Текст книги "Лики женщин"

Автор книги: Эмма Буяльская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Обед прошёл в дружественной обстановке, как говорится. Женщины так и не показались. Дверь чуть приоткрывалась, показывалась рука, которая ставила на пол блюдо с ароматнейшей едой, и кто-то из мужчин брал это блюдо и подавал на дастархан с поклоном. После обеда она спросила, почему они перед обедом снимают брюки. «Чтобы не испачкать», – ответили они.

Во время обеда шло обсуждение ситуации с девочкой. Она забеременела от учителя, который был единовластным хозяином школы – и учитель, и директор, и завхоз. Иногда девочка приходила убирать школу вместо мамы, которая была второй штатной единицей в школе – уборщицей. Директор был женат, имел детей мал мала меньше, которых рожала ему жена каждый год. Но не мог он пройти мимо этой девочки, которую беспрепятственно и, как ему казалось, безнаказанно, он мог использовать. Её папа не позволял своей жене бесстыдно показывать себя директору, а дочка была ещё маленькая. Этот местный Песталоцци её не насиловал, не соблазнял, не развращал. Он её просто использовал, как используют чашку, чтобы выпить чаю, как используют полотенце, чтобы вытереть руки… В своём далёком детстве он для тайного удовлетворения рано проснувшегося сексуального любопытства использовал овцу, а его, в свою очередь, тоже использовал соседский подросток, года на 4 старше. А эта девочка, с детства приученная к безусловному уважению старших, была такой же бессловесной и безотказной, как та овца. Тем более, что он был для неё Учитель, а для мамы и всей семьи – Директор. Кто же знал, что она в 12 лет забеременеет? Учителя уже осудили, дали большой срок, и он с радостью отбыл в тюрьму, иначе его просто убили бы родственники девочки. Его жену с детьми вернули в её родительскую семью в другой кишлак (посёлок), чтобы они с голоду не умерли без его зарплаты.

Девочку били до полусмерти, чтобы узнать имя виновника и чтоб она выкинула. Когда дело дошло до широкой огласки и в посёлок прибыла из района милиция, чтобы предотвратить самосуд, её, едва живую, забрала скорая помощь, и она была определена в больницу, где она находилась до сих пор.

Инспекторша из министерства должна была определить судьбу школы. Родители девочек категорически отказались пускать их в такую «неприличную» школу или отдавать их в интернат. Без девочек не набирался необходимый контингент для школы. А закон о всеобщем среднем образовании должен был выполняться. Ни один учитель не согласился бы ехать в этот забытый Богом посёлок для работы после таких происшествий. Более или менее образованных женщин, которые могли бы обучать детей, в посёлке не было, и, конечно, никакая другая учительница не могла поехать в чужой посёлок: замужние жили в своих семьях, а незамужние потеряли бы всякую возможность выйти замуж, если бы осмелились на такие приключения – до замужества уехать из родительской семьи.

Так и появилась ещё одна фиктивная школа, в которую детей собирали время от времени на момент инспекторской проверки, о которой заранее извещали, чтобы инспектор невзначай не попал в школу, когда на дверях висел большой амбарный замок. Для чего-то должны были существовать такие «очаги просвещения». Может, чтобы не уменьшалась масса необразованных людей, которыми потом могут манипулировать люди, получившие образование в лучших университетах мира. Сами они будут пользоваться всеми благами цивилизации, а этим безграмотным навяжут нелепые идеалы и направят их на бессмысленную борьбу друг с другом. А эта девочка своей судьбой способствовала невольно тому, что школа перестала функционировать.

Она находилась в роддоме 2 месяца до рождения ребёнка. К решению её проблем подключилась служба по правовой охране несовершеннолетних и юрист роддома. Родители категорически отказались забрать её домой с ребёнком, и после многочасовых переговоров и консультаций было решено, что её родители и она сама напишут отказ от ребёнка, чтобы его можно было передать на усыновление (или удочерение). Она родила здорового сына, которого сразу же забрала бездетная семья. В кишлаке всем было объявлено, что она родила мёртвого ребёнка.

Дома девочку заперли в женской половине дома, никаких разговоров не было о школе, подругах, для неё полностью были запретны даже бесхитростные местные развлечения: свадьбы, рождение детей, религиозные праздники. Отец и старшие братья убили бы её, если бы ни милиция. Но эта угроза оставалась, поэтому жила она в постоянном страхе, отупела от этого страха, проклятий матери и насмешек всех. Называли её не иначе, как Рваная Галоша, и она так привыкла к этой кличке, что запросто, без обид откликалась на неё. И вообще ни о каких обидах или каких-то других чувствах даже речи не было: ей разрешалось быть только виноватой.

И случилось невероятное: Рваная Галоша снова забеременела. Ей шёл семнадцатый год, когда отец первый раз заговорил о ней: «Замуж её выдай». Мать обрадовалась, потому что все эти годы тоже чувствовала себя виноватой, что просмотрела её. Только она стала обдумывать, кто же возьмёт её дочь с таким прошлым, как вдруг её внимание привлекло, с какой жадностью дочь доедала остатки пищи с блюд, которые она должна была вымыть после гостей. Мать вдруг увидела, что она не просто выросла. Ещё на что-то надеясь, а на самом деле уже зная, что произошло, она протянула к ней руку и упёрлась в упругий, крепкий живот. «6-7 месяцев», – ещё не веря, автоматически подумала она.

Дома даже нельзя было показывать, что что-то произошло. Мать просто слегла. А через несколько дней она придумала сказать мужу, что неплохо бы с дочерью в райцентр съездить. Там жили её родственницы, которые с удовольствием подключатся к решению проблемы с женихом. И с согласия мужа она срочно отбыла в райцентр, где она могла довериться только одному человеку – своей старшей сестре.

Мать готова была сама убить эту мерзавку, а тётушка ой как её пожалела. Но даже тётушке Рваная Галоша ничего не рассказала, до того была запугана. Она даже не плакала и сидела всё время на полу, поджав колени к подбородку и натянув на них платье, благо широкие неприталенные национальные платья позволяли скрывать фигуру. Сердце щемило у всех, кто смотрел на этот неподвижный символ скорби. Она слегка раскачивалась и пела-выла какую-то свою безумную песню:

Чёрный куб. Посередине

Я, мёртвая, лежу в могиле,

И густой туман во мне.

Что за напасть?

А сзади пропасть.

У последней я черты.

Господи, меня спаси,

Тёмной ночью сохрани

И от чёрных стрел спаси.

Тётушка знала, что обычаи и нравы райцентра, городка с 8000 жителей, не позволят скрыть такую щекотливую ситуацию. На другой же день они поехали в большой город, к юристу роддома, Анне Николаевне, которая почти 4 года назад занималась этой девочкой.

Привлекать к ответственности было некого. Сколько ни билась Анна Николаевна, Рваная Галоша молчала. Она на самом деле не знала, что произошло, и, по всей видимости, это навсегда останется тайной. В тот вечер перед сном они всей семьёй съели огромный арбуз и ещё шутили, что всю ночь будут бегать мочиться. Под самое утро, часа в 4, Рваная Галоша тоже проснулась от нестерпимого желания пописать. Не открывая глаз, на ходу развязывая верёвочку, на которой держались все широченные штаны национального покроя, она, полусонная, поплелась в угол двора, где справляли малую нужду. Вдруг кто-то накинул на её голову какую-то тряпку и зажал рот. От ужаса она отключилась, потеряла сознание, описалась и беззвучно, не сопротивляясь, осела на землю. Очнулась она от того, что замёрзла, мокрая до талии. Потихоньку она переоделась и легла на своё место на полу, где все вместе спали все дети. Никому ничего она рассказать не могла – она же ведь Рваная Галоша, всегда и перед всеми виноватая. И сама она только через определённое время поняла, что произошло на самом деле, что она забеременела. Ни мать, ни тётя не поверили ей, когда она была ими с пристрастием допрошена.

-Это был отец? Дядя? Брат? – подсказывала потом многоопытная Анна Николаевна, но она не отвечала. Только однажды невразумительно-невнятно сказала, что была в уборной, где не было глины (согласно религиозным предписаниям, попу подтирали кусочком сухой глины вместо туалетной бумаги). Она вынуждена была воспользоваться валявшейся там бумажкой, и за этот грех, будто бы, получила наказание.

Этот анекдотичный ответ, подсказанный, по всей вероятности, мамой и тётей, Анна Николаевна вынуждена была записать в своих документах. Но каково было её изумление, когда на следующий день гинеколог сказала ей:

–Вы должны сообщить усыновителям, что это двойня. Или они возьмут обоих детей, или надо готовить других усыновителей.

–Вот это бумажка! – только и сумела воскликнуть юрист.

Это было уже решено, что она откажется от детей и даст согласие на их усыновление.

Снова лва месяца до родов она находилась в больнице, а мама и тётя доводили до сведения родственников, что ей предстоит операция и что после операции она сразу выйдет замуж. Жениха уже нашли: это был 52-летний колхозный пастух, который пас стада овец на самых дальних пастбищах и только несколько раз в году приходил в посёлок. 2 года назад у него умерла жена, пятеро детей были взрослыми, если считать взрослой последнюю двенадцатилетнюю дочку, которая ещё при жизни матери почти всё время жила в семье старшего сына и приезжала к отцу и матери только на каникулы.

Рваная Галоша благополучно родила двух здоровых крепышей-мальчиков и сразу написала отказ от них и согласие на усыновление. И, конечно, она не знала, что усыновила её мальчиков женщина, которая тоже почти 2 месяца находилась в роддоме в одной палате с ней. Звали её Марьям, она родила крошечную недоношенную девочку, и врачи не гарантировали, что она выживет. Это была двенадцатая попытка Марьям заиметь ребёнка. Все предыдущие беременности заканчивались выкидышами, рождением мёртвых детей, которые погибали ещё в утробе, а если она донашивала ребёнка, находясь почти все 9 месяцев в роддоме на сохранении, дитё рождалось с отклонениями, несовместимыми с жизнью, и она снова хоронила своего ребёнка и свои надежды. Весь смысл её жизни был в детях, а детей не было, и только поддержка и любовь мужа удерживала её в этой жизни, которая была казнью для них обоих.

На этот раз они договорились, что это будет последняя попытка, и если она снова не удастся, они возьмут на воспитание отказного ребёнка. И снова были преждевременные роды, дочка родилась шестимесячная, весила чуть больше шестисот граммов и не могла сама дышать. Пока не прекращались попытки выходить её, она находилась в отделении для недоношенных детей, а они с мужем уже подготовили документы на усыновление ребёнка от этой девочки, у которой была своя трагедия. Когда инспектор отдела социально-правовой охраны несовершеннолетних, которая оформляла усыновление, сообщила, что детей будет двое, Марьям с мужем только обрадовались, быстро переделали документы на двух детей, и теперь оставалось только ждать, кого родит эта девочка и что будет с их дочкой.

После родов у Марьям появилось молоко, которое она терпеливо сцеживала для питания дочки. Сосать сама она ещё не умела и получала материнское молоко по капелькам. После рождения мальчиков их мать была выписана из роддома, и Марьям приложила, наконец, к груди уже своих сыновей Она кормила их и плакала от счастья, потому что первый раз почувствовала наслаждение от того, как здоровые дети легко освобождали её каменно-набрякшие груди от молока, которое она с таким трудом сцеживала раньше. Молока прибывало всё больше и больше, и его хватало обоим мальчикам и дочке. После того, как детей после кормления уносили, Марьям шла к отделению для недоношенных, чтобы через стеклянную перегородку увидеть дочку. «Жива твоя красавица», – слышала она и снова исступлённо плакала. «Эти мальчики принесли мне счастье. Я пришла в этот мир, чтобы быть им матерью, и за это Бог наградил меня дочкой», – думала она и клялась сама себе, что никогда она не обидит их, чтобы не потерять милость Всевышнего. Малышка набрала вес и научилась дышать, и через определённое время всё семейство было уже дома. Вот таких приносящих счастье детей выродила Рваная калоша.

Родственники и знакомые Марьям долго, несколько лет, в разговорах о милостях Всемогущего приводили в пример этот случай: вымолила женщина прощения за грехи, и Бог дал ей тройню.

А сама Рваная Галоша в свои неполные 17 лет отказалась уже от трёх своих сыновей. В доме тётушки она отходила от родов, и её готовили к тому, что она должна срочно выйти замуж за 52-летнего старика, у которого умела жена, и было 5 детей. Она была так замучена и забита, что ей, в общем-то, всё было безразлично. Что могло произойти хуже того, что уже с ней было? Ей нечего было терять, не на что надеяться, она даже не чувствовала себя несчастной, потому что не представляла себе, что жизнь может быть иной. Это удел женщины – быть виноватой, битой, в её маленьком кругу общения она и не видела других вариантов. Снова и снова вертелись у неё в голове и на языке слова её песни, чуть переиначенной:

Чёрная стрела мести,

Выпущенная прямо в меня,

Тёмной ночью меня настигла,

И я оказалась мертва.

Чёрный куб надгробья

Чуть блестит в густом тумане.

Пропасть зла и мести

Осталась в моём сознаньи.

Её мужа звали Исмаил, но она не смела его называть по имени, и вообще хоть как-то к нему обращаться. Привёз он её на дальнее пастбище, где были примитивные загоны для овец на случай песчаных бурь, когда ветры переносили тонны песка, был колодец, вырытый в незапамятные времена и тщательно сохраняемый от того же песка. Для людей тоже была постройка с маленькими окнами почти под крышей – тоже защита от песка, ветра и жары. Там было всё необходимое для походно-кочевой жизни и работы.

Исмаил, конечно, не знал о последних событиях в жизни своей, так сказать, невесты, а то, что случилось раньше, почти 5 лет назад, сейчас уже не имело значения. Он понимал, что ему, одинокому вдовцу, живущему почти всё время на пастбищах в пустыне, суждена не очень благополучная женщина, но такого даже он не ожидал. Это был дикий забитый зверёныш. Девочка сидела в углу, сжавшись в комок, уткнув голову в колени. Кажется, уже нельзя было свернуться ещё больше, но не только от звука голоса Исмаила, от его покашливания, но даже от его случайного взгляда в её сторону она сжималась ну просто на нет. Он был умный человек и знал, что будет дальше. Это он только для неё старый, потому что ей 17-18, а ему 52. На самом деле он достаточно молодой и красивый: здоровый, стройный, без капельки жира, загорелый. Полюбит она его, да ещё как!

А сейчас надо было быть осторожным, и сначала надо было избавить её от страха. Исмаил благодарил Бога, что Он подарил ему такую заботу: когда есть о ком заботиться, человек не чувствует себя одиноким.

Девочка получила два новых имени: Кызым и Бедняжка. Кыз – девочка, кызым – моя девочка. Все, и родственники, и чужие люди, могли так называть любую девочку.

Несколько дней при нём она не выходила из своего угла. В первую ночь он принёс одеяло, присел около неё на корточки, накрыл её и сказал ласково:

–Не бойся ничего, Кызым, я тебя не трону.

Голос у него был приятный, он расположился спать на расстеленных посреди комнаты одеялах и сразу уснул. Она уснула, видно, только под утро, и проснулась, когда он со стадом уже ушёл. Одеяла были сложены, а на дастархане стоял чайник с ещё горячим чаем, лежали сдобные (свадебные, так сказать) лепёшки, которые они привезли с собой, сушёные фрукты – абрикосы и виноград, курт – сухие солёные шарики-сыр из овечьего молока, мёд, орехи, дыня-зимовка – обычная еда, которая была вкусная и полезная и не портилась от жары.

Постепенно она стала готовить обед к его приходу и печь лепёшки, доставать воду из колодца для стада. Недостатка ни в чём не было: кто приезжал за баранами, тот привозил с собой всё, что заказывал Исмаил.

Перед сном он по-своему молился вполголоса: благодарил Всевышнего за здоровье и хорошую погоду (даже если была песчаная буря или было холодно), за радость и благополучие детей; потом просил Бога смилостивиться над Бедняжкой-Кызым и дать ей долгой и счастливой жизни, послать ей в её новой жизни любви и детей. Она слышала эти его молитвы, которые давали настрой на такую красивую жизнь, удивлялась и не верила, что это происходит с ней. Она уже стала привыкать, что может делать, что хочет: целыми днями она оставалась одна, Исмаил ни о чём её пока не просил; она отходила потихоньку от ощущения, что она постоянно в чём-то виновата и поэтому постоянно обязана для кого-то что-то делать.

Кызым знала и любила пустыню с детства. Она помнила, как они семьями выезжали на праздники «за город» – за пределами посёлка сразу начинались барханы. Короткой весной земля настолько плотно была покрыта растительностью, что до песка невозможно было докопаться. Бесчисленное количество цветов, насекомых – всё торопилось использовать благодатную прохладу и влагу, чтобы ожить, расцвести, дать потомство. Красота была неописуемая. Потом всё быстро сгорало под безжалостным солнцем, пряталось до следующего прохладного сезона.

Летом тоже выходили отдыхать в пустыню. К вечеру отходила жара, барханы обдувались ветерком, и здесь было намного прохладнее, чем в раскалённом за день посёлке, куда прохлада приходила только под утро. Дети носились по горячему ещё песку, который, казалось, с наслаждением и облегчением отдавал переизбыток дневного зноя, а взрослые выбирали место между двумя барханами, закалывали ягнёнка или козлёнка, расстилали ковры и дастарханы и готовили шашлыки. После обеда играли на музыкальных инструментах, состязались в танцах, остроумии, рассказывали новости.

Одно только в пустыне было страшно – время перед песчаной бурей и сама эта буря. К счастью, это было только несколько раз в году, не так уж часто. За несколько дней начинало накапливаться напряжение, давила духота, прохлада не наступала даже под утро, обострялись и заново появлялись боли в голове, в суставах, во всём теле, возрастала смертность стариков и детей. Грозная тишина вдруг взрывалась невыносимой силищи ветром, который поднимал в воздух, казалось, весь песок в пустыне. Всё пространство было чёрно-серым, песок был везде, всё живое, что не смогло или не успело спрятаться, погибало.

Стихала стихия также внезапно, как и появлялась, и наступала тишина, блаженная лёгкость и прохлада, возвращалась жизнь. Как после грозы. Люди откапывали от песка дома, дороги, загоны для скота, ставили на место всё, что было снесено, и наслаждались тишиной после невыносимого гула, продолжавшегося несколько суток без перерыва. Два – три дня ещё делились впечатлениями о невероятной энергии и мощи, порождающих это явление природы, и постепенно возобновлялась обычная жизнь.

Для Кызым жизнь в пустыне не была чем-то из ряда вон выходящим, тем более ещё не кончилась короткая весна, всё кругом цвело, овцы и козы принесли по одному – два козлёнка – ягнёнка, солнце светило днём тёпло и ласково, а вечером уже не было холодно. Она принимала всю эту красоту, только глубоко в сердце плескалась обида: даже животные имели право кормить своих детёнышей, а у неё отняли детей, и даже говорить об этом нельзя. Молоко у неё ещё не перегорело, груди болели невыносимо. «Хоть козлёнка прикладывай», – тихо плакала она, и сами собой складывались слова песни-плача:

Услышав вой шакала,

Не торопитесь уши закрывать.

Он как гнойник терзает душу. Мало,

Что мы должны ещё так принимать.

В нём селевой поток несёт мрак ночи тёмной,

Тоску, и грусть, и скорбь, и нищету…

Как воздухом наполненный пузырь, вверх вознесённый,

Несётся вой, страдая на лету.

Тупая боль, как морда носорога

С наростами, пронзает сердце нам,

Как будто Смерть стоит давно уж у порога

И ждёт, когда решишься ты пойти за нею сам.

Но жизнь есть жизнь, прошло около трёх месяцев, и она уже ждала по вечерам Исмаила, он всегда ей приносил что-нибудь, как маленькому ребёнку, баловал её как мог. Как-то он сказал ей: «Когда захочешь, когда будешь готова, приходи спать ко мне». Она засмущалась, ничего не ответила, но через несколько дней они уже спали вместе. Он ей нравился, и постепенно стал всем в её жизни – и муж, и папа, и мама, и подруга (которой у неё на самом деле никогда не было – всем девочкам было запрещено общаться с ней). Она просто чувствовала, что она – часть его, что они одно целое. Кызым забыла себя в жизни без него и теперь даже представить себе не могла, как без него вообще можно было жить. Потом, через много лет, когда её знакомые будут спрашивать, почему она носит с собой фотографию Шона Коннери, она говорила: «Это не Шон Коннори, это фотография моего мужа».

И песни у неё стали другие:

Зачем на свете мрак?

Чтоб радоваться свету!

Зачем болит гнойник?

Чтоб тело очищать!

А морда носорога

С наростами и рогом?

Чтоб видеть красоту

И счастье ощущать!

А вой шакалий что же?

Чтоб колокол услышать!

А селевой поток?

Позор, грехи все смыть!

Чтоб тело покидая,

Не пузырём воздушным,

А голубем прекрасным

Душа бы вознеслась.

К осени она забеременела, и тогда-то из прошлого снова пришёл леденящий душу страх, чувство вины, ужас, ожидание расправы. Конечно, она ничего не сказала Исмаилу, не желая терять впервые в жизни полученное ощущение счастья и свободы. Он сразу заметил, как снова стал затухать огонёк жизни в ней, но не мог понять, почему. Причина выяснилась, конечно, вскоре. «У нас будет ребёнок? – спросил он, гладя её живот и грудь рукой, всегда тёплой и сухой. – Теперь ты будешь мне настоящая жена». Она не могла поверить, что её беременность может кого-то обрадовать, и ещё долго не верила. Сами собой, как всегда, сложились слова в другие стихи:

У пропасти в густом тумане

Я вырою могилу.

Похороню я там и Чёрный куб,

И Чёрную стрелу и Мёртвую себя.

И Чёрной ночью воспою я

Гимн жизни.

Она всегда удивлялась, почему и откуда приходят к ней такие слова, но делиться своими переживаниями ей никогда не приходилось ни с кем, а после стихов и песен ей становилось легче и как-то понятнее жить. Некоторые образы жили с ней недолго, другие ждали своего осмысления, преобразования и уходили не сразу. Через несколько лет образы из этого стиха снова пришли к ней, но уже по-другому:

Я осознала, что

Могила, пропасть и густой туман –

Всё это я.

Моё сознанье – сила

Восприятия себя.

И чёрный куб у чёрной ночи,

И чёрную стрелу не отобрать.

И мёртвой я себя увижу.

Всё это надо мне принять.

Ведь это я, а как иначе?

Ведь это сотворение меня.

И я люблю своё созданье,

Как самоё себя.

Теперь начались настоящие изменения в их жизни. До этого времени они постоянно кочевали со стадами от пастбища к пастбищу, от колодца к колодцу. Пастухи работали по две недели, потом приезжала смена. Исмаил в это лето не ездил в посёлок, чтобы дать возможность Кызым привыкнуть к новой жизни. По народным обычаям она должна была навещать с подарками родителей и родственников, но Исмаил не стал играть в такие игры и сразу, при сватовстве, так сказать, предупредил, что они будут жить далеко и его жена не сможет в ближайшее время наносить визиты вежливости, чему родственники невесты неприкрыто обрадовались.

На этот раз он предупредил Кызым, что они едут в гости к его другу на дачу. Дача на море. Вечером он начал готовить её к поездке и рассказал сначала о семье друга.

Нина и Серёжа, Исмаил и Умида подружились ещё в школе-интернате для одарённых детей. После школы все четверо поступили в разные университеты, встречались на каникулах и никогда не теряли связи друг с другом. Позже они поженились, у Исмаила и Умиды было уже 5 детей, а брак Нины и Серёжи был бездетным. У Нины была младшая сестра Антонина. И если Нина была красавица, то Тоня, как коротко называли Антонину родственники и знакомые, была женщиной красоты редкостной, глаз не оторвать, как говорится.

К сожалению, госпожа Природа раздает свои дары не так уж щедро. У Тони был порок сердца, и врачи категорически настаивали на том, что они никаких гарантий не дают, что при родах она останется жива. Она вышла замуж за вертолётчика Николая, белобрысого и розового как поросёночек, он души в ней не чаял и проявил редкостную твёрдость характера, покорив её сердце со всеми его сложными пороками и разогнав всех поклонников. Для всех она была жена Николая, и только.

Сёстры жили далеко друг от друга, но достаточно часто виделись. Все дни рождения, праздники, отпуска они проводили вместе, тем более, что самолёты летали три раза в неделю и рейс длился всего два часа. Когда Тоня случайно забеременела, и гинекологи и кардиологи больницы, где она сама работала медсестрой, стали настаивать на прерывании беременности по жизненным показаниям. Тоня позвонила сестре, и та немедленно приехала. «Не могу я убивать своего ребёнка, – плакала Антонина, – Я честно предохранялась, но Бог всё решил за нас, ребёнок есть, и я его сохраню. Нельзя, чтобы на нас с тобой прервалась наша родословная. Может быть, это будет ребёнок для тебя, если я умру. Но ребёнок пусть живёт». На том и порешили.

Но человек предполагает, а Бог располагает. Тоня родила и осталась жива. Девочку назвали Светланой, и это сокровище было свет в окне для мамы и тёти, для бабушки, которая приехала из России помогать дочери, и, конечно, для бесконечно благодарного Николая и для Сергея.

Но у семи нянек дитя без глазу. Девочка уже вставала на ножки, ходила по своей кроватке, держась за перила, и случилась трагедия. По случаю каких-то праздников у мужчин выдались 4 свободных дня, и Антонина с мужем, дочкой и матерью гостили у Нины с Серёжей. Было душно, кроватку со спящей девочкой придвинули к окну. Когда Антонина зашла в комнату, чтобы посмотреть, как спит дочка, она уже проснулась, походила по кроватке, вылезла на подоконник и на глазах у матери вывалилась в окно. Добежавшая до кроватки Тоня не успела, не смогла её ухватить. Девочку похоронили.

Через год Тоня снова родила дочку. Она думала, что этот год – самое страшное, что ей суждено пережить. Но… человек предполагает, а Бог располагает. Девочка росла крепкая, здоровенькая, Антонина и вся семья, все пришли в себя после пережитого. И надумала Антонина сделать подарок своему мужу за его удивительную любовь и терпение – родить ему сына. Он никогда ничего не говорил по этому поводу, но она знала, как он мечтает о сыне. А может, себя хотела подстраховать после гибели дочери. Когда она со дня на день должна была родить, Николай на вертолёте повёз какой-то груз в Афганистан. Командировка была на неделю, но он не вернулся: вертолёт разбился. Хоронили экипаж в цинковых гробах, она даже не увидела его. Похоронную процессию сопровождали две машины скорой помощи, но она всё выдержала. На четвёртый день после похорон родила. Девочку. Старшая Юля жила у Нины, младшую Николь (так её назвали в память об отце) предстояло выкормить грудью. Снова мать приехала к ней, чтобы помогать и обеих выхаживать. Через год мама с Николь тоже переехали к Нине, чтобы Тоня свободно могла заново устраивать свою судьбу.

Скоро у неё начались достаточно серьёзные отношения с давно знакомым коллегой мужа, он, слава Богу, не летал, и она уже готова была сказать «да» на его предложение выйти за него замуж. Но… человек предполагает, а Бог располагает. Когда она в отпуск на месяц поехала к детям, а он остался дома, потому что их отпуска не совпали, он пару раз приводил женщину на ночь. Бдительные, заботливые соседки сразу доложили Атнонине о случившемся. Она почувствовала такую брезгливость к нему, что даже не стала ничего выяснять и объясняться, просто попросила освободить квартиру.

Вот только теперь она по-настоящему отплакала своего Николая. Первый раз она осталась одна. Сразу после гибели мужа были роды, потом круглосуточная забота о новорожденной Николь, постоянно рядом была мама, которая иногда раздражала своей сверхъопёкой, но зато Тоня никогда не оставалась одна. Потом этот кратковременный роман, на который она пошла только из боязни одиночества. Ведь сейчас, после расставания она совсем не вспоминала этого героя-любовника, как она с иронией называла его про себя, зато дала себе волю поплакать по Николаю.

–Ты не имел права оставить меня! – выла она ночами во весь голос, и соседки сочувственно судачили по утрам и ругали себя, что невольно своими сплетнями вмешались в её жизнь и причинили боль существу, и без того обиженному Богом.

Исчезла куда-то её красота – то же лицо, глаза, нос, волосы, но она стала походить на свою мать, которая могла бы быть стандартом среднестатистической русской женщины, но которую особой красавицей не назовёшь. Каждый год она месяц проводила с дочками у сестры, на все каникулы они приезжали к ней – вот и всё, что составляло содержание её жизни. Она бы хотела спокойно умереть, но сама никогда ничего бы не сделала для этого. Правда, пару раз она крепко выпила спиртного с надеждой, что её сердце, наконец, не выдержит, но оно выдержало и это. Значит, для чего-то ей надо было жить.

Через несколько лет она не то, чтобы влюбилась, но как-то расслабилась и на предложение близких отношений от одного настойчивого поклонника не отказалась. Влад был женат, и никогда её не обманывал, что они даже когда-нибудь в будущем могут быть вместе. Но чем-то он её устраивал, она забеременела от него и, наконец-то, родила мальчика. К ней два раза приходила его жена с намерением повыяснять отношения. Антонина молча выслушала её, опустив глаза, и спросила:

–Что вы хотите от меня в этой ситуации, которая уже есть?

–Оставь моего мужа в покое! – что ещё говорят жёны, попадая в такие переплёты?

–Я Вашего мужа никогда не беспокоила, поверьте мне. Это он должен оставить меня в покое. Но это Вы должны решать с ним.

Антонина была готова ко всему, и так счастлива была со своим сыном, что никакие такие игры её счастье разрушить не могли. Отец ребёнка её не оставил, и его жена должна была принять это под угрозой развода. У них была дочка, ровесница старшей дочери Антонины, и отец её безумно любил, но жена больше не хотела иметь детей, как ни просил её муж. А здесь был мальчик, да и Влад был уже в том возрасте, когда мужчина на самом деле готов стать отцом. Два раза в неделю он приходил в эту семью, где был его сын, в отпуск они втроём ездили к сестре Антонины, где его приняли как отца обожаемого всеми малыша. Все были благодарны Владу за то, что он всё-таки сделал Антонину счастливой.

Исмаил коротко рассказал своей юной жене Хамиде о семейных событиях своих друзей, чтобы она поняла, что они едут к обычным людям, и не боялась, как она боялась навестить своих родственников.