Текст книги "Гимн крови"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Глава 14

Когда я проснулся следующей ночью, первым, на что наткнулся мой взгляд, был «Национальный католический вестник», который прибыл с почтой и который я жадно развернул, чтобы узнать последние новости о Святом Диего.

Событию было отведено внушительное место, имелась и черно-белая фотография Папы в белой митре, призывающего к соблюдению строгой дисциплины, но делающего чудным образом наоборот: он созерцал танцующих аборигенов среди толп, заполонивших во время канонизации базилику Богоматери Гваделупской в городе Мехико. Огромные толпы. Конечно же, в статье ОБЯЗАНЫ были упомянуть тот факт, что некоторые люди сомневаются в том, что Хуан Диего когда-либо существовал.

Но что это меняет для такого верующего существа, как я?

Только после того, как я поглотил все статьи, посвященные путешествиям Папы, я заметил на столе записку, оставленную одним из телохранителей. В ней сообщалось, что днем приходил Михаэль Карри и просил ему позвонить. Никто не подходил к телефону. Прошлой ночью я пришел так поздно, что не видел ни Моны, ни Квинна, да и сейчас они еще не проснулись. В квартире было угрожающе тихо. А для Джулиана и Стеллы, по-видимому, было еще слишком рано. Или, быть может, моя вчерашняя речь несколько утихомирила Джулиана. Хотя вряд ли, – среди прочего, он отличался значительной неутомимостью, и, скорее всего, затаился в ожидании момента, подходящего для того, чтобы нанести удар.

Пора было набрать номер, который Михаэль оставил через охранника, когда я осознал, что Михаэль как раз переходит дорогу внизу. Я спустился, чтобы его встретить. Вечер был румяным и благоухал ароматами кухонь квартала.

Я жестом показал охранникам, чтобы они пропустили Михаэля. Он был не в себе. На нем красовался тот же костюм-тройка, что и вчера, но теперь не было галстука, рубашка оказалась распахнута, и весь он выглядел помятым, испачканным грязью, с всклокоченными волосами.

– Что случилось, приятель? – спросил я, подавшись к нему, чтобы взять за руку.

Он встряхнул головой. Захлебнулся словами, которые пытался произнести. Его мысли путались. На каком-то глубинном уровне он заблокировал попытку проникнуть в его сознание, но в то же время он взывал ко мне. Я отвел его во дворик. С него катился пот. В саду было слишком жарко. Мне следовало отвести его туда, где дуют искусственные ветры.

– Пойдем, – сказал я. – Поднимемся наверх.

Мона, в очаровательном голубом шелковом платье и туфельках на высоких каблуках, оплетающих пряжками лодыжки, появилась в дверном проеме как раз, когда мы достигли дальней гостиной. Ее волосы еще не были причесаны.

– Дядя Михаэль, что случилось? – тут же всполошилась она.

– Привет, малышка, – слабо произнес Михаэль. – Ты действительно отлично выглядишь.

Он упал на обитый бархатом диван, уткнулся локтями в колени и опустил на руки голову.

– Что случилось, дядя Михаэль? – спросила она, явно опасаясь к нему прикасаться и неуверенно присаживаясь на краешек ближайшего стула.

– Это Ровен, – сказал он. – Она сошла с ума, и я не знаю, сможем ли мы в этот раз вернуть ее обратно. Все хуже, чем когда-либо прежде.

Он взглянул на меня.

– Я пришел сюда, чтобы просить тебя о помощи. Ты имеешь на нее влияние. Прошлой ночью ты ее успокоил. Наверное, тебе по силам сделать это снова.

– Но что с ней случилось? – спросила Мона. – Она снова впала в оцепенение, как раньше?

Я уловил только беспорядочные образы в его сознании. Казалось, он не услышал вопроса Моны. Оставалось полагаться на его слова.

– С ней сейчас Стирлинг, – сказал Михаэль. – Но ему не справиться. Утром она настаивала, что хочет исповедоваться. Я пригласил отца Кевина. Они уединились примерно на час. Конечно же, он не может открыть, что она рассказала. Лично я думаю, отец Кевин и сам на грани. Невозможно обращаться к услугам постоянного духовника, вроде отца Кевина, посвящать его в проблемы семьи, вроде нашей, и рассчитывать, что он все это вынесет, ожидать, что он всегда сможет что-то предпринять и без затруднений выполнить свои обязанности священника. Это не легко.

– Михаэль, – сказал я. – Что делает Ровен?

Казалось, он меня не услышал. Он продолжал:

– Медицинский центр Мэйфейров, ее работа над ним была маниакальной, ты это знаешь, или, возможно, не знаешь, – он посмотрел на Мону. – Но никто другой не может понять, что она работает до изнеможения, без личной жизни, тихой жизни, без мысли о чем-либо, что бы не касалось Центра. Он ее захватил. Это чудесно. Но в каком-то смысле это просто бегство.

– Мания, – тихо сказала Мона. Ее заметно трясло.

– Верно, – сказал Михаэль. – Ее образ на публику – единственный ее образ. Ее внутренний мир полностью рассыпался. Или это произошло из-за секретов Центра. И теперь вот эта вспышка, абсолютная дезориентация, это сумасшествие. Ты представляешь, как много людей воодушевляется ее энергией, ее примером? Она создала мир, который держится на ней. Члены семьи отовсюду приезжают к нам, чтобы изучать медицину, в госпитале открывается новое крыло, есть программа по изучению мозга, она контролирует четыре исследовательских проекта, я не знаю и половины всего. Ты напомнил мне о моих собственных нуждах, а потом вот это все…

– Что все-таки произошло? – настойчиво спросил я.

– Прошлой ночью она часами лежала в кровати. Она что-то шептала. Но мне не удалось расслышать. Она не хочет разговаривать со мной. Не хочет выходить из этого. Она не хочет надеть ночную сорочку, чтобы лечь, как положено в постель, не хочет она также есть и пить. Я лег рядом с ней – как ты мне говорил. Обнимал ее. Даже пел для нее. Ирландцы любят петь, ты знаешь. Мы поем, когда нам грустно. Странное свойство. Я думал, что только у меня такая привычка. А потом узнал, что все Мэйфейры так делают. Это поет тиронская кровь МакНамаров, доставшаяся нам от дядюшки Джулиана. Я пел ей меланхоличные песни. Стал засыпать. Когда я проснулся, ее уже не было. Я нашел ее глубоко в саду, на газоне под дубом. Она была босая, в своем симпатичном шелковом костюме и копала, копала, копала – там, где закопаны останки. – Он посмотрел на Мону. – Она была боса и копала одной из больших садовых лопат. Она разговаривала сама с собой про Эмалефа и Лешера. И проклинала себя. Когда я попытался ее остановить, она меня ударила. Я попытался ей напомнить, что она переместила останки – как только был завершен медицинский Центр Мэйфейров, ей пришлось избавиться от останков.

– Эмалеф и Лешер? – спросил я.

– Я помню, – сказала Мона. – Я была там, когда это случилось.

– В этот день она была безумна, – сказал Михаэль. – Она повторяет себя. Она сказала, что принадлежит Таламаске. Они отсеивают мусор, как команда археологов. Да, ты их видела, и этот дух, он был таким сильным.

Мона пыталась справиться со своими обычными слезами. Мое сердце раскрылось для них обоих. Они были пленниками своих секретов.

– Продолжай, – сказала Мона.

– Я пытался ей втолковать. Они перекопали все окрестности. Они все переместили в Медицинский центр Мэйфейров. Но она будто не понимала. Я напомнил ей то, что она сама как-то мне говорила. Это был хрящ, хрящ существ, довольно таки аморфных. Не было и следа преступления! Но она не слушала. Она продолжала вышагивать и разговаривать сама собой. Она заявила, что я совсем ее не знаю. Мол, она всегда мне это говорила. И снова стала утверждать, что ей нужно вступить в Таламаску, там найти свой покой. Словно речь шла о монастыре. Сказала, что ее место там. В Таламаске. В старые времена, когда женщины делали плохие вещи, их отсылали в монастыри. Утверждала, что составит завещание в пользу Таламаски, и они ее примут, безумного ученого, потому что такова она на самом деле. Мона, она не верит, что я ее понимаю. Что у меня есть силы прощать.

– Я знаю, дядя Михаэль, – сказала Мона.

– В ее глазах, я лишь смертное дитя, – сказал Михаэль дрожащим голосом. – А потом она сообщила еще более ужасную вещь.

– Что? – спросила Мона.

– Она сказала, что ты… Что ты мертва.

Мона не ответила.

– Я продолжал убеждать ее, что с тобой все в порядке. Мы же только что тебя видели. С тобой все было в порядке, ты поправилась. Но она все так же мотала головой. "Моны больше нет среди живых". Вот, что она сказала.

Михаэль посмотрел на меня.

– Лестат, ты придешь? – спросил он. Я был несколько озадачен. У этого человека прекрасно развита интуиция, но во мне он упорно продолжал видеть лишь то, что хотел видеть.

– Ты ведь поговоришь с ней? – продолжал он. – Ты умеешь оказывать на нее такой успокоительный эффект. Я это видел своими глазами. Если ты и Мона придете… Возьмите с собой Квинна. Ровен любит Квинна. Ровен не замечает многих людей. Но она всегда любила Квинна. Возможно, потому что Квинн способен видеть духов, не знаю. А может, это потому что Квинн и Мона любят друг друга, не знаю. Она любит Квинна еще с тех пор, как он впервые пришел к нам, чтобы пригласить Мону. Она всегда доверяла Квинну. Но Лестат, если бы ты поговорил с ней… И Мона. Если бы ты пришла и показала ей, что жива, показала бы, что с тобой все хорошо, обняла бы ее…

– Михаэль, послушай, – вмешался я. – Я хочу, чтобы ты шел домой. Квинн, Мона и я должны обсудить твое предложение. Мы придем к тебе или позвоним тебе так быстро, как только сможем. Будь уверен, мы все сочувствуем Ровен. И с этого момента другие заботы отходят для нас на второй план, все, кроме Ровен.

Он выпрямился на диване, прикрыл глаза и набрал полную грудь воздуха. Он выглядел удрученным.

– Я надеялся, что вы пойдете со мной, – произнес он.

– Поверь мне, – сказал я. – Наше маленькое совещание не займет много времени. Нам есть что обсудить. Мы позвоним или придем так быстро, как только сможем. – Я поколебался. – Мы любим Ровен, – сказал я.

Он поднялся, подавил вздох и направился к двери. Я спросил, нужно ли его подвести до дома, но он ответил, что отправился в деловую часть на машине.

Он снова посмотрел на Мону. Она тоже встала, но боялась его обнять, что было понятно.

– Дядя Михаэль, я тебя люблю, – прошептала она.

– О, моя хорошая, – сказал он. – Если бы я мог заново прожить свою жизнь, я бы стер ту единственную ночь.

– Не думай об этом, дядя Михаэль, – сказала она. – Сколько раз я должна тебе это говорить? Слава Богу, я сама влезла в дальнее окно. Все вина на мне, от начала и до конца.

Он не выглядел убежденным.

– Я воспользовался этим, детка, – прошептал он.

Я был потрясен.

– Михаэль, тут было и вмешательство дядюшки Джулиана, – сказала Мона. – Это было заклинание дядюшки Джулиана. Он совершил большую ошибку. Кроме того, теперь это уже не важно, разве ты не понимаешь?

Я был снова потрясен.

Он смотрел на нее, его глаза сузились. Я гадал, пытается ли он сфокусировать или наоборот, расфокусировать взгляд. Выглядело так, будто он только теперь заметил, как она прекрасна.

– О да, ты и в самом деле чудесно выглядишь, – вздохнул он. – Моя хорошая. – Он преодолел расстояние между ними и крепко ее обнял. Медведь, а не человек, полностью захвативший ее своими объятиями. – Моя дорогая девочка, – сказал он.

Мне стало страшно.

Они соединились в одно целое, его руки полностью обхватили ее фигурку. Он ничего не заподозрил. Он был как во сне. А она, это новорожденное создание, ощущала себя, должно быть, персиком.

В конце концов он разомкнул объятья и слабым голосом сообщил, что возвращается к Ровен, а я снова уверил, что мы ему очень скоро позвоним.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, будто увидел меня другими глазами и снова меня поблагодарил.

– Она назвала тебя Распутиным, когда рассердилась, – сказал он. – Но вот, что я тебе скажу, Лестат, у тебя есть этот тип силы, но это хорошо. Я чувствую добро в тебе.

– Каким, скажи мне образом, ты можешь это чувствовать? – спросил я. Было необычайно приятно задать этот честный вопрос. По правде, я никогда раньше не встречал более непостижимого смертного. Но он был ее мужем, в конце концов, а я уже приходил к выводу, что это был самый достойный ее муж, когда впервые его увидел.

Он подался вперед и взял меня за руку до того, как я успел его остановить. Чувствовал ли он, какая она твердая? Проницаем только тончайший слой плоти. Я монстр. Но он продолжал погружаться в мои глаза, будто искал что-то, что не запятнали буйствовавшие во мне смертные грехи.

– Ты добрый, – сказал он, убеждая самого себя. – Ты же не думаешь, что я бы позволил тебе взять на руки свою жену, если бы не чувствовал этого? Позволил бы поцеловать ее в щеку? Пришел бы я умолять тебя пойти со мной, чтобы ее успокоить, потому что мне не удается, если бы не знал, что ты добрый? Я не ошибаюсь в таких вещах. Я был с мертвыми. Мертвые приходили ко мне, окружали меня. Они разговаривали со мной. Они говорили мне о многом. Я знаю.

Я быстро ответил на рукопожатие. Кивнул.

– Я тоже был с мертвецами, – сказал я. – Они оставили меня в сомнениях.

– Может, ты их слишком о многом спрашивал, – сказал он нежно. – Думаю, когда мертвые приходят к нам, они не беспристрастные посетители. Они ищут нашего общества, чтобы обрести собственный покой.

– Да, – сказал я. – Наверное, это правда. И, несомненно, я их подвел. Но я был и с ангелами. Они так много потребовали от меня, что я им отказал.

Выражение тихого шока отразилось на его лице.

– Да, ты говорил. Ангелы. Не могу представить себе, каково это, быть с ангелами.

– Не обращай внимания на мои слова, – сказал я. – Я слишком много болтаю о своих собственных ранах и ошибках. Надо как-то помочь Ровен, и я обещаю, мы подумаем, что тут можно сделать.

Он кивнул.

– Просто приходите в дом, пожалуйста. Все вы.

– Вы там одни с Ровен? – спросил я.

– Там Оливер Стирлинг, но… – сказал он.

– Это хорошо. Он может остаться, – ответил я. – Мы будем очень скоро. Жди нас.

Он кивнул с легкой улыбкой на губах, в которой было доверие, благодарность и доброта.

Он вышел за дверь.

Я остался, сотрясаемый дрожью, и слушал, как он спускается по ступеням, переходит дорогу.

Я закрыл глаза.

В комнате повисла мрачная тишина. Я знал, что Квинн подошел к дверям. Я старался утихомирить сердце. Я старался. Мона тихонько плакала в платочек.

– О, Мона тысячи слез, – сказал я. Я и сам сражался со слезами. Я победил. – Как он может до такой степени во мне ошибаться?

– Но это не так, – сказал Квинн.

– Да нет, же, это так, – настоял я. – Иногда я думаю, что богословам следует пересмотреть свои сентенции. Великая проблема не в том, как объяснить существование зла. Проблема в том, что невозможно объяснить существование добра.

– Ты в это не веришь, – сказал Квинн.

– Нет, в это я верю, – сказал я.

Я вдруг впал в транс и представил Папу в базилике Пресвятой девы Гваделупской в городе Мехико и как вокруг него танцуют туземцы с венками из перьев на головах.

Я задумался, убили бы испанцы этих индейцев в их перьях за то, что они посмели бы так танцевать на освященной земле два века назад, или три, или четыре. Хорошо, хорошо, не важно. Теперь всех защитит Святой Хуан Диего. Я встрепенулся, чтобы прочистить сознание. Присел на диван. Мне было необходимо переварить то, что я узнал.

– Итак, отец твоего ребенка – Михаэль? – спросил я у Моны так ласково, как только мог.

– Да, – сказала она. Она присела рядом. Накрыла своей ладонью мою ладонь.

– Есть много вещей, которые я не могу рассказать. Но в то время Ровен не было. Ровен… Ровен сделала нечто ужасное. Я не должна говорить, что она сделала. Ровен оставила Михаэля. Ровен была тринадцатой ведьмой. Я не могу рассказать. Но Ровен покинула Михаэля в Рождество.

– Продолжай. Ты говорила о Михаэле, – сказал я.

– Прошло несколько недель. В доме было темно. Я влезла в окно. Предполагалось, что Михаэлю нездоровится. Он горевал о Ровен. Я прокралась в его комнату. Едва я прикоснулась к нему, я поняла, что он не болен.

Квинн присел рядом с нами. Я понял, что он слышал наш разговор с Михаэлем. Его не волновало, что говорила мне Мона. Для него оказалось убийственным шоком узнать о том, что Михаэль стал отцом ее ребенка, о котором он так мало знал. Но он держал себя в руках.

– А потом дядюшка Джулиан заколдовал нас обоих, – сказала Мона. – Он соединил нас вместе. Он хотел помочь Михаэлю перестать горевать о Ровен. Он хотел доказать Михаэлю, что тот вовсе не болен. Но я сама хотела. Действительно хотела. В те дни мне нравились такие вещи. Я заносила в свой компьютер список кузенов, которых соблазнила. Я соблазнила кузина Рэндела, которому, думаю, было лет восемьдесят. Из-за случившегося тот едва не застрелился. Ну, мне же было тринадцать и все такое. Это было совершенно омерзительно. Я призналась тете Би, что соблазнила Рэндела и просила, чтобы она помогла мне с лекарствами. О! Не важно. Сейчас с ним все замечательно. Только представь. Я люблю думать, что благодаря мне он доживет до девяноста лет.

– Да, конечно, – сухо сказал Квинн. – Но от Михаэля ты родила ребенка.

– Да, – сказала Мона. – Ребенка, которого они у меня забрали.

– Таким образом, была рождена женщина-дитя, – сказал я. – Это привело к изнурительной болезни. Болезни, которую оказалось невозможным вылечить.

– Да, – согласилась Мона. – Сначала мы не поняли, что произошло. Правда открывалась постепенно. У меня было мало времени. Какой толк обсуждать теперь все это? Ровен пыталась выкопать под деревом останки, потому что она хотела найти то, что могло бы мне помочь. В принципе, шанс был. Но теперь это неважно. Что мы будем делать?

– Но кто такие закопанные под деревом существа? – спросил я. – Михаэль назвал их Эмалеф и Лешер.

– Это уже их секреты, – заупрямилась Мона. – Смотри, я вырвалась из всего этого благодаря тебе. Вам обоими. Но для Ровен нет выхода, так? Кроме Медицинского Центра Мэйфейров. Кроме проекта за проектом. Нет выхода. Но я должна добиться от нее правды. Пыталась она найти моего ребенка или нет? Не врет ли она?

– Но зачем ей врать? – спросил Квинн. – Какой у нее может быть резон? Мона, разве ты не видишь, что мы с Лестатом ничего не можем понять, пока ты не расскажешь обо всем подробно.

Лицо Моны потемнело. Но как бы ни были мрачны ее мысли, все равно она оставалась прехорошенькой.

– Я не знаю, – сказала она, откидывая за спину волосы. – Иногда мне кажется, что если бы Ровен удалось заполучить одного из них, то мутация… другие существа… Она могла бы запереть их в Центре пока не провела бы все возможные тесты, чтобы понять, какую пользу для людей можно извлечь из их органов, молока или крови.

– Другие существа? – переспросил я.

Она вздохнула.

– Их грудное молоко имеет целебные свойства. Когда я лежала там, в темноте, я обычно представляла, что моя дочь заперта где-то в здании. Я так фантазировала. Ровен заставляла меня пить какие-то лекарства. Я думала, что, возможно, молоко моей дочери подмешено в них. Все это имеет отношение к мутации. Но сейчас это не важно. Сейчас важно только помочь Ровен, и я по-прежнему рассчитываю добиться от нее правды. Чтобы самой найти дочь.

– Ты все еще хочешь ее найти? – уточнил Квинн, как будто он никак не мог этого понять. – Даже теперь, после того, что с тобой случилось?

– Да, – сказала Мона. – Особенно теперь. Я больше не человек. Ведь так? Теперь мы равны, я и Морриган. Разве не ясно? Морриган будет жить веками и я тоже! Так и будет, если Ровен все эти годы говорила правду, если она не знает, где моя дочь, если моя дочь до сих пор жива.

– Другие существа, – произнес я. – Не совсем мутация. Дети, которые становятся взрослыми, едва родившись.

– Проклятие семьи… Я не могу это объяснить, – запротестовала Мона. – Разве ты не понимаешь? Только малая часть Мэйфейров об этом знает, остальные пребывают в блаженном неведении. Просто ирония. У нас такая большая, такая хорошая семья. Очень хорошая. Они действительно не имеют представления, о том, что происходит, никогда не видели, никогда не пробовали, ничего не знают.

– Я понимаю твою преданность, – сказал я – Но разве ты не видишь, что теперь Квинн и я – твоя семья?

Она кивнула.

– Я Мэйфейр, – сказала она. – Как я могу это изменить? Никак. Даже темная Кровь ничего не изменила. Я Мэйфейр и поэтому должна идти туда. У меня нет выбора.

– Когда дядюшка Джулиан появился перед Квинном, – сказал я, – чтобы сказать Квинну, что у него гены Мэйфейров, он знал о существах? Он боялся, что у Квинна гены этих существ?

– Пожалуйста, – сказала Мона, – не задавай мне больше вопросов. Произошло так много страшных вещей! Но тогда дядюшка Джулиан знал, потому что мы знали. Он хотел разъединить нас с Квинном. Но после рождения Морриган мое тело получило такие повреждения, что было уже неважно. У меня не могло больше быть детей.

– Морриган, – сказал я. – Ты любила это существо? У нее был интеллект? Могла она говорить?

– Ты не можешь себе представить, что значит дать жизнь одному из этих существ, – сказала Мона. – Они начинают разговаривать с тобой едва ли не из утробы. Они знают, кто ты, а ты знаешь, кто они. И они наделены знаниями своего племени.

Она так яростно дернулась, будто только что нарушила клятву.

Я обнял ее рукой, поцеловал, убрал разъединявшие нас волосы и снова поцеловал ее в щеку. Она затихла. Мне нравилось, как ощущается ее кожа. Мне нравилось прикосновение ее губ, когда я проводил по ним подушечками пальцев. Квинн смотрел на нас, но не протестовал, как и Михаэль, когда я проделывал подобное с Ровен. Я отстранился.

– Ты хочешь, чтобы я отправлялся один?

– Нет, конечно, нет! – вскричала Мона. – Я хочу увидеть Ровен. Я хочу, чтобы она рассказала мне. Неужели и правда моя дочь никогда-никогда не пыталась меня найти?

Я должна знать.

– Я хочу, чтобы вы оба решили, как нам лучше поступить, – благоразумно сказал я. – Мы обменяемся с ними секретами. Это станет основой для дальнейшего диалога. Мы расскажем Ровен и Михаэлю, кто мы на самом деле. А они расскажут нам о женщине – дитя и дадут направление Моне в ее поисках. Они откроют нам то, что не может открыть Мона.

Мона подняла голову. Ее взгляд прояснился. Я смотрел на нее.

– Ты готова к этому, моя хорошая? – спросил я.

– Да, – сказала Мона. – Это действительно их история. Не моя.

– Моня, ты едва не умерла в этой истории, – заметил я. – Как так может быть, чтобы она была не твоя?

– О! Я влезла в нее сама. Я хотела Михаэля. А она его покинула. Все эти ночи в больнице… Я все думала, простила ли она меня? А мой ребенок жил и…

Она тряхнула головой и взмахнула рукой, будто отгоняя призрак. Я убрал волосы с ее лица. Она прильнула ко мне, и я поцеловал ее в лоб.

– Нам надо идти, Возлюбленный босс, – прошептала она. – Мы обещали Михаэлю. Ей придется сказать мне правду.

– Все это не правильно, – сказал Квинн. Он мотнул головой. Ему совершенно не нравилась наша затея. Никто на ферме Блэквуд не знал секрета Квинна. Даже умница тетушка Куин так и умерла, убежденная, что ее Квинн – невинный мальчик.

– Это единственный способ сохранить рассудок Ровен Мэйфейр, – сказал я. – Она знает, но не знает наверняка. Это будет съедать ее изнутри, преследовать, а, учитывая ее связь с Моной, они с Михаэлем так это не оставят. Вред уже причинен. Тут сможет помочь только небольшая порция правды.

– Ты прав, – сказала Мона. – Но если они расскажут вам с Квинном о Талтосах, если доверятся вам, объяснят то, о чем не имеют представления большинство Мэйфейров, то возникнет связь, которая, возможно, спасет нас всех.

Талтосы. Так вот как называются существа. Существа со странным запахом, могилами в дальних закоулках сада, разрывающие матки женщин.

– Михаэль и Ровен безусловно скрывают много ужасных секретов, – сказал я. – Им придется поделиться некоторыми из них. Они найдут, что оставить при себе. И тогда очистившиеся Мэйфейры смогут получить Мону. И ее жизнь больше не будет от них скрыта. Она будет приходить и уходить, как и ты, Квинн. Вот, чего мы в итоге добьемся.

Квинн изучал меня тихо, с уважением. Потом заговорил.

– Ты влюблен в Ровен?

– Не имеет значения, какой выбрать повод.

Мона резко взглянула на меня, ее щеки ярко вспыхнули, а глаза сузились.

Напряженный, болезненный момент. Почему моя душа не покрылась коростой за все те жизни, которые я отнял?

Я решил подойти с позиции смертного.

– Мы же должны помочь Ровен, так? – спросил я. – Квинн, ты не закажешь машину?

Я покинул их, открыл дверь и вышел на дальний балкон. Поднялся бриз. Банановые деревья пританцовывали у кирпичных стен. Из темноты выпархивали лепестки белых роз. Во мне разгорался запретный огонь.

"Роза Шарона, лилия долин, – прошептал я. – Ты всем хороша, подруга моя, и нет в тебе изъяна".

Как благоговейно ветер принимал эти странные слова.

Я был бы не против прогуляться по улочкам, узким и широким, слушать оглушительный визг трамваев или их тяжелый металлический скрежет, разносящийся по Чронделет стрит. Я бы любовался древними дубами, празднующими победу над веками на авеню святого Чарльза, цветами, запрудившими Садовый квартал, и блестящей рябью лишайника на старых камнях.

Но было не время предаваться ностальгии. Мое сердце глухо стучало. А в душе Квинна оно подвергалось суду.

– Знаешь, – говорила Мона, когда мы ожидали лимузин, стоя на бордюре тротуара, – я два года не видела первого по Честнат дома. Когда приехала скорая, я думала, что вернусь через неделю или две, как обычно. Хммм… Вот интересно, дядюшка Джулиан все так же бродит по старым комнатам?

Нет, дорогая, подумал я, не озвучивая мысли. Он как раз на противоположной стороне улицы, в тени магазинов, заколоченных на ночь, позорный дух, насмехающийся надо мной. Будь ты проклят! Хотя, как знать, быть может, он пришел по собственному почину.