Текст книги "Здесь и сейчас"

Автор книги: Энн Брешерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Глава 11

Итан хочет отправиться прямо в Бронкс, в камеру хранения, чтобы немедленно заняться делом, но мне сначала надо заскочить домой.

– Всего на несколько минут, – говорю я. – Принять душ и переодеться. Нельзя же ходить в таком виде. И еще, перед тем как исчезнуть, мне надо поговорить с мамой. Она будет беспокоиться.

– Не нравится это мне.

– Я не задержусь, меня просто не успеют найти. Ну правда. Будем надеяться, что они рыщут на теннисных кортах в Спринг-Вэлли.

Самое главное – мама. Я очень хочу рассказать ей о том, что случилось с Паппи, и вообще о том, что мне удалось раскопать. Она должна все знать. И еще таблетки. Надо ей рассказать и про них.

Наконец Итан соглашается подождать меня в машине за углом. Я обещаю вернуться минут через десять или даже меньше. Он обнимает меня. Губы его быстро касаются моего уха.

– До встречи. Я быстро.

– Хорошо.

– Все будет нормально. – Это я уже говорю себе. Господи, как нелегко с ним расставаться!

Подхожу к дому и вижу, что окна в нем не горят. Боюсь, мамы нет. Но она, слава богу, дома. Лица ее в полумраке не разглядеть, но, как только я открываю дверь, мама сразу бросается ко мне, значит очень беспокоилась.

– Пренна! – Она чуть не взвизгивает. Даже в темноте замечает пятна на моей одежде. – Где ты была? Что это с тобой? На кого ты похожа!

Я тоже бросаюсь ей навстречу, хотя на меня это не похоже. И мама принимает мои объятия. Обнимает крепко-крепко. Наверняка плакала.

– Мама, он все это время был здесь, – бормочу я, всхлипывая. – Паппи был здесь, понимаешь? Он прибыл позже, поэтому был очень старый, но попал в то же самое место. А сегодня вечером его убили. Я была там. Он умер у меня на руках.

Ох, как не хочется видеть, как она страдает, не хочется заставлять ее проходить через тот ужас, который пришлось испытать мне: Паппи живой – и вот он уже мертв.

Мама все еще обнимает меня, но тело ее словно окаменело. Она тоже плачет.

– Что ты такое говоришь? Этого быть не может.

– Погоди, мне нужно много тебе рассказать, – торопливо продолжаю я.

Помню, что надо быть крайне осторожной, помню и понимаю, но сейчас это уходит куда-то на задний план, не могу заставить себя осторожничать.

– Мы понятия не имеем о том, что происходит, понимаешь? Эти таблетки нас нисколько не защищают. Наоборот, от них мы только слепнем. Таблетки, которые ты…

– Это неправда! – отчаянно кричит мама. – Кто вбил тебе в голову эту чушь? Человек, который сказал, что он Паппи? Паппи никогда здесь не было. Оттуда никто не прибыл, кроме нас! – Она отпускает объятия, делает шаг назад. – Прошу тебя, не говори так. Прошу, не говори больше ни слова!

– Но я должна тебе все рассказать. У меня мало времени. Мне срочно надо помыться, почиститься и бежать. И много, очень много рассказать тебе. – Мамины слова – лихорадочный бред, но мои не лучше. – Меня не будет несколько дней, и связаться со мной нельзя будет, но не волнуйся, я вернусь. Паппи говорит, это критический…

– Замолчи, Пренна! – Видно, что мама в ужасе. – Ты доверилась не тем людям! Прошу тебя, успокойся.

И вдруг до меня доходит, что́ означает тон ее голоса. Я скорее чую, нежели вижу: в гостиной находятся еще двое. Итан оказался прав. Ловушка. Господи, как я глупа!

Бросаю взгляд на маму. Прикидываю расстояние до двери.

– Пренна, нам нужно, чтобы ты пошла с нами, – говорит мистер Роберт, выходя из соседней комнаты и направляясь к нам.

Второй подходит к двери, загораживая выход.

Судя по размерам, это мистер Дуглас, еще один член Совета. Ростом далеко за шесть футов, а весит раза в два больше, чем я. В руке что-то держит. Боюсь, это кляп.

Гляжу на маму:

– Не позволяй им этого!

Не знаю, зачем я так говорю. Совсем потеряла голову от страха. Ну как мама может сейчас мне помочь?

– Прошу тебя, слушайся их, родная моя. – Голос ее звучит умоляюще. – Если будешь слушаться, они не сделают тебе ничего плохого. Они обещали.

– Не позволяй им забрать меня! – Я уже почти кричу. – Не верь им!

– Пренна, успокойся сейчас же! – приказным тоном говорит мистер Роберт.

Догадываюсь, что он очень желал бы избежать борьбы. Терпеть не может всяких неприятностей, всякого безобразия.

Мелькает мысль про соседей. Бросаю взгляд на мистера Дугласа, и мне становится страшно. Не думаю, что ему свойственна деликатность, а душевные муки и угрызения совести – еще в меньшей степени, чем мистеру Роберту.

Оглядываюсь кругом безумными глазами.

– Мне нужно принять душ и собраться.

– У нас есть все, что тебе может понадобиться. А если еще что-нибудь потребуется, мама соберет попозже, – говорит мистер Роберт.

– Но вы посмотрите на меня, на кого я похожа.

– Там, куда мы отправимся, есть душ. – Мистер Роберт берет меня за руку и тянет к двери. – Давай-ка не станем все усложнять.

Мистер Роберт тяжело сопит, весь взмок от пота, и сейчас он мне особенно противен.

– Утром позвоним, Молли, сообщим, что делать дальше, – говорит мистер Роберт всхлипывающей маме, когда мы уже идем по коридору.

* * *

Я сижу на заднем сиденье в машине мистера Дугласа, обхватив себя руками. Итан быстро догадается о том, что случилось. Мне очень стыдно.

Интересно, попытается он нас выследить или нет? Мистер Дуглас то и дело поглядывает в зеркало заднего вида, словно ждет, что именно так и будет. А вдруг Итана заманят куда-нибудь подальше, в тихое местечко, и он тоже попадется им в лапы? И что тогда с ним сделают? Эти так называемые члены Совета любят тиранить остальных членов общины, но посмеют ли они тронуть местного? Это будет нарушением нескольких заповедей сразу.

А потом мне вдруг приходит в голову, что, возможно, членам Совета наплевать на заповеди. А руководителям? Они верят в эти заповеди? Искренне? Станут соблюдать их, если речь пойдет о том, чтобы пожертвовать своими желаниями? Или правила придуманы для того только, чтобы мы ходили по струнке?

Пока мы мотаемся по городу, минуя квартал за кварталом, мне в голову приходит еще одна отвратительная мысль. «Кэтрин-то они сразу забрали, а меня не тронули». Похоже, меня оставили гулять на свободе, чтобы я вывела их к старику. И это я виновата в том, что с ним случилось, а теперь, когда его уже нет, с меня им взять больше нечего.

«Если надо будет, ее убьют». Он знал, на что они способны. Неужели его убили они? «Прости меня, Паппи», – мысленно обращаюсь я к нему.

Я ложусь щекой на кожаную обивку сиденья. Прижимаю коленки к груди, сворачиваюсь клубочком. Мистер Дуглас крутит баранку, делает поворот за поворотом. В машине тихо. Надо бы запомнить дорогу, по которой мы едем, но у меня не получается.

Сердце ноет, когда я думаю про Итана, как он нес меня к машине, обнимал, гладил по голове. Меня охватывает страстное желание прижаться к его груди, ощутить его тепло. Разлука с ним ощущается как физическая боль.

А если после всего, что было, больше ничего между нами и не будет? Несколько лет я с таким трудом скрывала от Итана правду о том, кто я такая, а оказалось, он все знал с того самого момента, как я очутилась здесь, раньше даже, чем узнала я сама. Спортивная куртка – запретная лакмусовая бумажка, свернутая и убранная подальше, – она лежит там, на верхней полке шкафа. Это, оказывается, был он.

Вспоминаю мерцающие в темноте глаза старика, глаза моего Паппи в самый последний момент, когда я узнала его.

В душе не осталось ни капли радости. Чувствую, как слезы текут по переносице и капают на волосы. Возвращаюсь к одному из моих последних воспоминаний о времени перед переходом. Как мне отчаянно хотелось попрощаться с Тайни, моей бабушкой, а еще с подругой Софией. «Зачем мы от них уезжаем?» – помню, то и дело спрашивала я маму.

А она отвечала: затем, что нам надо кое-что уладить, сделать мир лучше для тех, кого мы любим. И я верила ей, и сама она тогда верила в это.

Но это ведь так никогда и не случится? Мы же здесь – паразиты, тунеядцы и приживальщики. Мы так ничего и не исправили. Никому не помогли, только самим себе, а остальных оставили умирать.

А все эти наши тайны и секретничанье? Все это подглядывание, тайная слежка? Все эти заповеди? Это ведь служит только для нашей безопасности. И ни для чего больше.

Вот пройдут эти несколько дней, а я буду где-нибудь на чердаке, или в подвале, или в какой-нибудь камере, а может, меня похоронят, закопают в землю. Наступит 17 мая и пройдет, и мир продолжит свое головокружительное шествие навстречу краху.

Чувствую, как все мои надежды, все благие пожелания испаряются, засыхают, как эта кровь на штанах и куртке. Мне кажется, что я, подобно отцу, лежу где-то на задворках с перерезанным горлом, и жизнь покидает меня капля за каплей, и ничего не остается, кроме холодного трупа.

* * *

В конце концов мы оказываемся где-то очень далеко от города. Возможно, на какой-то ферме. Хотя какая это ферма, уж очень здесь все безрадостно, безжизненно, нет и следа домашних животных и прочей живности. Просто несколько домов, окруженных полями и гигантскими деревьями, отбрасывающими зловещие тени. Мистер Дуглас ведет себя уверенно, похоже, все тут знает. Меня отводят в подвал маленького домика, – наверное, это гостевой домик, он стоит в нескольких ярдах от большого дома. Пахнет свежей краской и новым ковром. В комнатке есть кровать, комод с зеркалом, письменный стол и маленькая ванная комнатка. Кажется, это все. Да, еще два крохотных окошка чуть ли не под потолком.

– В ванной найдешь туалетные принадлежности, во что переодеться, новые очки и витамины. Завтра привезу от матери еще кое-что, – говорит мистер Дуглас. – Давай поскорей заканчивай с мытьем, гаси свет и ложись спать. Если что понадобится, есть телефон, связанный с главным зданием. – (Я сажусь на кровать.) – Да, кстати, Пренна. Ты должна принимать таблетки. Думаешь, догадалась, зачем это… а на самом деле понятия не имеешь.

Я опускаю голову. Спорить бесполезно.

– В воскресенье утром отвезем тебя в комфортабельное местечко на севере штата, там ты будешь в полной безопасности и поживешь подольше. – Мистер Дуглас идет к двери.

– Хотите сказать, пристроите меня в какой-то совершенно потрясающий интернат?

Он поворачивается:

– Нет. Я уже говорил тебе. Кэтрин никто не наказывал. И к тебе это не относится.

О, как я его ненавижу!

– И насколько оно комфортабельное, это ваше местечко? – спрашиваю я. – Настолько же, что и местечко, куда вы отослали Аарона Грина?

Мистер Дуглас тоже меня ненавидит. По лицу видно.

– А вот это будет зависеть от тебя самой.

* * *

Свои витамины я не пью. И мне плевать, что они на это скажут. Впервые с тех пор, как мы прибыли сюда, я не съела ни одной этой маленькой желтой таблетки. Спустила в туалет. Очки, правда, надела, до следующего раза. Интересно, и заповеди – то же самое, что и витамины? Кого они защищают и кому приносят вред?

В крохотном окошке над письменным столом виден кусочек луны. Окно, похоже, не открывается. Интересно, трудно ли разбить стекло. Видимо, не так-то просто. А если получится, пролезу я сквозь него или нет? Не знаю. Это как втискивать автомобиль в узкую щелку на заполненной стоянке. Попробуй прикинь собственные размеры, чтоб пролезть в узкое отверстие – не так-то просто. Интересно, как скоро прибегут соглядатаи, когда услышат звон разбитого стекла по внутренней связи. Или когда я попытаюсь вывести ее из строя. Впрочем, кроме этой связи и моих очков, в комнате наверняка есть и спрятанная где-то камера с микрофоном.

Мне уже начхать, куда меня пошлют в воскресенье. И что там случится. Этого я не боюсь. Боюсь самого́ воскресенья, потому что будет уже 18 мая. И будет поздно.

Принимаю душ, переодеваюсь, но спать не ложусь. Точнее, долго лежу, думаю про Итана. Где он сейчас? Заметил ли, как меня выводили из дому?

В семь утра дверь открывает мистер Роберт и вручает тарелку с яйцами и тостом. На нем уже галстук. Сегодня он поскромней, синенький такой. Ставлю тарелку на стол. Принимать пищу отказываюсь. И спать тоже не буду. Сидеть здесь – так лучше вообще не жить.

Хочу спросить у него и про «витамины», и про очки, и про планы, которые он всё обещал осуществить, планы предотвращения грядущей катастрофы. Хочу спросить, что на самом деле случилось с моим отцом и каково у него самочувствие, когда он с утра до вечера лжет. А еще хочу заехать ему по морде.

Но я остаюсь сидеть, где сижу.

– Ну что ты корчишь из себя дурочку, а, Пренна?

* * *

Сегодня четверг. Я теряю всякую надежду. Все случится уже в субботу. Залезаю на стол, прижимаю лицо к высокому окошку. И с этой позиции я вижу поле, кое-какие деревья, грязную дорогу. Что делать, боже мой, что делать?!

Гляжу на подъездную дорожку. По ней едет какая-то машина, поворачивает на шоссе и исчезает вдали. Звук автомобильного двигателя – единственный, который я здесь слышала. Судя по силуэту сидящего за рулем, это мистер Дуглас.

Но где-то в глубине души затеплилась крохотная искорка надежды. Я снимаю очки и продолжаю глядеть в окно. Я все еще букашка, сидящая в траве, но замечаю, что с каждым часом вижу чуточку дальше.

Глава 12

Вечером снова залезаю на стол и гляжу в окошко, жду, когда появится луна. Темно-синее небо затянуто облаками, хмурится. А если я никогда больше не увижу луны? Стараюсь отогнать отчаяние.

Вдруг вздрагиваю: в окно на меня смотрит чье-то бледное лицо. Нет, это не луна. Лицо приближается. Розовато-бледное лицо Итана. Он прикасается пальцами к стеклу, я вижу пять круглых, белых пятнышек. Прижимаю к ним свои пальцы. Хочется кричать, плакать. Господи, как хочется поскорей выйти отсюда.

Итан машет рукой, чтобы я отошла от окна, и я сразу понимаю, что он хочет сказать. Нельзя привлекать к себе внимание. Я сажусь на кровать. Я практически перестала дышать. Еле-еле различаю, что он там делает почти в полной темноте, но слышу негромкий скрип стеклореза.

Надо что-то предпринять, надо заглушить этот звук, пусть и не очень громкий. Петь или разговаривать нельзя, их это только насторожит: с чего вдруг я заговорила сама с собой? И я делаю то, что и раньше делала в этой комнате. А что я делала? Правильно, сидела и плакала. Начинаю плакать. Артистично шмыгаю носом, всхлипываю. Выходит вполне натурально. Представляю себе, как мистер Роберт воротит нос от динамика интеркома. Любое проявление чувств ему неприятно, ему, видите ли, неловко становится. И то, как они со мной поступают, тоже вызывает у него чувство неловкости, по лицу видно.

Не торопясь, осторожненько Итан вынимает стекло. Слава богу, не разбилось. Я иду в ванную комнату. Поворачиваю кран душа, пускаю полную струю и закрываю дверь, надеясь, что свет и шум в ванной скроет признаки иной деятельности. Крадусь по комнате, карабкаюсь на стол. Итан протягивает руку, я хватаюсь за нее. Как хорошо, что я ничего не ела целых два дня.

Он кладет куртку, закрывая острый край стекла. Берет меня за другую руку, тащит на себя, пока почти все мое тело не оказывается на траве. Я все еще стараюсь не дышать. Осторожно выползаю совсем.

Охваченная тихим восторгом и вместе с тем страхом, я иду за ним через лужайку. Впереди, в нескольких ярдах, вижу деревья. На ходу снимаю очки, ломаю их и швыряю в траву. Эх, надо было оставить в комнате, но не возвращаться же теперь. Не останавливаясь, не снижая скорости, мы идем по лесу где-то около мили.

Итан уже не так крепко держит меня за руку. Проходим еще пару миль. Наконец пересекаем шоссе. Продолжаем идти, пока не выходим к заправочной станции. Ноги мои исцарапаны, саднит ужасно, но душа ликует и поет.

– Машина здесь, совсем недалеко, – говорит он.

Заходим в магазин, Итан берет пару бутылок воды и несколько шоколадных батончиков. Потом идем по дороге к машине, это новенькая «хонда аккорд», у него такой нет.

– Поменялся с соседом, – говорит он. – Так трудней нас будет выследить, если дойдет до этого.

Я киваю. И пока мы не сели в машину, я не чувствую себя в безопасности, молчу и ни о чем не спрашиваю.

– Как ты нашел меня?

Итан поворачивает ключ зажигания:

– После того как умыкнули Кэтрин, я в подошву твоей кроссовки «жучок» воткнул. – (Гляжу на него во все глаза.) – Понимаю. Ты уж прости. Но я был уверен, что они обязательно сделают это.

Я делаю глубокий вдох, медленный выдох. Смотрю на него и чувствую, что сейчас расплачусь.

– Господи… если бы ты только знал, как я тебе благодарна…

Итан сует мне в руку «сникерс», и я, ощущая, как блаженство разливается по всему телу, разворачиваю обертку.

– Может, чтобы их перехитрить, надо научиться думать, как думают они, – говорю я.

– В первый раз я приехал сюда вчера вечером, чтобы оглядеться, понять, что к чему. Прикинул, где они тебя держат, что́ понадобится, и вот сегодня вернулся.

– Какой умный! Нет-нет, им до тебя далеко.

– Честно говоря, я ожидал, что они будут более осторожны.

– Просто они представить себе не могут, что кто-то из общины станет рассчитывать на помощь временно́го аборигена.

– Временно́го аборигена?

Прежде я и подумать не могла, что стану употреблять этот термин в разговоре с живым временны́м аборигеном и это может прозвучать столь высокомерно.

– Ну да, такие, как ты, которые всегда здесь жили. В отличие от нас.

В первый раз за четыре года я говорю то, что думаю, не пытаясь лгать или хитрить. Не сочиняю на ходу, не боюсь, как бы не проговориться, как бы не сказать что-нибудь не то. Просто разговариваю.

– А-а, вот почему ты меня сторонилась.

– Да. Нас учат не доверять временны́м аборигенам, запрещают вступать с вами в близкие отношения и рассказывать о себе. Нас держат в изоляции и страхе. Кроме того, они знают, что никто из нашей общины не станет мне помогать. Поэтому они все такие… я бы сказала, самодовольные.

Итан поворачивается ко мне и заглядывает в глаза:

– Так-таки никто из вас нам не доверяет?

Я пожимаю плечами, смущенно улыбаюсь:

– Да нет, нашлась одна дурочка, похоже, поверила, что вас бояться не надо… хотя от этого одни только неприятности.

Итан пользуется моментом и притягивает меня к себе. Облегченно вздохнув, он прижимается лицом к моей шее, и мне хочется, чтобы так продолжалось вечно. Я с наслаждением вдыхаю его запах… но тут же спохватываюсь.

– Ну хватит, у нас с тобой могут быть проблемы, – осторожно отстраняясь, говорю я.

– Что ты имеешь в виду?

– Для меня не совсем хорошо… быть с тобой слишком близко… или еще с кем из ваших…

– Что?

– Ну, быть физически… слишком… в интимном смысле. – Мне вдруг становится стыдно. – Да нет, не в том смысле, о котором ты подумал.

Сидя совсем рядом с Итаном, зная, что за чувство охватывает его, когда он меня обнимает, я стыжусь своих сладострастных мыслей о нем, которые одолевали меня, когда я танцевала с другим парнем.

На лице его озабоченность и даже некое раскаяние.

– Ага. Понял.

Он что, дразнит меня?

– Но зачем ты это говоришь? Никто же нас с тобой не видит. А кроме того, ты и так уже давно их не слушаешься. Давно наплевала на все их заповеди. – Он умолкает, улыбается. Смотрит прямо в глаза. – Только ты не подумай, я вовсе не собираюсь воспользоваться ситуацией.

– Да нет, не в этом дело, не совсем так, – неуверенно киваю я. Пытаюсь найти слова, как лучше выразить. – Просто потому, что это опасно… Вспомни, откуда я явилась сюда.

– Не понял?

– Ну, просто могли произойти изменения в иммунной системе и на клеточном уровне. Мы подвергались воздействию других видов микробов, вирусов, бактерий – здесь таких нет. У нас с вами разные типы иммунитета. Поэтому, между прочим, нам не позволяют лечиться у местных врачей. Говорят, мол, если в лаборатории увидят состав нашей крови, возникнет множество самых невероятных вопросов. Наши ученые получили возможность увидеть общую картину заболеваний в прошлом, то есть я имею в виду, которая существует сейчас, и, чтобы нас защитить, перед переходом сделали нам уколы. Нам до сих пор два раза в год делают укол. И таблетки, которые мы принимаем, тоже для этого… или, по крайней мере, так нам говорят.

По лицу видно, что Итан испытывает облегчение.

– Так, значит, тебе ничего не грозит.

– Да, зато тебе грозит.

– Мне? Почему это?

– Контакты со мной для тебя небезопасны. У тебя нет иммунитета от микроорганизмов, которые есть в моем теле. Там, откуда я прибыла, такие заболевания, что ты и представить себе не можешь. Чума крови, например, от которой погибают сразу целыми семьями. У меня от нее иммунитет, да и у всех, кто прибыл сюда, иначе мы бы давно умерли. Но неизвестно, какие изменения, пусть самые крохотные, произошли в структуре моей рибонуклеиновой кислоты или еще где, а от меня эти изменения могут перейти к тебе.

– Вот так просто, когда я сижу рядом с тобой? Чушь какая-то. Я в это не верю.

– Наши руководители, кажется, считают, что контакт, который не принял регулярную форму, достаточно безопасен. Они предостерегают нас от тесных и глубоких связей. Вот почему заповедь, в которой говорится о близости с местными, самая строгая. Нам говорят, что такие контакты могут уничтожить все население страны, как Кортес уничтожил ацтеков, подарив им оспу.

У меня на душе кошки скребут. Ощущение, будто я воздушный шарик, из которого выпускают воздух. Рассказывать такое мальчику, которого любишь, не очень-то романтично.

Итан внимательно смотрит мне в глаза, слушает. Какое-то время молчит, потом качает головой:

– Меня это не пугает. И я тебя не боюсь. Не страшно.

– А мне страшно, – вздыхаю я.

Наконец мы доезжаем до стоянки грузовиков справа от Палисейдс. Пока едем, ведем себя трезво и сдержанно. Когда пересекаем границу между штатами Нью-Йорк и Нью-Джерси, Итан берет меня за руку. Гляжу на него и вижу: в глазах мелькают мятежные чертики.

Камера хранения открывается только в семь, и нам надо хоть чуть-чуть поспать. Впереди у нас два больших дня, в которые нужно много успеть.

– А что твои родители? – спрашиваю я. – Ты им сказал, куда едешь?

– Конечно. В гости к сестренке на все выходные. Она живет в Бакнелле.

– А сестра? Что она об этом думает?

– Думает, у меня завелась девчонка, и я это от всех скрываю. – Итан достает из багажника одеяло и открывает мне дверцу. – Ложись на заднем сиденье и постарайся выспаться, договорились? – Он протягивает мне одеяло.

– А ты?

Он возвращается на сиденье водителя:

– А я привык спать сидя.

– Точно?

– Точно. Кроме того, если понадобится быстро удирать отсюда, лучшего спального места не найдешь.

– Ты думаешь, нас уже ищут?

– Думаю, попытаются. Но у нас есть преимущество. Кеноби говорил, они здорово давят на своих, зато в остальном мире у них никакой поддержки. А я в своем мире чувствую себя как рыба в воде. Им до меня далеко.

– Ты уверен?

– Конечно. У них нет настоящих связей с людьми, с аборигенами, как ты нас называешь.

– Да, это верно.

– А вот у тебя, дружок, хоть ты и не наша, точно есть.

Итан запирает все дверцы, гасит освещение. Становится тихо и темно. Я лежу неподвижно, гляжу вверх. От нашего дыхания запотели стекла. Слышно гудение несущихся по шоссе машин. Казалось бы, нет никаких оснований чувствовать себя в безопасности, но у меня на душе легко и спокойно.

Итан так близко, что мне никак не уснуть. Он ерзает и вертится на переднем сиденье. Я слышу его дыхание.

Проходит какое-то время, трудно сказать сколько, но довольно много. Мы оба не спим, хотя и не разговариваем. Потом слышу, Итан выходит из машины и открывает заднюю дверцу. Залезает ко мне, и сердце мое падает куда-то в пропасть, потом снова взлетает от радости, хотя я знаю, что так быть не должно. Сажусь, чтобы дать ему место.

– Нет-нет, лежи, – говорит он. – Для меня найдется местечко?

Я прижимаюсь к спинке. Он вытягивается рядом. Я накрываю нас обоих одеялом.

– Что-то не получается спать сидя. Оказывается, не очень привык.

Я смеюсь.

Сначала мы лежим на узеньком сиденье, как две сардины, спина к спине. Но Итан скоро переворачивается на другой бок и обнимает меня. Спиной чувствую, как бьется его сердце.

– Это ведь у нас не регулярный контакт, верно? – спрашивает он.

– Думаю, имеется в виду что-то другое.

Ну да, мы с ним однажды уже были вот так же близко, но пока никаких отрицательных последствий не заметно.

– Да, думаю, все нормально.

Я уже начинаю дремать, когда ноги его переплетаются с моими.

– Пренна… – слышу я его шепот за спиной. – Ты спишь?

– Нет еще. А что?

– Как думаешь, если я тебя поцелую, не повредит? – шепчет Итан. – Хочешь?

Понимаю, сейчас надо соврать, сказать, что очень даже повредит. Чтобы нам обоим было легче. Но я уже начала говорить с ним откровенно, ничего не скрывая, и это ощущение пьянит меня.

– Очень хочу, – шепчу я в спинку сиденья. – Очень-очень.

– И я тоже.

Чувствую, как он целует меня в лопатку, потом опускает голову и засыпает.