Текст книги "Вор с Рутленд-плейс"

Автор книги: Энн Перри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Замечательно. – Она накрыла его ладонь своей. – Спасибо тебе.

Тормод повернулся к Кэролайн:

– Как это любезно с вашей стороны, что вы зашли, миссис Эллисон, и вы, миссис Питт. Мы очень вам признательны. Такие дружеские жесты помогают легче переносить подобные удары. Вы ведь, должно быть, потрясены не меньше. В конце концов, Мина была и вашей подругой.

– Признаться, я в полной растерянности, – несколько неопределенно отозвалась Кэролайн.

Шарлотта все еще гадала, что имела в виду мать, когда дверь открылась и служанка доложила, что пришла миссис Денбай. Следом, не дожидаясь приглашения, в комнату ворвалась и сама гостья.

Элоиза взглянула на гостью совершенно равнодушно, словно сквозь пустоту. Тормод, все еще обнимая сестру, вежливо улыбнулся.

Лицо Амариллис напряглось, круглые глазки недобро блеснули.

– Вам нездоровится, Элоиза? – удивленно спросила она сочувственно-нетерпеливым тоном. – Если чувствуете слабость, позвольте мне помочь вам подняться наверх и прилечь. У меня есть нюхательная соль, если хотите…

– Нет, спасибо, я не чувствую слабости, но признательна за ваше любезное предложение.

– Уверены? – Амариллис окинула ее придирчивым, оценивающим взглядом. – У вас нездоровый, я бы даже сказала, изможденный вид. Чего бы мне совсем не хотелось, так это чтобы вы перенапрягались из-за моего визита.

– Я не больна! – сказала Элоиза чуть резче.

Тормод еще крепче, словно поддерживая ее, обнял сестру, которая, на взгляд Шарлотты, держалась на ногах вполне твердо.

– Разумеется, нет, дорогая, – успокаивающе проговорил он. – Но ты пережила глубокое потрясение…

– И вы не так сильны, – добавила Амариллис. – Быть может, пошлете за ячменным отваром? Не позвать ли служанку?

– Спасибо, – поспешно согласился Тормод. – Отличная мысль. Уверен, миссис Эллисон и миссис Питт тоже выпьют ячменного отвара. Время для всех нас тяжелое. Вы ведь не откажетесь подкрепиться?

– Спасибо, – быстро ответила Шарлотта. Она еще не знала, на что рассчитывает, соглашаясь остаться, но, поскольку пока не узнала ничего, отказываться было бы глупо. – Я почти не знала бедную миссис Спенсер-Браун, но все равно ужасно опечалена ее смертью.

– Какая вы добросердечная, – скептически изрекла Амариллис.

Шарлотта изобразила святую невинность.

– А вы разве не чувствуете то же самое, миссис Денбай? Я так хорошо понимаю мисс Лагард. Знать, что ты была последней, кто видел подругу и говорил с ней перед тем, как ее охватило настолько неодолимое отчаяние, что она сочла жизнь невыносимой, – уверена, мне тоже было бы не по себе.

Брови Амариллис взлетели.

– Хотите сказать, миссис Питт, что верите, будто миссис Спенсер-Браун лишила себя жизни?

– Боже! – Шарлотта изобразила весь испуг, какой только смогла представить. – А вы считаете, что кто-то другой… Боже мой, какой ужас!

Амариллис так смешалась, что даже не нашла слов. Было совершенно очевидно, что ни о чем подобном она и не думала.

– Нет, нет! Я имею в виду… – Она запнулась и замолчала. Лицо ее горело, глаза же заметно похолодели от сознания того, что ее перехитрили.

– Не думаю, что такое возможно, – сказал Тормод, приходя на выручку – ей или, может быть, Шарлотте? – Мина ни в коей мере не могла пробудить в ком-то такого рода злобу. Я уверен, что она даже не знала человека, который замыслил бы такое злодейство.

– Разумеется! – с благодарностью подхватила Амариллис. – Я выразилась не вполне ясно. Такое просто немыслимо. Если бы вы лучше знали, – она многозначительно взглянула на Шарлотту, – тех людей, которые были ее друзьями, вы бы не поняли меня столь превратно.

Шарлотта выдавила натужную улыбку.

– Ничуть не сомневаюсь. Но я в невыгодном положении, и вам придется меня простить. Вы имели в виду, что это произошло случайно?

Высказанное напрямик предположение, что можно прийти домой и по чистой случайности принять смертельную дозу, выглядело настолько нелепым, что Амариллис не сразу нашлась что сказать. Ее круглые глаза взирали на Шарлотту с холодной неприязнью.

– Я просто не знаю, что произошло, миссис Питт. И, право, думаю, нам следует воздержаться от обсуждения этой темы в присутствии бедняжки Элоизы. – Ее голос сочился снисходительностью. – Вы, должно быть, заметили, что она хрупка, болезненна и страдает нервами и чрезмерной чувствительностью. Мы расстраиваем ее, продолжая так бестактно говорить об этом. Элоиза, дорогая. – Амариллис повернулась к хозяйке с сияющей улыбкой, от которой у Шарлотты мурашки побежали по спине, и возникшее чувство антипатии едва не выплеснулось в слова. – Элоиза, вы уверены, что не хотите подняться наверх и немного отдохнуть? Вы выглядите необычайно бледной.

– Благодарю вас, – холодно отозвалась та. – Я не хочу никуда уходить. Предпочитаю остаться здесь. Мы должны разделить это горе и быть друг для друга утешением.

Тормода ответ сестры явно не удовлетворил.

– Идем.

Отодвинув Амариллис, он подвел Элоизу к дивану, уложил и помог поднять ноги. Шарлотта уловила на лице Амариллис вспышку такого горячего гнева, что тот обжег бы Элоизу, знай она о нем. Шарлотте это доставило острое удовлетворение, гордиться которым она не имела права, но и избавиться от которого не поспешила; скорее она даже смаковала его с неуместной приятностью. Между тем Тормод, не замечая злобного взгляда Амариллис, бережно поправил юбку Элоизы.

Дверь снова открылась. Служанка внесла поднос с чашками и горячим ячменным отваром. Амариллис поставила поднос на стол, сразу же налила Элоизе и подала ей вместе с подушкой, чтобы той удобнее было лежать.

Шарлотта отпустила безобидное замечание по поводу одного светского события, о котором прочла в лондонской «Иллюстрейтед ньюз». Тормод с благодарностью ухватился за тему, и, после того как все выпили отвара, Шарлотта и Кэролайн откланялись. Амариллис последовала за ними.

– Бедняжка Элоиза, – вздохнула миссис Денбай, когда они вышли на улицу. – Она положительно выглядит больной. Я не ожидала, что она воспримет все это так близко к сердцу. Не представляю, что могло привести к такой трагедии, но поскольку Элоиза последней видела бедную Мину перед ее смертью, то я поневоле склоняюсь к мысли, что она, возможно, что-то знает. – Глаза ее расширились. – О! Конечно! Должно быть, Мина поведала ей о чем-то под большим секретом. Что-то такое, что поставило бедняжку перед ужасной дилеммой: знать нечто жизненно важное и не иметь возможности рассказать! Не хотела бы я оказаться в таком положении.

Шарлотта и сама уже задавалась тем же вопросом, особенно в свете решения Тормода увезти сестру с Рутленд-плейс в деревню, где Томасу будет непросто ее допросить.

– Вы правы, – уклончиво отозвалась она. – Доверенные секреты – тяжелое бремя, особенно когда есть серьезные основания считать, что, возможно, твой моральный долг – обнародовать то, что тебе известно. И эта ноша еще тяжелее, если человек, доверившийся тебе, умер и, таким образом, не может освободить тебя от обещания хранить тайну. Незавидное положение. Если, конечно, все обстоит именно так. Мы не должны делать скоропалительных выводов, рискуя дать ход сплетням. – Она одарила Амариллис ледяной улыбкой. – Это было бы крайне безответственно. Возможно, Элоиза просто более сострадательна, чем мы. Мне очень жаль, что я не очень хорошо знала миссис Спенсер-Браун.

Намек повис в воздухе. Амариллис тут же его подхватила:

– Верно. Некоторые из нас выставляют чувства напоказ, тогда как другие сохраняют определенную сдержанность, как дань уважения умершему другу. В конце концов, не каждому хочется стать центром внимания. Умерла ведь бедняжка Мина, а не кто-то из нас!

Шарлотта улыбнулась шире, чувствуя, что ее улыбка грозит обернуться оскалом.

– Вы такая чуткая, миссис Денбай. Уверена, вы будете огромным утешением для всех. Я так рада, что познакомилась с вами. – Они подошли к дому Амариллис.

– Вы очень любезны. Я тоже рада. – Она повернулась и, приподняв юбки, поднялась по ступенькам.

– Шарлотта! – прошипела Кэролайн. – Ей-богу, иногда мне за тебя стыдно. Я думала, что теперь, когда ты замужем, ты немножко исправилась.

– Я исправилась, – ответила Шарлотта. – Научилась лучше лгать. Раньше бы мялась и краснела, а теперь, как все, улыбаюсь и лгу, не моргнув глазом. Терпеть не могу эту женщину!

– Я заметила, – сухо сказала Кэролайн.

– Ты тоже.

– Да, но мне удается не показывать этого так открыто!

Шарлотта бросила на нее непроницаемый взгляд и шагнула с тротуара, чтобы перейти дорогу, но вдруг заметила выходящего из калитки на дальней стороне улицы стройного, элегантного мужчину. Он еще не повернулся, а она уже узнала его, узнала эту прямую спину, изящный наклон головы, широкие плечи под элегантным пальто. Это был Поль Аларик, француз с Парагон-уок, о котором все так много думали и так мало знали.

Он непринужденно подошел к ним с полуулыбкой на губах и вежливо приподнял шляпу. Глаза его, встретившись с глазами Шарлотты, расширились от удивления, затем в них промелькнули огоньки не то удовольствия, не то веселья, хотя это могло быть и всего лишь приятное воспоминание о приятной знакомой, с которой он некогда разделил глубокое чувство опасности, и сожаление. Но вначале он, естественно, заговорил с Кэролайн, поскольку она была старшей.

– Добрый день, миссис Эллисон. – Голос остался точно таким, каким его помнила Шарлотта: мягким, с изысканно правильным произношением, более красивым, чем у большинства мужчин, для которых английский – родной.

Кэролайн стояла посреди дороги, приподняв юбки. Прежде чем заговорить, она сглотнула.

– Добрый день, мсье Аларик. – Голос ее прозвучал выше обычного. – Какой приятный день. Познакомьтесь, это моя дочь, миссис Питт.

На мгновение француз заколебался, и в его глазах, смотревших прямо на Шарлотту, промелькнуло облачко воспоминаний – о страхе и былых противоречивых страстях. Затем, приняв решение, он склонился в легком поклоне.

– Как поживаете, миссис Питт?

– Хорошо, благодарю вас, мсье, – сдержанно ответила Шарлотта. – Хотя я и удручена произошедшей здесь трагедией.

– Миссис Спенсер-Браун. – Лицо Аларика посерьезнело, голос упал на октаву. – Да, боюсь, я не могу найти ответа, который не был бы трагичен. Я пытался отыскать какую-то причину столь ужасного и бессмысленного происшествия – и не смог.

Упустить такую возможность Шарлотта не могла, хотя приличия и требовали произнести что-нибудь сочувствующее и сменить тему.

– Стало быть, вы не считаете, что это мог быть несчастный случай? – спросила она. Кэролайн уже стояла рядом, и Шарлотта остро ощущала ее напряжение и прикованный к Аларику взгляд.

В его лице была некоторая сдержанность и что-то еще, как будто отсвет горького юмора, словно ее прямота пробудила в нем какие-то другие эмоции.

– Нет, миссис Питт. При всем моем желании. Человек не принимает лекарство, которое не было ему прописано, не выпивает из пузырька без этикетки, если только он не глуп, а миссис Спенсер-Браун была отнюдь не глупа. Она была женщиной весьма и весьма практичной. Вы согласны со мной, миссис Эллисон? – Он повернулся к Кэролайн, и лицо его смягчилось в улыбке.

Щеки Кэролайн запылали.

– Да, да, вполне. В сущности, я не припоминаю, чтобы Мина когда-нибудь совершила что-то… непродуманное.

Шарлотта удивилась. У нее не возникло впечатления, что Мина особенно умна. И беседа, которую они вели, насколько она помнила, была в высшей степени заурядной, касавшейся всяких пустяков и банальностей.

– Вот как? – с сомнением большим, чем хотелось бы, обронила она и, дабы не показаться грубой, добавила: – Быть может, я недостаточно хорошо знала ее, но допускаю, что голова ее была занята чем-то другим и она могла совершить ошибку.

– Ты путаешь ум со здравым смыслом, Шарлотта, – горячо возразила Кэролайн. – Мина не увлекалась науками, не занималась, в отличие от тебя, никакими эксцентричными делами. – Она была слишком осмотрительна, чтобы называть их, но слегка опущенные веки и взгляд искоса подсказали Шарлотте, что мать имела в виду политические убеждения Мины, ее отношение к реформаторским биллям в парламенте, «Законы о бедных» и тому подобное. – Мина прекрасно знала свои способности, – продолжала Кэролайн, – и умела употреблять наилучшим образом. И она обладала слишком трезвым умом, чтобы совершать ошибки – любые ошибки. А вы как думаете, мсье Аларик?

Поль посмотрел поверх их плеч, куда-то вдаль, и лишь затем повернулся к Шарлотте.

– Другими словами, мы ищем вежливый способ сказать, что миссис Спенсер-Браун обладала превосходным инстинктом выживания, миссис Питт. Она знала правила, знала, что можно, а что нельзя говорить или делать. Вильгельмина никогда не была беспечной, никогда не позволяла страсти взять верх над разумом. Порой она и в самом деле казалась пустой, потому что так принято в обществе. Умные рассуждения на серьезные темы не считаются в женщине привлекательными качествами. – Он мимолетно улыбнулся – Кэролайн не могла знать, что они разговаривали раньше. – По крайней мере, не считаются большинством мужчин. Но под маской пустой болтовни жила неглупая, рассудительная женщина, которая точно знала, чего хочет и что может иметь.

Шарлотта воззрилась на него, пытаясь совладать с мыслями.

– У вас это прозвучало как-то… зловеще, – медленно проговорила она. – По-вашему, покойница была расчетливой?

Кэролайн взяла дочь за руку.

– Глупости. Немножко расчетливости еще никому не повредило. Мсье Аларик хочет сказать, что она не была взбалмошной, одним из тех глупых созданий, что не задумываются о том, что делают. Не так ли? – Она смотрела на него – лицо раскраснелось на холодном ветру, глаза сияют. Шарлотта удивилась – и немного испугалась, – осознав вдруг, как все еще красива мать. Пылающим румянцем, блеском глаз она была обязана отнюдь не мартовскому ветру, а присутствию этого мужчины, черноволосого и сильного, с прямой спиной, стоящего посреди дороги и негромко говорящего о смерти и своем сожалении о разыгравшейся трагедии.

– Тогда, боюсь, это могло быть самоубийство, – произнесла Шарлотта внезапно довольно громко. – Быть может, бедняжка завела интрижку на стороне и ситуация стала для нее невыносимой. Я очень хорошо представляю, как это могло случиться. – Она не смела посмотреть в глаза ни одной, ни другому, и на улице вдруг стало тихо-тихо – ни чириканья птиц, ни стука копыт вдалеке. – Такие авантюры часто оборачиваются катастрофой, – продолжала она, набрав в грудь воздуха. – Так или иначе. Возможно, миссис Спенсер-Браун предпочла смерть скандалу, который мог последовать, если бы об этой связи стало известно.

Кэролайн стояла, оцепенев.

– Думаете, что она или тот мужчина допустили бы огласку?

– Понятия не имею, – бросила Шарлотта с вызовом, о котором тут же пожалела. Поль Аларик всегда умел спровоцировать ее на неосмотрительное высказывание. – Может, неосторожное письмо или знак любви? Люди, ослепленные страстью, часто очень глупы, даже обычно благоразумные люди.

Кэролайн стояла у нее за плечом ледяной статуей.

– Ты права, – тихо сказала она. – Но смерть кажется ужасной ценой за подобную глупость.

– О да! – Впервые Шарлотта посмотрела на нее в упор, затем повернулась к Аларику и увидела в его глазах – темных, живых и непроницаемых – такое понимание, будто тот читал ее мысли.

– Но ведь когда мы заводим такие романы, – продолжила она, преодолев легкий спазм в горле, – мы редко думаем о конечной цене, пока не приходит время платить. – Она сглотнула и попыталась перейти на легкий тон, как будто все это были лишь предположения, не имеющие никакого отношения к действительности. – По крайней мере, по моим собственным наблюдениям. – Наверняка Поль тоже помнит Парагон-уок и их первую встречу. Интересно, он по-прежнему живет там?

Лицо Аларика слегка расслабилось, и губы сложились в легкую улыбку.

– Будем надеяться, что мы ошибаемся и существует какое-то менее ужасное объяснение. Не хотелось бы думать, что кто-то так страдал.

Шарлотта вспомнила себя. Все в далеком прошлом.

– И мне. И тебе, мама, я уверена, тоже. – Она накрыла ладонь Кэролайн своей. – Что ж, визиты вежливости закончились, и нам пора возвращаться домой. Папа будет ждать нас к чаю.

Кэролайн открыла было рот и тут же закрыла, но все равно Шарлотте пришлось потянуть ее за локоть.

– Всего доброго, мсье Аларик, – бодро сказала Шарлотта. – Приятно было познакомиться.

Француз поклонился и приподнял шляпу.

– И мне с вами, миссис Питт. Всего доброго, миссис Эллисон.

– Всего доброго, мсье Аларик.

Несколько шагов Шарлотта продолжала тянуть Кэролайн за руку.

– Иногда ты приводишь меня в отчаяние! – Мать прикрыла глаза, отгораживаясь от недавней сцены.

– Неужели? – язвительно бросила Шарлотта, не замедляя шага. – Мама, нам нет нужды говорить друг другу много слов, которые только причинят боль. Мы понимаем друг друга. И не надо напоминать мне, что папы нет дома. Я это знаю.

Кэролайн не ответила. Ветер окреп, и она спрятала лицо в воротник.

Шарлотта понимала, что была резка, даже жестока, но она сильно испугалась. Поль Аларик – не какое-нибудь легкое увлечение, не какой-нибудь сладкоречивый дамский угодник, услаждающий слух комплиментами, а глаза – романтическими жестами, скрашивающими монотонность тридцатилетнего брака. Он жесткий и реальный; в нем есть сила и страсть, намек на нечто недосягаемое, волнующее и, быть может, бесконечно прекрасное. Шарлотту и саму эта встреча не оставила равнодушной – кожу все еще покалывало.

Глава 5

Шарлотта не рассказала Томасу о своих чувствах в отношении Поля Аларика и Кэролайн, как и о том, что знала его раньше. Она не смогла бы облечь это в слова, даже если бы захотела. Последняя встреча оставила ее в полном смятении. Шарлотта помнила накал эмоций и ревности, вызванный французом когда-то на Парагон-уок, то смятение чувств, что он пробудил – даже в ней. Понять пылкое увлечение матери было нетрудно. Аларик не просто очаровательно красивое лицо, предмет сладких грез и тайных вздохов; он способен удивлять, волновать и оставаться в памяти надолго после расставания. Отмахнуться от него, как от скоротечного флирта, было бы глупо.

Шарлотта не могла объяснить этого мужу, да и пробовать не хотела.

Но, разумеется, она не позабыла сообщить, что Тормод и Элоиза Лагард планируют уехать на следующий день, а посему Питт, если желает расспросить их о смерти Мины, должен сделать это безотлагательно.

Поскольку брат с сестрой были, по-видимому, последними, кто видел Мину живой, Томасу действительно хотелось бы спросить их о многом, вот только он пока еще не знал, в какие слова облечь все еще сумбурные мысли. Но времени на светские любезности и хождения вокруг да около не оставалось. В четверть десятого, самое раннее время для допускаемого вежливостью визита, инспектор стоял на обледенелом пороге перед перепуганным лакеем, галстук которого сбился на сторону, а башмаки были заляпаны грязью.

– Да, сэр? – удивленно воззрился на него лакей.

– Инспектор Питт, – сказал Томас. – Могу я поговорить с мистером Лагардом? А потом с мисс Лагард, если это удобно?

– Шибко некстати. – С перепугу лакей позабыл те выражения, которые так старался привить ему дворецкий. – Они нонче съезжают в деревню и никого не принимают. Мисс Лагард прихворнула малость.

– Мне очень жаль, что мисс Лагард нездорова, – сказал Питт, вовсе не собираясь отступать. – Но я из полиции и должен задать вопросы касательно смерти миссис Спенсер-Браун, которую, насколько мне известно, мистер и мисс Лагард знали довольно близко. Уверен, они захотят оказать любую посильную помощь.

– А! Ну… – Такой ситуации лакей явно не предвидел, и дворецкий ни к чему подобному его не подготовил.

– Возможно, я буду меньше привлекать к себе внимания, если подожду где-нибудь в доме, а не на крыльце, – заметил Питт, оглянувшись на улицу и подразумевая, что все на Рутленд-плейс знают его и, таким образом, по какому делу он пришел.

– О! – До лакея дошло, чем грозит его упорство. – Конечно, вам лучше пройти в утреннюю гостиную. Только там камин не растоплен… – Потом он вспомнил, что Питт полицейский, а для подобных типов объяснения, тем паче разведенный огонь совершенно излишни. – Просто обождите там. – Он открыл дверь и впустил гостя, внимательно за ним наблюдая. – Я доложу хозяину про вас. И не бродите! Я вернусь и скажу, что там да как.

Когда дверь закрылась, Питт про себя улыбнулся. Никакого раздражения холодный прием не вызвал. Инспектор знал, что работа лакея зависит от должного соблюдения светских приличий и что недовольство дворецкого может стоить ему слишком дорого. Здесь не помогут, не станут слушать объяснений и не потерпят ошибок. Впускать полицию в дом крайне нежелательно, но держать ее на крыльце и препираться у всех на виду – непростительно. Питт знал, как живет прислуга, – его отец работал егерем в большом сельском имении. Мальчиком Томас бегал по дому с хозяйским сыном, единственным ребенком, который был рад любому товарищу для игр. Питт быстро учился, подражал манерам и речи и переписывал школьные уроки. Он знал правила по обе стороны обитой зеленым сукном двери.

Тормод пришел быстро. Томасу едва хватило времени полюбоваться премилыми пейзажами на стене и старым письменным столом розового дерева с инкрустацией, когда он услышал за дверью звук шагов.

Тормод во многом оказался именно таким, как и ожидал Томас: широкоплечим, в прекрасно сшитом сюртуке с высоковатым воротником. У него были черные волосы, зачесанные назад с широкого белого лба, и полный рот с широкой нижней губой.

– Инспектор Питт? – сухо сказал он. – Не знаю, что могу вам рассказать. Я, право, не имею ни малейшего представления, что могло случиться с бедняжкой Миной… миссис Спенсер-Браун. Если она и испытывала какую-то тревогу или страх, то с нами – ни с моей сестрой, ни со мной – не поделилась.

Перед инспектором была глухая стена, и он не представлял, как через нее прорваться. Но и другой ниточки у него не было.

– Но она все же навещала вас в тот последний день и ушла примерно за час до смерти? – тихо проговорил он. Мысли его метались, подыскивая, что бы такое спросить, чтобы расколоть это холодное самообладание и обнаружить намек на страсть, которая должна там присутствовать – если только все и на самом деле не было нелепой случайностью.

– О да, – ответил Тормод, печально пожимая плечами. – Но даже сейчас, мысленно возвращаясь назад, я не могу припомнить ничего из сказанного ею, что указывало бы, почему она покончила с собой. Мина выглядела спокойной и пребывала в обычном расположении духа. Я пытался вспомнить, о чем мы говорили, но в голову приходят лишь всякие пустяки и банальности. – Он взглянул на Питта с полуулыбкой. – Мода, что на обед, какие-то глупые светские шутки – самые обычные вещи, о которых болтают, когда просто проводят время и говорить особенно не о чем. Приятно, но слушаешь вполуха.

Томас знал, о чем говорит Тормод. Жизнь полна такой бессмысленной, пустой болтовни. Важно говорить, а о чем – это уж дело десятое. Могла ли Мина и в самом деле не догадываться, что меньше чем через час простится с жизнью? Неужели решение пришло как гром среди ясного неба? Ни надвигающихся черных туч, ни сверкающих вдалеке молний, ни растущего чувства подавленности?.. С убийствами дело обстоит иначе. Даже у сумасшедшего есть причины для убийства: безумие нарастает постепенно, как весна растапливает зимние снега, – а потом вдруг один лишний галлон, и плотины срывает с дикой, разрушительной силой.

Но Питт видел смерть от рук безумцев; они не пользуются ядом и уж точно не станут травить отдыхающую в собственной гостиной женщину. Если это убийство, то совершено оно было в здравом уме, и за ним стоит основательная, логичная причина.

– Я тут подумал, – сказал он вслух, возвращаясь к теме разговора, – быть может, миссис Спенсер-Браун что-то тревожило и она хотела поделиться с вами этой тревогой, но, когда пришло время выразить ее на словах, обнаружила, что не в состоянии это сделать? Возможно, она говорила только о пустяках именно по этой причине?

Тормод, казалось, задумался. Глаза его, пока он копался в памяти, сделались отрешенными.

– Не знаю… Лично я в это не верю, – наконец ответил он. – Она была такой, как всегда, то есть в ней не чувствовалось никакой нервозности или рассеянности, как могло бы быть, если бы она искала возможности поговорить о чем-то другом.

– Но вы же сами сказали, что слушали лишь вполуха, – напомнил Питт.

Тормод улыбнулся, состроив комичную мину.

– Ну, – он развел руками, – кто же прислушивается к каждому слову женской болтовни? Говоря по правде, я намеревался выйти, но в последнюю минуту планы пришлось отложить, не то меня вообще даже не было бы дома. Приходится соблюдать приличия, но, помилуйте, могло ли меня интересовать, какого цвета платье леди Такая-то надевала на бал или что миссис Такая-то сказала на суаре? Это женские дела. Я просто не почувствовал ничего особенного. Не услышал перемены в тоне, не уловил никакого беспокойства – вот что я имею в виду.

Томас мог лишь посочувствовать. Сохранять любезность в такой ситуации нелегко, тут требуется твердая дисциплина. Только твердо внушаемое с детства – няней, потом наставниками и частной школой – понимание того, что хорошие манеры превыше всего, позволяло Тормоду играть требуемую роль с несомненным изяществом. В то же время Питт не преминул воспользоваться открывшейся благодаря этому возможностью.

– Тогда, быть может, ваша сестра могла что-то заметить, услышать какой-то нюанс, понять который способна лишь женщина? – быстро спросил он.

В ответ на подобное предположение Тормод слегка поднял брови и заколебался.

– Мне бы не хотелось, чтобы вы беспокоили ее, инспектор, – медленно проговорил он. – Эта смерть стала для нее тяжелым потрясением. Вообще-то я на некоторое время увожу ее с Рутленд-плейс, чтобы дать возможность прийти в себя. Ассоциации крайне неприятные. Мы с сестрой сироты. Смерть тяжело ударила по нам в прошлом, и, боюсь, Элоиза до сих пор еще не вполне оправилась. Полагаю, Мина могла поведать ей что-то в тот день. Я присутствовал не все время. Возможно, Элоиза считает, что должна была понять ту глубину отчаяния, в котором пребывала бедная женщина, и что-то предпринять, – и это еще больше ее удручает. Хотя, по правде сказать, если кто-то намерен лишить себя жизни, предотвратить это невозможно – только отложить неизбежный момент.

Лицо его просветлело.

– Вот что я вам скажу: я спрошу Элоизу. Она расскажет мне, если что-то знает, а уж я передам вам, если это имеет какое-то отношение к смерти Мины. Согласны? Уверен, вы не хотели бы никого расстраивать без крайней необходимости.

Питт попал в сложное положение. Он хорошо помнил бледные, потрясенные лица людей, сталкивавшихся со смертью, особенно внезапной и насильственной. Эти лица возвращались к нему всякий раз, когда такое случалось вновь: удивление, боль, медленное осознание, что от правды не уйти, когда проходит первый шок, а реальность остается, как усиливающийся холод, пробирая все глубже и глубже.

Но он не мог позволить Тормоду Лагарду делать выводы за себя.

– Нет, боюсь, так не пойдет.

Томас заметил, как омрачилось лицо Тормода, как плотно сомкнулись его губы и заледенели глаза.

– Я совсем не против, чтобы вы присутствовали, – продолжал Питт, не меняя ни выражения лица, ни тона и сохраняя легкую улыбку. – Если предпочитаете спрашивать у нее сами, милости прошу. Я понимаю, как вам не хочется, чтобы сестре досаждали или напоминали о другой трагедии. Но поскольку мне известны такие факты о смерти миссис Спенсер-Браун, которые неизвестны вам, я должен услышать ответы мисс Лагард лично, а не в вашем толковании с самыми лучшими намерениями.

Тормод встретился с ним удивленным взглядом и даже задержал его на несколько мгновений, потом сделал шаг назад и протянул руку к сонетке.

– Пожалуйста, Бивен, попросите мисс Лагард прийти в утреннюю комнату, – сказал он появившемуся дворецкому.

– Спасибо, – поблагодарил Питт, признательный за уступку.

Вместо ответа Тормод отвернулся и устремил взгляд в окно, на серый моросящий дождь, от которого начинал меркнуть день и расплывались очертания домов напротив. С кончиков лавровых листьев свисали блестящие капли.

Элоиза пришла – бледная, но прекрасно владеющая собой. Кутаясь в шаль, она открыто посмотрела на Томаса.

Как только дверь открылась, Тормод устремился к ней и обнял за плечи.

– Элоиза, дорогая, инспектор Питт должен задать тебе несколько вопросов о бедняжке Мине. Уверен, ты понимаешь, что, раз мы последние, кто видел ее, он полагает, что нам может быть известно что-то о ее душевном состоянии перед смертью.

– Конечно, – сдержанно отозвалась Элоиза и, опустившись на диван, устремила на Питта спокойный взгляд. Лишь слабый вежливый интерес отразился на ее лице. Реальность смерти была, по-видимому, сильнее любопытства.

– Не надо бояться, – мягко сказал ей Тормод.

– Бояться? – Она как будто удивилась. – Я не боюсь. – Подняла голову. – Но не думаю, что могу рассказать вам что-то полезное.

Тормод предостерегающе посмотрел на инспектора, потом снова перевел взгляд на сестру.

– Ты помнишь, я оставлял вас ненадолго? – спросил он так мягко, будто подбадривал ребенка. – До тех пор вы болтали о всяких пустяках – мода, последние слухи… Не доверила ли она тебе какую-нибудь тайну, пока вы были одни? Сердечные дела? Любовь или страх? Быть может, она кем-то увлеклась?

Рот Элоизы дернулся в подобии улыбки.

– Если ты имеешь в виду, не влюбилась ли Мина в кого-то на стороне, – проговорила она безо всякого выражения, – то у меня нет причин так думать. Во всяком случае, со мной она точно об этом не говорила – ни тогда, ни когда-то еще. Я вообще не уверена, что она верила в романтическую любовь. Мина верила в страсти – похоть, жалость и одиночество, – но это совсем другое, это ведь не любовь. Они проходят, когда похоть удовлетворяется, потребность в жалости отпадает, а от одиночества устаешь. Но все это не любовь.

– Элоиза! – Тормод так сжал руку сестры, что кожа под его пальцами побелела, и это было видно даже сквозь муслин платья. – Мне так жаль! – нежно прошептал он. – Я понятия не имел, что Мина станет говорить с тобой о подобных вещах, иначе никогда не оставил бы тебя с ней одну. – Он развернулся и воззрился на Питта. – Вот вам и ответ, инспектор. Миссис Спенсер-Браун была разочарованной женщиной в некоем трагическом смысле, и ей захотелось переложить на кого-нибудь этот груз. К несчастью, она выбрала мою сестру, незамужнюю девушку, что мне трудно простить. Единственное ее оправдание в том, что она пребывала в глубоком отчаянии. Помилуй ее, Господи… Что ж, думаю, вы достаточно узнали от нас. Я увожу Элоизу с Рутленд-плейс, чтобы она немного оправилась от потрясения, отдохнула в деревне и выбросила это из головы. Не знаю, что поведала ей миссис Спенсер-Браун о своих страданиях, но я не позволю вам и дальше давить на нее. Это явно… интимная и крайне болезненная тема. Полагаю, вы достаточно джентльмен, чтобы понять это?