, что верно – некогда его сир был богатым, много оленей имели, в обские города ездили на ярмарки. Но единственное богатство – олени, которых теперь нет. А золота вообще не было. Не интересовались золотом. К чему оно в тайге? К какому месту его приложить?! А то, что без надобности, не держали. Никакого смысла держать ненужную вещь. Украшения? Может, у женщин и были какие-нибудь безделушки, но теперь ничего нет. Все, видно, уплыло в тяжкие годы жизни. Никак ведь три войны пережили. Дары богам? Так это у богов надо спрашивать. Человек за бога не ответчик…

Но тот твердил одно – золото! Ничего больше не хотел знать и слышать. И старик потемнел лицом и замолчал – оледенел вдруг. Он слишком хорошо знал хватку Кровавого Глаза. Хватка у того – мертвая. Недаром окрестили его и Нижним духом, Черной главой Подземного царства, потустороннего мира, куда уводит он людей, души которых достаются ему.

– Где золото?! – крикнул он снова, сверкнув кровавым глазом.

Словно оборотень, он был многоликим. То оборачивался Нечистым духом и вкрадчивым голоском расставлял сети, куда загонял свою жертву. То, превратившись в Кровавый Глаз, черными молниями прожигал все живое. То, осатанев, выхватывал маленькое ружье – револьвер или пистолет. Рукояткой проламывал головы, простреливал потолки, простреливал ледяные окна избушек, простреливал груди. Все это он делал маленьким ружьем. И поэтому к его имени прибавилось устрашающее «С Маленьким Ружьем», ибо от маленького ружья деваться было некуда – все решалось в одно мгновение.

– Золото!!! – прорычал С Маленьким Ружьем и выложил на стол револьвер.

Нерм-ики равнодушно смотрел перед собой. Его обветренное лицо осталось неподвижным.

– Не отдашь – весь твой род изведу! – Стук рукояткой револьвера по столешнице. – С корнем вырву! Выр-рву!..

Старик молчал.

– У-у-у, идол остяцкий! – Дуло револьвера ткнулось в грудь старика. – Давай золото!.. Не то пристрелю, как собаку!

Старик даже не пошевелился. И тогда Кровавоглазый, обернувшись Нижним духом, почти шепотом прошипел;

– Начну с твоих дочерей…

Он ухмыльнулся, словно уже одержал верх, остановил кровавые глаза на неподвижном лице старика, до которого, видно, еще не дошел смысл его слов, весело добавил:

– С до-че-рей… Что тебе дороже – золото или дочери, а?! Начну ведь… Это, пожалуй, будет приятнее, чем с тобой, старый хрен, разговаривать и попусту время убивать! Ха-ха-ха! – деревянно хохотнул. – Пожалуй, с младшей начну. С красавицы Федоски…

Нерм-ики вздрогнул, приподнял голову. Мучительная тоска его глаз ударилась о стену. Впереди – стена. Слева – стена. Справа – стена. Сзади – окно. И он почувствовал, как через это окно тяжелый квадрат черной ночи стал давить ему на затылок.

Его детей уже допрашивали. Что они могут сказать о золоте, о котором и слыхом не слыхали?!

– После и старшую придется – ху-ху-ху! – С Маленьким Ружьем, заложив руки за спину, самодовольно расхаживал вокруг старика. – Вон какая кобылка – лес можно возить! Ху-хух!.. Потом до твоего одноногого щенка доберусь. Быстро выправлю ему крючок – в пляс пустится. Весь остаток жизни благодарить станет, лучшего лекаря не найдет!..

Старик поймал кровавый глаз Нижнего духа и тяжело, взвешивая каждое слово, сказал:

– Они… ничего… не знают…

– Где зо-ло-то?! Зо-ло-то!

Старик медленно поднял правую руку, узловатыми пальцами прикоснулся к седой голове, выдохнул:

– Золото – вот…

– Отдай золото. Не то твое отродье возьму!

Старик тихо сказал:

– Мою голову возьми.

– Твою башку и так возьму! – хохотнул С Маленьким Ружьем. – Не спеши. Отдашь золото – отпущу на все стороны! И башка твоя при тебе останется.

Они в упор смотрели друг на друга. Молчали. Наконец С Маленьким Ружьем отвернулся к окну, устало махнул рукой, вяло пробормотал:

– Ладно, иди. Завтра продолжим.

Он уставился в черную пустоту ночи. Быть может, в этой пустоте он увидел полуголого седобородого попа. В девятнадцатом году на реке Конде он выколачивал золото из местного попа-бородача. Дело было по первому снегу. Батюшку обвязали веревками и окунали в обледеневший омут. Затем вытаскивали и спрашивали: «Где золото?» Батюшка, стуча зубами, вздымал к нему обезумевшие от ледяной воды очи и хрипел: «Видит бог – нет золота! Нет, нет!..» – «Ах, ты еще богом грозишь! – визгливо кричал главный золотовыколачиватель, тыча маузером в лицо попа. – Ну-ка, ребята, еще разик окунем!» И такие же юнцы, как и он сам, с гвалтом подхватывали батюшку и швыряли в омут. А тот, выныривая из воды, все хрипел: «Господи, спаси раба твоего грешного!..» А главный деревянно хохотал в бородатое лицо попа: «От дуролом – чо захотел! Не у господа, а у меня спасенья проси, дуролом! У ме-ня-я!..» Быть может, тогда он впервые ощутил сладостную силу неограниченной и бесконтрольной власти над людьми: хочу – казню, хочу – помилую. А могло ли быть золото у батюшки бедного сельского прихода?! Это его не интересовало: другие-то припрятывали, у других-то выколачивали кое-что. А коль один и пострадал по ошибке – так что теперь с того. Не может власть ломать шапку перед каждым. Ее, власть-то, все должны почитать. А самое верное почитание только через страх, только через боязнь. Поэтому и рвался на подавление Казымского восстания в 1934 году. Остяков в страхе нужно держать. Это самое верное средство. Не будет страха, так еще чего-нибудь захотят, еще чего-нибудь затребуют.

Между прочим, страх и для настырного русского мужика пользителен. На всех врагов он пользительно действует. Мало ли вокруг «врагов народа»?! Нет, немало их. Правда, однажды в нем шевельнулось что-то похожее на сомнение. Это когда получил указание выдать три сотни. А сроки – довольно сжатые. Мелькнула невольная мысль: где их взять?! Три сотни!.. Это впервые, столько еще ни разу не требовали. Район по территории огромный, а по населению? Можно сотни верст проехать и не встретить жилья. Вот когда в нем что-то вздрогнуло. Возможно, смутило даже не количество, а сроки. За неисполнение в сроки, это он хорошо усвоил, можешь самолично угодить в те же три сотни. Бывало и такое. Сосед с западного района, бедолага, то ли пожалел кого, то ли в сроки не уложился, то ли еще чего-то вовремя не сообразил, в общем, сам попал туда же, откуда нет возврата. Нет-нет, он не хотел участи соседа. Надо найти что-то свое. Кладовую, что ли, какую-то нужно сделать. И он крепко задумался. После долгих размышлений он взял листок и старательным почерком составил для себя следующий документ.

ВРАГИ НАРОДА (Русские)

I. Бывшие.

1. Дворяне, их родственники – учинить розыск!

2. Уездное начальство, их родственники – имеются.

3. Церковники, их родственники – имеются.

4. Купцы, богачи, их родственники – имеются.

5. Кулаки, их родственники – имеются.

6. Колчаковцы, их родственники – частю имеются, но розыск учинить!

7. Участники мятежа (кулац. эсер.) – част. имеются, но розыск необходим!

II. Вредители соцстроительства, их пособники, родственники – будут.

III. Вредители, руг. Товарища… и Соввласть – найдем, разыщем.

IV. Спецпереселенцы – имеются, еще прибудут.

V. Протчие, с родственниками – тоже будут.

ВРАГИ НАРОДА (Остяки)

I. Бывшие

1. Князья (титулы от Катьки и протчих), их роды – имеются, но розыск учинить!

2. Князьки местные, их роды – имеются.

3. Богачи, купцы, их роды – имеются.

4. Старшины, старосты, их роды – имеются.

5. Участники Казымского восстания, их роды – имеются, но розыск усилить!

6. Пособники белогвардейцам, Колчаку, кулакам-мятежникам, их роды – должны быть, учинить розыск!

II. Шаманы, идолопоклонники, их роды – имеются.

III. Вредители соцстроительства, их роды – будут.

IV. Вредители, руг. Товарища… и Соввласть, их роды – будут, найдем, ответят.

V. Протчие враги, их роды – будут, ответят.

Он перечитал свои записи и остался доволен собой. Он рассчитал с учетом всех мелочей. Впрочем, в его работе, как он полагал, нет мелочей. Все значительно, все важно. Сколько и откуда брать. Сколько ему должен районный центр, каждое село, каждая Река, каждый род. Брать, учитывая время года. Откуда летом, откуда зимой, откуда весной или осенью. В зависимости от вида транспорта и отдаленности – олени или кони, лодка или катер. Кого брать первым, кого немного позже. Для этого он составил списки под номерами 1, 2, 3 и так далее. Отдельно для русских и остяков. В список остяков № 1 поставил шаманов – верная добыча, поди разберись, у кого есть это шаманство, а у кого нет.

Прикинул, учитывая естественный прирост вверенного ему народонаселения, три сотни, в общем-то, сущий пустяк. При таких темпах, проживи он хоть тысячу лет, ему обеспечен хлеб, обеспечена работа. Враги не переведутся. Хватит их на его век. Чем их больше – тем, искупая свою вину, большую пользу они принесут на соцстроительстве, тешил он себя мыслью. Он поставлял рабочие руки на лесозаготовки, рыбопромысел, строительство железной дороги по тундре и на другие объекты Крайнего Севера. Кто их готовит, кто все это делает для народного хозяйства? Он, один…

Отправив один список, нужно готовить другой. Управившись со вторым, необходимо браться за третий. Непростая эта работа, но нужная, размышлял он. Подспудно он чувствовал, что острая нужда в нем будет до тех пор, пока есть они, «враги народа», его подопечные. Значит, надо распоряжаться ими по-хозяйски, разумно, планово, чтобы не иссякал их поток, чтобы на все непредвиденные случаи они были под рукой. Он из них сделает такого «врага», какой потребуется. Он знал, что верхи особо ценят эту его хватку… Тогда, после трехсот, перечитав записи, он вконец успокоился: будут «враги народа» – будет он.

Сейчас он оторвался от завораживающей черноты ночи, обернулся. Возле двери стоял Нерм-ики, Степан-старик.

– Чо ишшо? – резко бросил через плечо, отворачиваясь.

– На Межземельную гриву человека послать надо, – глухо сказал старик. – Там люди ждут, без еды остались.

Помолчав немного, он выдал главный довод в пользу, как ему казалось, охотников Межземельной гривы:

– Там на Государство промышляющие люди.

– Не подохнут, остяки живучи! – усмехнулся С Маленьким Ружьем. – Пока твое дело не закончим, никто туда не поедет. Понял?

Старик кивнул.

– Иди!

Старик неспешно повернулся и так же неспешно вышел.

В крохотном закутке Колхозного дома его ждала семья. К еде он не прикоснулся, только выпил кружку чая. Все поняли, что дела семьи плохи. Перекинулись несколькими словами и снова замолчали.

Молчали в потемках.

– Я к нему пойду, – сказала младшая, Федосья.

– Нет! – твердо отрезал старик. – Тебе еще жить надо.

– Милый Торум, где ты есть! – простонала старшая, Аксинья. – Неужели наше горе не видишь?! Где ты есть?!

Безногий сын Галактион лишь вздыхал тяжело.

Детей Степана-старика вызвали в поселок по «делу отца». Они не могли выехать никуда без разрешения С Маленьким Ружьем, которого теперь в разговоре называли Он. Особенно женщины побаивались произносить его имя вслух.

– Он сильнее Торума, – сказал Галактион и повернулся к старшей сестре. – Перестань, Аксинья.

Аксинья через силу подавила тяжкий стон.

Ни нар, ни топчанов не было. Спать легли прямо на полу, подстелив всякое тряпье.

Степан-старик, оглядев, хорошо ли устроились дочери и сын, тихо проговорил:

– Его уму ненавистны древние корни нашего сира – хочет их вырвать. Вас он не тронет… Спите…

Сам он так и не лег. Прислушиваясь к неровному дыханию своих взрослых детей, осторожно поправляя их сползающие одежды, просидел он всю ночь напролет возле сына-калеки и младшей дочери Федосьи. Старшая недавно вышла замуж за хорошего парня из рода Казамкиных – жизнь ее налаживалась. Во всяком деле она сноровистая, проворная, да и характером крепкая. Сыну, как и всякому калеке, конечно, будет тяжелее. Да всю жизнь под крылышком отца не посидишь, самому надо свою тропу прокладывать. А какова же судьба младшей, Федосьи? Она одна еще не устроена в этой жизни… Эх, милый Торум, пошли ей достойного жениха, пошли ей достойного человека! Как и сестра, в девках она не засидится. Пошли ей прекрасного человека, добрый Торум!..

Пришел сумрачный рассвет. Засветили неяркую плошку. Ожил закуток для приезжих Колхозного дома.

– Пойду оленей смотреть, – сказал Степан-старик. – Вечером не сходили к ним.

Он обвел взглядом, стоя у порога, своих детей, кротко, как бы извиняясь, улыбнулся и бодрым голосом добавил:

– Скоро вернусь.

И вышел.

Его бодрость понравилась детям: вроде повеселел отец, авось пронесет.

Рассвело. Он все не возвращался. И первым забеспокоился С Маленьким Ружьем. Он отправил младшую, Федосью, узнать, почему отец задерживается на пастбище.

Федосья, охваченная недобрым предчувствием, почти бегом пустилась на знакомое пастбище. Только на подъеме к бору-островку замедлила шаг и, увидев нарту отца, остановилась. Возле нарты, завернувшись в оленью шкуру, лежал отец. Из-под шкуры были видны лишь ноги. Уснул ли? Спит ли? И Федосья, не в силах сдвинуться с места, со слезами, почти шепотом стала звать отца:

– Ачи!.. Ачи!.. Ачи-эй!..

Отец не откликался.

Она сделала еще несколько шагов. И увидела торчавший из-под шкуры приклад ружья – и без чувств свалилась на землю. После она долго болела, но потом поправилась, возвратилась в мир жизни, вышла замуж за двоюродного брата Демьяна, за Малого Михаила. Хорошо зажила. Но, как и старшая сестра, до конца своих дней была лишена счастья материнства – не могла родить…

Кровавый Глаз только грохнул по столу: надул-таки старый остяк, что теперь с него возьмешь!

Так ушел из жизни отец Безногого Галактиона, древний корень сира Сардаковых…

В командировках Кровавый Глаз любил развлечения. Одна его «игра» называлась «Стрижка шамана», или «Тир». Когда он вез в райцентр старика Ефрема, родного брата отца Демьяна, на окраине домашнего бора, на Песчаном озерке перед речушкой Нех,[66]66
  Нех – «родниковая вода», текущая по сосновым борам. Священная вода сира и всей Реки.


[Закрыть]
приказал остановить упряжки. Он поставил старика Ефрема посреди озера, медленно вытащил пистолет, сдул налипшие на ствол шерстинки, деловито заглянул в дуло, молча отступил на несколько шагов, повернулся полубоком, как на дуэли, и не спеша начал поднимать свое оружие.

Стало тихо.

Казалось, и олени затаили дыхание.

Каюры замерли у своих нарт.

Грохнул выстрел.

Старик Ефрем стоял на своем месте. К его ногам замедленно оседали в морозном воздухе шерстинки с капюшона кумыша, срезанные пулей.

Эхо выстрела покатилось по снегам озера и затерялось бесследно в боровых соснах.

Пропало эхо – и снова тишина.

Грохнул второй выстрел.

С капюшона старика опять посыпались шерстинки.

Укатилось эхо вдаль.

Выстрел – пучок шерсти с капюшона.

Так он стриг капюшон старика Ефрема.

Одной обоймой он остриг капюшон со всех сторон, только шерсть летела.

Когда кончилась обойма, он вытащил пачку патронов и, заряжая пистолет, подошел к старику, самодовольно ухмыльнувшись, сказал:

– Ну, благодари мою руку и глаз!

Старик стоял неподвижно.

– Никак кондрашка тебя хватил! Дар речи потерял?!

Старик все молчал.

– Аль язык откусил? Не желаешь со мной поговорить? А?

Пауза.

– То-то!.. Это тебе не с богами шашни разводить! Понял теперь, у кого сила-то?!

Лицо старика было совершенно неподвижным.

– Почему не молишь пощады? Почему не кричишь? Не падаешь к ногам? Почему?! Неужели в тебе нет страха, а?!

– Твой ум дальше большого пальца твоей ноги не ходит, – тихо сказал старик Ефрем.

– Почему?! – встрепенулся Кровавый Глаз.

– Мое дыхание в руках Нум Торума. – Старик чуть заметно кивнул на небо. – Мне шестой десяток. Я пожил. И если мне суждено умереть на этом месте от твоей руки, я не сделаю ни одного шага. Я умру тут. И никто и ничто мне не поможет. Никто не спасет. Даже ты… Но если у меня еще есть жизненные дни, ты не возьмешь мое дыхание. Ничего со мной не сделаешь, хочешь этого или не хочешь. Я буду жить.

– При чем тут мой ум?

– А ты этого не можешь понять… – сказал старик.

Гробовое молчание.

Старик Ефрем тогда еще не знал, что через два года вернется домой, что станет старцем Реки и разменяет первую сотню, что он один из немногих, кому на много лет суждено пережить своего мучителя…

Вдруг Кровавый Глаз ухмыльнулся, ощерив желтые клыки, и, пряча пистолет в кобуру, с оттенком не то удивления, не то восхищения, сказал:

– Силен, черт!.. – и направился к нартам.

И непонятно было, к кому это относилось: то ли к Нум Торуму, то ли к человеку.

Эту историю рассказал Демьяну старый ненец Япта Вэлла.

В Колхозном доме Кровавый Глаз допрашивал Сэм-ики[67]67
  «Сэм» или «сам» – глаз. Сэм-ики – Глаз-старик. Жил в среднем течении Ягурьяха.


[Закрыть]
из рода Лося. И вдруг он набросился на своего переводчика, обского остяка, избил его и выгнал вон с криком:

– Не то переводишь, сукин сын!

Вероятно, за много лет борьбы с шаманством он немного выучил язык и кое-что понимал.

«Меня позвали переводчиком, – вспоминал Япта Вэлла. – Я хорошо знал язык ханты. В конторе нас трое: Кровавый Глаз, Сэм-ики и я. Больше никого.

Кровавый Глаз о чем-то спрашивал. Я переводил вопрос, а потом слова Сэм-ики. Так сколько-то времени прошло. А после Кровавый Глаз остановился напротив Сэм-ики и вот что сказал:

– Сколько шаманов я перевидел! Со всех рек! Со всеми дело имел. Но ни один из них не мог одолеть меня. Я сильнее всех!.. Говорят, ты самый большой шаман этой Реки. Если это так, покажи мне свою шаманскую силу. Покажи мне что-нибудь такое, чтобы я поверил в твою силу.

Я перевел эти слова.

Сэм-ики молчит.

– Я Кровавый Глаз, а ты просто Глаз, – сказал Тот. – Мы как бы родные с тобой. Так неужели я сильнее тебя? Не бойся, хуже не будет. Покажи что-нибудь силой шаманства. Разве ты ничего не можешь, а?

Сэм-ики все молчит.

– Не можешь, значит?.. Кишка тонка?! А жаль, жаль!.. – Я перевел и эти слова, а сам Нижний дух все ухмыляется.

Тут Сэм-ики молча приподнял руки на уровень груди, локти прижал к туловищу и начал перебирать ногами, начал пританцовывать на месте. И смотрим – из ножен на правом боку Сэм-ики вышел нож.

Сам собой.

И нож поплыл по воздуху острием вперед. Нож пошел к Кровавому Глазу. И лицо его стало белое, как береста. Потом лицо его стало белое, как снег. На лице не стало ни кровинки. Это я хорошо видел. Он стоял напротив меня.

Нож медленно шел вокруг него.

Я видел это собственными глазами. Вот этими глазами.

Нож обошел его и вернулся в ножны. Сам собой.

Нож вернулся к хозяину с другой стороны. Они остались в незримом кругу, который очертил нож. Оба застыли. Не шелохнутся.

Я во все глаза смотрел на рукоятку ножа и Сэм-ики. Руки у него вверху, как были, к ножу он не прикоснулся. Такое я впервые видел.

Кровавый Глаз стоял неподвижно и молчал. Долго молчал.

И Сэм-ики молчал.

И я молчал. Все вокруг молчало.

Потом Кровавый Глаз молча выскочил на улицу. Раздетый. В мороз. Когда он открыл дверь, ворвался белый дым холода.

Я не знал, что делать.

Однако вернулся он скоро. Принес бутылку водки и полхлеба. В магазин бегал, понял я. Магазин тут недалеко, напротив Колхозного дома, на теперешнем месте пекарни стоял тогда. Сначала налил Сэм-ики. И Сэм-ики выпил. Потом он налил себе и тоже выпил. Отломил кусок хлеба и протянул Сэм-ики. И Сэм-ики взял хлеб.

Я не знаю, что мне делать. Понял, что быть мне тут плохо. Но и без разрешения Того уйти тоже нельзя. Потому что никому не известно, какими тропами его ум ходит, куда повернет, что он выкинет в следующее мгновение.

Он позабыл обо мне.

Они оба позабыли обо мне.

Я был ни жив ни мертв.

Наверное, даже дыхание мое остановилось. Только глаза мои ходили туда-сюда, туда-сюда.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю