Текст книги "Дар волка. Дилогия (ЛП)"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Она явно что-то скрывала. Просто на себя не похожа.

– Мам, что случилось?

– Не знаю, Малыш. Просто я за тебя беспокоюсь, – ответила Грейс. – Хочу, чтобы с тобой все было в порядке.

– Я в порядке, мама. Никогда себя лучше не чувствовал.

Он вернулся в свою комнату, рухнул на кровать и уснул.

Следующим вечером после ужина брат попросил его выйти, чтобы поговорить наедине.

Они поднялись на огражденную крышу дома, но там было слишком холодно, и через пару минут они ушли в гостиную и сели у камина. Гостиная была небольшой, как и все комнаты в домах на Русском Холме, но очень красивой и уютной. Ройбен сел в отцовское кожаное кресло, а Джим – на диван. На нем было его одеяние священника, черная рубашка с римским воротником, черная сутана и брюки. Он практически никогда не ходил в мирской одежде.

Проведя пальцами сквозь каштановые волосы, Джим поглядел на брата. У Ройбена снова возникло странное ощущение того, что он будто отделен ото всех остальных людей. Он поглядел на голубые глаза и бледную кожу брата, его тонкие губы. Брат просто никогда не был таким цветущим и румяным, как Ройбен, но всегда выглядел хорошо.

– Я за тебя беспокоюсь, – сказал Джим.

– Конечно, почему бы и нет? – ответил Ройбен.

– Слушай, вот оно. Ты никогда так не разговаривал. Прямо, но при этом мягко и как-то странно.

– Ничего странного, – сказал Ройбен. Что еще можно тут сказать? Разве Джим не знает, что он пережил? Или знает слишком много, чтобы понять, что не знает главного? На Ройбена свалилось слишком много всего. Мерчент мертва, он стал владельцем дома, едва не умерев перед этим. Вот и все.

– Знай, что все мы тебя поддерживаем, – сказал Джим.

– Это еще слабо сказано, – ответил Ройбен.

Джим мрачно улыбнулся и резко глянул на него.

– Скажи мне вот что, – начал Ройбен. – Ты встречал разных людей, там, в Тендерлойн, в смысле людей необычных. Слушал исповеди. Ты исповедуешь уже не первый год.

– Точно.

– Веришь ли ты в зло, в некое бестелесное зло как принцип?

Джим промолчал.

Потом провел языком по губам.

– Эти убийцы… они были наркоманами. Причина куда более земная…

– Нет, Джим, я не о них. Да, я знаю историю их жизни. Я имел в виду… тебе никогда не казалось, что ты можешь ощущать зло? Ощущать, как оно исходит от другого? Ощущать, что человек намеревается совершить что-то злое?

Джим задумался.

– Исходя из ситуации и психологического настроя, – ответил он. – Люди склонны совершать плохие поступки.

– Наверное, это не то, – сказал Ройбен.

– Что?

Ройбену не хотелось пересказывать историю с мужчиной в баре. На самом деле, какая тут история? Практически ничего и не случилось. Но он все думал и думал, что же он почувствовал, глядя на того человека. Может, у него проявилось обостренное восприятие, он предугадал склонность человека к насилию.

– Причина куда более земная… – тихо проговорил он.

– Знаешь, – начал Джим, – я всегда над тобой подшучивал, что ты живешь как зачарованный, вечный Солнечный мальчик, всегда счастливый.

– Да-а, – язвительно протянул Ройбен. – Что ж, я всегда таким и был.

– Ну, с тобой такого никогда не случалось прежде, и… мне тревожно.

Ройбен не ответил. Снова задумался. Задумался насчет мужчины в баре. А потом подумал о своем брате. Его брат – человек мягкий. Исключительно спокойный. И внезапно он понял, что брат обладает той прирожденной простотой, которой другие не могут добиться никогда.

Когда Джим снова заговорил, Ройбен вздрогнул от неожиданности.

– Я бы отдал все, чтобы только тебе было лучше, – сказал Джим. – Чтобы выражение твоего лица стало прежним, чтобы ты снова был похож на моего брата, Ройбен.

Какое многозначительное замечание. Ройбен не ответил. Какой смысл говорить что-то? Надо хорошо все обдумать. Погрузившись в мысли, он будто на мгновение снова оказался рядом с Мерчент, подымаясь по склону Нидек Пойнт.

Джим прокашлялся.

– Я все понимаю, – продолжил он. – Она кричала, ты пытался прийти ей на помощь, но не успел. Это имеет значение, пусть ты и понимаешь умом, что сделал все, чтобы помочь ей. Такое любого мужчину заставит о многом задуматься.

Да, это правда, подумал Ройбен. Но он не считал необходимым говорить это вслух. Подумал лишь, как легко ему вдруг оказалось ударить в лицо того мужчину, в «Норт-Бич». И так же легко – больше ничего не делать, просто позволить ему уйти прочь, пошатываясь. А самому спокойно пойти дальше.

– Ройбен?

– Да, Джим, я тебя слушаю, – ответил Ройбен. – Ты не беспокойся, хорошо? Знаешь, мы еще поговорим обо всем этом, когда придет время.

У Джима в кармане зазвонил мобильный. Джим раздраженно выдернул аппарат из кармана, поглядел на крохотный экран, встал, поцеловал Ройбена в макушку и вышел.

«Слава Богу», – подумал Ройбен.

И продолжил сидеть, глядя на огонь. Камин у них в доме был газовый, но вполне приятный. Ройбен тут же вспомнил узловатые дубовые поленья, с гулом горевшие в камине в гостиной Мерчент. И сразу будто почувствовал запах горящего дуба и ее духов.

Когда такое происходит, ты всегда остаешься один. Без разницы, сколько вокруг людей, которые любят тебя и хотят помочь тебе. Ты наедине со всем происшедшим.

Когда Мерчент умирала, она была одна.

Внезапно это переживание окатило его с головой. Наверное, Мерчент просто лежала на полу кухни, лицом вниз, и умирала, истекая кровью. Одна.

Ройбен встал и вышел в коридор. Дверь в полутемный кабинет отца была открыта. Сквозь высокие окна в дом проникал свет уличных фонарей и огромных зданий города. Фил, в пижаме и халате, сидел в большом кожаном кресле, слушая музыку, в больших черных наушниках. И тихо подпевал ей, странным тихим голосом человека, который слушает музыку, которую не слышат окружающие.

Ройбен пошел спать.

Где-то около двух часов ночи он внезапно проснулся. «Дом теперь принадлежит мне, – подумал он. – Значит, я теперь на всю оставшуюся жизнь связан с тем, что там произошло». На всю оставшуюся жизнь. Связан. Ему снова приснилось, как на них напали, но не так, как прежде, в виде отдельных повторяющихся фрагментов. Ему приснилось, как лапа зверя стояла на его спине. Приснился звук дыхания этого создания. Во сне это была не собака, не волк и не медведь. Просто пришедшая из тьмы сила, которая жестоко убила напавших парней, а потом оставила его в живых по причине, ему неведомой. «Убийство, убийство».

На следующее утро юристы Нидеков и Голдингов пришли к соглашению относительно всего личного имущества. Заполнили бланк завещания в соответствии с рукописным распоряжением, оставленным Мерчент с Фелис в качестве свидетеля. В течение шести недель Ройбен сможет вступить в права собственности над поместьем Нидек Пойнт, именно так Мерчент назвала его в своем последнем завещании. И получит в собственность все, что осталось в поместье после исчезновения Феликса Нидека.

– Конечно же, было бы неразумно надеяться, что никто не попытается оспорить это распоряжение, – сказал Саймон Оливер. – Как и завещание в целом. Но я уже очень давно знаю юристов из «Бейкер энд Хаммермилл», в особенности – Артура Хаммермилла. Они сказали, что они уже занимались вопросом поиска возможных наследников и что других наследников имущества Нидеков нет. Когда они завершали юридическое оформление признания Феликса Нидека умершим, то проверили все возможные родственные связи. В живых не осталось ни одного родственника. Тот человек из Буэнос-Айреса, друг мисс Нидек, уже давно подписал все необходимые бумаги, дав гарантию, что не станет претендовать на имущество мисс Нидек. Кстати, она и так ему немало оставила. Щедрая была женщина. Она оставила немало тем, кто этого заслуживал, скажем так. Но есть и печальное известие. Изрядная часть денег, принадлежавших этой женщине, не обозначена в завещании. Что же касается поместья в Мендосино и находящихся там личных вещей, они твои, мой мальчик.

И он принялся рассказывать дальше про семью Нидеков, как они появились в девятнадцатом веке будто «ниоткуда», как юристы Нидеков долго и упорно искали их родственников все те годы, с тех пор как пропал Феликс Нидек. Но не нашли ни в Европе, ни в Америке.

Ройбен уже начал задремывать от скуки. Его беспокоили лишь земля, дом и то, что внутри дома.

– Все это принадлежит тебе, – сказал Саймон.

Незадолго до полудня Ройбен решил приготовить себе ленч, как в старые времена, просто для того, чтобы окружающие думали, что с ним все в порядке. Он и Джим с детства привыкли готовить вместе с Филом, и Ройбен почувствовал, как это успокаивает – что-то мыть, резать, жарить. Грейс обычно присоединялась к ним лишь тогда, когда у нее на это было время.

Они сели есть отбивные из барашка, как только пришла Грейс.

– Послушай, Малыш, – сказала она. – Я считаю, что тебе следует как можно скорее выставить этот дом на продажу.

Ройбен расхохотался.

– Продать это поместье! Мама, это просто безумие. Эта женщина оставила его мне лишь потому, что я влюбился в него с первого взгляда. Я уже готов переехать туда жить.

Грейс была в ужасе.

– Ну, по-моему, это несколько поспешно, – сказала она, выразительно глянув на Селесту.

Та положила вилку.

– Ты всерьез думаешь там жить? В смысле, типа, как ты вообще сможешь вернуться в тот дом после того, что там случилось? Никогда не думала…

Печальное и беззащитное выражение ее лица глубоко ранило Ройбена. Но что он мог сказать в ответ?

Фил внимательно глядел на Ройбена.

– Фил, что с тобой, бога ради? – спросила Грейс.

– Ну, не знаю, – ответил Фил. – Посмотри на нашего парня. Он ведь вес набрал, а? И насчет его кожи ты права была.

– Что с моей кожей? – спросил Ройбен.

– Не надо ему об этом говорить, – сказала Грейс.

– Ну, твоя мать сказала, что она румяная, ну, знаешь, как у женщины, когда та забеременеет. Ты не женщина, и ты не можешь забеременеть, но она права. У тебя появился румянец.

Ройбен снова рассмеялся.

Все поглядели на него.

– Папа, вот что я хочу у тебя спросить, – начал Ройбен. – Про зло. Веришь ли ты, что зло может быть осязаемой силой? В том смысле, что зло существует отдельно от человеческих деяний, как сила, которая может войти в тебя и обратить ко злу?

– Нет, нет, нет, сын, – тут же ответил Фил, отправляя в рот порцию салата на вилке. – Объяснение злу существует, и оно совсем не такое романтичное. Зло – глупости, которые совершают люди, глупости, будь это набег на деревню и убийство всех ее обитателей или убийство ребенка в приступе гнева. Ошибки. Все это – просто ошибки, совершаемые людьми.

Остальные не проронили ни слова.

– Погляди хотя бы в Книгу Бытия, сын. Вспомни историю Адама и Евы. Это ошибка. Они просто совершили ошибку.

Ройбен задумался. Отвечать не хотелось, но надо было что-то ответить.

– Именно этого я и боялся, – сказал он. – Кстати, пап, у тебя нельзя ботинки позаимствовать? У тебя же двенадцатый размер, да?

– Конечно, сын. У меня полный шкаф обуви, которую я ни разу не надевал.

Ройбен снова погрузился в мысли.

И был благодарен остальным за их молчание.

Он думал о доме. О всех тех крохотных глиняных табличках, покрытых клинописью, про комнату, где он и Мерчент занимались любовью. Шесть недель. Это звучало для него как вечность.

Он встал, медленно вышел из столовой и поднялся наверх, к себе.

Спустя несколько минут, когда он сидел у окна, глядя на башни Голден Гейт вдали, пришла Селеста и сказала, что идет обратно на работу.

Он кивнул.

Селеста обняла его за плечи. Ройбен медленно обернулся к ней. «Какая же она хорошенькая», – подумал он. Не царственная и изящная, как Мерчент, нет. Но такая свежая и хорошенькая. Блестящие пышные каштановые волосы, темно-карие глаза, такие выразительные. Он никогда еще не осознавал, какая она хрупкая. Сейчас она выглядела хрупкой – свежей, невинной и беззащитно хрупкой.

Как он мог раньше бояться ее, бояться сделать ей приятно, бояться задуматься о том, чего она от него ждет, бояться ее энергичности и сообразительности?

И вдруг она отшатнулась, так, будто испугалась. Сделала несколько шагов назад, пристально глядя на него.

– Ради бога, что случилось? – спросил Ройбен. На самом деле ему не хотелось что-то говорить, но было очевидно, что ее что-то обеспокоило, сильно, и было бы правильно спросить об этом.

– Не знаю, – ответила она, с трудом улыбнувшись. – Клянусь, ты выглядишь так, будто стал другим человеком. Другим человеком, который теперь глядит на меня глазами Ройбена.

– Гм, но это все же я, – ответил он. И улыбнулся.

На ее лице были замешательство и страх.

– До свидания, милый, – поспешно сказала она. – Увидимся за ужином.

Ройбен вдруг подумал, что ему хочется приготовить жаркое. Как здорово будет, когда у него будет своя собственная кухня.

В дверях появилась медсестра. Сегодня она должна была сделать ему последний укол.

5

Сегодня была пятница.

Ему позвонили, когда он принялся просматривать первую пачку бумаг из титульной компании, касавшихся поместья в Мендосино.

Похищение. Похитили целый автобус с учащимися из школы «Голденвуд», в округе Мэрин.

Ройбен накинул старую вельветовую куртку Фила, с кожаными заплатками на локтях, и ринулся вниз по лестнице. Вскочил в свой «Порш» и поехал через мост Голден Гейт.

По дороге слушал радио. Новость шла по всем каналам. Было известно лишь то, что без следа исчезли все сорок два учащихся, возрастом от пяти до одиннадцати лет, и трое учителей. Мешок с мобильными телефонами учителей и парой телефонов учащихся был найден у телефонной будки на Первом шоссе, с запиской, напечатанной на принтере.

«Ждите звонка».

К трем часам дня Ройбен уже стоял перед огромным старым зданием, обшитым коричневой доской, в старинном стиле, в котором находилась частная школа. Здесь уже собралась большая толпа журналистов и операторов и подъезжали все новые.

Селеста позвонила, подтверждая информацию. Никто не знал, где похитили учащихся и каким образом, и требований выкупа пока не поступало.

Ройбен ухитрился перекинуться парой слов с волонтером, работавшим в школе. Тот описывал условия в школе, как «идиллические», а учителей – как «заботливых, будто родные матери». И детей, вежливых и тихих, настоящих «цветов жизни». Их повезли на экскурсию в Мьюирский лес, один из самых красивых лесов в мире, где растут секвойи.

Школа «Голденвуд» представляла собой частную школу с нетрадиционным стилем обучения и очень дорогую. Однако школьные автобусы, хоть они и были сделаны на заказ для школы, были достаточно старыми, и на них не было ни ответчиков GPS, ни встроенных мобильных телефонов.

Билли Кейл уже поручила двоим журналистам из отдела городских новостей сопровождать это дело.

Пальцы Ройбена бегали по экрану айфона, он набирал текст, описывая красочное трехэтажное здание школы, окруженное могучими дубами и россыпями полевых цветов – маков, маргариток и азалий, росших в тени деревьев.

Подъезжали родители детей, полицейские старательно отгораживали их от журналистов, бросавшихся на каждого приехавшего. Женщины плакали. Журналисты тщетно пытались пробиться к ним, топча цветы и отталкивая друг друга. Полицейские сдерживали их с растущим раздражением. Поэтому Ройбен решил выбрать место в задних рядах.

Врачи, юристы и политики – вот кто были родители этих детей. Школа «Голденвуд» была экспериментальной школой, но престиж ее был очень высок. Несомненно, выкуп потребуют огромный. Надо ли было спрашивать, приехал ли кто-то из ФБР?

Сэмми Флинн, молодой фоторепортер из «Обсервер», наконец-то нашел Ройбена и спросил, что ему делать.

– Снимай общие планы, – сказал Ройбен. – Сними шерифа, вон он стоит, на крыльце. Снимай так, чтобы дать общее ощущение от этой школы.

«Чем это поможет?» – подумал Ройбен. Он уже работал с пятью случаями преступлений, и всякий раз ему казалось, что пресса играет лишь роль хвалебного хора. Но в данном случае его терзали сомнения. Ладно, может, хоть кто-то что-то и где-то видел и теперь, увидев этот спектакль по всем каналам местного телевидения, вспомнит что-нибудь нужное, сопоставит с увиденным и сообщит.

Ройбен отошел назад, встав у корней невысокого дуба с серой корой и зеленой листвой. Прислонился к шершавой коре. Лес пах зеленью и хвоей, и этот запах вдруг напомнил ему, как он и Мерчент прогуливались по поместью в Мендосино. И внезапно он почувствовал страх. Почему он не рад тому, что он здесь, а не там? Не получится ли, что это неожиданное и странное наследство заставит его бросить его работу?

Почему ему это раньше в голову не приходило?

Он закрыл глаза, на мгновение. Ничего не происходило. Шериф раз за разом повторял одни и те же ответы на одни и те же вопросы, которые задавали ему из толпы со всех сторон.

Другие голоса. На мгновение ему показалось, что это голоса людей вокруг, но потом он понял, что они доносятся из дальних комнат здания школы. Плачущие родители. Учителя, лепечущие какие-то банальности. Люди пытаются утешить друг друга, хотя реальных поводов утешиться нет.

Ройбен почувствовал себя неуютно. Он ни за что на свете не включит это в репортаж. Постарался перестать слушать. Но вдруг до него дошло. Какого черта я все это слушаю? Если я не могу написать об этом в репортаже, то в чем смысл? Суть-то в том, что и писать особенно не о чем.

Он начал писать. Очевидные факты. Родители не выдерживают напряжения. Звонка с требованием выкупа не было. Ройбен решил, что в этом можно быть уверенным. Судя по тому, что он слышал, никаких звонков не было. Даже специалист по кризисным ситуациям лишь монотонно убеждал остальных, что такой звонок обязательно будет.

Вокруг все вспоминали прогремевшее в семидесятые похищение школьного автобуса в Чаучилье. Тогда никто не пострадал. Детей и учителей вывели из автобуса и посадили в грузовик, спрятанный в каменоломне. Вскоре они смогли сбежать оттуда.

«Что я могу сделать, реально сделать, чтобы помочь в такой ситуации?» – подумал Ройбен. Он почувствовал смесь усталости и возбуждения. Может, он еще не готов вернуться к работе? А может, он вообще уже не хочет к ней возвращаться?

К шести часам вечера, когда ситуация не изменилась ни на каплю, он снова сел в машину и поехал домой, через мост Голден Гейт.

Странное чувство усталости накатывало волнами. Каким бы здоровым он ни выглядел, Грейс сказала, что это нормальный эффект после наркоза, который применили, когда зашивали ему живот. А еще эти антибиотики. Он еще не закончил их принимать, и от них ему периодически становилось дурно.

Так что, приехав домой, он молниеносно напечатал примитивную статейку «с места событий» для утреннего выпуска и отправил в газету. Билли перезвонила через полторы минуты, сказав, что ей особенно понравилось упоминание про эксперта по кризисным ситуациям и про цветы, растоптанные журналистами.

Ройбен спустился на первый этаж, чтобы поужинать с Грейс. Та была немного не в себе в силу разных причин, в частности из-за того, что этим днем двое пациентов умерли во время операций. Конечно же, в обоих случаях надежды на то, что они выживут, не было с самого начала. Но даже главный хирург травматологического центра болезненно воспринимает потерю двух пациентов за день, и Ройбен просидел за столом несколько дольше, чем обычно. Вся семья обсуждала похищение школьного автобуса, в углу комнаты бормотал телевизор, и Ройбену оставалось лишь следить за развитием событий.

Потом он вернулся за работу. Составил ретроспективу по случаю похищения детей в Чаучилье, добавив информацию о преступниках, которые и по сей день сидели за решеткой. На момент похищения они были молодыми парнями. Интересно, подумал Ройбен, что с ними стало на самом деле за все эти долгие годы в тюрьме. Но нельзя делать это центральной темой статьи. Он должен написать ее в оптимистическом ключе. Тогда все дети и учителя остались живы.

Сегодняшний день был самым насыщенным с момента бойни в Мендосино. Ройбен долго стоял под душем, а потом отправился спать.

Его охватила сильнейшая нервозность. Он встал, походил, снова лег. Чувствовал себя одиноко, ужасно одиноко. Он ни разу не провел ночи с Селестой с момента трагедии в Мендосино. Да и сейчас, честно говоря, у него не было такого желания. Ему все время казалось, что если он сейчас решит заняться любовью с Селестой, то ранит ее, сделает ей больно, каким-либо образом оскорбит ее чувства. Разве не так все у них получалось последние дни, даже без проверки постелью?

Повернувшись, он обхватил подушку и представил себе, что он один, в доме на Нидек Пойнт. В старой кровати Феликса, а рядом с ним – Мерчент. Какая полезная бесплодная фантазия, чтобы заставить себя уснуть. Он уснул, провалившись в черную темноту, лишенную сновидений.

Когда он открыл глаза, на часах была полночь. Единственным освещением в комнате был работающий телевизор. За окнами горели огни большого города, собравшиеся в призрачные башни на холмах. Залив был совершенно темен, будто озеро мрака.

Неужели он способен видеть отсюда холмы Мэрин? Похоже, что так. Похоже, он видит их очертания, позади Голден Гейт. Но как такое возможно?

Ройбен огляделся. Он видел всю обстановку комнаты с потрясающей четкостью. Багет штукатурки в углах под потолком, и даже тоненькие трещины в потолке. Волокна древесины на дверях шкафа. Эти искусственные сумерки показались ему странно комфортными.

В ночи звучали голоса. Они просто шуршали неразборчиво. Но Ройбен чувствовал, что может выбрать любой из них и усилить. Но как он оказался способен на такое?

Ройбен встал и вышел на балкон. Положил ладони на деревянные перила. Его обдувал леденящий ветер, пахнущий морской солью, но он лишь освежал и взбадривал. Ройбен понял, что совершенно не боится холода, а лишь наполняется энергией.

Казалось, внутри него находится безграничный резервуар тепла, и сейчас его прорвало. Тепло вышло на поверхность кожи. Казалось, каждая волосяная луковица начала расширяться. Ройбен никогда в жизни не чувствовал такого удовольствия, грубого, но божественного.

– Да, – прошептал он. Он понял! Но что, что он понял? Понимание внезапно ускользнуло от него, но это уже не имело значения. Значение имело лишь удовольствие, волна за волной накатывающее на него.

Эти волны пронизывали каждую частичку его тела – кожу на лице, голову, кисти рук, мышцы рук и ног. Ройбен дышал каждой частичкой тела, дышал так, как не дышал никогда в жизни. Все его существо становилось все больше и крепче, сильнее и сильнее с каждой секундой.

Он ощутил покалывание в ногтях на руках и ногах. Ощутил кожу на лице, и вдруг понял, что она покрыта мягкой шелковистой шерстью. Действительно, изо всех пор его тела вырастали толстые мягкие волосы, покрывая нос, щеки, верхнюю губу! Пальцы, вернее когти, коснулись зубов, которые стали клыками! Ройбен ощутил, как клыки удлиняются, а рот вытягивается вперед! «О, но ты же знал это, так ведь? Разве ты не знал, что это внутри тебя, и оно рвется наружу? Ты знал!»

Голос стал утробным и грубым. Он расхохотался от наслаждения, тихо и уверенно, совершенно себя не сдерживая.

Его руки тоже густо покрылись шерстью! А когти, только погляди на эти когти.

Содрав с себя рубашку и шорты без малейшего усилия, Ройбен уронил их на пол. Волосы на голове становились длиннее, волнами спадая на плечи. Грудь тоже была полностью покрыта шерстью, а мышцы в бедрах и икрах пели, чувствуя новую силу.

Когда-то это должно достигнуть пика, это безумие, схожее с оргазмом, но пика все не было. Оно продолжалось и продолжалось. Ройбен почувствовал, как из его горла был готов изойти крик, вой, но он не поддался ему. Глядя в ночное небо, он видел слои облаков, скрытые за туманом, звезды, которые не мог видеть глаз человека, плывущие в бесконечности.

– О боже, боже, боже, – прошептал он.

Все дома вокруг стали будто живыми, пульсируя огнями, внутри их пульсировали голоса, огромный город пел и дышал вокруг него.

Хочешь спросить, не правда ли, почему это происходит? Хочешь остановиться, так ведь? Хочешь узнать.

– Не-е-т, – прошептал он. Будто он протянул руки к Мерчент, сквозь тьму. Снял с нее платье из мягкой коричневой шерстяной ткани и нащупал ее обнаженную грудь.

Но что со мной произошло?! Чем я стал?

Ответ пришел к нему, непреклонный, будто голод. Он знал. Знал и был готов к этому. Знал, что это надвигается. Знал, видя во снах, в мыслях, приходящих во время пробуждения. Эта сила должна была найти выход, иначе она бы разорвала его на части.

Каждая мышца его тела желала бежать, прыгать, вырваться из заточения.

Развернувшись, он согнул мощные ноги и, подпрыгнув, очутился на карнизе, под окном комнаты родителей. А следующим прыжком запрыгнул на крышу дома.

И рассмеялся. Это было так легко и естественно. Босые ноги крепко вцепились в битум кровли. Он прыгнул, словно зверь, пересекая крышу, прошел пару шагов, и снова прыгнул.

Не успев даже подумать, он перепрыгнул улицу, оказавшись на крыше дома напротив. Он просто не мог упасть.

И перестал думать. Отдался охватившей его силе и побежал вперед, перепрыгивая с крыши на крышу. Никогда еще он не ощущал такой силы и такой свободы.

Голоса стали громче, их хор то стихал, то усиливался. Он кружил, выискивая в них одну ноту. Какую же? Что он хотел услышать, что хотел узнать? Кто зовет его?

Он перескакивал с одного дома на другой, постепенно спускаясь ниже, все ближе к шуму и оживленному движению на Норт-Бич, двигаясь все быстрее, с легкостью хватаясь когтями и удерживая свой вес, прыгая через улицы и переулки.

Переулки! Он остановился. И услышал звук. Женщина кричала от ужаса, кричала, вложив всю себя в крик, зная, что от этого зависит ее жизнь.

Он очутился на земле прежде, чем успел пожелать этого, тихо и беззвучно приземлился на грязный тротуар. По обе стороны возвышались стены домов. В свете фонаря с дороги он с ужасом увидел силуэт мужчины, сдирающего с женщины одежду одной рукой, а правой рукой он держал женщину за горло, душа ее. Женщина пыталась отбиваться, пиная его ногами, но безуспешно.

Ее глаза уже закатывались. Она умирала.

Безо всякого усилия Ройбен издал мощный рык. И, рыча, налетел на мужчину, одним движением оторвав его от женщины. Клыки Ройбена впились в горло мужчины, в лицо ему брызнула горячая кровь, мужчина хрипло вскрикнул. От него исходил мерзкий запах, если это вообще был запах, но он привел Ройбена в бешенство. Рыча, он вцепился в плоть мужчины, рвал клыками его горло, его плечо. Так приятно, оказывается, глубоко вонзить зубы в мышцы, ощутить, как они распадаются. Запах свел его с ума. Запах зла.

Он отпустил мужчину.

Тот упал на тротуар, из его артерий толчками вытекала кровь. Ройбен вцепился в правое предплечье мужчины, едва не оторвав руку в локте, и бросил беспомощное изломанное тело в стену с такой силой, что череп мужчины хрустнул, ударившись о кирпичи.

Женщина стояла, будто окаменев, закрыв грудь скрещенными руками и глядя на него. Из ее горла исходили тихие хриплые звуки. Как же ничтожно и жалко она выглядит. Просто немыслимо, что кто-то решил причинить ей такое зло. Она дрожала так, что едва стояла на ногах, из-под разорванного красного шелка платья виднелось обнаженное правое плечо.

И начала плакать.

– Ты в безопасности, – сказал Ройбен. Его ли это голос? Этот низкий голос, грубый и уверенный. – Человек, желавший причинить тебе вред, мертв.

Он протянул к ней руку, поглядел на свои пальцы, ставшие когтями, и осторожно погладил ее руку. Что она должна была почувствовать?

Опустив взгляд, он посмотрел на мертвого мужчину, лежащего на боку с остекленевшими глазами. Какое несоответствие – эти глаза, эти осколки блестящего совершенства внутри такой омерзительной плоти. Запах этого человека, запах того, чем он был, заполнял пространство вокруг него.

Женщина попятилась от Ройбена, а потом развернулась и побежала, оглашая переулок громкими пронзительными криками. Упала на колено, споткнувшись, поднялась и побежала снова в сторону оживленной улицы.

Ройбен с легкостью подпрыгнул вверх, цепляясь за кирпичи, не хуже кошки, цепляющейся когтями за кору дерева, и мгновенно очутился на крыше. В считаные секунды миновал целый квартал, двигаясь в сторону дома.

В его сознании была лишь одна мысль. Выжить. Сбежать. Вернуться в свою комнату. Подальше от ее криков и от мертвеца.

Не размышляя, он нашел свой дом и спрыгнул с крыши на балкон у своей спальни.

И встал там, глядя сквозь открытую дверь на небольшой прямоугольник кровати, телевизор, стол, камин. Слизнул кровь с клыков. Потом с нижних резцов. Соленый, скверный вкус, но почему-то дразнящий.

Какая, оказывается, маленькая и изящная у него спальня. Насколько искусственно она выглядит, так, будто она сделана из чего-то хрупкого, подобного яичной скорлупе.

Он вошел внутрь, в теплый и влажный воздух, который вовсе его не радовал теперь. Закрыл окна. Какой абсурд, подумал он, закрывая крохотный латунный шпингалет. Смешная маленькая штучка. Любой, кто захочет вломиться, легко может разбить одну из маленьких белых стеклянных панелей двери и войти. Хоть все их разбить, распахнуть окно, выбросить его вместе с рамой во тьму.

В замкнутом пространстве он слышал лишь свое тихое дыхание.

От телевизора на потолок шли белые с синим отблески.

Он увидел свое отражение в ростовом зеркале на стене ванной комнаты. Огромную волосатую фигуру с длинной гривой, спускающейся на плечи.

Человек-волк.

Так вот что за существо спасло меня в доме Мерчент, так ведь? Ройбен снова рассмеялся, тихо и непринужденно. Конечно же. И ты меня укусил, черт такой. Я не умер от укуса, и теперь со мной случилось то же самое. Ройбену захотелось расхохотаться. Хотелось хохотать во весь голос.

Но маленький темный дом был слишком мал для этого, слишком мал, чтобы распахнуть двери и выть, приветствуя плывущие в небе звезды, хотя ему так хотелось сделать это.

Он подошел ближе к зеркалу.

По телевизору шел сюжет с дневным светом, и в этом освещении Ройбен смог разглядеть все детали. Глаза остались теми же, большими, темно-синими, но это были его глаза. Только по ним он мог угнать свое лицо, покрытое густым темно-коричневым мехом, меж которого виднелся небольшой черный нос, лишь отдаленно напоминающий волчий, венчавший длинный безгубый рот, в котором сверкали белые клыки и резцы. «Это чтобы лучше съесть тебя, моя милая».

Его тело стало крупнее, выше, наверное, сантиметров на десять выше, чем было, а руки, вернее, лапы, были огромны, и короткие пальцы заканчивались изогнутыми смертоносными когтями. Ноги тоже стали больше, мышцы на бедрах и голенях проступали даже сквозь густую шерсть. Он коснулся себя между ног и отдернул руку, ощутив там нечто твердое.

Но потаенное было скрыто покровом мягкой шерсти, более мягкой, чем та, что покрывала остальное тело. Потом он понял, что мягкий подшерсток покрывает тело и в остальных местах, под остевой шерстью. Просто в некоторых местах подшерсток гуще – в промежности, на внутренней стороне бедер и внизу живота. Он почувствовал, что если аккуратно раздвинуть пальцами лапы остевую шерсть, то по коже волной прокатывается странное ощущение.