Текст книги "Гимн крови"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Глава 23

С этого момента я требую, чтобы со мной обращались, как со сверхъестественным героем, коим я и являюсь. Я зашагал обратно к дому, игнорируя Квинна и Мону (особенно Мону), открыл кухонную дверь и сказал Жасмин, что призрак Патси окончательно покинул землю, а я устал и нуждаюсь в покое и в том, чтобы выспаться в кровати тетушки Куин, неважно, кто и что об этом думает.

Шумный крохотный Джером подпрыгнул за своим маленьким столиком и закричал:

– Но я так и не успел увидеть ее, мама! Я так и не увидел ее.

– Я тебе ее нарисую, сиди смирно, – сказала Жасмин и, с неоспоримым авторитетом, свойственным леди с ключами, она провела меня через коридор и тут же допустила в священные покои, проворчав, что-то насчет того, что только два часа назад Мона устроила здесь беспорядок, разрыв шкафы, но теперь все тщательнейшим образом убрано. Я же театрально рухнул на укрытую розовым атласом кровать под розовым же атласным балдахином, зарылся лицом в розовые атласные подушки и утонул в ванильном аромате Шантилли, позволив Жасмин стянуть с меня грязные ботинки, потому что это доставляло ей радость и защищало постель. Я закрыл глаза.

И тут Квинн сказал мягким уважительным тоном:

– Можно мы с Моной останемся присматривать за тобой? Мы так тебе благодарны за то, что ты сделал.

– Прочь с моих глаз, – сказал я. – Жасмин, пожалуйста, зажги все лампы, а потом выгони их отсюда. Патси ушла, а моя душа нуждается в покое! Я видел крылья ангелов в белом оперении, неужели я не заслужил после этого немного сна?

– Вы сейчас же уйдете отсюда, Тарквин Блэквуд и Мона Мэйфейр! – сказала Жасмин. – Слава Богу, что Патси ушла! Я это чувствую. Бедное дитя просто потерялось, а теперь она на пути домой и больше не бродит в округе. Я отдам эти ботинки Алену. Ален у нас настоящий эксперт по ботинкам. Ален приведет их в порядок. Теперь вы двое ступайте. Вы слышали, что сказал этот человек? Его душа устала. Оставьте его в покое. Лестат, я принесу тебе одеяло.

Аминь.

Я тут же погрузился в дрему.

Джулиан яростно зашептал мне на ухо по-французски:

– Я буду преследовать тебя повсюду, пока не доведу до безумия. Суета сует. Все суета. Все, что ты делаешь – бессмыслица и все только для того, чтобы потешить самолюбие и ради славы! Думаешь, ангелы не ведают путей твоих и для кого дела твои?

– Ах, да! – прошептал я. – Это ты, злобный дух, думал, что поймал меня между мирами, так? Вот, где ты обитаешь, бесконечно созерцая, как они проскальзывают мимо тебя. Ты не успел проклясть душу Патси, в этом дело? А ведь она твоя родня, так же точно, как и Квинн. Ты сыграл жестокую шутку с двоими в этом доме, будучи и прародителем Патси, ведь так? Ты не желаешь знаться с собственными же потомками, если они тебе не по вкусу, ты, безжалостный астральный зануда.

Меня все сильнее одолевала дремота, мозг погружался в сладостное, как у смертных, забытье, унося меня дальше от ужасающего звона при соприкосновении миров, все дальше от великолепия рая.

Прощай, моя бедная, проклятая Патси. Да, но я сделал это поцелуем, и да, ступив в неизвестность, и да, она ушла, разве это не благое дело? Разве я не совершил добро? Разве кто-то будет отрицать, что это добро? Эй, Джуанито, было ли это добрым делом? Было ли добром изгнание Гоблина? Я вновь соскользнул в безопасность ничего не ведающего сна. И меня защищала освещенная золотистым светом комната. Что бы я мог сделать хорошего для Моны и Квинна? Несколько часов спустя я был разбужен звоном часов. Я не мог сообразить, где бы они могли находиться в доме, как они бы могли выглядеть, но мне было, в общем-то, все равно.

Комната оказала на меня целительное благотворное влияние, как будто впитала чистоту и благородство тетушки Куин. Я чувствовал себя обновленным. Маленькие злые клеточки моего тела сделали свою обычную работу. И даже если мне снились кошмары, я их не помнил. Лестат снова был Лестатом. Будто бы кому-то есть до этого дело. Вам есть дело?

Я сел.

За маленьким круглым столом тетушки Куин сидел Джулиан. За этим столиком она принимала пищу, он стоял между кроватью и шкафами. Призрак был в своем шикарном смокинге. Он курил маленькую черную сигарету. Стелла сидела на диване в прелестном белом платьице. Она играла с одной из тряпичных кукол тетушки Куин.

– Bonjour [8]8
  Здравствуй


[Закрыть], Лестат, – сказала Стелла. – Вот ты и проснулся, наконец, прекрасный Эндимион.

– Все, что ты делаешь, – сказал по-французски Джулиан, – ты делаешь из собственных эгоистических побуждений. Эти смертные нужны тебе, чтобы они тебя любили. Ты купаешься в их слепом обожании. Ты смакуешь его, как смакуешь кровь. Устал убивать и разрушать?

– В тебе нет никакого смысла, – ответил я. – Как покойнику, тебе бы следовало это понимать. У смерти есть конечная точка. У тебя ее нет. Ты завис в промежутке между мирами. Теперь я знаю твое незавидное положение.

Он стрельнул в меня злобной улыбочкой.

– И в чем же твой презренный план? – спросил он по-французски. – Услать меня в туманный рай, в который ты отправил Патси?

– Хммм… С чего бы я стал печься о спасении твоей души? – спросил я. – К тому же, я уже говорил, что привык к тебе. И я чувствую особую привилегию, что ты удостаиваешь меня тет-а-тет, не важно, откуда ты заявился. К тому же с тобой Стелла, а ей я всегда рад.

– Ах, ты такой милый, – сказала маленькая Стелла. Она подняла куклу в руках. – Ты же знаешь, Душка, что в тебе есть некая неразрешимая загадка.

– Объясни, – сказал я. – Философствующие дети неизменно доставляют мне удовольствие.

– Не будь так уверен, что я способна к философским выкладкам, – одновременно хмурясь и улыбаясь, сказал Стелла.

Она уронила куклу на колени. Подняла, а потом медленно опустила плечи.

– Вот, что я о тебе думаю, Душка. У тебя есть совесть, но нет души, которая бы ее поддерживала. Уникальный случай, должна заметить.

Мое тело затрепетало от мрачного озноба.

– Где моя душа, Стелла? – спросил я.

Мне показалось, что она растерялась, но потом она сказала:

– Запуталась! Угодила в ловушку! Но твоя совесть освободилась от души. Это просто чудо.

Джулиан улыбнулся.

– Мы найдем способ перерезать путы, – сказал он.

– Ах, так ты хочешь спасти мою душу? – спросил я.

– Мне безразлично, куда отправится твоя душа, когда покинет землю, – ответил Джулиан. – Разве я тебе не говорил? Я чувствую материальную оболочку, которая оживает благодаря порочной крови, аппетит, который эту кровь разгоняет, и необъятную гордыню, которая подхлестнула тебя забрать мою племянницу.

– Ты вне себя, – сказал я. – Помни, что с тобой ребенок. Ведь ты преследуешь какую-то цель, когда берешь ее в свидетели. Веди же себя прилично.

Повернулась дверная ручка. Они исчезли. Такие необщительные застенчивые существа.

Кукла упала на диван, а так как у нее не было ни локтей, ни коленей, то выглядела она душераздирающе покинутой, когда уставилась несчастными нарисованными глазами в равнодушное пространство комнаты.

Вошли Квинн и Мона.

Квинн переоделся в узорчатый вязаный свитер и простые слаксы, так как приходилось считаться с охлаждающей мощью кондиционеров. Мона же осталась в своем великолепном черном платье, ее бледное лицо и руки сияли. Теперь одна из камей была закреплена у нее на шее, большая и очень красивая, из белого с голубым сардоникса.

– Мы теперь можем поговорить? – очень вежливо спросил Квинн.

Он с величайшим сочувствием посмотрел на Мону, потом его взгляд вновь обратился ко мне.

Я осознал, что Квинн очень верно описал мне в начале нашего знакомства свои чувства к Моне.

Ее печаль, да и она сама, счастливая ли, несчастная ли, – продолжала вытеснять собственные тревоги Квинна и переживания, теснившие его сердце. Она продолжала владеть им безраздельно, особенно теперь, когда он потерял тетушку Куин и своего двойника – Гоблина. Что бы маленький скорпион мне ни сделал, его любовь к ней оставалась незамутненной.

Как еще объяснить, ту легкость, с которой он воспринял тот факт, что я из чистейшей блажи узурпировал восхитительную кровать тетушки Куин?

Я придвинулся к подушкам, пока не прижался к ним, заняв вертикальную позицию, ноги я свободно вытянул вперед, скрестив лодыжки. Я кивнул. Нечасто мне доводилось видеть собственные ноги в черных носках. Никогда раньше я не замечал в них ничего особенного. Но теперь они показались мне очень маленькими для двадцать первого века. Досадно. Хотя шесть футов все еще считается хорошим ростом.

– Я хочу сказать, что обожал тетушку Куин, – пробормотал я. – Я спал на покрывале. Я был выбит из колеи.

– Возлюбленный босс, ты чудесно здесь смотришься, – благожелательно сказал Квинн. – Считай это место своим. Ты знал тетушку Куин. Она спала целыми днями. Все окна задернуты непроницаемыми жалюзи, скрытыми красивыми шторами.

Эти слова оказали на меня очень успокоительный эффект. Я незаметно дал ему это понять.

Он сел на скамеечку перед столиком тетушки Куин, спиной к большому круглому зеркалу, отражавшему мягкий свет. Мона устроилась на диване очень близко к кукле, которую недавно бросил призрак Стеллы.

– Ты теперь отдохнул? – спросила Мона, изображая благовоспитанную особу.

– Сделай что-нибудь полезное, – пренебрежительно сказал я Моне. – Возьми эту тряпичную куклу и посади ее хорошенько, чтобы она не выглядела такой потерянной.

– О, да, конечно, – сказала она так, будто не была неугомонным исчадием ада.

Она прислонила куклу к пухлому валику, скрестила ей ноги, а руки положила на ее колени. Теперь кукла взирала на меня с благодарностью.

– Что там произошло с тобой, Лестат? – спросил Квинн, выказывая большую заботу.

– Я не знаю наверняка, – ответил я. – Возможно, какая-то сила пыталась утащить меня вместе с ней. Мы соединились, когда она начала подниматься. Но мне удалось вырваться. Не уверен. Иногда я вижу ангелов. Это страшно. Не могу говорить о них. Не хочу вспоминать. Но Патси больше нет. Это главное.

– Я видел Свет, – сказал Квинн. – Я точно его видел, но я не видел Патси.

Он говорил очень чистосердечно, нисколько не рисуясь и не преувеличивая.

– Я тоже видела, – сказала Банши. – А ты с чем-то сражался и ругался по-французски. И ты что-то прокричал про дядюшку Джулиана.

– Теперь это не важно, – сказал я, глядя на Квинна. – Как я уже говорил, я предпочитаю не вспоминать.

– Зачем ты это сделал? – с уважением спросил Квинн.

– Что, интересно, ты хочешь сказать? – спросил я. – Ведь это нужно было сделать. Разве нет?

– Это понятно, – сказал Квинн. – Но почему ты? Это я убил Патси. А ты пошел туда один, приманил ее дух. Призвал Свет. И тебе пришлось бороться. Зачем же ты это сделал?

– Для тебя, наверное, – сказал я, пожав плечами. – Возможно, я решил, что никто другой не сможет. Или, наверное, я сделал это ради Жасмин, потому что обещал, что призрак ее не тронет. Или ради Патси. Да, ради Патси. – Я задумался. Сказал: – Вы еще только вступили на путь Крови. Вы мало повидали. Я же видел умерших, которые не покинули земные пределы, они неслись в потоке ревущих ветров. Я видел их души в вакууме между сферами. Когда Мона сказала, что Патси не знает, что мертва, я понял, в чем тут дело. Поэтому я пошел на болото и сделал то, что сделал.

– И, кроме того, была еще песня, – сказала маленькая гарпия, глядя на Квинна. – Томми исполнил ирландскую песню, и она была такой печальной.

– Да, насчет ее песен, – я уже частично исполнил обещание, – сказал Квинн. – По-крайней мере, я начал. Я пригласил агента Патси, вытащил его из постели. Он планирует переиздать все ее записи, сделать оригинальный альбом, в который войдет все то, что она могла бы пожелать сама. Ее агент так переживет, что она мертва, он едва держит себя в руках.

– Что! – воскликнула Мона.

– Ах, ну ты знаешь, мертвые звезды приносят хорошую прибыль, – ответил Квинн, чуть пожав плечами. – Он сделает рекламу на ее трагической гибели. Преподнесет ее карьеру в особом ракурсе.

– Я знал, что тебе придется сдержать обещание, – сказал я. – И я прослежу за этим, пожалуй. Да, так и сделаем, если позволишь. Итак, все закончилось, ведь так?

– У нее был восхитительный голос, – сказал Квинн. – Если бы я только мог убить ее, но не ее голос.

– Квинн! – сказала Мона.

– Ну, в общем-то, ты так и сделал, Братишка, – заметил я.

Он тихонько рассмеялся.

– Я думаю, ты прав, Возлюбленный босс.

Он улыбнулся Моне и ее невинному шоку.

– Однажды ночью я расскажу тебе о ней все. Когда я был маленьким, я думал, она сделана из пластика и клея. Она все время визжала. Хватит о ней.

Мона покачала головой. Она слишком его любила, чтобы настаивать.

Кроме того, были еще проблемы, которые ее тревожили.

– Но, Лестат, что ты думаешь обо всем этом? – спросила она меня.

– Я уже говорил тебе, сумасшедшая маленькая негодяйка, я не собираюсь вспоминать. Для меня тема закрыта. Кроме того, назови мне хоть одну причину, почему я должен с тобой разговаривать? Почему мы вообще в одной комнате?

– Лестат, – сказал Квинн, – пожалуйста, дай Моне еще шанс.

Я разозлился. Не на Мону, но я не хотел снова попадаться на эту удочку. Я просто разозлился. Они были такими прекрасными детьми, эти двое, и…

– Ну хорошо, – сказал я, взвешивая каждое слово. – Пусть то, что я скажу, будет для вас законом. Если я остаюсь с вами, то я глава собрания. И я не намерен что-либо вам доказывать. И я не собираюсь постоянно отстаивать свой авторитет!

– Я понимаю, – сказала Мона. – Я действительно, действительно, понимаю.

Казалось, она говорила от чистого сердца.

– Что ж, – сказал я, – Я предпочитаю забыть о том, что случилось. Но и вам следует забыть.

– Да, Возлюбленный босс, – горячо сказала Мона.

Повисла пауза.

Я не собирался так легко сдаваться.

Квинн не смотрел на нее. Он очень внимательно смотрел на меня.

– Ты знаешь, как сильно я тебя люблю, – сказал он.

– Я тоже тебя люблю, Братишка, – сказал я. – Мне жаль, что из-за наших разногласий с Моной мы отдалились друг от друга.

Он повернулся к Моне.

– Скажи то, что должна сказать, – сказал он.

Мона опустила голову. Ее руки лежали на коленях, одна на другой, и внезапно она показалась мне такой несчастной и трогательной, ослепительной по контрасту с черным цветом платья, а ее волосы были такими роскошными, что… Подумаешь, и что?

– Я осыпала тебя оскорблениями, – признала она, ее голос зазвучал мягче и глубже, чем до этого. – Я была настолько, настолько не права, – она взглянула на меня. Никогда еще я не видел ее зеленые глаза такими умиротворенными. – Я не должна была говорить о других твоих птенцах так, как я говорила, с намеренной жестокостью упоминать о когда-то настигших тебя несчастьях. Ни с кем нельзя обращаться с такой черствостью, тем более с тобой. Это было с любой точки зрения грубо. И мне это совсем не свойственно. Пожалуйста, поверь мне. Это и в самом деле было отвратительно.

Я пожал плечами, но, по правде, я был впечатлен. Да здравствует английский язык.

– Но зачем ты это устроила? – спросил я, изображая холодность.

Она задумалась на какое-то время, в течение которого Квинн изучал ее с глубоким сочувствием. Потом она сказала:

– Ты влюблен в Ровен. Я это видела. И это испугало меня. Действительно, действительно испугало.

Тишина.

Неожиданная боль. Мое сердце не вспоминало Ровен. Я чувствовал только пустоту. И осознавал, что она далеко, далеко от меня. Может быть навсегда. "Доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка [9]9
  Екклесиаст, глава 12, 7.


[Закрыть]".

– Испугало? Но почему?

– Я хотела, чтобы ты любил меня, – сказала Мона. – Я хотела, чтобы ты оставался заинтересованным во мне. Я хотела, чтобы ты был на моей стороне. Я… Я не хотела, чтобы она отняла тебя у нас.

Она запнулась.

– Я ревновала. Я была, как заключенный, вырвавшийся из одиночной камеры после двух лет изоляции и вдруг обнаруживший вокруг себя сокровища. Я боялась, что потеряю все.

И снова я был тайно потрясен.

– Ты ничем не рисковала, – отозвался я. – Абсолютно ничем.

– Но ты, конечно же, понимаешь, – сказал Квинн, – что значит для Моны быть усыпанной нашими дарами и оказаться не в состоянии справиться с собственными переживаниями. Вот в каком мы оказались положении в том самом саду за Первой улицей, в том самом месте, где были закопаны тела Талтосов.

– Да, – сказала Мона. – Мы говорили о вещах, которые меня мучили годами и я, я…

– Мона, ты должна мне доверять, – сказал я. – Ты должна доверять моим принципам. В этом наш парадокс. На нас перестают действовать естественные законы, когда мы получаем кровь. Но мы принципиальные существа. Я не переставал любить тебя ни на секунду. Что бы я ни чувствовал к Ровен, это никак не отразилось на моих чувствах к тебе. И как бы могло быть иначе? Я дважды предупредил тебя, чтобы ты была терпимее к своей семье, потому что считал, что так будет лучше для тебя же. Потом, в третий раз, хорошо, я зашел слишком далеко, высмеяв тебя. Но я лишь пытался как-то сдержать твои оскорбления, твои оскорбления по отношению к тем, кого ты любишь. Но ты не желала меня слушать.

– Теперь я буду слушать, обещаю, – сказала она. И снова уверяющий тон, совсем не похожий на тот, который я слышал прошлой ночью, да и этой немногим раньше.

– Квинн часами инструктировал меня. Он предупреждал меня, насчет моей манеры себя вести с Ровен, Михаэлем и Долли Джин. Он говорил, что я не могу, походя, называть их "человеческие существа", и при этом смотреть им в глаза. Дурной тон для вампира.

– Ну конечно же, – сказал я скорбно. (Ты, должно быть, шутишь?)

– Он объяснил, что мы обязаны с терпением относиться к их манере себя вести, и теперь я это вижу, я понимаю, почему Ровен так долго говорила. И я не должна была ее перебивать. Я это осознаю. И я больше не буду влезать с нелепыми замечаниями. Я должна обрести… обрести зрелость в Крови.

Она замолчала, но потом добавила:

– Я должна найти точку, где невозмутимость соприкасается с учтивостью. Да, именно так. Но пока мне до этого далеко.

– Правда, – сказал я. Я изучал ее в мельчайших подробностях. Я не был абсолютно убежден этой безупречной демонстрацией раскаяния. И как прелестно тугие черные манжеты обтягивали ее маленькие запястья. И, конечно же, ее туфли с головокружительными каблуками и похожими на змейки ремешками.

Но мне нравились ее слова.

– Где невозмутимость соприкасается с учтивостью.

Мне они очень понравились, и я знал, что это ее слова. Все, что она сказала, шло от нее, неважно, чему ее научил Квинн. Я мог утверждать это по реакции Квинна.

– И по поводу платья с блестками, – сказала она, сбив меня с этого направления мысли. – Теперь я понимаю.

– Ты понимаешь? – спросил я сдержанно.

– Конечно, – сказала она, пожав плечами. – Общеизвестно, что мужчины восприимчивее женщин к тому, что видят. И почему мы, люди ночи, должны быть исключением?

– Лучистый взгляд больших зеленых глаз. Розовые губы.

– Ты не хотел и дальше отвлекаться на созерцание всей этой обнаженной кожи и наготы. И ты честно предупредил об этом.

– Мне следовало выразить свои желания с большим тактом и уважением, – произнес я уныло и монотонно. – В следующий раз я постараюсь вести себя галантнее.

– Нет, нет, – сказала она, беспечно тряхнув волосами. – Мы все знаем, что платье было чересчур откровенным, таким оно и должно было быть. Поэтому я и одела его, чтобы появиться на террасе отеля. Оно было намерено соблазнительным. Поэтому, когда я вошла в этот дом, в первую очередь я переоделась во что-то более приличное. Кроме того, ты Создатель. Именно это слово употребил Квинн. Создатель или Мастер. Учитель. И ты имел полное право сказать мне: "Сними это платье", – и я знала, что ты имеешь в виду.

– Но, понимаешь, я заболела в самый сложный период моей жизни. Будучи смертной девочкой, я не знала, что значит носить такие платья. Видишь ли, я не успела стать смертной женщиной.

Ее охватила глубокая печаль.

– Просто я из ребенка сразу превратилась в инвалида, – сказала она. – А потом пришла сила, та степень силы, которую ты мне доверил. И все что я сделала – это набросилась на тебя, потому что я думала… думала, что ты влюблен в Ровен. – Она замолчала с озадаченным видом, отвернулась. – Наверное, я хотела показать тебе… что я тоже женщина в этом платье, – сказала она мечтательно. – Наверное, в этом было дело. Показать тебе, что я такая же женщина, как и она.

Ее слова поразили меня, поразили до глубины души. Души, которой, как предполагалось, у меня не было. Угодившей в ловушку души.

– В этом есть какая-то ирония, правда? – сказала она понизившимся от переполнявших ее эмоций голосом. – Что такое зрелость женщины? Способность быть матерью, способность соблазнять. Способность смириться, что и то и другое осталось позади. Способность… – Она закрыла глаза. Прошептала: – И это платье. Просто воплощение женской силы.

– Так не сопротивляйся же этому больше, – сказал я, впервые смягчив свой голос. – И вот ты назвала вещи своими именами. Ты смогла.

Она это знала. Она посмотрела на меня.

– Упивающаяся своей властью шлюха, – прошептала она. – Вот, как ты меня назвал и был прав. Я была пьяна от собственной силы, у меня кружилась голова, я была…

– О, нет, не надо…

– И мы можем переступать пределы. Мы так благословенны, даже если это темное благословение. Мы волшебные создания. Нам доступны разные чудесные проявления свободы.

– Это моя задача, – сказал я. – Направлять тебя, инструктировать тебя, оставаться с тобой, пока ты не сможешь быть сама по себе. И не терять терпения, как со мной случилось. Я был не прав. Я тоже выступил с позиции силы, как и ты, дитя. Мне следовало быть терпеливее.

Тишина. И эта грусть пройдет. Должна.

– Но ты все-таки любишь Ровен, да? – спросила она. – Ты в самом, в самом деле, любишь ее?

– Запомни то, что я тебе сказал, – произнес я. – Я очень мерзкий тип. Но я могу быть милым.

– О, нет, ты совсем не мерзкий, – сказала с негромким смешком. Ее печальное лицо просветлело от ясной улыбки. – Я просто обожаю тебя.

– О, нет, я – мерзавец, – сказал я. – Но меня полагается обожать. Запомни собственные слова. Я учитель.

– Но почему ты любишь Ровен?

– Мона, не следует слишком давить на это, – сказал Квинн. – Я думаю, теперь мы пришли к соглашению, и Лестат не оставит нас.

– Я и не собирался вас оставлять, – сказал я вполголоса. – Я никого из вас не покину. Но теперь, когда мы собрались вместе, мы можем продвинуться дальше. У меня есть некоторые соображения.

Тишина.

– Да, мы можем продвинуться, – сказала Мона.

– Какие соображения? – с некоторым опасением спросил Квинн.

– Прошлой ночью мы говорили о неких поисках, – сказал я. – Я дал слово. И я намерен его сдержать. Но я хочу прояснить некоторые вещи…. О самих поисках и о том, что может выйти из нашей затеи.

– Да, – сказал Квинн, – Я не уверен, что все понимаю насчет Талтосов.

– А нам многое необходимо понять, – сказал я. – Уверен, Мона согласится с этим.

Я заметил, что облачко тревоги вновь набежало на ее ясное лицо, брови нахмурились, а уголки губ поникли. Но даже при этом в ней чувствовалось больше новой зрелости и самообладания.

– У меня есть кое-какие вопросы… – сказал я.

– Да, – сказала Мона. – Я попытаюсь на них ответить.

Я помедлим, потом спросил с некоторым напором: – Ты абсолютно уверена, что хочешь найти этих существ?

– О! Я должна найти Морриган, ты же знаешь! Лестат, как ты мог, как мог ты?..

– Позволь мне сформулировать это иначе, – сказал я, поднимая руку. – Неважно, что ты говорила раньше. Теперь у тебя было время подумать. Привыкнуть к своему новому воплощению. И теперь, когда ты знаешь, что Ровен и Михаэль не обманывали тебя, когда ты знаешь, что тебе все известно, и ты знаешь, что выяснять больше нечего, ты хочешь найти Морриган, чтобы просто узнать, что она жива и здорова или ты хочешь дать ей понять, кто ты на самом деле?

– Да, это важный вопрос, – сказал Квинн. – Что скажешь?

– Хорошо, я нисколько не сомневаюсь в том, хочу, чтобы она знала, кто я, – ответила она без колебаний. – Я и не думала, что могу поступить иначе.

Она выглядела озадаченной.

– Я не только хотела убедиться, что с ней все в порядке. Я… Мне представлялось, что мы будем вместе. Я так хотела обнять ее, прижать к себе. Я…

Ее лицо потеряло всякое выражение от боли. Она затихла.

– Ты же понимаешь, – насколько мог тактично сказал я, – что если бы она этого хотела, то давно бы сама пришла к тебе?

Конечно же, такие мысли приходили ей в голову. Должны были. Но сейчас, когда я смотрел на нее, я пытался понять, как глубоко она погрузилась в мир лжи и фантазий, представляя, что Ровен все знала о Морриган, но держала в секрете. Что Ровен поила ее волшебным молоком, но оно не помогло. Как бы там ни было, она задрожала. Ужасно задрожала.

– Может быть, она не могла прийти ко мне, – прошептала она. – Может быть, Эш Тэмплетон не пускал ее.

Она тряхнула головой и схватилась за лоб.

– Я же не знаю, что он за существо! Конечно же, Михаэль и Ровен считали Эша… героем. Этаким все ведающим, мудрым исследователем проходящих веков. Но что если… Я не знаю. Я хочу ее увидеть, поговорить с ней. Я хочу, чтобы она сама сказала, чего она хочет, разве ты не понимаешь? Почему она не приходила ко мне все эти годы? Почему она даже… Лешер был жестоким, но он был заблудшей душой, он…

Она прикрыла правой ладонью рот. Ее пальцы дрожали.

Квинн уже был рядом с ней. Он не мог выносить ее страданий.

– Мона, ты не можешь дать ей кровь, – сказал я мягко. – Ни при каких обстоятельствах. Кровь не должна передаться этим существам. Мы даже не можем представить, что из этого выйдет. Скорее всего, Кровь в принципе не может ими восприниматься. Но даже если это возможно, мы не может создать новое племя бессмертных. Поверь мне, старейшие из нас не потерпят, чтобы это случилось.

– О! Я это понимаю. Я и не прошу. Я не стану… – Она замолчала, явно не в силах продолжить.

– Ты хочешь узнать, что она жива и с ней все в порядке, – очень нежно произнес Квинн. – Вот главная цель, ведь ты так говорила?

Мона кивнула, отворачиваясь.

– Да… Где-то же есть их община, и она там счастливы.

Она нахмурилась. Она сражалась со своей болью. Сдерживала дыхание. Ее щеки покраснели.

– Ведь это маловероятно, да?

Она посмотрела на меня.

– Да, – сказал я. – Именно это пытались объяснить нам Ровен и Михаэль.

– Тем более я должна узнать, что с ними случилось, – горестно прошептала она. – Я должна!

– Я все выясню, – сказал я.

– Ты, правда, это сделаешь?

– Да, – уверил я. – Я бы не стал давать тебе обещание, если бы не собирался его исполнить.

Я все узнаю, и если они выжили, если они действительно образовали где-то общину, тогда ты сможешь решить, стоит тебе с ними встречаться или нет. Но когда состоится встреча, они узнают о тебе, поймут, кто ты, увидят все. Вот в чем дело, если они обладают теми способностями, о которых говорила Ровен.

Мона отозвалась:

– Так и есть.

Она закрыла глаза. Глубоко вздохнула, замирая от боли.

– Это ужасно, но это следует признать, – сказала она. – Долли Джин говорила правду. Я не могу это отрицать. Я не могу скрывать от вас правду. Я не могу. Морриган бывала… почти невыносима.

– Невыносима? Но почему? – спросил Квинн.

Теперь я видел, что она действительно откровенна с нами. Раньше она говорила все с точностью до наоборот.

Мона отбросила с лица волосы, ее глаза забегали по потолку. Она обращалась к тому, что всегда отрицала.

– Навязчивая, шумная, безумная! – сказала она. – Все носилась со своими планами и идеями, своими мечтами и воспоминаниями. И она и в самом деле утверждала, что Мэйфейры станут семьей Талтосов. А потом она унюхала приставший к Михаэлю и Ровен запах мужской особи Талтосов и стала совершенно неуправляемой. – Мона закрыла глаза. – Представить себе сообщество таких существ, всегда было выше моих сил. Тот, старый, Эш Тэмплетон, которого знали Ровен и Михаэль, он научился изображать из себя человека, научился века назад. Вот в чем суть. Эти существа могут жить бесконечно! Они бессмертны! Создания совершенно несовместимые с людьми. Морриган была юной и незрелой.

Она умоляюще посмотрела на меня.

– Не переживай так, – сказал я.

Никогда не видел, чтобы она так сильно мучалась. Обычно в припадках душевных терзаний, она так щедро и безмерно проливала слезы, что заставляла меня сомневаться в своей искренности. Что же касается ее ярости, то она ею просто упивалась. Но сейчас Моне действительно было тяжело.

– Понимаешь, она такая же, как я, – сказала она. – Она была новорожденным Талтосом. А я новорожденное Кровавое дитя. Или как тебе угодно меня называть. И мы совершали одни и те же ошибки. Она была неуправляемой и разрушала все вокруг себя. И я вела себя также, набросившись на твои, излившиеся в строчках откровения. Я… Она наглела, злоупотребляла, сметая все, она бросалась к моему компьютеру, переиначивала и записывала мои высказывания, и все продолжала и продолжала в том же духе, и она никогда не останавливалась. Она… Я… Она… Я… не знаю…

Она разрыдалась, и какое-то время не могла говорить.

– Господи Боже, какой же за этим стоит мерзкий секрет? – зашептала она. – Что это? Что это?

На Квинна было больно смотреть.

– Я знаю секрет, – сказал я. – Мона, ты ненавидела ее так же сильно, как любила. Да и как могло быть иначе? Прими это. А теперь ты чувствуешь своим долгом узнать, что с ней случилось.

Она энергично закивала, но ничего не отвечала и не смогла поднять на меня глаза.

– И мы с величайшей осторожностью приступим к поискам, – сказал я. – Мы начнем их, и я клянусь тебе снова, что мы найдем Талтосов. Мы или найдем их самих, или узнаем, что с ними сталось.

Тишина. Наконец она подняла на меня глаза.

Вся она была в оковах печальной неподвижности. Она не собиралась пялиться на меня. Думаю, она даже не осознавала, что и я смотрю на нее в ответ. Она очень долго смотрела на меня, но наконец ее лицо просветлело, став доверчивым и нежным.

– Я тебя больше никогда не обижу, – произнесла она.

– Я тебе верю, – сказал я. – Ты вошла в мое сердце, едва я тебя увидел.

Квинн созерцал нас с терпеливым выражением, круглое зеркало за его спиной напоминало нимб.

– Ты действительно любишь меня? – спросила она.

– Да, – ответил я.

– Что мне сделать, чтобы доказать, что я тебя люблю? – спросила она.

Я задумался на секунду, отстранившись от нее и от Квинна.

– Тебе ничего не нужно делать, – ответил я. – Но есть одно одолжение, о котором я бы хотел тебя попросить.

– Все, что угодно, – сказала она.

– Не упоминай больше о моей любви к Ровен, – сказал я.

Она уставилась на меня, в ее глазах всколыхнулась такая мука, что я с трудом это вынес.

– Только один раз, последний, чтобы сказать, – произнесла она, – что Ровен работает, согласуясь с Богом. А медицинский центр – ее жертвенный камень.

– Да, – со вздохом ответил я. – Ты абсолютно права. И не думай, что я этого не знаю.