Текст книги "Здесь и сейчас"
Автор книги: Энн Брешерс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Глава 24
Просыпаюсь не в подвале, а в своей теплой постели. Без пятнадцати десять, солнце уже вовсю жарит в окно. Ноздри щекочет запах ветчины и… чего-то еще вкусненького. Это оладьи. Фантастика!
Такое чувство, будто проснулась в чужом доме. С тех пор как мы живем здесь, я что-то не припомню, чтобы мама готовила завтрак.
Иду на кухню и с удивлением вижу, что она возится возле плиты. А на столе не просто оладьи, а еще и с черникой. Под тарелки она постелила салфетки, рядом тоже положила салфетки, все как полагается. Прямо настоящий семейный завтрак.
– Потрясающе! – говорю я, когда мы садимся за стол. – Спасибо тебе.
Мама смотрит на меня поверх чашки с кофе. Снимает очки и кладет их в ящик.
– Такое чувство, будто весь мир снова пробуждается к жизни.
Никогда не слышала, чтобы она произносила такие исполненные надежды и оптимизма фразы. Ясные глаза ее очень красивы, хотя, думаю, видит она ими еще плохо.
Нам действительно о многом нужно поговорить, я это чувствую по ее поведению. Первая тема самая трудная. Мне очень не хочется начинать ее в атмосфере, где так удивительно пахнет оладьями, но тут уж ничего не поделаешь.
– Я знаю, что это был наш Паппи.
Мама ставит чашку на стол. Снова включаются защитные механизмы: она настораживается.
– Я понимаю, гораздо легче не думать об этом, но я знаю точно.
Какое-то время мама молчит. Руки, в которых она держит нож и вилку, дрожат.
– А почему он тогда не пришел к нам?
– Думаю, хотел уберечь нас от беды. Ему надо было выполнить свою миссию, и ему мешало бы чувство, что он подвергает опасности не только себя, но и близких.
Мама больше не делает вид, что занята едой, не щурит слабые глаза. Лицо потерянное.
– Это его мы должны благодарить за все. Паппи знал, что семнадцатое мая – решающий день. Он долго собирал материалы, чтобы определить эту дату, и отдал свою жизнь за то, чтобы мы что-то предприняли.
Мама неуверенно кивает.
– Ты не поверишь, что́ он взял с собой оттуда. Оставил в камере хранения в Бронксе. Мы с тобой туда сходим, когда захочешь. Памятные вещи нашей семьи, блоки памяти, тысячи долларов наличными, причем отпечатанные в будущем.
Видно, что мама болезненно переживает все услышанное. Потребуется время, чтобы переварить все это.
– И еще там вот такая пачка газет из будущего. – Я показываю руками. – Думаю, теперь они… В общем, теперь все будет не так, как там написано. Очень надеюсь на это. Может, посоветуешь, что с ними делать. – Делаю глоток апельсинового сока.
Мама смотрит в свою тарелку.
– Жаль, что я ничего не знала, – говорит она. – Ну почему он не пришел? Хоть бы словечком с ним перекинуться.
Мама говорит сквозь слезы, она давно уже пытается их удержать. У нас с ней существует негласное правило, оно действует с тех пор, как мы оказались здесь. В присутствии друг друга мы стараемся не плакать.
Пытаюсь представить, что бы вышло, если бы Паппи захотел с ней связаться. Ну что он мог ей сказать? И что бы она потом делала? Это бы только нарушило хрупкий покой, который она здесь обрела.
– Ты уверена, что тебе от этого стало бы легче? – спрашиваю я.
Гляжу ей в лицо. Интересно, о чем она думает, тоже пытается представить, как бы все это было?
– Может, и не стало бы. Наверное, он все правильно сделал. Пожалел нас с тобой.
Мы снова молчим, и я начинаю понимать, что тут было что-то еще, и эта мысль печалит меня, и когда она становится отчетливей, я чувствую себя старой. Мой отец всегда был красив и полон энергии. Когда мы оставили его, он был мечтатель и лидер для других людей. А здесь он стал изможденным, больным стариком, изгоем нормального общества. Он хотел, чтобы его жена и дочь помнили его таким, каким он был когда-то прежде.
Вспоминаю его лицо, когда мы с ним разговаривали в библиотеке. Теперь я вижу, он не хотел, чтобы я признала в нем своего Паппи, – не дай бог, новое обличье вытеснит из моего сознания прежний его образ. Он стыдился себя нынешнего.
* * *
Еще нет одиннадцати, как мне звонит женщина из медицинского центра Святого Креста в Тинеке.
– Пренна Джеймс?
– Да.
– У меня для вас есть пакет.
– Действительно?
– Да. Хотите забрать его сами? Или дайте домашний адрес, я пришлю его вам по почте.
– А от кого?
– Его оставил для вас Эндрю Болтос.
– Правда? А сам он где? Его уже выписали?
– Мм… – Несколько секунд она молчит. – Так вы еще не знаете. Я думала, вам известно.
– Что именно? – Сердце начинает усиленно биться.
– Очень жаль сообщать вам об этом, но его с нами больше нет. В шесть утра он повесился в своей палате.
* * *
Я сажусь в машину, еду в Тинек за пакетом и по дороге звоню Итану. Сообщаю, что случилось. Плачу, сама не знаю почему. Эндрю Болтос был убийца, который в одиночку разрушил будущее всего человечества. Вероятно, это он убил моего отца, и слава богу, что его больше нет с нами.
Впрочем, если уж на то пошло, это слезы облегчения, но представляя себе Болтоса, когда он, лежа на больничной койке, мечтал вернуться к своей первой возлюбленной, я понимаю, что тут дело гораздо сложней. Его смерть как бы накладывается на гибель других людей, которую мне довелось повидать за последние несколько дней. И я оплакиваю их всех, каждого по-своему.
Пакет поджидает меня у стойки дежурного администратора. Как я и предполагала, мне вручают мой собственный конверт. Болтос захотел вернуть мне все, что я для него оставила. Только оказавшись дома одна в своей комнате, я вскрываю конверт, чтобы проверить, все ли на месте.
Да, все на месте, но есть и кое-что еще. Записка.
Дорогая Пренна,
Тереза Хант умерла. Ее сын, также и мой, Джейсон, тоже умер. Алан Коутс тоже умер. Я узнал об этом после того, как вы ушли: сделал несколько телефонных звонков. Джози Лопес жива, но мать ее говорит, что она тяжело больна. И я думаю, что это для нее лишь вопрос времени.
Насколько мне известно, у меня нет никакой болезни. Если бы была, я бы знал об этом и ни за что… Впрочем, неважно. В общем, причина всему – я. Прочитал все ваши материалы и теперь знаю, чем все закончилось.
С тех пор как я здесь, у меня было еще две женщины, Дана Гест и Марта Джексон. Внизу я записал номера их телефонов и адреса, а также номер и адрес Джози.
Прошу вас, умоляю, исправьте все то, что я натворил, остановите беду. Не знаю ваших возможностей, но молю, хотя бы попробуйте.
Какое-то время я тупо гляжу на листок бумаги. Потом складываю его пополам и кладу в красную папку, которую оставил отец. Спускаюсь на кухню и вручаю ее маме.
* * *
Вчера во время встречи с мистером Робертом и мамой я старалась держаться спокойно, но сегодня уже в четыре часа я вся покрылась испариной. Хожу по комнате взад и вперед и чуть ли не каждые пару секунд гляжу в окно на улицу. В половине пятого терпеть больше не могу, спускаюсь вниз, выхожу на воздух и начинаю расхаживать по лужайке перед домом. Раньше увижу, когда она придет. Если придет.
Мама, получив от меня красную папку и записку от Болтоса, закрылась в своей комнате. Я сумела случайно подслушать, как несколько раз она говорила по телефону. Мне сейчас очень ее не хватает, но я не хочу ее беспокоить.
Гляжу вдоль улицы и размышляю: интересно, как ко всему, что произошло, относится мама.
Впрочем, я это знаю.
Да, знаю, после того, как она приготовила завтрак. После того, как утром сказала, что мир словно пробуждается к новой жизни.
Она тоже хочет, чтобы Кэтрин вернулась и пришла к нам. Хочет исправить нанесенный нам всем урон. Хочет, чтобы все у нас было хорошо. И впервые я думаю, что мама хочет не только этого.
Сердцем чувствую: если Кэтрин вернется, наша жизнь станет лучше. Добиться этого будет, конечно, нелегко, но мы обязательно доведем дело до конца. Для мамы это тоже станет большой радостью. Возможно ли? Трудно представить, но не невозможно.
Пять часов. Я уже ни на что не надеюсь. Но ровно в две минуты шестого рядом с домом тормозит машина серебристого цвета и из нее выходит Кэтрин. За рулем с мрачным видом сидит миссис Синтия, но меня это уже не волнует. Со всех ног бегу к Кэтрин и бросаюсь ей на шею. Лицо у подруги растерянное, но она тоже рада меня видеть.
– С тобой все в порядке? – спрашиваю я.
– Нормально, – шепотом отвечает она. – Но что ты такое сделала? У меня в жизни еще не было такой сумасшедшей автомобильной гонки.
Я чуть не душу Кэтрин в своих объятиях. Я так счастлива видеть ее, что не в силах сдержать слез.
– Теперь у нас все по-другому, – говорю я, и мне плевать, что меня могут слышать. – Мне так много надо тебе рассказать.
Через несколько минут Кэтрин возвращается к машине, чтобы ехать домой, к отцу, но миссис Синтия трогает не сразу. Она злобно глядит на меня через окошко с опущенным стеклом.
– Ты не получишь, чего добиваешься, так и знай! – Ядовитая паучиха брызжет ядом.
Я поворачиваюсь к ней:
– О чем это вы?
– Можешь глумиться над нашими принципами, попирать все, что мы пытаемся сделать… – Каждое слово она выкрикивает, словно выплевывает очередную порцию отравы. – Запала на своего юнца? Говоришь, желаешь исправить будущее? Так знай, ты его не получишь. Ничего у вас с ним не выйдет.
– Вы ошибаетесь.
– А вот увидишь.
Не могу скрыть изумления и отвращения.
– И не корчи из себя дурочку, Пренна, – заканчивает она и жмет на газ.
Глава 25
Ночью никак не могу уснуть.
Укладываю сумку на пятницу. Что брать с собой, чтобы провести такую ночь? Гляжу на кучу хлопчатобумажного нижнего белья в ящике комода, на все эти маечки с трусиками, в которых я сплю вместо пижамы. Что же делать? Прежде я и не мечтала, что у меня когда-нибудь будет такая ночь. Кладу в сумку коробочку драже «тик-так», в которой осталось несколько штук. Маленькие наушники.
Вдруг мне приходит в голову одна мысль. Придвигаю стул к шкафу, чтобы достать до самой высокой полки. Нащупываю куртку с надписью «Нью-йоркские гиганты». Достаю, встряхиваю. Подношу к лицу, вдыхаю ее запах, словно в ней сохранилось еще что-то от Итана.
Несколько минут составляю список файлов с музыкой для мобильника. Вдруг пригодится, кто знает?
На экранчике выскакивает текстовое сообщение. Я улыбаюсь.
43 часа.
Гляжу на время в мобильнике. Подсчитываю в уме. Набираю:
42 часа 40 минут.
Проходит минута.
42 часа 39 минут.
Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Раздается стук в дверь. Странно, кто бы это мог быть? Входит мама:
– Не спишь?
– Нет.
– Можно с тобой поговорить?
– Конечно.
К моему изумлению, мама садится на мою кровать. Комнату освещает только луна за окном. Но я вижу, что она снова сняла очки. В руках у нее красная папка.
– Я все прочитала.
– Трудно поверить, правда?
– Да. И ты сказала, что этот человек покончил с собой?
– Да. Сегодня рано утром.
Она тяжко вздыхает. Качает головой.
– Судя по письму, понятно, почему он это сделал, – добавляю я.
– Да.
Мама смотрит на папку:
– А знаешь, в твоей папке для нас совершенно потрясающие материалы. С этими именами и нашим знанием будущего у нас есть реальный шанс обуздать заразу. Я и не мечтала о том, что подобное может случиться.
Лицо у нее оживленное, такого я у нее еще не видела. Меня так и распирает от радости и от гордости.
– Ты так думаешь? – спрашиваю я.
– Да, если, конечно, не возникнет каких-нибудь осложнений, о которых мы еще не знаем. Вдруг опять кто-нибудь заявится из будущего или… – Она бросает на меня быстрый взгляд. – Или еще чего, мало ли… – Берет меня за руку. – Но эта информация плюс данные моих медицинских наблюдений и опытов в Постремо… все это сулит очень и очень большие надежды.
И слова этого она прежде не произносила. А выражение лица – ну просто другой человек.
– Так, значит, это Болтос перенес с собой вирус чумы в наше время? От него пошла эпидемия? – спрашиваю я.
– Не совсем так. Думаю, что там, откуда он прибыл, чумы не было, во всяком случае нашей разновидности. Я подозреваю, что он не был ее переносчиком. С него она началась. В его организме поселился какой-то вирус или набор вирусов, которые он подхватил, ну, скажем, от птиц или свиней в том времени, где он жил прежде. Обычно так и бывает. Для него вирусы были безвредны. Наверное, и для других в том времени. Но как только осуществился перенос в иное время, вирусы оказались очень опасными для его любовниц, а также лиц, с которыми он вступал в близкий контакт. Вполне разумно предположить, что чума крови могла начаться именно так.
– Понятно, – задумчиво говорю я.
– На этой стадии вирус, похоже, переносится через кровь, но еще нет достоверной информации о том, насколько легко происходит его передача. Диагностических тестов пока не существует, но я надеюсь, что с этой информацией, – мама указывает на папку, – мы сможем их создать.
В душе возникает тревожное чувство насчет последствий, которые это может за собой повлечь.
– Так, значит, когда наши руководители говорили, что мы можем причинить местным вред микроорганизмами, которые несем в себе, они нас не запугивали?
– Возможно, хотели запугать, но, как видишь, оказалось, что так оно и есть.
– И это совсем не так, как с таблетками?
Лицо у мамы расстроенное.
– Нет, тут все совсем другое, – вздыхает она. – Я понимаю твои чувства к мистеру Роберту, да и к остальным тоже. У меня к ним такое же отношение. Я не согласна с их методами, но заповеди по большей части имеют глубокий смысл. Нам действительно крайне необходимы и дисциплина, и осторожность. Эндрю Болтос был человек жестокий, но и разгильдяй, каких мало. Совершил убийство молодой женщины, спал с кем попало, произвел на свет ребенка. Мы просто обязаны строго следить за своим поведением и ни в коем случае не допускать подобных поступков.
Я киваю. Понимаю, что в словах мамы истина.
– Как думаешь, мистер Роберт и остальные наши руководители оставят нас в покое? Трудно представить, конечно, но вот Кэтрин они все же вернули.
– Если ты будешь строго соблюдать условия соглашения, они тоже будут. Если же они их нарушат, тебя поддержат все члены общины, уж об этом я позабочусь.
Я и не подозревала, что у меня такая мама.
– Ты серьезно?
– Более того. Надеюсь, мы вообще поменяем руководство. Мне надоело вечно стоять в сторонке и помалкивать. Вчера вечером было общее собрание, а на завтра я созвала еще одно. Должны прийти все члены моего поколения. Я уже сообщила про таблетки. Сначала нашим, из медицинского персонала, для всех это оказалось полной неожиданностью. Если мне удастся правильно провести собрание, мы выберем новое руководство, новых членов Совета и установим новые принципы и нормы поведения. Или хотя бы начнем их формулировать. Лично я собираюсь выступить против тотальной слежки.
Я потрясена. Какой уверенный тон, какая убежденность в своей правоте! Я ее просто не узнаю, но очень рада, что она моя мама и что она рядом.
Мама внимательно смотрит на меня. В ее взгляде сострадание, но я не вполне понимаю почему.
– Но изменится не все, ты должна это понимать.
– Да у меня и так голова кру́гом идет. Избавиться от этих противных руководителей с советниками… Никогда больше не стоять по струнке и не отчитываться перед мистером Робертом… Или перед этой Синтией. Отказаться от очков! Да это же предел мечтаний!
Ох, как хочется поскорей рассказать все Итану. Он упадет, когда услышит такие новости.
Мама снова берет меня за руку:
– Но это не самое важное.
Я улавливаю некую нотку, которая звучит в ее голосе, и мне эта нотка совсем не нравится.
– Но для меня это очень важно, – по-детски наивно говорю я.
– Если мы хотим, чтобы мир снова вращался вокруг надлежащей оси, если хотим, чтобы время вернулось в свое естественное русло, если хотим исправить зло, совершенное Эндрю Болтосом, нам надо быть предельно аккуратными. Эндрю Болтос преподал нам важный урок, подтверждающий многое, чего мы опасались. Мы не можем жить здесь так, как нам того хочется. Нельзя допустить, чтобы мир узнал, откуда мы и как здесь появились. Это в корне подорвет все наши усилия и сведет на нет возможность путешествий во времени в будущем. Мы должны строго хранить нашу тайну, это для всех нас тяжкое, но необходимое бремя.
– Я понимаю, это нелегко, но мы сможем, мы справимся, – уверяю я. – Главное, у нас будет возможность открыто говорить друг с другом, и наши обязанности не покажутся столь тяжелыми.
Отчего у нее какое-то напряженное лицо?
– В этом я с тобой согласна. Нам надо поддерживать друг друга.
– А что еще важно?
Мама несколько секунд молчит.
– Прежде всего, надо всячески ограничить последствия изменений, которые уже произошли. Это во-первых. Здесь вы с Итаном настоящие герои. А во-вторых, стараться не вносить в естественный ход событий новых перемен.
– Прекрасно!
– А это значит, что нам всем надо постоянно соблюдать осторожность и дисциплину. Нам нельзя жить, как все нормальные люди. Нельзя иметь связи, заводить семью. Мы не имеем права рисковать, раз существует опасность новой пандемии, ведь именно мы пытаемся обуздать грядущую пандемию. Перед нами огромная задача, и мы должны решать ее, а не создавать новые проблемы.
– Я все понимаю… – Чувствую, что на глаза мои наворачиваются слезы.
– Мы должны ясно отдавать себе отчет и согласиться с тем, что за пределами общины нам нельзя иметь никаких связей, мы не можем позволить себе создавать семьи не с членами нашей общины.
– Ты сейчас говоришь про Итана, да?
– Я говорю про всех нас. Я понимаю, тебе это кажется несправедливым. И это действительно так. Итан всем нам очень помог.
– Да, помог. И это несправедливо.
– А если ему грозит реальная опасность, что тогда? Если тем самым ты выпустишь на свободу свирепые силы новой чумы? Ты собственными глазами увидела, как зарождается вирус «Дама икс». Видела, как все начиналось и чем закончилось. И должна понимать, что риску подвергаетесь не только вы двое.
Мы смотрим в глаза друг другу. Я понимаю, что сейчас мы думаем об одном и том же человеке.
– Пренна, если ты его любишь, подумай о том, что ты можешь ему предложить и что он при этом может потерять. Помимо болезни, он потеряет шанс жить свободно, как хочет, без наших условностей и ограничений. Потеряет шанс завести свою семью, детей.
Я закрываю лицо руками.
– Мне плевать, что там думают мистер Роберт или миссис Крю, – продолжает мама. – Никакой преданности или уважения к ним у меня нет и в помине. Но что мы скажем остальным членам общины, когда они увидят, что ты нашла счастье с местным парнем?
Я пытаюсь ладонями остановить слезы. Мама обнимает меня. Кажется, мы с ней сейчас обе нарушаем какую-то заповедь.
– Мы все здесь очень одиноки, Пренна. Каждый из нас хотел бы свободы. Хотел бы вписаться в это время, реально жить в нем, а не скользить по касательной. Мы все отчаянно хотим вернуть все, что потеряли. Ты представляешь, что будет, если каждый из нас попытается здесь искать свое счастье?
Бегут минуты, а мы так и сидим, обнявшись. Я прижимаюсь к маме всем телом. Как давно она не обнимала меня так крепко, с самого детства. А может, и вообще никогда. Мне кажется, что я маленькая девочка, и мне очень хочется тишины и покоя.
– Мне очень жаль, дорогая, – шепчет мама.
Глава 26
Я не надеваю никаких маечек-трусиков, не беру с собой «тик-так». На мобильнике осталась музыка, но я знаю, что слушать ее сегодня мне не придется. Долго держу в руках куртку с надписью «Нью-йоркские гиганты», потом со вздохом сую ее обратно в шкаф, на самый верх.
Мы встречаемся на автомобильной стоянке в Хаверстро-Крик. Итан идет навстречу, под мышками свернутая палатка и спальный мешок. А у меня сердце разрывается, когда я вижу эту картину.
Увидев мое лицо, он сразу понимает: что-то не так. Как всегда, заглядывает в глаза, пытаясь интуитивно обнаружить истину, но бодрости духа не теряет.
– Сегодня что, разве не пятница?
– Пятница. – Я с трудом поднимаю голову, гляжу на него.
– Сегодня же наша ночь. Или нет?
Как дрожит подбородок. Никак не унять.
– Думаю, не совсем так.
Итан кладет вещи на скамейку. Мы медленно идем в сторону леса. Он берет меня за руку:
– Что-то случилось?
– Случилось много хорошего. То-то и странно.
– Рассказывай.
Пожалуй, так даже легче – идти рядом и не видеть его лица.
– Вчера вечером было второе общее собрание общины. Его организовала моя мама. Выбирали новых руководителей. Убрали всех прежних советников и призвали членов общины выдвигать новых. Проголосовали против очков и пилюль. Отменили систему наказаний и так называемые изоляторы. Постановили, что новые члены Совета должны не стращать и запугивать нас, а оказывать рядовым членам общины всяческую поддержку и поощрять наше общение.
Итан на ходу заглядывает мне в лицо:
– Послушай, Пренна, но ведь это же просто здорово. Я очень рад за тебя. И за всех вас. – Он говорит это от чистого сердца, но… – А твоя мать, ее выбрали в руководство?
– Нет. Хотели избрать, но она предпочла возглавить медицинскую бригаду общины и заниматься вирусом, который занес Болтос. Она надеется уничтожить его в зародыше, пока он еще не превратился в полноценный вирус чумы.
– А кто вошел в руководство?
– В основном люди, с самого начала поддерживавшие отца. Как моя мама и другие… Когда мы здесь появились, их отодвинули в сторону и заставили замолчать. Среди них есть и твоя знакомая.
– Интересно, кто же?
– Я.
– Смеешься!
– Вовсе нет. Когда это случилось, меня на собрании не было. Я узнала потом, мама сказала, когда вернулась домой. Она сказала, что мою кандидатуру выдвигала не она. Мое имя назвали около двухсот членов общины.
– Невероятно!
– Сама знаю.
– Вот она, моя девочка, Хенни. Всех победила и сама встала на их место.
– Да, – улыбаюсь я. – Хотя это тяжелая ответственность. Думаю, бунтарем быть легче, чем руководителем.
Итан согласно кивает. Но лицо его печально.
– Ну а теперь, кажется, пора перейти к разговору обо мне.
Я замедляю шаг.
– Значит, бунтарям можно заводить парня, а руководителям уже не полагается? – Итан пытается говорить саркастически, но он не так уж не прав.
Мы идем вдоль реки, доходим до скалистого берега. Я сажусь, он тоже. Поворачиваю к нему лицо.
– Не совсем так. – Я беру его за руки. – Если бы можно было, то ради тебя я, конечно, отказалась бы от всего этого. Но дело в том, что опасность для тебя действительно существует, она реальна. Болтос доказал это своей жизнью… да и смертью тоже. Он не был переносчиком уже зрелого вируса чумы. Его контакты с местными оказались тем спусковым крючком, который запустил процесс развития вируса. Мама говорит, что надежда предотвратить эпидемию есть, но нельзя сеять новые семена. – (Итан опускает голову.) – Что будет, если все члены общины станут делать то, что делаем мы с тобой? Никто не знает, как избежать риска, потому что мы сами пока не понимаем, что несем в своих организмах и как это может сказаться в будущем.
– Пока, говоришь? – Он поднимает голову, ухватившись за это слово.
– Ну да, пока не понимаем. И неизвестно, поймем ли когда-нибудь. Узнать нет никакой возможности. – Я пододвигаюсь к нему ближе. Мне очень хочется, чтобы он меня понял. – Со мной ты только погубишь себя, Итан. Погубишь здоровье, и тогда прощай свобода, прощай полноценная семейная жизнь. А от этого отказываться тебе нельзя. Да я сама тебе такого не позволю.
– Я хочу быть с тобой, это главное, больше мне ничего не надо.
Слезы наворачиваются на глаза. Я плачу. В конце концов, сколько можно сдерживаться?
Итан обнимает меня, прижимает к груди:
– С самого начала, с самой первой минуты, когда я увидел тебя на реке, я только о тебе и думал. Потом на целых два года тебя потерял, но думал о тебе каждый день. Наверное, я неслучайно оказался на реке, когда ты там появилась, неслучайно я способен видеть то, чего не видят другие, и неслучайно мы вместе оказались в этой авантюре. Нам судьбой предназначено быть вместе.
Я продолжаю плакать. Рукой вытираю нос, поднимаю голову, гляжу на него:
– Что ты такое говоришь? Меня вообще не должно здесь быть. Это неправильно, противоречит нормальному ходу событий. Нас разделяет время, и оно не хочет, чтобы мы были вместе.
– Время не может ничего хотеть или не хотеть. Разве не ты сама это говорила?
– Говорила, но…
– Мы уже вместе. Может, не только от времени все зависит.
Я плачу, уткнувшись в футболку Итана. Она быстро становится мокрой. Как я люблю ощущать его тело, его запах. Я люблю его. Но я должна оградить любимого от опасности, это главное. Я оградила его от гибели 17 мая и теперь должна позаботиться о том, чтобы он жил долго и счастливо.
Я люблю его. Мне нужно, чтобы это сердце, которое сейчас бьется мне в висок, продолжало биться и дальше. Я долго слушаю его удары, синкопами звучащие на фоне журчания речной воды.
– Еще не все кончено, Пренна. Клянусь тебе, когда-нибудь ты это поймешь.
* * *
Кажется, сегодня понедельник, уже вечер, и в дверь моей комнаты стучат.
Да, сегодня понедельник. Впрочем, я не совсем уверена. С пятницы я провалялась в постели, минуты, часы и дни слились в одно бесформенное и тягучее пятно.
Неимоверным усилием я заставляю себя встать и открыть дверь. Меня не волнует, что я в одной пижаме, волосы торчат во все стороны, как воронье гнездо, и я ни разу за это время не почистила зубы.
– Привет, Пренна.
На пороге стоит Кэтрин. Видно, что ей очень хочется протянуть руки и обнять меня, но она еще не отвыкла от привычки избегать физического контакта с людьми.
– Привет, Кэтрин.
Очков на ней уже нет. Какая она все-таки юная и хорошенькая без этих противных очков.
– Слушай, может, оденешься, а?
– Зачем?
– А затем, что нам надо кое-куда съездить.
– Куда?
– Увидишь. Давай-давай. – Кэтрин идет к комоду и начинает рыться в моих ящиках, доставая вещи. Словно понимает, что без нее я делать ничего не стану.
– Я устала, – вздыхаю я.
– Ты это вчера говорила. И в субботу.
Кэтрин вручает мне шорты, футболку и красный купальник.
– А я все равно устала.
– А ты просто надень, попробуй.
Я опять тяжело вздыхаю:
– А купальник зачем?
– Да надевай же. Потом увидишь.
Кэтрин открывает дверь в ванную комнату и жестом приглашает меня зайти. На тот случай, если я забыла дорогу.
– И причешись. И умойся. И зубы почисти.
Гляжу на нее и удивляюсь. Но я слишком устала, чтобы сопротивляться. Кэтрин – девчонка гораздо более упрямая, чем кажется с первого взгляда.
Беру одежду, тащусь в ванную. Надеваю, умываюсь, стараясь не глядеться в зеркало. Это так тяжело.
– Иди на улицу и садись в машину. А я сейчас.
– Чего это ты раскомандовалась? Вроде в начальство выбрали не тебя, а меня.
Подруга смеется и тащит меня к лестнице. Спускаемся, по дороге она заходит на кухню. Слышу, как она говорит с мамой, потом выходит с корзинкой, наполненной всякой всячиной. Никак на пикник собралась.
– Вот твоя мамочка положила нам кое-чего вкусненького, – весело говорит Кэтрин.
Я заглядываю в корзинку: там все мое самое любимое. Манговые коктейли, коробка с пирожными.
– От этого я растолстею и буду как корова, – ворчу я, едва волоча ноги к машине.
Кэтрин включает громкую музыку, мои любимые записи, опускает стекла, и мы мчимся куда-то. Все-таки хорошо не сидеть на месте, а ехать, все равно куда.
– Можно просто поболтать для начала, слышишь, Прен, – говорит Кэтрин, пытаясь перекричать музыку и ветер в ушах. – Это тебя мы должны благодарить, что теперь можно болтать о чем угодно.
Я гляжу в боковое окно. Да, с тех пор как мы здесь, именно этого я всегда и хотела. А теперь сама не знаю, что с этим делать.
– О чем говорить? – тусклым голосом спрашиваю я.
У Кэтрин какой-то озорной, шаловливый вид. Она делает музыку потише.
– Ну, хотя бы о новой стрижке миссис Синтии. С этой прической она совсем уродина. И изо рта у нее вечно воняет. А у мистера Роберта из носа растет шерсть.
Я отвечаю вяло, и разговор скоро гаснет. Впрочем, мы понимаем, что эти люди больше в нашей жизни ничего не значат.
Тогда подруга заводит разговор о будущем. Не о далеком будущем, а о самом ближайшем. Оказывается, у нее есть для меня новости. И ей не терпится со мной поделиться.
– Я вот что думаю… Может, и мне подать заявление в члены Совета, – говорит она, явно стесняясь своей смелости.
– О Кэтрин! Прекрасная идея, ты это здорово придумала.
В груди сразу становится тепло. Действительно, прекрасная мысль. Руководство в общине обновляется, худшие сменяются лучшими, и это очень хорошо.
Мы едем довольно долго. Наконец я чувствую, мы подъезжаем к океану. Лицо овевает теплый соленый ветерок.
Кэтрин останавливает машину возле маяка на Файр-Айленд. Мы скидываем одежду, стаскиваем с наших нежных ножек носочки и бежим по песку, как только что вылупившиеся черепашки. Беремся за руки и заходим в тихие воды вечернего океана.
Я поднимаю голову, гляжу на розоватый диск луны, которая любуется своим отражением в темном зеркале океанских вод. И сердце снова начинает биться. Как прекрасно это вечернее светило, каким кажется добрым, как прекрасны его лучи, в которых можно купаться, как в океане.
Да, жизнь есть жизнь, в ней бывает всякое, но она все равно берет свое. Рано или поздно в душе снова брезжит надежда.
Вспоминаю вчерашний день: он уже клонится к вечеру, когда я слышу, как возле дома остановилась машина. Даже укрывшись с головой двумя одеялами, я узнаю́ машину Итана. Неуверенно подхожу к окну, вижу, как он приближается к входной двери с конвертом в руке и опускает его в щель для почты.
На полпути обратно к машине Итан оборачивается через плечо и видит меня в окне. Поворачивается, поднимает руку и машет. Я прижимаю ладонь к стеклу. Так мы и стоим, и я все смотрю на его силуэт на фоне закатного неба. Изо всех сил я пытаюсь удержаться и не заплакать. Потом он снова поворачивается, идет к машине и уезжает.
В конверте лежат газеты и остатки денег, которые мы взяли в камере хранения. Я хочу сразу, ничего не вынимая из конверта, забросить его на верхнюю полку шкафа, но тут в глаза бросается ярко-желтая, приклеенная к газете бумажка с запиской. Я вынимаю газету и вижу стрелку, пририсованную рукой Итана, – она указывает на статью, помещенную на первой странице последнего номера за июнь 2021 года.
В статье описывается зловещий триумф газового и нефтяного магната-миллиардера в его крестовом походе против постановлений правительства, направленных на ограничение выбросов углерода в атмосферу. Победа магната придушила последнюю надежду людей в борьбе с изменением климата на планете. Имя миллиардера мне незнакомо, но лицо на фотографии я узнаю́. Этого человека мы с Итаном знали под именем Эндрю Болтоса.
Но нам не нужно лишних подтверждений тому, что мы открыли перед человечеством дорогу в будущее, которое не причинит никому боли.
Ночью мне приснился брат Джулиус. Мы с ним были уже не в прежнем мире, где он снился мне раньше. Он был здесь, с нами, здоровый и крепкий, – шел по дорожке к нашему дому, очень похожему на прежний дом, и в руке у него был букет желтых нарциссов.
