Текст книги "Вор с Рутленд-плейс"

Автор книги: Энн Перри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Мина? – Кэролайн удивленно округлила глаза.

– Это может быть причиной, по которой она совершила самоубийство. Если вдруг осознала, что не может контролировать пагубное влечение.

Кэролайн нахмурилась.

– Я не понимаю, что значит «не может контролировать». Воровство – это всегда дурно. Я могу понять людей, которые воруют из-за отчаянной нужды, но Мина ни в чем не нуждалась. И в любом случае все те вещи, которые пропали, не представляют большой ценности, это просто всякие безделицы: носовой платок, крючок для застегивания пуговиц, табакерка… Зачем, бога ради, Мине их брать?

– Случается, люди берут что-то, потому что не могут ничего с собой поделать.

Говоря это, Томас понимал, что объяснение бесполезно. Свои моральные установки Кэролайн получила еще в детстве, когда добро и зло были абсолютны, и хотя жизнь и научила ее сложности в человеческих отношениях, право собственности – один из краеугольных камней общества и порядка, основа всей нравственности – никогда не подвергалось сомнению. Непреодолимые влечения – следствие страха и голода – даже принимаются, пусть и без сочувствия; или там, где дело касается плоти, по крайней мере в мужчинах – но не в женщинах, разумеется. Однако навязчивые состояния, вызванные одиночеством или несоответствием, расстройством или иными мрачными безымянными страданиями, – вне понимания, за пределами мыслимого.

– Я все равно не понимаю, что ты имеешь в виду, – тихо сказала теща. – Быть может, Мина знала, кто крадет вещи. Она время от времени делала намеки, что знает больше, чем ей следует говорить. Но не мог же кто-то убить ее просто для того, чтобы скрыть несколько мелких краж? Я хочу сказать, что укравшую что-то служанку, разумеется, увольняют, но возбуждать дело вряд ли станут – из-за неловкости. Не только перед собой, но и перед друзьями. Никому не хочется делать заявления и отвечать на вопросы. Но если происходит убийство, тут уж выбора нет – человека повесят. Полиция позаботится об этом.

– Если поймаем – да.

Питт не хотел вдаваться сейчас в моральное обоснование системы наказаний. Их мнения никогда не сойдутся. Они и говорить будут о разном, представляя миры, не встречающиеся даже на грани воображения. Кэролайн не знала, что такое топчак [4]4
  Топчак, или ступальное колесо, – длинный вал, нарезанный горизонтальными ступенями. Над валом неподвижно закреплена широкая доска с ручками, держась за которые и переступая ногами по ступеням вала, рабочие приводят его в движение. Колесо соединялось с каким-нибудь механизмом. В английских тюрьмах и работных домах топчак назначали в порядке наказания.


[Закрыть]или карьер, не чувствовала вони от грязных завшивленных тел или больных тюремной лихорадкой, не видела стертых до кровавых мозолей пальцев, щиплющих паклю, – не говоря уж о камере смертника и веревке.

Кэролайн поглубже опустилась в мягкие подушки дивана, зябко ежась и думая о прошлых ужасах и смерти Сары.

– Прошу прощения, – быстро проговорил Томас, догадавшись, куда увели ее воспоминания. – Пока еще нет оснований полагать, что это было убийство. Вначале нужно поискать причины, по которым миссис Спенсер-Браун могла сама лишить себя жизни. Это деликатный вопрос, но самоубийство не предполагает уважения к чувствам. Вы случайно не знаете, не было ли у нее романтической связи, которая могла довести до такого отчаяния?

В голове у Питта билась внушенная Шарлоттой мысль о том, что у самой Кэролайн любовная связь на стороне, и мысль эта звучала так громко, что он почти ожидал от Кэролайн ответа на нее, а не на те приглаженные слова, которые он произнес вслух. Томасу стало неловко, словно он заглянул в окно чьей-то спальни.

Если Кэролайн и удивилась, то виду не подала. Возможно, она даже ожидала такого вопроса.

– Если и была, то я определенно ни о чем гаком не слышала. Должно быть, Мина была необычайно осмотрительна. Разве что…

– Что?

– Разве что это был Тормод, – задумчиво проговорила она. – Пожалуйста, Томас, ты должен понять, что я облекаю в слова просто слабые догадки, вероятности – не более того.

– Понимаю. Кто такой Тормод?

– Тормод Лагард. Он живет в доме номер три. Мина знала его много лет и явно была к нему неравнодушна.

– Он женат?

– О нет. Живет с младшей сестрой. Они сироты.

– Что он за человек?

Кэролайн на мгновение задумалась, прежде чем ответить, взвешивая факты того рода, которые он желает знать.

– Он очень привлекательный, – сказала она осторожно, – в романтическом смысле. Есть в нем нечто такое, что кажется недосягаемым, – некая замкнутость, отстраненность, одиночество. Он из тех мужчин, в которых женщины влюбляются, потому что к ним невозможно приблизиться настолько, чтобы разрушить иллюзию. Он всегда остается чуточку недостижимым. Сейчас в него влюблена Амариллис Денбай, а до нее были другие.

– А он… – Питт не знал, как приемлемо выразить то, что он хочет спросить.

Кэролайн улыбнулась, внезапно заставив почувствовать себя неуклюжим и очень молодым.

– Нет, насколько мне известно. В противном случае, полагаю, я бы услышала. Свет ведь очень мал, особенно на Рутленд-плейс.

– Понятно. – Лицо Томаса пылало от прилившей крови. – Стало быть, миссис Спенсер-Браун могла страдать от безответной любви?

– Возможно.

– А что вы знаете о мистере Спенсер-Брауне? – спросил Питт, переходя к другой теме, требовавшей серьезного изучения. – Не мог ли он иметь связи с другими женщинами? И не могла ли миссис Спенсер-Браун, узнав об этом, наложить на себя руки?

– Олстон? Боже милостивый, нет! В такое почти невозможно поверить. Конечно, он довольно приятный в своем роде, но пылким его никак не назовешь. – Кэролайн бледно улыбнулась. – Бедняга. Представляю, как он расстроен ее смертью – и характером ее, и самим фактом. Выясни все как можно быстрее, Томас. Подозрения и досужие домыслы ранят глубже, чем, думаю, ты можешь себе представить.

Питт не стал спорить. Кто может сказать, что понимает всю бездонную глубину боли другого?

– Я постараюсь, – пообещал он. – Вы можете рассказать мне что-то еще?

Инспектор знал, что должен спросить ее о предполагаемом преследователе. Не мог ли тайный наблюдатель, кто бы он ни был, узнать о Мине и Тормоде Лагарде, если там было что знать; или о том, что Мина – воровка, если кражи и впрямь ее рук дело? Был и другой вариант: если Мина узнала, кто вор, и ее за это убили.

А вот еще такая мысль: Мина была воровкой и стащила что-то настолько потенциально опасное для владельца, что ее убили ради возвращения компрометирующей вещицы. Чего-то вроде медальона с предательским портретом внутри или даже улики, еще более компрометирующей… Что еще могла она украсть? Поняла ли цену украденного и не попробовала ли приложить руку к шантажу – необязательно ради денег, быть может, исключительно ради власти над кем-то…

Питт взглянул на гладкое, с персиковым румянцем лицо Кэролайн, высокие скулы и тонкую шею, напомнившую ему о Шарлотте, длинные изящные руки – точно как у нее. И не смог заставить себя спросить.

– Нет, – искренне ответила теща, не догадываясь о битве в его душе. – Боюсь, пока больше ничего.

И вновь он упустил возможность.

– Если что-нибудь вспомните, пришлите записку, и я сразу приеду. – Томас поднялся. – Как вы сказали, чем скорее мы узнаем правду, тем менее болезненным это будет для всех. – Он дошел до двери и обернулся. – Полагаю, вы знаете, где миссис Спенсер-Браун была сегодня в первой половине дня? Она навещала кого-то поблизости, потому что ходила пешком.

Лицо Кэролайн чуть заметно напряглось, и она затаила дыхание, понимая, что это значит.

– О, ты не знал? Она ходила к Лагардам. Я была чуть позже у Чаррингтонов, и кто-то упомянул об этом – сейчас не помню кто.

– Спасибо, – мягко ответил Питт. – Быть может, это объяснит, что случилось. Бедная женщина. И бедный мужчина. Пожалуйста, не рассказывайте об этом никому больше. Будет лучше по возможности сохранить все в тайне.

– Конечно. – Кэролайн сделала шаг к нему. – Спасибо, Томас.

Глава 4

В отличие от Питта Шарлотта с Кэролайн не деликатничала, и главным образом потому, что боялась, и это чувство, острое и сильное, перевесило осторожность, которая в ином случае смягчила бы ее слова. Воспоминания о потрясении и разочаровании нахлынули с такой силой, как будто это было вчера. Однако потребность защитить теперь была сильнее, потому что она видела все намного отчетливее и со стороны, не ошеломленная, как тогда, собственными эмоциями.

– Мама, уповать на то, что Мина могла принять яд случайно, бессмысленно, – откровенно сказала Шарлотта, сидя в гостиной Кэролайн на следующий день.

Она приехала сразу же после того, как услышала новость от Питта. Слухи разлетаются быстро; можно совершить ошибку даже на одной-единственной встрече.

– Тяжело поверить, что бедная женщина была настолько несчастна, что сама лишила себя жизни, – продолжала она, – и еще тяжелее, что кто-то настолько ненавидел ее, что совершил убийство, но закрывать глаза на это значит отгораживаться от правды.

– Я уже рассказала Томасу то немногое, что знаю, – печально вздохнула Кэролайн. – И даже высказала несколько неосторожных предположений, о которых теперь жалею. Возможно, я была ужасно несправедлива.

– И не вполне откровенна, – резко добавила Шарлотта. – Ты ничего не рассказала ему о портрете месье Аларика в украденном у тебя медальоне.

Кэролайн замерла, сцепив пальцы, словно ее настиг паралич, и впилась в дочь обжигающим взглядом.

– А ты рассказала? – медленно проговорила она.

Шарлотта видела, что мать возмущена, но была слишком встревожена опасностью, чтобы тратить время на обиды.

– Разумеется, нет! – Она отмела вопрос, даже не потрудившись защититься. – Но это не меняет факта, что если ты потеряла такую вещь, то и с другим могло случиться то же самое.

– Даже если так, какое отношение это имеет к смерти Мины? – сдержанно поинтересовалась Кэролайн.

– Ох, ради бога! – раздраженно воскликнула Шарлотта. Ну почему Кэролайн такая бестолковая? – Если Мина воровала, ее могли убить, чтобы вернуть украденную вещь. А если она жертва, то, возможно, это было нечто настолько важное для нее, настолько опасное, что она предпочла смерть огласке!

Повисла тишина. В судомойне уронили кастрюлю, и приглушенный отзвук долетел в комнату. По мере того как до Кэролайн доходил смысл сказанного дочерью, гнев сходил с ее лица. Шарлотта молча наблюдала за матерью.

– Что же могло быть хуже, чем смерть? – пробормотала наконец Кэролайн.

– Это нам и предстоит выяснить. – Шарлотта облегченно выдохнула и села поудобнее. – Томас может отыскать факты, но, возможно, только мы с тобой сумеем их истолковать. В конце концов, трудно ожидать, что полиция поймет чувства Мины. То, что для постороннего показалось бы мелким и банальным, могло быть невыносимым для нее.

Объяснять, какие именно различия – классовые и гендерные, социальные и ценностные – стоят между Питтом и миссис Спенсер-Браун, не требовалось. И Шарлотта, и Кэролайн понимали, что ни воображение, ни способность поставить себя на место другого человека не помогут ему в полной мере воспринять мир глазами Мины и не помогут понять, что привело ее к смерти.

– Я предпочла бы ничего не знать, – устало произнесла Кэролайн, отводя глаза от Шарлотты. – Насколько лучше было бы дать ей упокоиться с миром… Я не любопытна и прекрасно могу мириться с тайной. По опыту знаю, что далеко не всегда становишься счастливее, получив ответы на все вопросы.

Шарлотта понимала, что по крайней мере половина ее чувств происходят из желания сохранить в неприкосновенности собственные тайны. Флирт еще и потому так приятен, что ты можешь похвастать своей победой, и осознание этого только сгущало ее страхи. Кэролайн, должно быть, настолько сильно увлечена Полем Алариком, что готова довольствоваться тайными отношениями. А значит, здесь уже нечто большее, чем игра, нечто такое, чего Кэролайн желает очень сильно, нечто большее, чем одно лишь восхищение.

– Ты не можешь позволить себе такую роскошь! – отчеканила Шарлотта, рассчитывая напугать мать так, чтобы она хоть немного образумилась. – Если Мина была воровкой, то твой медальон все еще может быть у нее. Олстон может найти его, когда будут разбирать ее вещи. Олстон или Томас…

Ей удалось достичь желаемого эффекта. Лицо Кэролайн окаменело. Она натужно сглотнула.

– Если Томас найдет… – начала она, и тут до нее дошел весь ужас такого поворота дела. – Боже мой! Он может подумать, что это я убила Мину! Шарлотта… он ведь так не подумает… нет?

Опасность была слишком реальна, чтобы лгать и говорить утешающие слова.

– Сам Томас навряд ли, – тихо ответила дочь. – Но вот другие полицейские могут. Мина умерла не просто так, этому должна быть какая-то причина, и нам лучше узнать ее первыми, пока не всплыл медальон и у кого-то еще не появились основания думать все, что угодно.

– Но какова причина? – Кэролайн в отчаянии прикрыла глаза, слепо ища какого-нибудь объяснения у себя в голове. – Мы даже не знаем, было это убийство или самоубийство! Я рассказала Томасу о Тормоде Лагарде…

– А что ты о нем рассказала? – Томас не упоминал ни Тормода, ни какой-то возможной связи между ним и Миной.

– Что Мина могла быть влюблена в него, – ответила Кэролайн. – Она определенно восхищалась им. Между ними могло быть что-то большее, чем мы думали. И она была в доме Лагардов непосредственно перед своей смертью. Быть может, между ними состоялся разговор, он отверг ее и она не смогла этого вынести?

Мысль о том, что замужняя женщина может счесть конец подобных отношений достаточной причиной для самоубийства, встревожила Шарлотту. В этом было что-то путающее и отталкивающе пафосное, даже жалкое, тем более что из головы никак не шли Кэролайн и Поль Аларик. Но, с другой стороны, она ведь не знает, насколько невыносимым и пустым мог быть брак миссис Спенсер-Браун. У нее нет права судить. Ведь многие «устроенные» и даже заключенные по любви браки могут оказаться неудачными. Шарлотта упрекнула себя за поспешность в суждениях, которую не любила в других.

– Полагаю, Элоиза Лагард может что-то знать, – задумчиво сказала она. – Нам нужно быть очень тактичными в своих расспросах. Вряд ли кому приятно сознавать, что он, пусть и ненамеренно, стал причиной самоубийства другого человека. И Элоиза, разумеется, будет защищать брата.

Кэролайн заметно опечалилась.

– Да. Они очень близки. Полагаю, это оттого, что у них не было никого, кроме друг друга, после смерти родителей.

– Есть и другие возможности, – продолжала Шарлотта. – Некто занимается кражами. Быть может, он украл у Мины какую-то памятную вещицу от Тормода и она так боялась разоблачения, что не перенесла страха ожидания. Быть может, этот некто даже пригрозил ей рассказать все Олстону, если она не заплатит ему или не выполнит какое-то другое требование. – Шарлотта пыталась представить, что может привести человека к мыслям о смерти. – Быть может, какой-то другой мужчина желал ее и ценой его молчания…

– Шарлотта! – возмутилась Кэролайн. – Что ты такое говоришь, девочка? Это отвратительно! У тебя не было таких мыслей, когда ты жила под моей крышей!

У Шарлотты вертелась на языке парочка язвительных реплик по поводу Кэролайн, Поля Аларика и высокой нравственности, но она сдержалась и не стала произносить их вслух.

– А разве происходящее не отвратительно, мама? – парировала она. – Да и я стала на несколько лет старше, чем была тогда.

– И, похоже, напрочь забыла, кто мы такие. На Рутленд-плейс нет никого, кто опустился бы до подобного!

– Явно, может, и нет, – тихо отозвалась Шарлотта. У нее имелись свои представления о том, что было сделано, но этому требовалось найти определение помягче. – Но он необязательно должен быть одним из вас. Почему это не может быть лакей… или кто-то еще? Ты можешь поручиться за всех?

– Бог мой! Ты, должно быть, шутишь!

– Почему же? Могло ли что-то подобное подтолкнуть Мину или любую другую женщину к мыслям о самоубийстве? Тебя, к примеру?

– Я… – Кэролайн уставилась на дочь. Потом медленно выдохнула, словно сил спорить уже не осталось. – Я не знаю. Полагаю, это один из тех случаев настолько ужасных, что понять чувства другого человека невозможно, пока сам не окажешься в его положении. – Она отвела взгляд и потупилась. – Бедняжка Мина. Она так ненавидела все мало-мальски неподобающее, неприличное… То, о чем ты говоришь, привело бы ее в ужас!

– Мы не знаем, мама, так ли все было на самом деле. – Шарлотта наклонилась и дотронулась до нее. – Могло быть и что-то другое. Быть может, Мина была воровкой и испугалась позора разоблачения.

– Мина? Ах, ну что за бред… – начала было Кэролайн, но осеклась. Лицо ее отразило идущую в душе борьбу подозрительности с недоверием.

– Но кто-то же этим занимается, – строго напомнила Шарлотта. – И учитывая, откуда были украдены вещи, не похоже, чтобы их мог взять кто-то из слуг. А вот кто-то вроде Мины – мог!

– Но у нее тоже пропала одна вещь, – возразила Кэролайн. – Табакерка.

– Ты имеешь в виду, она так сказала, – поправила Шарлотта. – И это была мужнина табакерка, не ее. Наверняка самым разумным способом отвести от себя подозрение было бы взять что-нибудь и у себя, не так ли? Не надо большого ума, чтобы до этого додуматься.

– Наверное, ты права… По-твоему, тот, кто наблюдает, знал об этом?

– Возможно.

Кэролайн покачала головой.

– Мне трудно в это поверить.

– А во все остальное легко? Еще вчера Мина была жива.

– Знаю. Все это так отвратительно, бессмысленно и глупо… Порой просто невозможно поверить, как безвозвратно может измениться столь многое всего за каких-то несколько часов.

Шарлотта попыталась зайти с другой стороны:

– Ты по-прежнему чувствуешь, что за тобой наблюдают?

Кэролайн взглянула изумленно.

– Понятия не имею! Я об этом даже не задумывалась. Какое значение имеет какой-то там любитель подглядывать в сравнении со смертью Мины?

– Одно может быть связано с другим. Я просто стараюсь обдумать все варианты.

– Ну, лично мне не кажется, что из-за всего этого стоило бы умирать. – Кэролайн поднялась. – Думаю, пора нам пообедать. Я просила, чтобы ланч был готов без четверти час, а сейчас уже позже.

Шарлотта послушно последовала за ней, и они направились в столовую, где уже был накрыт маленький стол. Служанка готовилась подавать. Когда она ушла, Шарлотта приступила к супу, пытаясь в то же время вспомнить разговор недельной давности, когда она познакомилась с Миной. Миссис Спенсер-Браун говорила что-то об Отилии Чаррингтон и ее смерти; возможно, даже намекала, что в этой смерти было нечто загадочное. Мысль гадкая, но, раз уж она пришла в голову, ее стоило проверить.

– Мама, Мина жила здесь какое-то время, так ведь?

– Да, несколько лет. – Кэролайн удивилась. – А что?

– Значит, она должна хорошо всех знать. Настолько хорошо, что если воровкой была она и украла какую-то важную вещь, то могла прекрасно понимать ее значение. Ты согласна?

– И что это может быть?

– Не знаю. Смерть Отилии Чаррингтон? Она много говорила об этом, когда была здесь; как будто даже подозревала, что там кроется некая тайна, которую семья тщательно скрывала.

Кэролайн отложила ложку.

– Ты имеешь в виду, что смерть не была естественной?

Шарлотта неуверенно нахмурилась.

– Ну, это, пожалуй, уж слишком. Но, возможно, это случилось не совсем так, как хотелось бы, – по крайней мере, мистеру Чаррингтону. Мина говорила, девушка была очень пылкая, и определенно намекала на ее несдержанность. Быть может, если бы она не умерла, случился какой-нибудь скандал?

Кэролайн снова взялась за еду, отломив кусочек хлеба.

– Какая неприятная мысль. Но, возможно, ты права, – сказала она. – Мина и вправду обронила несколько намеков на то, что с Отилией не все так просто, как многие думают. Я никогда не расспрашивала ее, потому что слишком люблю Амброзину и не хотела поощрять подобные разговоры. Но теперь припоминаю, что Мина возбудила мое любопытство и в отношении Теодоры.

Шарлотта была озадачена.

– А кто такая Теодора?

– Теодора фон Шенк. Сестра Амариллис Денбай. Вдова с двумя детьми. Я не очень хорошо ее знаю, но признаюсь, она очень мне нравится.

Шарлотта с трудом могла представить, как кому-то может нравиться кто-то состоящий в родстве с Амариллис.

– Вот как, – отозвалась она, не заметив, насколько скептически это прозвучало.

Кэролайн сухо улыбнулась.

– Они совершенно не похожи. Прежде всего Теодора, похоже, не торопится снова выйти замуж, хотя и очень, насколько мне известно, стеснена в средствах. А люди, разумеется, все знают. Собственно говоря, когда она приехала сюда несколько лет назад, у нее не было ничего, кроме унаследованного от родителей дома. Теперь у нее новое пальто с меховым воротником, да не каким-нибудь, а соболиным! Помню, когда оно у нее появилось, Мина не преминула это отметить. Стыдно признаться, но я тоже задавалась вопросом, откуда оно у нее взялось.

– Любовник? – предположила Шарлотта.

– Тогда она невероятно осмотрительна!

– Не очень-то осмотрительно носить неизвестно откуда взявшееся пальто с соболиным мехом, ничего при этом не объясняя, – возразила Шарлотта. – Не может же она быть настолько наивной, чтобы воображать, будто это пройдет незамеченным! Держу пари, любая женщина с Рутленд-плейс может оценить наряд другой женщины с точностью до гинеи. И, вероятно, назвать портниху, которая его пошила, и месяц, в который его скроили.

– Ох, Шарлотта! Это несправедливо. Мы не такие… не такие недобрые и мелочные, как ты, похоже, думаешь.

– Не недобрые, мама, но практичные и прекрасно разбирающиеся в том, что сколько стоит.

– Это так. – Кэролайн доела суп, и служанка подала следующее блюдо – нежную, превосходно приготовленную рыбу. В иных обстоятельствах Шарлотта насладилась бы ею в полной мере.

– Теперь у Теодоры явно больше денег, чем раньше, – неохотно продолжала Кэролайн. – Мина как-то предположила, что она сделала нечто ужасное, чтобы заработать их, но я тогда подумала, что она просто шутит. Временами у нее прорывался довольно дурной вкус. – Она подняла глаза. – Ты считаешь, все могло быть именно так и Мина что-то об этом знала?

– Возможно. – Шарлотта ненадолго задумалась. – С другой стороны, возможно, Мина сказала так из зависти или просто ради красного словца. Самые дурацкие слухи порой так и начинаются.

– Но Мина была не такая, – возразила Кэролайн. – Она редко говорила о других, только если говорили все. Она предпочитала слушать.

– Значит, это все же могло быть как-то связано с Тормодом, – рассудила Шарлотта. – Или каким-то другим мужчиной, о котором мы пока не знаем. И даже с Олстоном. Или же она просто была воровкой.

– Самоубийство? – Кэролайн отодвинула свою тарелку. – Как это ужасно, что другой человек, другая женщина, во многом такая же, как ты, и живущая по соседству, настолько несчастна, что накладывает на себя руки, не желая прожить еще хотя бы день, а ты об этом ни сном ни духом и как ни в чем не бывало занимаешься обычными делами, обдумываешь меню, проверяешь, починено ли белье, и думаешь, кому нанести визит…

Шарлотта протянула руку через стол и коснулась матери.

– Не думаю, что ты могла бы что-то сделать, даже если бы знала, – тихо проговорила она. – Мина ничем не дала понять, что так безнадежно несчастна, да и нельзя же лезть в чужие дела с расспросами. Горе порой легче переносить в одиночку, а унижение – последнее, чем хочется поделиться. Самое милосердное – это сделать вид, что ничего не замечаешь.

– Полагаю, ты права. Но я все равно чувствую себя виноватой. Наверняка я могла бы что-то сделать.

– Ну, теперь уже ты не можешь ничего, кроме как хорошо говорить о ней.

Кэролайн вздохнула.

– Я, разумеется, послала соболезнование Олстону, но чувствую, что навещать его еще слишком рано. Он, конечно, страшно потрясен. Но бедняжка Элоиза тоже нездорова. Я подумала, мы могли бы заглянуть сегодня к ней и выразить сочувствие. Она приняла все это слишком близко к сердцу. По-видимому, бедняжка еще более слабого здоровья, чем я полагала.

Не слишком веселая перспектива, но долг есть долг. И если Лагарды последними, не считая прислуги, видели Мину живой, то, быть может, они расскажут что-то интересное.

Войдя вслед за Кэролайн в гостиную Лагардов, Шарлотта даже замерла от изумления. Эта Элоиза настолько разительно отличалась от той, которую она видела на прошлой неделе, что ее было бы впору представлять заново. В лице Элоизы не было ни кровинки, и двигалась она медленно, словно лунатик. Девушка выдавила улыбку, но получилось неубедительно. На Рутленд-плейс пришла смерть, и необходимость изображать радость отпала.

– Как мило, что вы зашли, – тихо сказала она, обращаясь вначале к Кэролайн, потом к Шарлотте. – Прошу вас, присаживайтесь и устраивайтесь поудобнее. На улице все еще довольно холодно. – Поверх платья у нее была толстая шаль, и девушка зябко куталась в нее.

Шарлотта села в кресло на другом конце комнаты, подальше (насколько позволяла вежливость) от огня, жарко пылавшего в камине, словно была середина зимы. На дворе стоял славный весенний денек, солнечный, хотя пока еще и прохладный.

Кэролайн как будто растерялась. Быть может, ее собственные тревоги подступили так близко, что мешали выстроить мысли в вежливые фразы. Шарлотта поспешила заговорить раньше, чем Элоиза это заметит.

– Боюсь, лета всегда приходится ждать дольше, чем надеешься, – заметила она. – Думаешь, раз дни длиннее, то и солнце должно быть теплее, а это далеко не всегда так.

– Да, – отозвалась Элоиза, глядя на квадрат голубого неба в окне. – Да, обмануться так легко. День кажется солнечным и теплым, но, пока не выйдешь, ни за что не догадаешься, какой он на самом деле холодный.

Кэролайн вспомнила наконец о манерах и цели их визита.

– Мы ненадолго, – сказала она, – поскольку сейчас не время для светских визитов, но и я, и Шарлотта хотели узнать, как вы и не можем ли мы что-то сказать или сделать, чтобы утешить вас.

Сначала Элоиза как будто и не поняла, о чем речь, но потом лицо просветлело.

– Вы очень добры. – Она улыбнулась им обеим. – Не думаю, что переживаю глубже, чем все мы. Бедняжка Мина… Как внезапно может перемениться весь мир! Только что все шло как обычно, а в следующую минуту случаются громадные, ужасные и столь необратимые перемены, что кажется, будто прошли годы.

– Некоторые перемены – просто результат ужасных случайностей. – Шарлотта не могла упустить возможность что-нибудь узнать – уж слишком важное дело. – Другие же происходят постепенно, незаметно. Просто мы не всегда это замечаем.

Глаза у Элоизы расширились, словно неожиданное замечание Шарлотты привело ее в некоторое замешательство.

– Что вы имеете в виду?

– Я и сама толком не знаю, – уклонилась от ответа Шарлотта, не желая показаться чрезмерно любопытной. – Только я так думаю, что если бедняжка миссис Спенсер-Браун наложила на себя руки, то в ее жизни, должно быть, происходила какая-то трагедия, о которой мы и не подозревали. – Она намеревалась вести тонкую игру, но Элоиза была так естественна и открыта, что хитрости, подходящие в общении с кем-то более изощренным и искусным, выглядели бы здесь неуместно.

Хозяйка дома опустила глаза, разглядывая складки юбки на коленях.

– Вы думаете, Мина сама лишила себя жизни? – медленно, осторожно взвешивая каждое слово, спросила она. – Тогда это выглядит как трусость. Я всегда считала, что Мина сильнее.

Шарлотта удивилась – она ожидала большего сочувствия и понимания.

– Мы не знаем, какая боль ее мучила, – сказала она уже не так мягко. – По крайней мере, я не знаю.

– Нет. – Элоиза не поднимала глаз, но на лице ее промелькнуло раскаяние. – Думаю, мы по большей части даже не догадываемся о страданиях другого – насколько оно велико, насколько остро, какую боль причиняет. – Она покачала головой. – Но я все равно считаю, что лишить себя жизни – все равно что сдаться.

– Не всем достает сил бороться, или рана страшнее, чем можно вынести, – продолжала Шарлотта, в глубине души недоумевая, почему с таким упорством защищает Мину. Никакой особенной симпатии к покойной она не испытывала, ее чувства к Элоизе были гораздо теплее.

– Мы не знаем, лишила ли бедняжка себя жизни, – вмешалась наконец Кэролайн. – Возможно, произошло какое-то ужасное недоразумение. Я все же считаю, что если бы она была настолько убита горем из-за чего-то, мы бы это знали.

– Не могу согласиться с тобой, мама, – ответила Шарлотта. – А что вы об этом думаете, мисс Лагард? Вы ведь были хорошо знакомы с ней, не так ли?

С минуту Элоиза молчала.

– Не уверена. Раньше я думала, что знаю все, что можно знать, в курсе того, о чем говорят, и воображала, что могу определить, чего стоят слухи. Теперь же… – Она не договорила и поднялась, повернулась спиной к ним и прошла к окну в сад. – Теперь я начинаю понимать, что ничего, в сущности, не знала.

Шарлотта уже собиралась надавить еще, но тут дверь открылась и в комнату вошел Тормод. Взгляд его метнулся к стоящей у окна Элоизе, затем перескочил на Шарлотту и Кэролайн. В лице его читалось беспокойство и напряжение.

– Добрый день, – вежливо поздоровался он. – Как любезно, что вы зашли. – Он снова взглянул на Элоизу – озабоченно и даже встревоженно. – Боюсь, моя сестра слишком тяжело восприняла эту трагедию. Так расстроилась, что даже заболела. – В его темных глазах читалось предостережение: будьте осторожнее, выбирайте слова, иначе можно только усугубить дело.

Кэролайн пробормотала что-то вежливо-сочувственное.

– Ужасное дело, – сказала Шарлотта. – Тонкая натура всегда глубоко за всех переживает. Вы ведь были последними, кто видел бедняжку живой.

Тормод послал ей признательный взгляд.

– Конечно… и что еще больше угнетает Элоизу, так это мысль о том, что мы чего-то не заметили и ничего не предприняли. Разумеется, прислуга…

– О, прислуга, – отмахнулась Шарлотта. – Прислуга – это совсем не то же самое, что друзья, которым она могла бы довериться.

– Вот именно! – согласился Тормод. – К несчастью, нам она не доверилась. Я все же думаю, что имел место какой-то несчастный случай, быть может, неправильная дозировка лекарства.

– Может быть, – с сомнением произнесла Шарлотта. – Разумеется, я не очень хорошо ее знала. Она была такой рассеянной?

– Нет. – Элоиза отвернулась от окна. – Мина всегда точно знала, что делает. Если она и допустила роковую ошибку, то, должно быть, витала мыслями где-то далеко, иначе сразу же заметила бы, что налила не из того пузырька или взяла не из той коробочки, и выбросила бы, вместо того чтобы пить.

Тормод подошел к сестре и нежно ее обнял.

– Тебе нужно перестать думать об этом, дорогая. Мы больше ничего не можем для нее сделать, и ты только мучаешь себя. Вот заболеешь и уже никому ничем не поможешь, а только огорчишь меня. Завтра мы уезжаем в деревню, возвращаемся в «Пять вязов», где будем думать о другом. Погода с каждым днем улучшается. В лесу уже появляются первые нарциссы, и мы возьмем пролетку и поедем полюбоваться на них; может, даже с корзинкой для пикника. Как тебе это?

Элоиза улыбнулась ему, и ее лицо смягчилось, как если бы это она утешала брата, а не наоборот.