Текст книги "Наследие мертвых"
Автор книги: Энтони Уоренберг (Варенберг)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
– Это ему решать. Он сам станет подбирать людей себе в помощь, – сказал Донал Ог.
– Конан, ты правда хочешь пойти со мной? – воодушевился граф. – Но как же твоя свобода, которой ты никогда не поступаешься?
– Я же не говорил, что намерен навечно осесть в Нумалии или еще где-то, – проворчал киммериец. – И оставляю за собой право покинуть ее, когда захочу, но посмотреть-то я могу, что там к чему!
– Отлично. Я согласен, – тут же заявил Тариэль. – Но, господин, Дара и дети… они ведь останутся здесь, в Бельверусе?
– Как только ты укрепишь свои позиции в Нумалии, то сможешь перевезти их туда и соединиться со своей семьей. Сколько на это потребуется времени, зависит от тебя самого.
– Когда, все-таки, я должен…
– Полагаю, дня через три-четыре ты выступишь в путь. Пока же осмотрись, подумай, кто из моих людей может тебе понадобиться. И не забывай, что сначала тебе придется пройти одно испытание.
– Какое?
Донал Ог покосился в сторону Конана, явно сомневаясь, что эта часть разговора нуждается в огласке перед посторонним человеком. Но почти сразу же, очевидно решив, что Конан все-таки Тариэлю не чужой, объяснил:
– Мой прежний представитель в Нумалии, то есть твой предшественник на этом посту, недавно убит. Я подозреваю, что это не обошлось без участия одного из магических орденов, и мне необходимо выяснить, прав ли я. Хэм был буквально разорван на куски, словно его терзали дикие звери. Я предупреждал, что эта миссия крайне опасна. Судьба Хэма тому подтверждение. А ведь он шесть зим там провел и должен был знать, откуда ожидать возможного нападения.
– Я знал его, – сказал Тариэль. – Это был достойный человек.
– Да, и один из немногих, кого я бы мог считать наиболее близким мне соратником, – добавил Донал Ог.
Он умел скрывать свои чувства, но при последних словах гнев и боль отразились на его лице. Конан почти физически ощутил, что означает для Донала Ога потеря неизвестного киммерийцу Хэма.
– Я думал о том, чтобы просто послать туда отряд тайной охраны, и…
– Нет, – Тариэль предостерегающе поднял руку. – Не надо. Нельзя карать всех, и правых и виноватых, за преступление кого-то одного. Я найду убийц Хэма. А об остальном мы поговорим после того, как я справлюсь с этой задачей. Значит, через три дня? Хорошо. Пусть так и будет.
Донал Or кивнул и поднялся, показывая, что разговор окончен.
– Я рад, что мы смогли договориться, – признался он, и Конан видел, что это не пустые слова. – Что ж. Теперь, полагаю, я могу пообщаться с моими внуками. Что же касается Дары, Тариэль, иди к ней, и пусть она убедиться, что я не содрал с тебя живого кожу.
Оставшись в одиночестве, Конан вспомнил о разговоре с Конгуром, и подумал о том, что нет никакого смысла напрасно тянуть время – если уж им обоим все равно необходимо попасть в дом Аттайи, то отчего бы не заняться этим прямо сейчас? Не успела эта мысль посетить его, как Конгур оказался рядом. Было похоже на то, что юноша довольно поспешно собирается уходить.
– Эй, – остановил его Конан, – ты куда?
– В храм, – неумело соврал Конгур. – Мне там… надо…
– Я догадываюсь, куда тебе действительно надо. И мы, вроде как, договаривались, что я тебе помогу. Ну так что, идем?
– Не знаю. Он ведь, наверное, до сих пор там лежит, – сказал юноша, – Я даже не смог закрыть ему глаза. Он… смотрит. Понимаешь?
Конан не испытывал особого страха смерти, и ее вид обыкновенно не вызывал у него ни содрогания, ни благоговения, но в некоторой степени чувства Конгура ему были понятны.
– Знаешь, у мертвецов есть одно несомненное достоинство, – заметил он. – Они не нападают внезапно. И вообще куда безопасной живых.
– Но Аттайя не простой мертвец, – возразил Конгур, – как знать, может, он себя поведет иначе.
– Не пойму, нужна тебе твоя картина или нет, – сказал Конан. – По-моему именно ты хочешь ее вернуть, мне-то все равно. Если тайная охрана обнаружит ее раньше, чем это сделаешь ты, не думаю, что тебя выручит дед.
– Дед не простит мне, если сочтет предателем, – тихо согласился Конгур. – Если он узнает…
– Ну, так давай быстрее думай, кого тебе больше стоит бояться, мертвого Аттайи или живого Донала Ога, – посоветовал Конан.
Конгур втянул голову в плечи и нервно сглотнул.
– А что, если Аттайя тоже не совсем мертвый? – протянул он.
– Ты сам на себя страху нагоняешь, – сказал киммериец. – Лучший способ все выяснить – это пойти и убедиться. Но я, понятное дело, не буду тратить зря время, уламывая тебя, как девку. Вообще, – с досадой добавил он, – не пойму, В кого ты уродился такой робкий. Тариэль в твоем возрасте не боялся ни людей, ни демонов. Он был настоящим бойцом! Ты просто позоришь его имя.
– Посмотрим, – процедил Конгур. – Я не думаю, что только умение махать мечом и кулаками делает человека мужчиной. По-моему, куда важнее бывает заранее обдумать последствия своих действий, а у отца это как раз не всегда получается.
– Ладно, парень. Я так понял, что ты намерен только языком болтать и никуда не идешь… – Конан сделал вид, будто собирается его оставить.
– Нет, иду, – решился юноша. – У меня просто нет другого выхода.
Глава VIII
К цели идти пришлось довольно долго, до самой окраины города, и за все время пути Конгур и Конан перекинулись едва ли парой слов, занятые каждый своими мыслями. – Здесь, – произнес, наконец, Конгур, указывая на стоящий на отшибе дом, можно сказать, лачугу, невзрачную и имевшую довольно жалкий вид. Похоже, колдун совершенно не заботился о своем обиталище, и ему было безразлично, где доживать остаток дней.
– У него дверь обычно не запиралась, – сказал Конгур. – Аттайя не боялся воров. К нему бы просто никто не осмелился вломиться без приглашения.
Конан огляделся, пытаясь определить, продолжается ли еще наблюдение, о котором его предупреждал Тариэль, но ничего подозрительного не заметил.
– Пошли, – решительно проговорил он. Внутри лачуга выглядела не менее убого, чем
снаружи. Несколько полок, заставленных какими-то снадобьями, на закопченных стенах, толстые пыльные книги в кожаных переплетах, остывший камин, стол, нечто, служившее Аттайе постелью, в углу. Этим обстановка почти исчерпывалась.
– Да уж, – опасаться воров ему действительно не было резона, – заметил Конан. – Брать здесь совершенно нечего. И, между прочим, где же хозяин? Что-то его не видно. Ни живого, ни мертвого.
В самом деле, трупа Аттайи не было и в помине, в чем Конгур тоже убедился.
– Он вот здесь лежал, – растерянно сказал юноша, указывая на пол возле стола. – На этом самом месте.
– Ну тогда куда бы ему было подеваться? Разве что встать и уйти. Нергал, до чего же здесь холодно! – при каждом слове изо рта Конана вырывался пар, как на морозе. – Это всегда так?
– Нет, – Конгур обхватил себя руками, затравленно озираясь. – Мне страшно.
– Интересно, почему меня эта новость не удивляет?.. Тебе, кажется, всегда страшно. Ладно, труп полежал и ушел, а картина-то где? С собой прихватил? Ты вообще уверен, что приносил ее?
– Уверен, – Конгур переступил с ноги на ногу. – Она и сейчас здесь. Вон на столе лежит, где я ее оставил. Видишь?
– Тавола, в два локтя высотой?
– Ну да…
– Так бери, – велел Конан, раздражаясь все больше то ли из-за нерешительности Конгура, то ли оттого, что его собственные надежды понять хоть что-то не желали оправдываться. – Бери, и уходим. Если еще раз скажешь, что тебе страшно, я тебя просто придушу. Зачем только я с тобой связался! – поскольку Конгур так и не сдвинулся с места, северянин сам шагнул к столу и взял в руки доску, развернув ее к себе, чтобы взглянуть на изображение. – Нергал, – воскликнул он, – но ведь это же… когда ты его успел нарисовать?!
– Кого? – Конгур подошел ближе, стараясь заглянуть за плечо варвара, что было заведомо обреченной на провал затеей из-за слишком внушительной разницы в их росте.
И в этот момент тавола, словно взорвавшись, вспыхнула жарким огнем, едва не опалив Конану руки и лицо. Варвар, вскрикнув от неожиданности, отбросил доску в сторону; пламя мгновенно и жадно перекинулось на остальные предметы, занявшиеся, как сухая солома. Конгур заметался в поисках выхода, задыхаясь и надрывно кашляя от густого едкого дыма, наполнившего маленькое помещение, и почти ничего не видя. Конан сгреб его в охапку и вытолкнул в окно, мутное стекло которого треснуло и вылетело от стремительно возрастающего жара, и тут же сам выбрался следом за юношей – очень вовремя: крыша строения рухнула и погребла под собою все, что могло пролить свет на происходящее.
– Ты цел? – спросил Конан, поднимаясь. – Конгур? Хватит прикидываться, вставай, еще не хватало тут валяться без чувств, или ты, точно, хуже девчонки?!
Парень так упорно не подавал признаков жизни, что киммериец всерьез забеспокоился, не произошло ли с ним чего-то действительно непоправимого, но тут Конгур замотал головой и сел, тем самым опровергнув наихудшие подозрения; он даже хотел было что-то сказать, но не издал ни звука, остановившимся взглядом уставившись на догорающий остов лачуги Аттайи. Конан тоже обернулся в ту сторону – и отчетливо различил в пламени нечто, напоминающее человеческую фигуру, которая полыхала подобно факелу!
– Там же никого не было, – воскликнул он. Видение исчезло так же внезапно, как возникло.
– И быть не могло, – добавил Конан, пытаясь убедить в этом не то Конгура, совершенно ополоумевшего от ужаса, не то самого себя. – Не смотри туда!
На черном от гари лице юноши светились только белки безумных глаз, зубы выбивали настоящую дробь, и казалось, он вот-вот снова потеряет сознание. Но у Конана не было ни желания, ни времени с ним возиться, зато требовалось немедленно выяснить главное.
– Скажи, когда ты нарисовал его? Отвечай мне, – крикнул киммериец, заметив, что парень словно не понимает вопроса, – отвечай, или я тебе шею сверну!
– Я-а… – давясь словами, проговорил Контур, – седьмицы две назад начал…
– Седьмицы две назад?! Ты издеваешься? Как это возможно, если ты его тогда и в глаза не видел?!
– Как не видел, если мы несколько зим знакомы? Я же тебе говорил. Ты сам издеваешься!
– Несколько зим ты знаком с Райбером, парень, так? Путаешься прикинуться дураком? Не выйдет!
Конан пришел в такое бешенство, что уже плохо соображал, что делает. Он ударил Конгура в лицо, и то ли не рассчитал своих сил, то ли юноша был слишком худым и легким, но тот отлетел, перекатившись по земле локтя на два, а потом одним прыжком вскочил на ноги, сжимая в руке тлеющую головню, и… сам двинулся на киммерийца! Это было удивительно вдвойне. Куда только по девался робкий, неловкий мальчишка – сейчас ярость и обида сделали Конгура настоящим зверем, готовим дорого продать свою жизнь; к тому же, в этот миг он был до такой степени похож на своего отца, каким тот был двадцать зим назад, когда дал достойный отпор Дауру, что Конану на мгновение показалось, будто время повернуло вспять. Все повторялось почти в точности! Только сейчас на месте Даура оказался он сам.
– Нет, Конгур, – крикнул Конан. – Все! Я был не прав! Брось эту штуку, Просто брось ее на землю!
Несколько бесконечных мгновений юноша не двигался с места и ничего не предпринимал, а потом все-таки отшвырнул головню. Конан облегченно, шумно выдохнул, пытаясь улыбнуться, что обычно у него не очень-то получалось. Но Конгур, кажется, понял, что буря прошла, и расслабился.
– Пойдем домой, – спокойно сказал он, – все равно здесь больше нечего делать.
– Это точно, – согласился киммериец. – Ты мне только все-таки скажи еще раз, кого ты рисовал?
– Аттайю, кого же еще?
– Ты уверен? – переспросил Конан, чувствуя себя так, словно тонет в вязком болоте и не может выбраться. – Уверен, что это был именно он?
Ибо сам варвар видел на портрете – за миг до того, как холст вспыхнул у него в руках – вовсе не старика, а ребенка. Причем того, которого он прекрасно знал. Это было лицо Райбера.
– Конечно. – Конгур нервно усмехнулся. – Я же не сумасшедший.
– Так ведь и я тоже, – проворчал Конан. – Но вот хоть убей меня, там был изображен Райбер!
– Знаешь что, – отозвался Конгур, – в это я поверить не могу по той простой причине, что Райбера никто бы не успел написать за то время, которое он здесь вместе с тобой. Может, тебе самому показалось. Ты держал холст в руках всего пару секунд…
– И за это время я бы не успел отличить ребенка от старика? – возмутился Конан – Я что, по-твоему, слепой?
– Иногда бывает, что какие-то вещи действительно просто кажутся, – настойчиво повторил Конгур. – Когда я был маленьким, мой отец тоже рисовал для меня и Джахель такие забавные картинки… так вот, изображения на них менялись. Понятно, это было просто игрой воображения, но мы эту игру любили.
– Тариэль что-то рисовал? – удивился Конан.
– Да, я от него поначалу и научился. Но я это к чему…
– Ладно, я понял. Ясное дело, картинки шевелиться не могут, – сказал варвар, – но тут дело другое. Все-таки Аттайя колдун. И он мог что-то такое сделать со своим портретом… изменить его, чтобы…
– Но ведь я принос холст, когда Аттайя уже был мертв! – напомнил Конгур. – Он его даже не увидел!
Конан не нашелся, что на это возразить. Все его рассуждения приводили в полнейший тупик, вовсе не желая соответствовать здравому смыслу.
Возвратившись, наконец, домой, Конгур постарался незаметно проскользнуть к себе, чтобы смыть с лица копоть и переодеться, не привлекая внимания матери во избежание расспросов, и преуспел в этом, а вот Конану повезло меньше – не успев расстаться с Конгуром, он лицом к лицу столкнулся с Тариэлем.
– Где тебя носит? – спросил того. – И почему ты в таком виде? Ты вроде собирался составить мне компанию в Нумалии!
– Да, вот, дом тут один загорелся, – неопределенно отозвался варвар, – я и сунулся, думал, может, смогу чем-то помочь, А насчет Нумалии, ты что, прямо сейчас намерен туда отправиться?
– Нет, но пытаюсь выяснить, с чем там придется столкнуться, а тебя, похоже, это не волнует.
– По мне, лучше всего разбираться на месте, – объяснил Конан. – Вот когда мы туда придем, увидим все, что нужно.
– Напрасно ты так беспечен. В Нумалии существуют несколько орденов, члены которых вполне могут приносить человеческие жертвы, и совершенно неизвестно, кто из них расправился с Хэмом! – возбужденно произнес Тариэль. – Маги часто практикуют всяческие зверства. Демоны, которым они служат, требуют крови. И еще, ходят упорные слухи, что есть там некое "братство Воплощения", немногочисленное, но очень опасное, и поклоняются эти "братья" не то какому-то змею, не то гигантскому червю, а этот урод обожает питаться…
– Человечиной? – сообразил Конан.
– Вот именно, – подтвердил Тариэль. – Правда, последние сведения о них появлялись зим сто назад, а потом вроде бы все затихло, но проверить не мешает. Как тебе это нравится?
– Никак, – отрезал варвар. – Слушай, я устал. Давай попозже все это обсудим, а?
…Откровенно говоря, Конан сомневался насчет того, следует ему идти с Тариэлем или остаться в Бельверусе. Киммерийцу было совершенно несвойственно бросать незавершенным начатое дело, чтобы приняться за нечто иное. А в Бельверусе он нашел пока одни только тайны, громоздящиеся одна на другую. Тем не менее, ему настойчиво казалось, что часть ответов он получит совсем не здесь Конан не доверял богам, зато верил в судьбу, в том смысле, что в жизни бывает не так уж много случайностей: все происходящее определенным образом взаимосвязано. Чтобы покончить со своими бесплодными метаниями, варвар избрал простой способ, разрешив внутренний спор при помощи подброшенной монеты: он загадал, что, если она упадет вверх орлом, значит, боги желают его похода в Нумалию… так оно и вышло. Он предполагал благополучно возвратиться не позднее, чем через пару-тройку седмиц, и покинул Бельверус, оставив Райбера на попечение Дары.
Глава IX
Верно говорят, у любящего не два, а тысяча глаз, и все миры открыты ему, и весь смысл бытия – как на ладони. Гаал мог сказать это о себе с полным правом, ибо как никто знал, что такое любовь и бесконечная преданность.
Сердце Гаала навеки принадлежало Повелителю – так он называл Вундворма. Это существо, при виде которого ни в одном ином сердце не возникло бы никаких иных чувств, кроме безмерного, леденящего кровь ужаса и предельного отвращения, было для Гаала смыслом жизни. Он мог любоваться Вундвормом часами, забыв обо всем на свете, о еде, сне и себе самом.
Когда черное тело гадины обвивало тугими холодными кольцами его собственное, стискивая, точно стальными обручами, заставляя ребра хрустеть и почти не давая дышать, глаза Гаала наполнялись слезами восторга и счастья. Он не боялся испустить дух в этих объятиях, и пожелай Вундворм покончить с ним, охотно принял бы смерть. Но хватка ослаблялась. Морда чудовища вплотную приближалась к залитому потом лицу Гаала, и жуткие желтые глаза с поперечно расположенными узкими черными зрачками изучающе глядели в его, человеческие, расширенные и совсем темные от неописуемого волнения. Кошачья голова, покрытая не чешуей, а короткой блестящей шерстью, медленно покачивалась из стороны в сторону, завораживая, гипнотизируя. Узкий длинный, раздвоенный, как у змеи, язык Вундворма выскальзывал из страшной, полной острых белых зубов, алой пасти, короткими влажными касаниями заставляя Гаала трепетать. Утробный мурлыкающий звук, глухое ворчание, вырывавшееся из самой глубины существа гадины, сливался с хриплыми блаженными стонами человека. Это было больше, чем соитие. В такие минуты Гаал не знал, где он и кто, не ощущал себя ни мужчиной, ни женщиной, он становился частью Повелителя, создания, единственного и неповторимого в своем роде, и был готов принять от него все, что угодно.
Хвост твари, шурша, извивался на каменном полу, взметался вверх и со свистом опускался на спину Гаала, рассекая плоть. Но человек не думал о боли – она была естественной составляющей их отношений. У Гаала перехватывало дыхание, он тоже начинал дрожать и извиваться, хотя вовсе не стремился избавиться от страданий. Несколько ударов – Повелитель наносил их вполсилы, зная, что, дав себе полную волю, просто прикончит Гаала, перерубив пополам – и гадина останавливалась для того, чтобы затем жадно слизывать кровь с тела своего… кого? друга? раба? возлюбленного? – пока та, свернувшись, не переставала сочиться из нанесенных Вундвормом глубоких ран.
Тело Гаала было сплошь покрыто сетью давно затянувшихся и совсем свежих шрамов. Чистыми оставались только руки и лицо, так что, натянув на себя одежду, Гаал выглядел вполне нормально.
Сегодня Повелитель пребывал в состоянии полнейшего довольства и таким образом, через Таинство Соития, благодарил Гаала за ощущение блаженной сытости. Иногда же случалось по-другому. Если Гаал не успевал вовремя накормить Вундворма, гадина делалась раздражительной, и тогда кара не заставляла себя долго ждать. Вместо ласкающих прикосновений языка, тварь выделяла обжигающий яд, который, попадая па открытые свежие раны, причинял настоящие невыносимые муки. Гаал исходил криком и терял со знание. Впрочем, он и это принимал как должное – вина неизбежно влекла за собой заслуженную кару. Ему следовало лучше заботиться о Повелителе, чтобы избегать наказания.
Гаал был очень богатым человеком. Близость к Вундворму гарантировала ему неизменную удачу на всех жизненных путях. Иначе он бы не имел возможности покупать столько рабов, чтобы достойно содержать своего Повелителя, требующего новых и новых жертв и предпочитавшего молодых и сильных, с хорошим свежим мясом и горячей кровью. На корм Вундворму годились только такие. И он почему-то предпочитал мужчин. Женщины приводили Вундворма в ярость. Он убивал их, но не питался их телами.
Несколько поколений предков Гаала служили Вундворму, начиная с того, первого, который доставил гадину в Хайборию и подарил ей жизнь. Сначала в Аргос, затем в Шем… приходилось много скитаться, скрываясь от тех, кто желал уничтожить Вундворма, пока его служители, называвшие себя членами Ордена Воплощения, прочно, и, как они полагали, навсегда не обосновались в Нумалии.
Вообще-то Гаал знал, что Вундворма практически невозможно убить, но не терял бдительности, Вроде бы за два прошедших столетия не обнаружилось в живых ни одного из тех, кто был бы способен это сделать. Тела тиарийских магов были навеки погребены под многокилометровым слоем серого пепла на маленьком острове, ставшем их общей могилой. Никто не спасся. Во всяком случае, о тиарийской диаспоре никогда не было слышно ни в одной из хайборийских земель. Но осторожность не бывает излишней. Ибо довольно всего лишь одного потомка тиарийцев, в коем проснется Дар, чтобы над Повелителем нависла страшная угроза. Поэтому в обязанности Гаала входило не только содержать его, но и внимательно следить, чтобы гадине не угрожала опасность. И здесь ни на кого нельзя было положиться! Даже на других членов Ордена Воплощения – эти мелкие людишки, в отличие от Гаала, не любили Вундворма, а значит, понятия не имели о подлинной верности, которая исходит только из сердца, а не от головы и холодных низких рассуждений о собственной выгоде. Они были тупыми, ленивыми, трусливыми слабаками. Некоторые из них после Таинства Соития с Вундвормом сходили с ума, иные умирали. То, что Гаал воспринимал как великую награду и знак особого расположения Повелителя, было для них ужасом и пыткой. В том числе и для Ингуна, отчаянно старавшегося держаться от Вундворма подальше и видеть его пореже. Так что достойного преемника Гаал не видел. Он служил Вундворму более двадцати зим и был еще достаточно крепок, чтобы продолжать. Но не до бесконечности же. Человеческая жизнь коротка. Что будет потом, когда он, Гаал, не сможет достойно выполнять свою миссию? Он возлагал определенные надежды на Ингуна, но с тем предстояло еще долго и много работать.
Проклятого парня только недавно перестало рвать, когда он присутствовал при поглощении Вундвормом пищи. Он, видите ли, не мог привыкнуть к тому, что Повелитель пожирает людей живьем и святотатственно предложил сначала умерщвлять жертв. Как же! Предлагать Повелителю падаль?! До этого Гаал никогда бы не опустился. Суровая отповедь Магистра привела к некоторому просветлению в мозгах Ингуна, и парень сам вызвался сопровождать Повелителя во время Охоты. Ибо иногда Вундворм сам выбирал себе жертву, не довольствуясь подношениями, и убивал ее прямо на улице*. Обычно Гаал сам бывал в такие моменты с ним рядом, чтобы убрать остатки трапезы. На сей раз он доверился Ингуну – и что же? Тот все испортил. Разорванное тело осталось лежать на камнях в луже крови и было обнаружено. Мало того, жертвой Вундворма стал не кто иной, как Хэм, представитель тайной охраны.
Допустим, самому Повелителю высокие звания и титулы были совершенно безразличны, он осуществлял высшую справедливость, уравнивая между собою рабов и знатных господ, с равной охотой пожирая и тех, и других.
Но членам Ордена Воплощения не следовало допускать подобных недоразумений, чтобы не привлекать внимания властей, иначе придется менять убежище, а это дело крайне непростое. Перевезти Повелителя из одного города в другой так, чтобы это осталось незамеченным, очень трудно. Он слишком огромен, невероятно силен и, понятно, никому не подчиняется.
Оплошность Ингуна привела Гаала в ярость. Он успокоился только тогда, когда Хэма объявили жертвой дикого зверя, случайно забредшего в Нумалию. Хотя никакого зверя так и не поймали. Гаал перевел дух.
А Ингун, стремясь как-то загладить свою очередную вину, клялся, что допустил ошибку в последний раз и был готов на все, чтобы оправдать себя.
– Повелитель никогда не ошибается в выборе, – проворчал Гаал в ответ на его униженное нытье. – Тебе повезло, что он был так милосерден к тебе.
Членов Ордена Воплощения Вундворм избирал сам. За исключением тех, кто всегда служил ему и принадлежал к роду Гаала. Остальные были из числа рабов, предназначавшихся ему в пищу. Некоторых из них, очень редко, он оставлял в живых и позволял служить ему. Ингун был одним из таких.
У Гаала эти счастливчики вызывали болезненную ревность. Он их ненавидел! Но против воли Повелителя идти не посмел бы никогда, и только в самой потаенной глубине души радовался, если они не выдерживали Таинства Соития. Ингун выдержал его уже трижды.
Впрочем, Гаал не сомневался, что бывший раб предпочел бы умереть, так что настоящим соперником Ингун ему не был. Он не находил радости в своем избранничестве, подобно Гаалу.
…Вундворм отпустил его, и человек рухнул ничком на каменные плиты, покрытые зеленоватой слизью. Немного полежал, восстанавливая силы, затем поднялся, еще раз от избытка чувств прижал к своей груди кошачью голову гадины – Повелитель милостиво позволил ему это сделать – и покинул просторное внутреннее помещение замка.
Он долго отмывался от крови и слизи, которыми было сплошь покрыто измученное Таинством тело. Не потому, что испытывал отвращение, наоборот, Гаал был готов носить на себе следы расположения Вундворма всегда, но в таком виде была бы невозможна обычная, дневная, верхняя жизнь, которую приходилось вести. На сей раз Повелитель изрядно помял его в своих кольцах – болела каждая клетка, руки противно дрожали, Гаалу, судя по всему, следовало бы пару дней отлежаться, но он не собирался поддаваться слабости. Может быть, несколько часов отдыха он себе и позволит, но не больше.
– Ингун, – позвал Гаал, – помоги мне одеться.
Тот, мгновенно явившись, невольно отвел глаза от покрытого шрамами и кровоподтеками жилистого тела Магистра Ордена Воплощения и слегка поморщился. Какой из него служитель, раздраженно подумал Гаал, заметив изменившееся выражение широкоскулого лица Ингуна.
– Ты привел новую партию рабов? – требовательно спросил он, пока Ингун, стоя на коленях, натягивал на его ноги высокие сапоги с внутренней шнуровкой.
– Да, десяток бритунийцев, – подтвердил тот, – я довольно дешево купил их на невольничьем рынке нынче утром.
Носок сапога стремительно взметнулся, удар в подбородок отбросил парня к противоположной стене.
– Бритунийцев, – загремел Гаал, – ты сам жри! Ты бы еще свиной купить догадался!
– Мне показалось, они вполне подойдут, – Ингун схватился за разбитое лицо, голос его звучал жалобно. – Клянусь, я очень старался!
– Ты старался сберечь проклятые деньги, – рявкнул Гаал, – все остальное тебя не волнует. Животное! Жадность и тупость – родные сестры. Я взгляну на твой товар, и берегись, если хоть один из тех, кого ты привел, мне не понравится – ты пожалеешь, что твои отец и мать когда-то не остановились на первом свидании.
– Может быть, я уже не раз пожалел об этом, – пробормотал Ингун.
Подобные слова были настоящим святотатством! Глаза Гаала мгновенно налились кровью,
пальцы сжались в кулаки, и, учитывая, что он обладал немалой физической силой, еще увеличивающейся в ярости, Ингуну пришлось бы несладко… но в этот момент глухие удары и протяжный звериный рев заставили замок содрогнуться.
– Повелитель? – в тревоге и недоумении проговорил Гаал, забыв об Ингуне, – Что могло случиться? Только что с ним все было хорошо! Я должен пойти к нему, он зовет…
– Нет, господин, я пойду, – попробовал остановить его Ингун: бывшему рабу, наверное, следовало бы всей душой ненавидеть Магистра, но он отчего-то не находил в своей душе подобных чувств, скорее, испытывал к нему сострадание. Он не мог допустить, чтобы этот истерзанный гадиной фанатик снова отправился к ней. – Тебе лучше отдохнуть.
– Я ему нужен, – упорствовал Гаал. – Не смей мне мешать, уйди прочь!
Он бегом спустился по крутым ступеням, возвращаясь в обитель Вундворма в сопровождении Ингуна, который тоже последовал за Магистром.
Повелитель метался по своему убежищу, перебирая единственной, передней, парой когтистых кошачьих лап, и издавал немыслимые звуки, одновременно напоминающие вопли кота, которому наступили на хвост, и львиное рычание.
При появлении Ингуна он замер и уставился на него, с шипением прижимая уши. Парень невольно вжался в стену, с трудом преодолевая желание немедленно броситься прочь и ожидая, что гадина нападет на него. Но на этот рая обошлось. Вундворм быстро потерял интерес к людям, зато цвет его начал меняться, делаясь из черного тревожно-багровым. Ни Ингуну, ни даже Гаалу прежде не доводилось наблюдать ничего подобного.
– Опасность, – тем не менее, уверенно изрек Магистр. – Повелителю что-то угревает.
– А чего ему бояться, если его и убить нельзя? – удивился Ингун.
– Только одного. Если где-то рядом оказался потомок тиарийцев.
– Но они все умерли, – снова возразил Ингун, не спуская глаз с Вундворма. – Ты сам мне рассказывал.
– Я рассказывал о гибели острова, но никогда не имел глупости утверждать, будто опасность полностью миновала! – бросил Гаал, помрачнев. – Не напрасно я постоянно посылаю вас по всей Хайбории на поиски возможного врага. Ингун, немедленно отправляйся в город и выясни, не появились ли в Нумалии за последние дни новые мастера, владеющие кистью.
– Я все сделаю как надо, магистр, – поспешно заверил его Ингун, радуясь поводу на какое-то время покинуть замок и оказаться на безопасном расстоянии от Вундворма.
Гаал же намеривался присоединиться к поискам чуть позже, если Повелитель сам не успокоится и не покажет, что на этот раз тревога оказалась ложной.
