Текст книги "Разговоры запросто"

Автор книги: Эразм Роттердамский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 37 страниц)

Спудей. Я, во всяком случае, не могу; даже το ίππου γήρας[727]727
  Здесь: старая кляча (греч.).


[Закрыть] – и то счастливее.

Гедоний. Одним словом, слишком поздно набираются разума фригийцы[728]728
  Пословица о позднем раскаянии. Фригийцами названы в ней троянцы, которых лишь десятилетняя осада их города заставила подумать о том, чтобы возвратить грекам похищенную Елену.


[Закрыть]. И еще верно сказано: «Концом радости бывает печаль»[729]729
  «Книга Притчей Соломоновых», XIV, 13.


[Закрыть]. И еще: «Нет веселья выше радости сердечной»[730]730
  «Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова», ХХХ, 16.


[Закрыть]. И еще: «Веселое сердце дарует цветущие годы, а унылый дух сушит кости»[731]731
  «Книга Притчей Соломоновых» XVII, 22 (перевод отличен от синодального).


[Закрыть]. А также: «Все дни бедняка худы»[732]732
  «Книга Притчей Соломоновых» – XV, 15 (перевод отличен от синодального).


[Закрыть], то есть несчастны и жалки, «а у кого сердце покойно, у того всегда пир».

Спудей. Значит, разумны те, кто своевременно копит добро и заранее собирает дорожный припас на старость.

Гедоний. Святое писание не настолько низменно, чтобы мерить человеческое счастье благами судьбы. Лишь тот нищий из нищих, кто не владеет ни крупицею добродетели и, стало быть, должен Орку не только тело, но и душу.

Спудей. Орк взимает долги без пощады.

Гедоний. И тот поистине богат, к кому милостив бог. С таким защитником чего ему бояться? Людей? Но силы всех людей, вместе взятых, против бога – все равно что комар против индийского слона. Смерти? Но для праведных она переход к вечному блаженству. Ада? Но с уверенностью обращается к богу праведник: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что ты со мною»[733]733
  «Псалтирь», XXII, 4.


[Закрыть]. Бесов ли ему бояться, если в сердце он носит того, перед кем трепещут бесы? Ведь душа праведника – храм божии, как об этом не раз возвещает Писание, поистине αναντίρρητος[734]734
  Неоспоримое (греч.).


[Закрыть].

Спудей. Я не вижу способов опровергнуть твои доводы, хотя они, по-видимому, решительно противоречат здравому смыслу.

Гедоний. Как так?

Спудей. По твоему рассуждению получается, что любой францисканец живет в большем довольстве, чем тот, кто в изобилии владеет богатствами, почестями, коротко говоря – всеми радостями жизни.

Гедоний. Прибавь сюда и монарший скипетр, коли угодно, и папскую корону, даже и не тройную, а стократную, – если только ты отнимешь чистую совесть, я без колебаний объявлю, что этот францисканец, босоногий, подпоясанный узловатой веревкою, бедно и дешево одетый, изнуренный постами, бодрствованиями и трудами, не имеющий в целом мире даже медной полушки, коль скоро дух его спокоен, живет приятнее, чем тысяча Сарданапалов, собранные и соединенные в одном лице.

Спудей. Отчего же в таком случае бедняки, когда и где их ни встретишь, постоянно печальнее богачей?

Гедоний. Потому что большая их часть – вдвойне бедняки. Конечно, болезнь, голод, бодрствование, труды, нагота истощают тело, но не только в этих обстоятельствах, а и в самый час смерти торжествует бодрость духа. Душа хотя и привязана к смертному телу, но от природы она сильнее и потому в известной мере преображает плоть по своему подобию, в особенности когда к могучему натиску природы присоединяется ενεργεία[735]735
  Мощь (греч.).


[Закрыть] духа. Вот почему мы часто наблюдаем, как праведники умирают с большею бодростью, чем иные пируют с гостями.

Спудей. Да, этому я нередко дивился.

Гедоний. Но нет ничего удивительного, что неодолимая радость разливается там, где присутствует бог, источник всяческого веселья. Что странного в том, что душа истинно благочестивого человека радуется в смертном теле беспрерывно? Ведь счастье ее не уменьшилось бы ни на йоту, даже если бы она спустилась в самую глубь Тартара. Повсюду, где дух чист, там и бог; повсюду, где бог, там и рай; где небо, там счастье, где счастье, там истинная радость и неподдельная бодрость.

Спудей. Но праведники жили бы еще приятнее, если бы некоторых неудобств не было, а были бы рады, которыми они либо пренебрегают, либо не знают их.

Гедоний. О каких неудобствах ты мне толкуешь? О тех, что по общему закону сопутствуют человеческому существованию? О голоде, жажде, недугах, усталости, старости, смерти, ударах молнии, землетрясениях, наводнениях, войнах?

Спудей. Да, и об них тоже.

Гедоний. Но у нас с тобой разговор идет о смертных, а не о бессмертных. Впрочем, и в этих бедствиях положение праведников намного терпимее, чем оголтелых охотников за телесными удовольствиями.

Спудей. Почему?

Гедоний. Во-первых, они давно приучили себя к терпению и потому сдержаннее переносят то, чего нельзя избежать. Далее, они сознают, что все это послано им от бога либо для очищения от грехов, либо для утверждения в доблести, и не только спокойно, но радостно, словно покорные дети, принимают наказания из руки благосклонного Отца и еще благодарят либо за милосердное поправление, либо за неоценимую выгоду и пользу.

Спудей. Но многие причиняют себе телесные тяготы.

Гедоний. Но еще многочисленнее те, кто пользуется целебными средствами, чтобы сохранить или вернуть телесное здоровье. Впрочем, причинять себе тяготы, страдать от нужды, от болезни, от гонений, от дурной молвы в тех случаях, когда к этому не понуждает христианская любовь, – не благочестие, а глупость. А всех, утесненных ради Христа, ради справедливости, кто осмелится назвать несчастными, когда сам господь возглашает их блаженными и велит им радоваться?

Спудей. Однако же и такие утеснения сопряжены с ощущением муки.

Гедоний. Конечно, но оно легко поглощается, с одной стороны, страхом перед геенною, а с другой – надеждой на вечное блаженство. Допустим, тебе внушили бы, что ты никогда не будешь болеть, за всю жизнь не узнаешь никаких телесных тягот, если согласишься, чтобы тебя один раз слегка кольнули иголкой, – неужели ты не принял бы с охотою и удовольствием такое ничтожное страдание?

Спудей. Еще бы! Более того: если бы я точно знал, что у меня никогда в жизни не будут болеть зубы, я бы хладнокровно стерпел и более глубокие уколы – хотя бы даже оба уха продырявили шилом.

Гедоний. Но все огорчения, какие случаются в этой жизни, против вечных мук и легче и короче, чем мгновенный укол против целой человеческой жизни, сколь угодно долгой. Между вещью конечной и бесконечной никакого соответствия нет.

Спудей. Совершенно верно.

Гедоний. Допустим, тебе пообещали бы, что ты проживешь без забот и хлопот до самой смерти, если, в нарушение Пифагорова запрета[736]736
  Этот запрет – одно из многих, часто совершенно непонятных и необъяснимых правил, которые составляли своего рода устав древних пифагорейцев. Эразма, по-видимому, они очень занимали: он приводит все «Пифагоровы символы» (как он их называет) в самом начале «Адагий» (Первая тысяча, Первая сотня, пословица вторая), именно ради интереса к ним и без всякой нужды для комментируемой пословицы.


[Закрыть], один раз рассечешь пламя рукой, – ты, наверно, охотно бы согласился?

Спудей. Конечно, и не один, а хоть и сто раз, – лишь бы меня не обманули!

Гедоний. Бог не может обманывать. Но жжение от этого пламени по сравнению со всей человеческой жизнью дольше, чем вся жизнь по сравнению с небесным блаженством, даже если бы кто прожил три Несторовых века! Ведь как бы мало ни оставалась рука в пламени, все же это какая-то частица земной жизни; но вся человеческая жизнь не составляет и мельчайшей частицы вечности.

Спудей. Мне нечего возразить.

Гедоний. Тогда скажи, неужели ты думаешь, что те, кто изо всех сил и с твердой надеждою спешит к вечности, мучаются тяготами этой жизни – в особенности когда переход так непродолжителен?

Спудей. Нет, не думаю, – были бы только твердое убеждение и твердая надежда на успех.

Гедоний. Теперь перехожу к отрадам, о которых ты упомянул. Да, эти люди не участвуют в плясках и пиршествах, не любуются зрелищами, но, пренебрегая ими, наслаждаются иными удовольствиями, намного более приятными; они радуются не менее прочих, но по-иному. «Не видел того глаз, не слышало ухо и не приходило то на сердце человеку, что приготовил бог любящим его»[737]737
  «Первое послание к Коринфянам», II, 9.


[Закрыть]. Святой Павел знал, каковы песни, пляски, хороводы и пиршества благочестивых душ даже и в этой жизни.

Спудей. Но есть и дозволенные удовольствия, которые, однако ж, они сами себе воспрещают.

Гедоний. И в дозволенных радостях чрезмерность непозволительна; если же ее исключить, те, кто на первый взгляд ведет жизнь и суровую и тягостную, выигрывают во всем. Может ли быть зрелище великолепнее, чем созерцание нашего мира? А ведь божьи любимцы извлекают из него гораздо больше удовольствия, чем иные. Иные, разглядывая любопытным взором дивное это творение, в душе испытывают тревогу оттого, что причины многого остаются для них непостижимы. Иногда они даже, точно Момы какие-то, ропщут на творца, нередко зовут природу не матерью, но мачехой, и это оскорбление только на словах направлено против природы, а по сути падает на того, кто ее создал, если вообще возможно такое понятие – «природа». А человек благочестивый с душевным удовольствием, взором благоговейным и простосердечным глядит на дела господа и Отца своего; всему он дивится, ничто не порицает и за все благодарит, размышляя о том, что каждая вещь создана ради человека; и, созерцая отдельные вещи, он поклоняется мудрости и благости создателя, следы которых прозревает в создании. Представь себе дворец, в точности такой, какой Апулей придумал для Психеи[738]738
  Имеется в виду знаменитая «вставная новелла» об Амуре и Психее в романе Апулея «Золотой осел» (IV, 28—VI, 24) и сказочный дворец, в котором живет Психея с неведомым супругом (Амуром).


[Закрыть], или, – если сможешь, – еще более пышный и прекрасный, приведи туда двух зрителей, одного – чужеземца, который для того только и явился, чтобы посмотреть, другого – слугу или сына зодчего, воздвигнувшего здание. Кто будет радоваться больше – пришелец, которому этот дом чужой, или сын, с восторгом узнающий в этом строении ум, богатство и щедрость любимого отца, особенно когда он вспоминает, что все выстроено ради него и для него?

Спудей. Твой вопрос не нуждается в ответе. Но большинство нечестивцев тоже знает, что и небо и все, что под небом, создано ради человека.

Гедоний. Не большинство, а почти все, но не всем приходит это на ум, а если и приходит – больше удовольствия получает тот, кто больше любит творца, так же как охотнее смотрят на небо те, кто стремится к жизни небесной.

Спудей. Скорее всего ты прав.

Гедоний. Что же до сладости пира, то она не в изысканных блюдах и не в искусстве поваров, но в добром здоровье и в голодном желудке. Не думай, будто какой-нибудь Лукулл, уставив стол куропатками, фазанами, голубями, зайчатиной, скарами, сомами и муренами[739]739
  Породы морских рыб, ценившиеся в Древнем Риме как изысканное лакомство.


[Закрыть], обедает приятнее, чем благочестивый муж – простым хлебом, овощами и зеленью, запивая либо водою, либо жидким пивом, либо сильно разбавленным вином. Все нехитрые яства он принимает как дар щедрого отца, для всех приправою служат святые речи, все освящает вступительная молитва, чтение Писания, освежающее душу лучше, чем пища тело, и заключительное благодарение. Из-за стола он поднимается не раздувшись, но подкрепившись, не отяжелев, но отдохнув, и отдохнув столько же духом, сколько телом. Неужели ты думаешь, что тот Лукулл, громоздящий лакомство на лакомство, пирует приятнее?

Спудей. Но высшая услада – в любви, если верить Аристотелю.

Гедоний. И здесь побеждает благочестивый, не в меньшей мере, чем за пиршественным столом. Вот послушай. Чем горячее любовь к жене, тем больше радости в объятьях на супружеском ложе. Но никто не любит жену горячее, нежели те, чья любовь подобна любви Христа к Церкви; ибо кто любит супругу ради удовольствия, не любят вовсе. Прибавь, что чем соитие реже, тем оно слаще; об этом знал и языческий поэт[740]740
  Ювенал, сатира XI, 208. Стр. 636. Евангельская грешница… – Раскаявшаяся грешница, которая на пиру у фарисея облила ноги Иисуса слезами, утерла своими волосами и помазала миром, за что и услышала от Иисуса: «Прощаются грехи ее многие за то, что возлюбила много» («Евангелие от Луки», VII, 36—50), – один из самых знаменитых эпизодов евангельского предания.


[Закрыть], написавший:

 
Удовольствие в том, что с нами бывает не часто.
 

Впрочем, в соитии заключена самая незначительная часть удовольствия. Гораздо большая – в постоянной совместной жизни, которая всего приятнее у тех, что искренне любят друг друга христианской любовью. У остальных, когда старится удовольствие, вместе с ним часто старится и любовь; христианская же любовь становится все зеленее, по мере того как увядает радость плоти.

Я тебя еще не убедил, что никто не живет веселее праведников?

Спудей. Если бы все убедились в этом так же, как я!

Гедоний. Значит, если эпикурейцы – это те, кто живет приятно, никто не может называться эпикурейцем с большим правом, чем святые и благочестивые. И если нас тревожат имена, никто так не заслуживает имени эпикурейца, как прославленный и чтимый глава христианской философии. У греков επίκουρος означает «помощник». В то время как естественный закон был почти изглажен из памяти грехами, как закон Моисеев скорее распалял страсти, чем утишал, как невозбранно правил миром тиран Сатана, лишь Он один подал скорую помощь гибнущему роду человеческому. И грубо заблуждаются некоторые, кто болтает, будто Христос от природы сам был печален и мрачен и нас будто бы призывал к безрадостной жизни. Напротив, лишь он показывает нам жизнь, самую приятную из всех возможных и до краев наполненную истинным удовольствием, – если только не висит над нами Танталов камень!

Спудей. Это что за загадка?

Гедоний. Ты посмеешься над притчею, но в шутке здесь заключена серьезная мысль.

Спудей. Итак, жду серьезной шутки.

Гедоний. Рассказывают те, что некогда старались скрыть философские наставления под покровом басен и притч, что некий Тантал был приглашен к трапезе богов – неописуемо роскошной, как они изображают. Когда пришла Танталу пора удалиться, Юпитер, считая неподобающим своему богатству отпускать гостя без гостинца, разрешил ему просить, чего бы тот ни пожелал, – отказа, дескать, не будет. Глупец Тантал блаженство человеческое мерил радостями чрева и глотки и пожелал, чтобы ему всю жизнь можно было провести за таким столом. Юпитер кивнул; желание глупца исполнилось. И вот сидит Тантал у стола, заставленного всеми видами яств и питий; туг и нектар, и розы, и благовония, которые могли бы ласкать ноздри бессмертных; подле – виночерпий Ганимед или кто-то схожий с Ганимедом, вокруг – сладостно поющие Музы; пляшет смешной Силен, балагурят шуты; словом сказать – есть все, что только способно порадовать любое чувство человека, и среди всего этого Тантал сидит грустный, подавленный, испуганный, не улыбнется, пальцем не Притронется к угощению.

Спудей. Отчего?

Гедоний. Оттого, что над головою у него, на одном-единственном волоске, висит громадная скала и, кажется, вот-вот рухнет.

Спудей. Я бы за таким столом не остался.

Гедоний. Но желание сделалось неумолимою судьбою, а Юпитера не так просто умилостивить, как нашего бога, который разрешает смертных от пагубных обетов, едва лишь они одумаются. Вдобавок тот самый камень, который не дает протянуть руку к еде, не дает и подняться из-за стола: Танталу страшно, что стоит ему шевельнуться – и камень упадет, и раздавит его в лепешку.

Спудей. Смешная история!

Гедоний. А теперь послушай то, что не смешно. Толпа домогается радости в жизни от внешних вещей, меж тем как радости не дает ничто, кроме спокойствия души, ибо над теми, у кого нечиста совесть, висит камень гораздо тяжелее Танталова. Да нет, не висит, но давит и гнетет душу! И не пустым страхом терзается душа – ведь с часу на час она ожидает, что будет ввергнута в геенну. Скажи мне, сыщется ли в человеческой жизни что-нибудь до того сладкое, что смогло бы по-настоящему развеселить душу, придавленную таким камнем?

Спудей. Нет, ничто, кроме безумия или неверия.

Гедоний. Если бы над этим призадумались молодые люди, которые помешались на удовольствиях, словно пригубив из чаши Цирцеи, и теперь вместо истинных радостей ценят медвяные яды, как бы старательно они береглись, чтобы по опрометчивости не совершить поступка, который всю оставшуюся жизнь будет жечь их душу! Чего бы только не сделали, чтобы собрать дорожный припас на грядущую старость – чистую совесть и ничем не запятнанное имя! Что несчастнее старости, которая, оборачиваясь назад, с ужасом видит, как прекрасно то, чем она пренебрегла, как гнусно то, чем дорожила; глядя же вперед, различает грозный последний день, а тотчас за ним – вечные муки геенны?

Спудей. Да, необычайные, на мой взгляд, счастливцы те, кто сберег в чистоте свой юный возраст и дошел до рубежа старости, непрерывно преуспевая в благочестии.

Гедоний. Второе же место по заслугам принадлежит людям, которые вовремя опомнились от юношеского хмеля.

Спудей. Но что ты посоветуешь тому жалкому старику?

Гедоний. Пока есть дыхание в груди, отчаиваться нельзя никому: пусть он прибегнет к божьему милосердию.

Спудей. Но чем дольше была жизнь, тем больше накопилось грехов – больше, чем песка на морском берегу.

Гедоний. Но милость божия еще обильнее, и намного. Морской песок человеку не счесть, но все-таки число песчинок имеет конец, а господне милосердие не знает ни меры, ни предела.

Спудей. Но у того, кто скоро умрет, уже и времени не остается!

Гедоний. Чем меньше осталось времени, тем горячее пусть взывает к богу: для бога, во всяком случае, времени довольно, и от земли к небу зов подняться успеет. Ведь и краткая молитва достигает неба – был бы только силен порыв духа, ее пославший. Евангельская грешница каялась, говорят, всю жизнь; но сколь немногими словами вымолил рай у Христа разбойник[741]741
  Рядом с Христом были распяты два разбойника, и один из них глумился над Иисусом, а другой, напротив, старался усовестить глумящегося, напоминая ему, что они страдают по заслугам, тогда как Иисус «ничего худого не' сделал. И сказал Иисусу: „Помяни меня, господи, когда приидешь во царствие твое“. И сказал ему Иисус: „Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мною в раю“ („Евангелие от Луки“, XXIII, 33—43).


[Закрыть] в самый миг смерти. Если всем сердцем воззовет грешник: «Помилуй меня, боже, по великой милости твоей!»[742]742
  «Псалтирь», L, 3.


[Закрыть] – уберет господь Танталов камень, даст слуху радость и веселие, и кости, сокрушенные и смирившиеся, возликуют о прощении грехов.