Текст книги "Вор с Рутленд-плейс"

Автор книги: Энн Перри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Тормод… – начала Элоиза.

– Нет, моя дорогая, инспектор сможет узнать все, что ему требуется, каким-то иным путем. Бедняжка Мина, несомненно, сама наложила на себя руки. Ты ничего не можешь с этим поделать, и я не допущу, чтоб ты винила себя так или иначе. Человеческие горести должны быть благопристойно погребены вместе с покойными. Бывают такие тайны, которые элементарная порядочность требует оставлять нераскрытыми. – Он поднял голову и сверкнул глазами в сторону Питта, словно предлагая ему возразить.

Томас смотрел на них обоих, сидящих бок о бок на диване. От Элоизы больше ничего не узнать, и, по правде говоря, он сам склонялся к тому, что страдания Мины, чем бы они ни были вызваны, заслуживают, чтобы их похоронили с ней, а не того, чтобы в них копались, взвешивали и оценивали чужие руки, пусть даже и бесстрастные руки полиции.

Он поднялся.

– Ваша правда. Как только я удостоверюсь, что это была просто трагедия, а не преступление, даже по неосторожности, нам всем будет лучше забыть об этом деле.

Тормод расслабился, плечи его опустились, ткань сюртука вернулась к своим естественным линиям. Он тоже встал и протянул руку, стиснув ладонь Питта в крепком рукопожатии.

– Рад, что вы видите это именно так. Всего хорошего, инспектор.

– Всего хорошего, мистер Лагард. – Томас слегка повернулся. – Мисс Лагард, надеюсь, ваше пребывание в деревне будет приятным.

Элоиза улыбнулась ему неуверенно, с некоторым сомнением, даже проблеском страха.

– Спасибо, – чуть слышно прошептала она в ответ.

Питт медленно брел по улице, пытаясь собраться с мыслями. До сих пор все указывало на некое тайное горе, носимое в себе, которое в конце концов переполнило чашу страданий миссис Спенсер-Браун и побудило ее намеренно принять слишком большую дозу чего-то из уже имевшихся запасов. Возможно, то самое мужнино лекарство, содержащее белладонну, о котором говорил доктор Малгру.

Но прежде чем прекратить расследование, он должен расспросить других знавших Мину женщин. Если кто и знал ее тайну, то лишь одна из них – либо вследствие доверительности, либо благодаря чистой наблюдательности. Томас уже знал, как относительно праздная женщина может все подмечать в других – просто потому, что у нее нет своих дел и обязанностей. Она целиком и полностью поглощена другими людьми, их отношениями и тайнами – теми, о которых можно поведать другим, и теми, которые должно хранить.

Вначале Питт отправился к Амброзине Чаррингтон, потому что она жила дальше всех, а ему хотелось пройтись. Несмотря на усиливающийся дождь, он пока не был готов ни с кем встретиться. Один раз инспектор даже вовсе остановился, когда рыжий кот перебежал перед ним тротуар, недовольно отряхнулся от дождя и нырнул в укрытие под кустами. Быть может, подумал Питт, не стоит тревожить медленное оседание скорби. Быть может, это дело не для полиции и ему следует прямо сейчас развернуться и уйти, поймать омнибус до полицейского участка и заняться какой-нибудь кражей или подлогом, пока Малгру и полицейский хирург не представят свои отчеты.

Все еще думая об этом и сознательно не принимая никакого решения, он продолжил путь. Дождь припустил с остервенением и стекал холодными потоками за воротник, по коже, вызывая дрожь. Томас даже обрадовался, когда оказался на крыльце Чаррингтонов.

Дворецкий принял его с едва уловимым неудовольствием, как если бы он был сбившимся с пути бродягой, которому тут совсем не место. Питт представил прилипшие ко лбу волосы, мокрые брючины, облепившие лодыжки, порвавшийся шнурок на ботинке и решил, что неодобрительный взгляд дворецкого вполне простителен.

Он заставил себя улыбнуться.

– Инспектор Питт из полиции.

– Вот как! – Выражение вежливого терпения исчезло с лица дворецкого, как солнце исчезает за тучей.

– Я бы хотел увидеть миссис Чаррингтон, с вашего позволения, – продолжал Питт. – Это касательно смерти миссис Спенсер-Браун.

– Не думаю… – начал было дворецкий, но, взглянув повнимательнее в лицо Питту, понял, что возражения только затянут диалог до бесконечности. – Извольте пройти в утреннюю гостиную. Я посмотрю, дома ли миссис Чаррингтон.

С этим приемом Питт был хорошо знаком. Сказать «я спрошу, примет ли она вас» было бы невежливо, хотя ему довольно часто именно так и говорили.

Он только успел сесть, когда дворецкий вернулся и проводил его в гостиную, где в камине весело горел огонь, а у стены стояли три вазы с цветами в жардиньерках.

Амброзина резко выпрямилась на зеленом парчовом диванчике и оглядела Питта с головы до ног.

– Доброе утро, инспектор. Будьте добры, присаживайтесь и снимите свое пальто. Вы, кажется, совсем промокли.

– Благодарю вас, мэм, – с чувством отозвался он.

Дворецкий удалился, закрыв за собой дверь, и Амброзина вскинула свои идеальные брови.

– Мне сказали, вы расследуете смерть бедной миссис Спенсер-Браун. Боюсь, я не знаю ничего, что могло бы вас заинтересовать. В сущности, то, что я знаю так мало, уже само по себе поразительно. Я должна была что-то слышать. Чтобы сохранить в обществе секрет, нужно быть очень ловким. Есть много такого, о чем не говорят, потому что упоминать об этом было бы непростительной бестактностью, но обычно оказывается, что люди все равно знают. У них такие самодовольные лица! – Она взглянула на него, желая удостовериться, понял ли он, и с явным удовлетворением убедилась, что да, понял. – Это так бесконечно приятно – знать чужие тайны, особенно когда другие знают, что ты знаешь, а они – нет.

Хозяйка нахмурилась.

– Но я в последнее время не замечала подобного отношения ни в ком, кроме самой Мины. И никогда не могла толком понять, действительно ли она что-то знает или просто хочет, чтобы мы так думали…

Питт был озадачен не меньше.

– А вы не думаете, что теперь, когда случилось несчастье, кто-нибудь готов заговорить, дабы избежать недоразумения и, быть может, даже несправедливости?

Амброзина удостоила его легкой усталой улыбки.

– Какой вы оптимист, инспектор. С вами я чувствую себя старухой – или, может быть, это вы слишком молоды… Смерть и есть самый лучший предлог, чтобы скрыть все навсегда. Мало кто станет возражать против несправедливости – она движет миром. И, в конце концов, это часть кредо: De mortuis nil nisi bonum.

Питт ждал, когда она объяснит, хотя, кажется, понял, что это означает.

– «О мертвых плохо не говорят», – хмуро добавила она. – Разумеется, я имею в виду кредо общества, не церкви. Весьма милосердно на первый взгляд, но вся тяжесть вины остается на живых, и так, конечно же, и задумано. Какая радость от охоты на мертвую лису?

– Вины за что? – сдержанно спросил Томас, не позволяя себе отвлечься от дела Мины.

– Зависит от того, о ком мы говорим, – ответила она. – В случае с Миной я, правда, не знаю. Это сфера, в которой вы должны разбираться лучше меня. Почему вы вообще занимаетесь этим делом? Умереть – не преступление. Конечно, я понимаю, что самоубийство является таковым, но, поскольку оно явно неподсудно, не вижу, в чем ваш интерес.

– Мой единственный интерес – убедиться, что произошло именно это, – ответил Питт. – Самоубийство. Никто, похоже, не знает никакой причины, по которой она могла его совершить.

– Да, – задумчиво протянула хозяйка дома. – Мы так мало знаем друг о друге, что я порой задаюсь вопросом, знаем ли мы, почему поступаем так, а не иначе. Не думаю, что это что-то очевидное, к примеру, деньги или любовь.

– Миссис Спенсер-Браун, судя по всему, была очень хорошо обеспечена. – Томас попробовал более прямой подход. – Но, может, это имело какое-то отношение к делам сердечным?

Ее рот задрожал в сдерживаемой улыбке.

– Как вы деликатны, инспектор. Сие мне тоже неведомо. Весьма сожалею. Если у нее был любовник, значит, она гораздо осторожнее, чем я считала.

– Может быть, она любила кого-то, кто не отвечал на ее чувства? – предположил он.

– Возможно. Но если бы все влюбленные безответно убивали себя, половина Лондона занималась бы тем, что хоронила вторую половину! – Она отмахнулась от этого предположения. – Мина не была меланхоличным романтиком, знаете ли. Она была человеком в высшей степени практичным и прекрасно знакомым с реалиями жизни. И ей было тридцать пять, не восемнадцать!

– Тридцатипятилетние тоже влюбляются. – Инспектор улыбнулся краешками губ.

Амброзина оглядела его сверху донизу, оценив возраст с точностью до года.

– Ну, разумеется, – согласилась она, и по лицу ее промелькнула тень ответной улыбки. – Люди влюбляются в любом возрасте. Но в тридцать пять они имеют за плечами гораздо больший опыт и не воспринимают безответную любовь как конец света.

– Тогда почему, по-вашему, она наложила на себя руки, миссис Чаррингтон? – Томас удивил сам себя такой прямотой.

– По-моему? Вы действительно желаете знать мое мнение, инспектор?

– Да.

– Я не склонна верить, что Мина сделала это. Она была слишком практична, чтобы не найти выход из той беды, в которую могла попасть. Она не была эмоциональной женщиной, и я еще не знала никого менее истеричного.

– Несчастный случай?

– Не по ее вине. Я бы скорее подумала, что какая-нибудь глупая служанка переставила пузырьки или коробочки или смешала две субстанции вместе в целях экономии места и таким образом случайно получился яд. Полагаю, вы никогда этого не узнаете, если только ваш помощник не изъял все емкости из дома раньше, чем у слуг была возможность уничтожить или опустошить их. На вашем месте я бы не утруждалась. Вы ничего не можете с этим поделать: ни воротить сделанного, ни предотвратить подобные случаи в будущем с другими.

– Значит, несчастный случай?

– По всей видимости. Если бы вы отвечали за ведение большого дома, инспектор, вы бы знали, какие удивительные вещи порой случаются. Если бы вы ведали, что делают иные кухарки, какие только чужеродные предметы попадают в кладовую, вы бы надолго лишились аппетита.

Питт встал, скрывая растущий порыв рассмеяться. Было в ней нечто такое, что ужасно ему нравилось.

– Благодарю вас, мэм. Если все на самом деле было именно так, то, полагаю, вы правы – я никогда не узнаю.

Амброзина позвонила в колокольчик дворецкому – проводить гостя.

– Один из признаков мудрости – уметь оставить в покое то, с чем уже ничего не поделаешь, – мягко заметила она. – Вы принесете больше вреда, чем пользы, копаясь во всей этой мякине, дабы обнаружить зернышко истины. Многие испугаются, возможно, потеряют работу, – и вы все равно никому не поможете.

Далее Питт нанес визит Теодоре фон Шенк, которую нашел совершенно не такой, как другие женщины. Она была по-своему привлекательна, но без аристократической красоты Амброзины и неземной хрупкости Элоизы. Еще удивительнее оказался тот факт, что Теодора фон Шенк, как Шарлотта, занималась совершенно обычными домашними делами. Когда Питт пришел, она пересчитывала белье и складывала в стопку то, которое требовало починки или замены. Ее ничуть не смутило, что пришлось отложить в сторону часть износившихся вещей, чтобы порезать на кусочки, – наволочки или хозяйственные полотенца.

Однако, при всей своей искренности, Теодора ничем не могла помочь в отношении причин смерти Мины Спенсер-Браун. Мысль о самоубийстве она сочла весьма прискорбной, выразив сожаление, что кто-то мог достичь таких глубин отчаяния, но не отрицала, что порой такое случается. Сама Теодора, вдова с двумя детьми, что существенно сокращало ее светские связи, предпочитала посвящать свое время дому и детям, вместо того чтобы наносить визиты, посещать суаре и прочие приемы. Так что светские слухи обходили ее стороной.

Питт ушел, так и не узнав ничего нового. Будь он убежден, что столкнулся с необъяснимой трагедией – в чем, похоже, не сомневался Тормод, – он бы с удовольствием оставил это дело в покое. С другой стороны, Амброзина Чаррингтон полагала, что самоубийство не в характере Мины. Если все же в данном случае имело место какое-то нелепое происшествие, следует ли продолжать расследование до тех пор, пока он не узнает, какое именно? Быть может, это его моральный долг перед самой Миной? Быть похороненным в могиле самоубийц – позор, несмываемое пятно, которое ляжет на ее родных. И, возможно, его, Томаса, долг перед Олстоном Спенсер-Брауном состоит в том, чтобы показать, что жена его не была настолько несчастна, что предпочла жизни смерть? Чтобы вдовец не терзался болью и смятением, изводя себя подозрениями, что она любила кого-то другого и нашла жизнь без него невыносимой… А другие – не будут ли они считать, что какие-то тайные и, возможно, неблаговидные поступки Олстона привели его жену к такому концу?

Возможно ли, что факты, какими бы неприглядными они ни были, все же лучше? Правда наносит только одну рану, подозрения же – тысячи.

Поскольку Теодора упомянула, что они с Амариллис сестры, последняя стала для Питта полнейшим сюрпризом. Не отдавая себе в этом отчета, он ожидал увидеть кого-то похожего, однако встретил женщину моложе – не только летами. Наряды, манеры, поведение – все было другое. Амариллис встретила его с холодной вежливостью, хотя в глазах мелькнула искра интереса.

У него ни на секунду не возникло опасения, что она может уклониться от разговора. Чувствовался в ней какой-то голод, что-то ищущее. И в то же время она не забыла, что он полицейский, и воспринимала его с презрительным превосходством.

– Разумеется, я понимаю ваше положение, инспектор… Питт? – Она села и расправила юбки белыми пальцами, которые гладили шелк так нежно, что он сам почти ощущал волнистую мягкость ткани, как будто та скользила прохладно по его коже.

– Спасибо, мэм. – Томас опустился в кресло через маленький столик от нее.

– Вы обязаны удостовериться, что не было совершено преступления, – заключила Амариллис. – И, естественно, это требует от вас выяснения правды. Хотела бы я быть вам более полезной. – Глаза ее не отрывались от его лица, и у него возникло ощущение, что она знает каждую его черточку, каждую тень. – Но, боюсь, я знаю ничтожно мало. – Она сдержанно улыбнулась. – Есть лишь впечатления, представлять которые как факты было бы не совсем честно.

– Понимаю. – Питт вдруг обнаружил, что ему трудно произносить слова по причине, которую он не мог бы сформулировать. Он попытался сосредоточиться на мысли о Мине и своих причинах присутствия здесь. – Однако, если бы кто-нибудь знал факты, они бы предотвратили трагедию? Подобные случаи происходят так неожиданно, и мы остаемся с загадками – и, возможно, при несправедливых мнениях – именно потому, что у нас есть лишь впечатления и понимание, которые приходят только потом. – Питт надеялся, что это не прозвучало нравоучительно, но он пытался следовать ее логике и таким образом убедить ее говорить. Он не сомневался, что в состоянии решить, чему верить, а что отбросить как не имеющее отношения к делу.

– Я не думала об этом в таком ключе. – Миссис Денбай смотрела прямо на него круглыми синими глазками. Такие же черты и выражение наверняка были у нее и в детстве, когда она бегала с косичками и в платьицах до колен: та же прямота, тот же смелый интерес, та же мягкость щек и шеи. – Разумеется, вы правы!

– Тогда, быть может, вы будете так любезны рассказать мне о своих впечатлениях? – предложил Питт, презирая самого себя. Он ненавидел все эти злые домыслы, которые поощрял сейчас и которые готовился слушать с жадностью сплетника, с наслаждением и смехом нашептывающего грязный слушок в не менее жадное до злых пересудов ухо.

Амариллис была слишком хитра, чтобы снова извиняться, – это подразумевало бы, что ей требуется повод. Устремив глаза на вазу с цветами на столе у стены, она заговорила:

– Конечно, Мина… то есть миссис Спенсер-Браун… была неравнодушна к мистеру Лагарду, о чем, полагаю, вам известно. – Она не посмотрела на инспектора, хотя соблазн был – Питт видел это по напрягшейся шее. – Я ни в коем случае не намекаю на что-то неприличное. Но всегда найдутся люди, которые превратно истолкуют даже самую невинную дружбу. Я пару раз задавалась вопросом, не мог ли кто-то неверно понять чувства Мины и не могло ли это стало причиной несчастья.

– Кто, например? – спросил Томас несколько удивленно. Ему не приходила в голову вероятность простого недопонимания, приведшего к ревности. Он думал лишь о неразделенной любви.

– Ну, полагаю, очевидный ответ – мистер Спенсер-Браун, – сказала миссис Денбай, посмотрев наконец на него. – Но, с другой стороны, правда не всегда очевидна, не так ли?

– Не всегда, – поспешно согласился Питт. – Но если не он, тогда кто?

Амариллис сделала глубокий вдох и как будто задумалась на несколько мгновений.

– Я, право, не знаю. – Она внезапно вскинула голову, как будто только что приняла какое-то решение. – Думаю, возможно… – Пауза. – Ну, какие-то другие люди? Я знаю, Иниго Чаррингтон одно время питал к Элоизе нежные чувства. Но она даже внимания на него не обращала. Не представляю почему. Приятный молодой человек, но для нее он как будто не существовал в этом смысле. Естественно, она была с ним достаточно обходительна, но и только.

– Не вижу, какое отношение это имеет к смерти миссис Спенсер-Браун, – честно признался он.

– Я тоже. – Она взирала на него своими широко открытыми голубыми глазами. – Полагаю, никакое. Я просто перебираю варианты, людей, которые могли когда-то сказать нечто такое, что привело к недоразумению. Я же говорила вам, инспектор, что ничего не знаю. Вы спросили о моих впечатлениях.

– И у вас сложилось впечатление, что миссис Спенсер-Браун пребывала в обычном расположении духа?

– О да. Если что-то и расстроило ее, то это, должно быть, произошло внезапно, без предупреждения. Быть может, она услышала что-то ужасное? – И вновь глаза ее округлились.

– Мистер Лагард говорит, она нисколько не была расстроена, когда уходила от них, – заметил Томас. – И, по словам слуг, сразу вернулась домой.

– Тогда, возможно, встретила кого-то на улице? Или по возвращении ее ждало письмо?

Письмо – это то, что не приходило Питту в голову. Нужно расспросить слуг, не было ли каких посланий. Может, Харрис додумался…

Скрывать ошибку было слишком поздно – Амброзина все увидела по его лицу и улыбнулась увереннее.

– Если она уничтожила письмо, что было бы вполне естественно, значит, нам содержания его никогда не узнать. И, быть может, так оно и лучше, не думаете?

– Нет, если это был шантаж, мэм, – возразил Питт. Он злился на себя и на нее – за то, что она подумала о том, о чем не подумал он, и за то, что это ее явно забавляло.

– Шантаж! – испуганно воскликнула Амариллис. – Какая ужасная мысль! Мне невыносимо думать, что вы правы. Бедная Мина! Бедная, бедная женщина. – Она глубоко вдохнула и крепче – так что костяшки побелели – сцепила пальцы на покрытых шелком коленях. – Но, полагаю, вам известно о таких делах больше, чем нам. Было бы ребячеством закрывать на это глаза. От правды не спрячешься, как ни пытайся, иначе мы избавлялись бы от всего неприятного, просто отказываясь на это смотреть. Вы должны быть терпимы к нам, инспектор, если мы смотрим на вещи не так охотно и быстро, как следовало бы. Мы привыкли к более легкой жизни, и чтобы приспособиться, нам нужно некоторое время. Быть может, даже усилие…

Питт понимал, что она права, и его здравый смысл аплодировал ей. Возможно, он был несправедлив в своем суждении. Предубеждения не ограничиваются привилегированными классами. Он по себе знал горькое послевкусие несправедливого мнения, выработанного завистью, страхом или потребностью логически объяснить ненависть.

– Конечно. – Инспектор поднялся. С него довольно. Она уже дала ему более чем достаточно пищи для размышлений. И он упомянул шантаж, скорее чтобы шокировать ее, а не потому, что и вправду допускал такую возможность. Теперь он вынужден это признать. – Мы пока не знаем, что на самом деле произошло, поэтому чем меньше будет об этом сказано, тем лучше. Возможно, имела место трагическая случайность.

Лицо ее оставалось спокойным, почти безмятежным, бело-розовое и по-девичьи гладкое.

– Надеюсь, инспектор. Что-то другое лишь еще сильнее всех огорчит. Всего доброго.

– Всего доброго, миссис Денбай.

Томас выбросил это дело из головы и вовсю работал над серией пожаров, два из которых произошли в его районе и, возможно, были поджогами, когда в половине пятого констебль с прилипшими к голове влажными волосами постучал в дверь и объявил, что к нему посетитель, какой-то знатный господин.

– Кто это? – Питт никого не ждал и сразу подумал, что мужчину ошибочно направили из конторы главного суперинтенданта и им удастся отделаться от него несколькими словами содействия.

– Некий мистер Чаррингтон, сэр, – ответил констебль. – Мистер Лоуэлл Чаррингтон, Рутленд-плейс.

Питт перевернул бумаги, которые читал, лицевой стороной вниз.

– Пригласи его, – сказал он с нехорошим предчувствием. Какая причина могла привести Лоуэлла Чаррингтона в полицейский участок, если только он не хочет сообщить нечто секретное и срочное? В противном случае он либо послал бы за Питтом, чтобы тот зашел к нему, либо подождал, пока инспектор возобновит расследование.

Вошел Лоуэлл Чаррингтон, все еще в шляпе, усеянной дождевыми каплями, и со сложенным, но не завязанным зонтиком, свисающим с руки. Лицо его было бледным, а на кончике носа подрагивала капелька.

Томас встал.

– Добрый день, сэр. Чем могу вам помочь?

– Вы инспектор Питт, полагаю? – чопорно проговорил Лоуэлл.

У Томаса возникло впечатление, что некоторая грубоватость посетителя объясняется тем, что он чувствует себя не в своей тарелке, разрываясь между желанием сообщить о чем-то для него неприятном и естественной неприязнью к полиции. В полицейском участке никогда еще не бывал, и пугающие мысли о грехе и мерзости бередят его воображение.

– Да, сэр. – Питт попытался помочь ему. – Не желаете ли присесть? – Он указал на деревянный стул с твердой спинкой по другую сторону стола. – Это имеет какое-то отношение к смерти миссис Спенсер-Браун?

Лоуэлл неохотно сел.

– Да. Да, я… думал, взвешивал, правильно ли будет поговорить с вами или нет. – Удивительно, как он умудряется выглядеть встревоженным и одновременно напыщенным, как петух, который вдруг громко закукарекал средь бела дня и застеснялся. – Но человек должен выполнять свой долг, каким бы тяжелым тот ни был. – Мистер Чаррингтон торжественно воззрился на Питта.

Питту стало неловко за него. Он прокашлялся и попытался придумать что-то безобидное, чтобы оно не застряло в глотке от лицемерия.

– Разумеется, – отозвался он наконец. – Это не всегда легко.

– Именно. – Лоуэлл кашлянул. – Именно.

– Итак, что вы хотите рассказать, мистер Чаррингтон?

Лоуэлл снова кашлянул и вытащил из кармана платок.

– Вы употребили неверное слово, инспектор. Я не хочу рассказывать, но чувствую, что должен, а это совсем другое.

– Конечно же, – терпеливо согласился Питт. – Ваша правда. Простите мою неуклюжесть. Так что же, по вашему мнению, нам следует знать?

– Миссис Спенсер-Браун… – Лоуэлл засопел и на секунду скатал платок в комок, потом развернул его и вернул в карман. – Миссис Спенсер-Браун не была счастливой женщиной, инспектор. В сущности, если начистоту, я бы даже сказал, что она была неврастеничкой. – Он произнес это слово так, словно оно было не совсем приличным и предназначалось лишь для мужских ушей.

Томасу стоило немалых трудов скрыть изумление. Все остальные говорили противоположное – что Мина была необычайно практичной, прекрасно приспособленной к реальной жизни особой.

– Правда? – Он понимал, что повторяется, но был совершенно ошарашен. – Почему вы так говорите, мистер Чаррингтон?

– Почему? Ну, как же, господи ты боже мой, – нетерпеливо вздохнул Лоуэлл. – Я не один год наблюдал за этой женщиной. Живем ведь на одной улице. Приятельница моей жены. Я бывал в ее доме, а она – в моем. Знаю ее мужа, беднягу… Очень нервная особа, подверженная всяким глупым романтическим фантазиям. Как и многие женщины, разумеется. Впрочем, я понимаю, такова уж их природа.

В отношении природы большинства женщин, особенно женщин света, у Питта сложилось свое мнение. Он находил их поразительно практичными, прекрасно умеющими отличать реальность от романтики. Это мужчины женятся на хорошеньком личике или льстивом язычке. Женщины же – и Шарлотта показала ему ряд примеров – куда чаще выбирают приятный характер и толстый кошелек.

– Романтическим фантазиям? – переспросил инспектор, моргая.

– Именно, – подхватил Лоуэлл, – именно так. Витают в облаках, не желают погружаться в суровую прозу жизни. Не приспособлены для нее. Не то что мужчины. Бедная Мина Спенсер-Браун питала романтическую привязанность к молодому Тормоду Лагарду. Он порядочный человек, разумеется, никаких сомнений! Понимал, что она замужняя женщина, к тому же намного старше…

– Я думал, ей тридцать пять? – прервал его Питт.

– Ну да, кажется. – Глаза у Лоуэлла округлились. – Но помилуйте, Лагарду ведь всего двадцать восемь. Когда он решит жениться, то будет искать девушку лет девятнадцати-двадцати. По себе. Зачем ему женщина с уже сложившимся характером – ее уже не исправить. Муж должен направлять жену, лепить из нее то, что ему нужно. В любом случае все это к делу не относится. Миссис Спенсер-Браун уже была замужем. Очевидно, она сообразила, что делает из себя посмешище, и испугалась, что муж узнает, – ну, и не вынесла этого. – Он прочистил горло. – Должен был рассказать. Чертовски неприятно, но не могу позволить вам и дальше лезть со своими расспросами и возбуждать подозрения против невинных людей. Все это крайне прискорбно. Крайне. Столько страданий. Бедная женщина. Ужасная цена за глупость. Ничего в этом хорошего нет. – Он шмыгнул носом и приложил платок.

– Как и всегда бывает в таких делах, – сухо отозвался Питт. – А откуда вы узнали об этом увлечении миссис Спенсер-Браун мистером Лагардом, сэр?

– Что?

Питт повторил вопрос.

Лоуэлл заметно помрачнел.

– Это крайне неделикатный вопрос, инспектор… э… Питт!

– Я вынужден его задать, сэр. – Томас с трудом контролировал себя, ему хотелось вытряхнуть этого человека из его узкой, дурацкой раковины, но в глубине души он понимал, что это было бы жестоко и бесполезно.

– Разумеется, сам наблюдал, – огрызнулся Лоуэлл. – Говорю же вам, что знал миссис Спенсер-Браун не один год. Видел ее в свете. По-вашему, я хожу с закрытыми глазами?

Питт оставил вопрос без внимания.

– Кто-нибудь еще упоминал об этом… увлечении, мистер Чаррингтон? – поинтересовался он.

– Если никто не говорил об этом с вами, инспектор, то из деликатности, а не от незнания. Мы не обсуждаем чужие дела с незнакомыми людьми, в особенности если эти дела неприглядные. – У него дернулась щека. – Мне крайне не нравится, что пришлось рассказать вам, но я счел своим долгом избавить остальных от дальнейших неприятностей. Надеялся, вы поймете и оцените это… К сожалению, похоже, ошибался. – Мистер Чаррингтон встал и одернул пальто. – Однако полагаюсь на то, что вы все же исполните свои обязательства в этом деле.

– Надеюсь, сэр. – Питт отодвинул стул и тоже встал. – Констебль Макиннес проводит вас. Спасибо, что пришли и были так откровенны.

Он все еще смотрел на закрытую дверь, не притрагиваясь к отчетам о поджогах, когда Макиннес вернулся через двадцать минут.

– В чем дело? – раздраженно бросил Томас. Чаррингтон вывел его из равновесия. То, что он сказал о Мине, шло вразрез с доселе услышанным. Да, Кэролайн рассказывала ему об увлечении Тормодом Лагардом, но добавляла, что Мина была необычайно рассудительна, а вовсе не легкомысленна и романтична, как утверждал Чаррингтон. – Ну, что такое? – повторил он.

– Отчет от доктора, сэр. – Макиннес протянул бумаги.

– От доктора? – Питт не сразу сообразил, что к чему.

– По миссис Спенсер-Браун, сэр. Умерла от отравления. Белладонной, сэр… большущей дозой.

– Вы читали отчет? – спросил инспектор.

Макиннес порозовел.

– Одним глазком, сэр. Интересно стало, потому что… – Он смолк, не придумав хорошего предлога.

Томас протянул руку за отчетом.

– Спасибо.

Он быстро пробежал глазами по строчкам. Вскрытие показало, что Вильгельмина Спенсер-Браун умерла от остановки сердца, вызванной большой дозой белладонны, которую она, поскольку не ела после легкого завтрака, приняла вместе с каким-то сердечным тоником с имбирным вкусом – единственная субстанция в желудке во время смерти.

Харрис изъял коробку с порошком, прописанным мистеру Спенсер-Брауну доктором Малгру, и она оказалась на три четверти полной. Все отсутствующее количество, включая уже выпитое Олстоном, было значительно меньше, чем обнаружилось при вскрытии.

То, что убило Мину, не было дозой лекарства, принятого либо случайно, либо намеренно ею самой. Оно поступило из какого-то другого, неизвестного источника.