355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эндрю Круми » Музыка на иностранном » Текст книги (страница 5)
Музыка на иностранном
  • Текст добавлен: 9 августа 2017, 21:00

Текст книги "Музыка на иностранном"


Автор книги: Эндрю Круми



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Чарльз сказал, что предпочитает кафе на Юнион-стрит. У него очень удобное расположение – на полпути между работой и домом. Роберт спросил его, где он живет, что у него за квартира (историки никогда не попадали в списки на улучшение жилищных условий) и есть ли у него семья?

– Стало быть, холостяк, – сказал Роберт. – Как и я. Так оно лучше, на мой скромный взгляд.

Кинг упорно держался своей темы для разговора:

– То есть вы изучаете человеческую природу, да?

Роберт рассмеялся:

– История все же не физика. Алгеброй гармонию не поверишь. В этом смысле история не наука. Разумеется, объективный анализ – это обязательно. Вот вам и научная сторона истории. Тем интереснее бывает взглянуть на историю с иной точки зрения – знаете, люди вроде вас очень поддерживают нас в стремлении заглянуть за горизонт.

Кинг не слушал:

– Вот представьте: сто заложников под охраной одного солдата с пулеметом. Каждому хочется жить, но их единственный шанс – броситься на охранника еп masse.[6] Толпа может выжить только за счет гибели нескольких индивидуумов; в каждом заложен инстинкт самосохранения, и простая сумма слагаемых – в данном случае индивидуальных инстинктов – приводит к тому, что все они стоят неподвижно, исходя из собственных интересов. А в итоге их всех расстреливают.

Роберт занервничал сильнее:

– Однако в этой вашей толпе заложников может оказаться один храбрец, который рискнет броситься на охранника в надежде, что остальные за ним последуют.

– Конечно, – сказал Кинг и отхлебнул чаю. – Но неужели всегда обязательно должен быть лидер, который поведет за собой остальных? Взять хоть стаю скворцов: все птицы летят, как одна, направление меняют как по команде – но я не думаю, что у них есть какой-то вожак, который командует: повернули туда, сели, взлетели. И толпа тоже порой действует сама по себе, и никто ее не направляет.

– Но если б история изучала только поведение толпы, тогда в ней бы вообще ничего не осталось научного. Вы же не можете объяснить механизмы, которыми управляется это поведение!

– В общем, это моя точка зрения, – подытожил Кинг. – А что есть нация, как не толпа, только очень большая?

– Ох уж эти мне физики-математики со своими абстракциями! История изучает и интерпретирует факты. Только факты, и ничего, кроме фактов.

И Роберт снова увел разговор от абстрактных теорий к конкретным фактам. Они поговорили о фильмах; о том, как их лучше смотреть – в одиночку или с друзьями. Роберт говорил, а Кинга невольно захватило воспоминание о теле, что этой ночью лежало рядом, об этой женщине и о влажной слизи у нее внутри, когда он ввел в нее пальцы. Словно ковыряешься в кишках цыпленка – с ним раз было такое, давным-давно, когда он был еще мальчишкой. По внутренностям птиц можно предсказывать будущее.

Они допили чай, и Роберт предложил взять еще. Чарльз согласился, и Роберт отправился к кассе. Кинг наблюдал за тем, как он подошел к стойке и попытался подозвать угрюмую буфетчицу.

Только факты, и ничего, кроме фактов. Неужели всегда обязательно – только факты? Стая птиц единой волной поворачивает налево – и какой же факт это определяет? Сто людей удрученно стоят на площади – или устремляются вперед в едином безумном порыве. Народ не ропщет – или поднимает восстание, а потом заворачивает налево или направо. Можно ли все это объяснить просто последовательностью событий? А если можно, означает ли это, что на основе таких объяснений можно сделать достаточно точный прогноз на будущее, или же объяснения служат лишь для того, чтобы как-то упорядочить то, что уже свершилось, и вписать прошлое в некую схему?

Роберт поставил поднос на стол. Взял чайник; сказал, что он будет «мамочкой». Налил чаю себе и Чарльзу. Голые факты. А что за ними стоит? Желание продолжить разговор с Кингом – да, возможно. Или ему просто хотелось пить, или он предложил Кингу чаю из вежливости. Но Кинг никак не мог отделаться от первого впечатления, которое возникло, когда Роберт только к нему подошел: что он подошел неспроста. Роберт начал разговор в той же манере, в какой сам Кинг заговаривал на улице с симпатичными девушками, когда хотел познакомиться. Кингу польстила мысль, что Роберт нашел его привлекательным. Мысль, конечно, безумная. Однако ее подкрепляло и то, как Роберт вел себя во время беседы. Что-то было в его поведении… Скорее всего та готовность, с которой он соглашался с Кингом в некоторые моменты.

Роберт извинился за качество чая:

– Чай здесь просто отвратный. Сам не знаю, почему я сюда хожу.

– И почему же?

– Ну… привычка, наверное. Он теплый и жидкий. Я о чае.

В кафе вошел молодой человек лет двадцати. Похоже, на улице был мороз: парень растирал озябшие руки, а изо рта у него шел пар, как у лошади из ноздрей. Он прикрыл за собой дверь и подошел к стойке. Взял чашку кофе и сел за столик где-то в дальнем углу, за спиной Кинга. То есть как раз в поле зрения Роберта. Кинг видел, как Роберт проследил взглядом за молодым человеком, когда тот проходил мимо. Потом Роберт опять посмотрел на Кинга, и их глаза снова встретились.

– Вы, случайно, не музыкант? – поинтересовался Роберт. – Не играли в университетском оркестре? – Сам Роберт играл на скрипке в этом любительском оркестре; но нет, там они с Кингом встречаться не могли – Кинг играл на пианино и исключительно для себя. Роберт сказал, что у них скоро будет концерт, если Кингу это интересно. Основная композиция в концерте – «Пасторальная симфония» Бетховена.

– Мне она никогда не нравилась, – сказал Кинг. – Я о шестой симфонии. Она какая-то вся одинаковая: будто сидишь в поезде и смотришь в окно, а за окном проносятся поля – поля и поля, однообразный пейзаж. Все эти секвенции в первой части – такая тоска. Ее сильно переоценивают – так же, как и Девятую.

Роберт, кажется, оскорбился до глубины души:

– Девятую – переоценивают?! Разве можно так говорить?!

– Первые три части мне нравятся, но вся эта бодяга Нюрнбергского съезда в финале – нет уж, увольте.[7]

– Вы что, хотите сказать, что Бетховен был нацистом?

– Конечно, нет. Просто финал Девятой симфонии, на мой взгляд, – популизм как он есть, причем самого низкого пошиба. Простенькая, приятная мелодия повторяется снова и снова – главное, громко. Freu-de, scho-ner Got-ter-fun-ken… [8]

Резкими взмахами руки Кинг отбивал маршевый ритм оды, которую пел; Роберт рассмеялся, но тут же смутился, что от них слишком много шума.

– А по мне, «Ода к радости» просто прекрасна, – сказал он. – Она о свободе, о равенстве.

– Романтическая чушь. Никудышные стихи положены на такую же никудышную музыку. Если она и вправду о свободе, так чего же ее все время по радио крутят?

Роберт поморщился.

– Не поймите меня неправильно, Роберт, Бетховен мне очень нравится – я просто хочу сказать, что и он тоже был не безупречен. Именно поэтому он и был человеком.

Кинг видел, что Роберт – хотя он и не был согласен с его точкой зрения – слушал его рассуждения чуть ли не с детским восторгом. Он смотрел на Кинга, как ребенок, которого в первый раз привели в цирк, смотрит выступление, – в немом восхищении, широко распахнув глаза. В ожидании, что будет дальше. Кингу это было приятно. Это как-то подстегивало. Впечатление он уже произвел, но хотелось его закрепить.

– А «Торжественная месса»… Сколько он там над ней работал – четыре года? Пять лет? Пять лет, потраченных даром. Местами она неплоха, но и только.

Роберт был просто оглушен:

– А что вы думаете о его последних квартетах?

Кинг вынес свой приговор:

– Безусловно, это лучшее из всего, что написал Бетховен.

Услышав этот благоприятный отзыв, Роберт вздохнул с облегчением и улыбнулся.

Именно музыка оказалась той общей темой, которая стала началом дружбы, продлившейся пять лет – вплоть до смерти Роберта.

– Вы когда-нибудь играли дуэтом?

– Никогда, – сказал Кинг. – Интересно было бы попробовать. Может, сыграем как-нибудь вместе?

Роберт с восторгом согласился, и они договорились, что на следующей неделе, в среду, он приедет к Кингу со своей скрипкой. После чего Кинг поднялся, сказал, что ему пора, и откланялся. Роберт остался в кафе допивать свой чай. Кинг представил, что как только он выйдет за дверь, Роберт поднимется из-за стола и направится к молодому человеку за столиком в дальнем углу. Он представил себе, как Роберт спросит у этого парня, не встречались ли они раньше.

Сто человек на рыночной площади посреди маленького городка. Кинг попытался припомнить название города. Кажется, где-то в Кенте. Мэра потом повесили за сотрудничество с врагом.

9

В среду вечером Роберт приехал к Чарльзу со скрипкой и большой нотной папкой. Кинг пригласил его войти. Роберт так восхищался огромными комнатами, что Кингу пришлось рассказать ему, как он получил эту квартиру, а то вдруг Роберт подумает, что он надавал взяток всему министерству жилищного хозяйства.

Потом Роберт открыл пианино и взял ноту «ля». Он отложил футляр со скрипкой, который до этого держал под мышкой, и сел за клавиши. Начал играть сонату Моцарта; старательно, но как-то ходульно и слишком быстро. На арпеджио он сбился, попробовал этот пассаж еще пару раз, но вскоре оставил попытки.

– Отличный инструмент, – сказал он.

Чарльз объяснил, что пианино досталось ему от бабушки.

– Она прекрасно играла; думаю, если бы она захотела, она могла бы стать знаменитой.

Роберт открыл футляр. Скрипка лежала внутри, обернутая в мягкую материю; Роберт откинул ткань, взял скрипку, смычок и сыграл несколько нот. Чарльз пару раз нажал «ля», и Роберт принялся подкручивать колки, пока не настроил скрипку в тон пианино. Сыграл короткий отрывок из Баха, чтобы размять пальцы. Его игра на скрипке разительно отличалась от тех вымученных пассажей, которые он извлекал из пианино.

Роберт положил скрипку обратно в футляр и зарылся в ворох принесенных им партитур.

– Что бы нам такое сыграть, Чарльз? Может, начнем с Моцарта?

Они выбрали одну сонату. Кинг никогда раньше не играл дуэтом, и с непривычки ему было трудно держать ритм и не выбиваться из темпа со скрипкой. Хорошо еще, что соната была не особенно сложной.

В субботу он снова встречался с Энни – той самой женщиной, рядом с которой беспробудно проспал всю ночь на прошлой неделе, как раз накануне знакомства с Робертом. Он предпочел бы в тот вечер побыть один, но она заявилась к нему без предупреждения, да еще и захотела остаться на ночь. Для Кинга их отношения уже закончились. Для него они стали как парализованная конечность, которая атрофировалась до такой степени, что единственный метод лечения – ампутация.

Они дошли уже почти до da capo.[9]

– Повтор играем? – спросил он.

– Ага. – На страницу назад, и снова – главная тема.

Энни была на три года моложе Чарльза, ей было двадцать четыре. Она работала учительницей в школе, и они познакомились в музее Фитцвильяма, куда Кинг забрел поразмыслить над одним хитрым расчетом, который никак ему не давался. Она привела на экскурсию группу школьников и водила их от экспоната к экспонату, а он неотрывно следил за ней взглядом, так что она не могла его не заметить. Поначалу, когда их взгляды встречались, она оставалась совершенно бесстрастной, разве что чуточку озадаченной. А потом, когда она в энный раз прошла мимо Кинга, она улыбнулась ему и, похоже, хотела заговорить, но лишь пожала плечами – вот, мол, приходится таскаться с толпой неугомонных детишек по скучным музеям, потому что кто-то там из начальства решил, будто школьникам это нужно. Наконец она велела детям достать альбомы и дала им задание нарисовать, что им больше всего запомнилось в музее. Дети горохом рассыпались по залу, а она наблюдала за ними, стоя в углу – и тут уж Кинг не упустил благоприятной возможности подойти познакомиться. Через два месяца, лежа с ней в одной постели, он уже дрых без задних ног до половины десятого.

Кинг слегка сбился, но поправляться не стал – иначе он сбился бы с ритма. Он начал слегка упрощать сложные пассажи, чтобы не отставать от скрипки. Когда они доиграли эту часть сонаты, он предложил повторить ее – ему хотелось сыграть как следует; на сей раз получилось вполне пристойно, и он остался доволен собой. Не делая паузы, они перешли к следующей части – менуэту.

Кинг был твердо намерен расстаться с Энни: память о ее теле навсегда вытеснила воспоминания о той первой ночи и о тех первых минутах, когда она шла по музейному залу или наклонялась к детям, чтобы что-то им объяснить, – а он впитывал взглядом каждое ее движение, каждый изгиб ее тела. Сейчас он не чувствовал к ней ничего. Вместо чувств – абсолютная пустота. И ее тело было лишь частью этой бесконечной, безбрежной пустоты. Его пальцы играли одну и ту же последовательность аккордов – и каждый аккорд, хотя и повторявшийся без изменений, все равно каждый раз был другим; каждый аккорд был как новая тайна, новое обещание, зародыш нового мира – другой, новой жизни, которая обязательно будет лучше, пусть даже совсем чуть-чуть. Ах, если б реальная жизнь была бы такой же неоднозначной, такой же неповторимой, как музыкальный фрагмент! Но нет: теперь он уже и не вспомнит ту радость открытия, то ощущение соприкосновения с тайной, когда он впервые увидел Энни – как она шла по музейному залу, и в каждом ее движении было что-то загадочное, недосказанное.

Началось повторение менуэта – но тема звучала по-новому. Скрипка играла теперь совсем рядом, буквально над ухом у Чарльза. Он слышал дыхание Роберта, его едва сдерживаемые вздохи. Музыка объединила их, они словно стали частью друг друга. Теперь Кинг знал Роберта так же хорошо, как знал эту мелодию. Финальные аккорды – и тишина.

Молчать Кинг не мог.

– Неплохо у нас получилось. – Он повернулся к Роберту – на лице у того были написаны одновременно и удовольствие, и та напряженная сосредоточенность, которая захватила их обоих во время игры. Роберт согласился: и вправду неплохо.

Кинг предложил передохнуть и выпить чаю – он отправился на кухню, а Роберт снова уселся за пианино и наиграл несколько тактов из Моцарта. Потом Роберт тоже пришел на кухню, и Кинг почувствовал, как тот подошел очень близко к нему и встал рядом. Роберт взял заварной чайник и отнес его в комнату. Кинг вернулся в гостиную, и они устроились в креслах. Кинг заговорил о политике.

– Читали сегодняшние газеты? Похоже, кого-то из представителей Форума введут в один из государственных комитетов. С ума сойти, какой жест! Но не более того.

– Иногда жесты тоже немало значат, – отозвался Роберт. – Не стоит преуменьшать значение символов. Даже если тот человек, кого они введут в комитет, не имеет никакого веса в политике, это не важно. Главное – он в комитете.

Выпив чаю, они сыграли дуэтом еще две сонаты и наконец согласились, что оба порядком устали. Закончив вторую сонату, Чарльз убрал руки с клавиш – и почувствовал руку Роберта у себя на плече.

– На сегодня, пожалуй, хватит, – сказал Роберт. Его рука задержалась на плече Кинга чуть дольше, чем нужно для такой простой фразы.

Да, Роберт был прав: не стоит недооценивать значение жестов. Тогда, в музее Фитцвильяма, он приметил хорошенькую учительницу, что привела на экскурсию школьников. Он несколько раз ловил ее взгляд. И в какой-то из этих разов, когда их взгляды встретились, она откинула волосы назад. Когда их глаза встретились в следующий раз, она улыбнулась ему, после чего Кинг дождался возможности, чтобы с ней заговорить. А сейчас ему нужен был жест, который ясно сказал бы ей: «Все, хватит!»

Только что рука Роберта лежала у него на плече – и вот ее уже нет. Роберт убрал в футляр скрипку – так же нежно и бережно, как мать баюкает своего ребенка. Кинг начал просматривать партитуры. Среди нотных листов ему попалась какая-то папка, он открыл ее и обнаружил несколько рукописных листов.

– Ой, нет, – сказал Роберт, – это закрой.

Кинг послушался.

– Стихи? – спросил он. Он успел заметить, что короткие строчки были примерно одной длины.

Роберт залился краской и признался, что вообще-то стихи он пишет, однако сейчас переводит иностранных поэтов, и в основном в папке именно переводы. Он работал над ними, перед тем как поехать к Кингу.

Кинг попытался расспросить Роберта о его стихах, но Роберт застеснялся и поспешил сменить тему:

– А почему бы тебе самому не взяться за перо? Из того твоего рассказа о заложниках можно сделать очень интересный очерк!

Вообще-то Кинг и сам об этом подумывал. В субботу, перед тем как к нему заявилась Энни и нарушила все его планы, он как раз начал писать статью, которую назвал «Река истории». В то время все были просто повернуты на всевозможных памфлетах. Официально они считались нелегальной литературой, но власти к ним относились более или менее терпимо. Памфлеты были везде: висели на стенах, лежали на сиденьях автобусов. Их засовывали в библиотечные книги – и даже между консервными банками в супермаркете. Анонимные голоса свободы, отпечатанные в подпольных типографиях или тайком размноженные на фотокопире. Среди этих памфлетов были не только политические статьи – попадались и лирические стихи на злободневные темы, зарифмованные слухи и сплетни, и даже рецепты. Это было не просто преходящее развлечение, как говорится, дань моде, – эти памфлеты «пробовали на прочность» рамки ограничений, наложенных на свободу слова, и люди действительно бредили этой идеей. Кинг тоже хотел поучаствовать – из своего очерка он решил сделать памфлет. Об этой идее он и рассказал Роберту.

– Где-то в горах начинается ручеек; он течет вниз, в долину, куда сбегаются и другие ручьи, со всех склонов. Все они сливаются вместе – и получается могучая река, несущая свои воды к морю. Возьмем карту и найдем на ней эту реку – что мы увидим? В том месте, где река впадает в море, ее рисуют жирной линией. Если пойти по этой линии в глубь суши, мы увидим, как река разветвляется на множество притоков, а каждый из них, в свою очередь, разветвляется – и наконец мы придем к этим тонким прожилкам, горным ручьям, с которых и началась река. Теперь вопрос: как прокладывает себе путь каждый ручей? Когда он течет вниз с горы, стремится ли он найти реку, чтобы влиться в нее? Нет – он течет вниз под воздействием силы тяжести, это она направляет ручьи с горных склонов по кратчайшему пути. Вот так и выходит, что все ручьи встречаются в долине, и сливаются в реку, в единый поток, мощи которого хватит, чтобы обеспечить электричеством целый город – или снести этот город с лица земли. Но направление течения – как всей реки, так и каждого ее притока – определяется силой тяжести и рельефом местности.

Народ состоит из отдельных людей. Каждого ведет по жизни какая-то сила: надо жить, надо растить детей и так далее. Каждый действует, исходя из своих устремлений и своих потребностей; но в результате этих разрозненных действий формируется некое общее направление – ручьи сливаются в одну реку.

Теперь представим себе ситуацию: сто заложников под охраной одного человека с пулеметом. Сто человек – все стоят или же все бегут. В любом случае каждый в этой толпе действует под влиянием одного и того же инстинктивного побуждения, а значит, малейшая разница в обстоятельствах для этих людей становится разницей между жизнью и смертью.

– Но, Чарльз, если ты утверждаешь, что ход истории подобен течению реки, тогда нужно учесть еще вот что: река не только следует рельефу местности, она еще и формирует его. Ну, там, эрозия, отложение осадков и что там еще – ну, то, чем географы занимаются.

– Я и не спорю. Но мой образ реки на самом деле еще сложнее. Рельеф меняется не только под действием «реки истории», на него действует множество других факторов. У каждого человека есть свой личный «рельеф», который формируется его поступками, и, в свою очередь, влияет на формирование «рельефа» других. Это непрерывный процесс.

– Погоди, Чарльз, я уже запутался. Я тебя правильно понимаю: ты считаешь, что историю можно свести к некоему уравнению? И тогда можно будет предсказывать будущее?

Когда Кинг писал о реке истории, к нему пришла Энни. Она очень ему помешала. А он представил себе два ручья: вот их воды ненадолго слились в один поток, но почти сразу же вновь разделились, и каждый ручей потек дальше уже в одиночку.

Он понял, что не сумел донести до Роберта свои идеи, но это лишь укрепило его в намерении закончить статью и изложить свои мысли более четко и ясно.

– Я понял, Чарльз! Ты хочешь сказать, что наше время – это водораздел. Мы живем в переломный момент. Так?

– Да, только самое главное, что я хочу понять, – как сложился такой рельеф. Почему мы оказались у водораздела сейчас, а, скажем, не десять лет назад?

– Вот такими вопросами и занимается история. Знаешь, Чарльз, мне бы очень хотелось прочесть твой очерк.

– А может быть, тоже подключишься? Я тут подумывал сделать памфлет – можно было бы включить и твои стихи. Может, найдется еще кто-нибудь, кто захочет поучаствовать. Я уже и название придумал – «Паводок». Как тебе, а?

А вот Энни Кинг ничего не сказал о «Паводке». Они с Робертом всего лишь сыграли дуэтом пару сонат, а у него было чувство, будто он знает Роберта тысячу лет, намного лучше, чем женщину, с которой он спит два месяца. Это была не особо приятная мысль, но, как говорится, что есть, то есть.

Роберт сказал, что подумает насчет памфлета, а сейчас ему пора, но он позвонит на днях, чтобы договориться о следующей встрече – помузицировать. Он выудил из папки первый попавшийся лист, оторвал край и записал на чистой стороне телефон Кинга. Рядом он вывел аккуратными буквами «ПАВ», словно корешок папки подписывал. Да, сказал он еще раз, я подумаю насчет памфлета. Кинг проводил его до двери. На прощание они пожали друг другу руки.

Это было время надежд; ощущение перемен буквально витало в воздухе. Казалось, история вершится прямо у тебя на глазах. Как стая птиц меняет направление полета, так и тут – некая невидимая сила пыталась решить, на какой путь направить людей. И вот теперь, всего лишь пять лет спустя, все, что осталось от тех надежд, – только воспоминания о танках на улицах и о нескольких храбрецах, решившихся выступить против совсем еще юных солдат. Пять лет спустя Роберт будет женат на женщине, в постели с которой Кинг сладко проспал до половины десятого. И ему позвонят из полиции с просьбой зайти.

10

– Присаживайтесь, мистер Уотерс. Я – инспектор Мэйс. А это – констебль Перкинс, он будет вести протокол. Мы пригласили вас, потому что нам кажется, что вы можете нам помочь в расследовании одного дела. Нам нужны ваши профессиональные знания. У нас тут записано, что вы были первым на курсе по античной и древней истории.

– Все верно.

– Вы знаете греческий?

– Если вам нужен переводчик с греческого, боюсь, это не ко мне, инспектор.

– Возможно. Посмотрим. Очевидно, что вы – человек одаренный. Вполне понятно, почему вам предложили работу над этой книгой. Кстати, а что по этому поводу думает Энни?

– Моя жена? Да ничего особенного. То есть ей, конечно, приятно. Но вообще-то мы почти не говорили об этом.

– Она должна вами гордиться. Вам выпала большая честь.

– Да, но я в том смысле, что я не имею права обсуждать с ней эту работу.

– Конечно-конечно. Вы еще и весьма осторожный человек. Она ведь учительница? Ну, тогда она хорошо знает, что такое дисциплина. А вы сами – сторонник строгой дисциплины?

– Я сторонник того, что детей надо учить, что хорошо, а что плохо.

– И как же, по-вашему, их учить?

– На примерах: вот так поступать хорошо, а так плохо.

– А что вы сделаете, если ребенок поступит плохо?

– Объясню ему, почему так нельзя.

– И все?! У вас опасный подход к воспитанию, вам не кажется? Жалеете розги своей?[10] Те, кому с детства сходят с рук мелкие проступки, потом быстро скатываются в пропасть. Знаете, кое-кто убежден, что закон в нашей стране подчас слишком суров. А вы как думаете?

– Я думаю, что закон… справедлив.

– Всегда?

– Да.

– И тем не менее наш подход отличается от вашего. Мы, знаете ли, розги не жалеем. Получаются очень хорошие воспитательные примеры – правда, некоторым недостаточно одного только примера.

– Воспитывать детей и поддерживать правопорядок в стране – это не одно и то же.

– Разве? Я вот считаю иначе. И взрослых порой приходится учить, что хорошо, а что плохо. Причем до некоторых хоть убей не доходит – пока их хорошенько не выпорешь.

– К чему вы клоните?

– Вам что-нибудь говорит имя Ганимед?[11]

– Ганимед? Нет, ничего.

– Я правильно помню, что вы были первым по античной истории?

– Да. Я в том смысле, что Ганимед – это не из истории, это из мифологии.

– История, мифология – лично мне все равно. Так вы знаете, кто это?

– Дайте припомнить. Кажется, его похитил Зевс, приняв облик орла. Зевс влюбился в него.

– Влюбился, значит. А знаете, что ему было бы за такую любовь теперь? Пять лет за решеткой – легко. Не считая статьи за похищение. Любого из этих двух пунктов было бы достаточно. Пять лет, мистер Уотерс. Не слишком ли это сурово, как по-вашему?

– Таков закон.

– Да, конечно, но, по-вашему мнению, это справедливо?

– Думаю, главное – это защитить общество. Законы для того и пишут.

– Бесспорно. Чашечку чая, мистер Уотерс? Перкинс, сходите распорядитесь. Видите ли, мы тут подняли одно старое дело. Довольно забавно вышло: кое-что выплыло наружу, на первый взгляд, так, пустячок – но были кое-какие странности, вот мы и заинтересовались. Полезли в архивы – ну и нашли кое-что любопытное. Мы ищем человека, который называл себя Ганимедом. Псевдоним такой. Есть какие-то соображения?

– Никаких.

– Вы уверены? Может быть, кто-то из ваших друзей?

– Абсолютно уверен. А что такого он сделал?

– Рассказали бы вы мне побольше про этот миф, похоже, вы его вспомнили?

– Да там, собственно, и рассказывать больше нечего.

– Зевс сделал его своим виночерпием – а по сути, любовником. Это есть в любой книжке по мифологии, тут не нужно каких-то особенных знаний. Правда, там еще было написано, что в конце концов его поместили на небо. Только вот созвездия Ганимеда я так и не нашел.

– Это Водолей.

– Ах вот оно что! Моя жена по Зодиаку – Водолей. Забавно. Вы во все это верите, мистер Уотерс?

– Нет. Но я – Весы, если вам это интересно.

– Да, мы знаем. Поставьте сюда, Перкинс, вот так. Как же это из Ганимеда получился Водолей?

– По латыни он называется Aquarius, что значит «водонос, податель воды».

– Ну конечно. Вода.[12] Кое-что начинает проясняться. Вы как пьете чай: с сахаром, с молоком? Я-то без сахара пью – жена заставила сесть на диету. Думаю, главное в этом деле – самоконтроль. Самодисциплина. Вы сторонник самодисциплины?

– Наверное, да.

– Вы ведь не обсуждаете закрытую информацию с друзьями или с женой?

– Конечно, нет.

– То есть вы умеете хранить секреты?

– Да.

– И много у вас секретов?

– Нет. Я хочу сказать, книга, над которой мне предложили работать…

– Я сейчас не о книге спрашиваю, мистер Уотерс. Мы вас вызвали не для проверки благонадежности – этим вообще занимается Пятый отдел. Нам от вас нужно всего лишь содействие в расследовании. Но вернемся к Ганимеду. Некрасивая ведь история. По-моему, она подпадает под статью о совращении малолетних.

– Не думаю, что ее стоит рассматривать с такой точки зрения.

– Да? А с какой же, по-вашему?

– Это всего лишь миф; его нельзя понимать буквально. Это скорее символ.

– И что же он символизирует?

– Точно не знаю. Его можно трактовать по-разному. Во многих мифах Зевс по тем или иным причинам похищает людей; похищение в мифологии часто обозначает, что человек был захвачен каким-либо чувством или идеей. Конечно, есть и другие толкования. Орел – символ власти…

– Например, государственной? Схватила мальчика и унесла невесть куда? Взяла, так сказать, под свое крыло, если, скажем, его родители не смогли научить его, что хорошо, а что плохо?

– Вы пытаетесь в чем-то меня обвинить?

– Ни в коем разе. Это так, умозрительные рассуждения; не принимайте их на свой счет. Видите ли, я пытаюсь проникнуть в суть этого «Ганимеда». Что это за человек, как он думает.

– Я по-прежнему не понимаю, почему вы решили, что я могу вам помочь в этом деле? Правда, не понимаю. Все, что я вам рассказал, вы и так знаете.

– Да ведь мы только начали. У меня еще очень много вопросов, мистер Уотерс. Не на один разговор. Впрочем, спешить нам некуда. Вы ведь немного писатель, да? Эта книга, ну и вообще. А еще что-нибудь вы писали? Рассказы, стихи – в этом духе?

– Я не творческий человек. Мое дело – факты.

– Вот это мне по душе. В этом мы с вами похожи. Нас обоих интересуют факты. У нас, наверное, много общего, если подумать. А из ваших друзей кто-нибудь пишет?

– Не знаю. Но это ведь не преступление?

– Смотря что писать. Творческий человек может порой обнаружить несправедливость – там, где любой другой ее не увидит. Например, в сфере морали. Знаете, если у человека плохо с моральными принципами, это может привести к серьезным последствиям. Он не ощущает себя частью общества, чувствует себя одиноким, отверженным. Может, ему всего-то и нужно, что поддержка и чуткое руководство. Ну и побольше самодисциплины. Иначе он может стать антиобщественным, а то и вообще подрывным элементом. Мне кажется, этот «Ганимед» как раз и нуждается в некотором руководстве. И я думаю, что вы – с вашими блестящими познаниями – как раз и можете нам помочь разыскать этого человека.

Впрочем, время, как говорится, не ждет, мистер Уотерс. Вы уже очень нам помогли. Возможно, когда мы расстанемся, вы хорошенько подумаете о том, что я вам сказал, и, может, припомните что-нибудь, что нам стоило бы обсудить. И мы поговорим об этом в следующий раз. Ну а сейчас можете идти, у вас, наверное, много работы. Не хочу вас задерживать. Перкинс вас проводит. До встречи, мистер Уотерс. Передавайте привет семье.

11

В то самое время, когда Роберт беседовал с полицейским инспектором, Чарльз сидел на семинаре. Доклады ему не понравились; он откровенно скучал. И еще он злился из-за того, что позволил Роберту заразить себя тревогой. Ему-то, Чарльзу, чего бояться?!

Всю вторую половину дня он ждал звонка Роберта – но ждал напрасно. Он еще раз проверил все копии своей статьи и написал реферат для министерства печати. Потом со всеми этими бумагами он отправился к Джоанне – она должна была перепечатать реферат и отправить статью в «Британский физический журнал». Она была одна, ковырялась со своей пишущей машинкой – возилась с рычажками, на которых крепятся буквы.

– Вам помочь? – спросил он.

– Я лучше подам заявку в отдел техобслуживания.

– Попробуем обойтись своими силами, это сбережет вам время и нервы. Дайте-ка я гляну. – Он склонился над машинкой и принялся тыкать в клавиши и дергать рычаги. – Если вот тут немножко поддеть, все должно встать на место. – Он еще ниже склонился над непокорной машинкой, и Джоанна – тоже. Он вдохнул резкий запах ее духов, ее грудь под накрахмаленной белой блузкой почти коснулась его руки.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю