Текст книги "Капитан Темпеста. Город Прокаженного короля"

Автор книги: Эмилио Сальгари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

– Гм!.. А куда же девался мой галиот?

– Мы и его сожгли, господин. Не было никакой возможности сделать иначе ради нашего спасения. Ты уж прости нас за то, что мы так распорядились твоим…

– Не бойся, я не в претензии на вас за это. Вы молодцы и поступили очень умно… Но где же герцогиня?

– Недалеко отсюда.

– И виконт с ней?

– Нет, господин, виконт, к несчастью, утоплен вероломным поляком. Никто, кроме меня, не видел этого, но и моего свидетельства достаточно, чтобы уличить этого негодяя, который только и умеет делать разные гадости…

– Ага!.. Хорошо… Мы еще поговорим об этом, – задумчиво проговорил Мулей-Эль-Кадель. – Веди нас к герцогине, но прежде скажи мне, как ты попал сюда?

– Я догадывался, что ты можешь быть здесь, господин… Моя голова привыкла соображать.

Ружейный залп, вдруг раздавшийся в некотором отдалении, за линией песков, оборвал дальнейшие объяснения грека.

– Стрельба! – вскричал Мулей-Эль-Кадель, выпрямляясь в седле. – За мной, друзья! – крикнул он, пришпоривая своего коня. – Если это солдаты Гараджии, направленные за нами вдогонку, не жалейте на них зарядов. С вами Дамасский Лев.

С этими словами он вихрем понесся в том направлении, откуда слышались все учащавшиеся и учащавшиеся выстрелы. Вслед за ним поскакал и его отряд.

Глава XXX
Смерть поляка

Хотя герцогиня д’Эболи и была отчасти уже подготовлена к мысли лишиться своего жениха, виконта Ле-Гюсьера, весть о его смерти все-таки так потрясла ее, что она лишилась чувств и потом долго билась в сильнейшей истерике.

Отчаяние ее было так велико, что Перпиньяно, Эль-Кадур и дедушка Стаке, ухаживавшие за ней в устроенной ими для нее из лодочного паруса палатке, одно время боялись, как бы она не лишилась рассудка. Нервный припадок продолжался около суток, потом перешел в крепкий благотворный сон, что и спасло ее.

Метюб, желавший во что бы то ни стало научиться у этой искусной фехтовальщицы тому приему, с помощью которого она нанесла ему такое позорное для него поражение на поединке, был очень огорчен ее положением и со своей стороны всячески старался быть полезным при уходе за ней. Он сам предложил один из парусов его шлюпки на устройство палатки для молодой девушки; кроме того, великодушно поделился с ее спутниками теми съестными припасами, которые успели захватить с горевшего корабля его люди.

Лащинский раз тоже подошел было к палатке герцогини справиться о здоровье последней, но угрожающие взгляды дедушки Стаке и холодное презрение, с которым отвернулся от него Перпиньяно, заставили его удалиться. Утешая себя тем, что герцогиня все-таки не минует его рук, когда оправится, он оставил пока девушку в покое.

– Погодите, друзья мои, – шептал он, глядя издали на палатку, – вы еще не знаете, на какие выходки способен польский медведь, когда он стремится овладеть намеченной им добычей! Вы только ахнете, когда узнаете, что я устрою…

Когда герцогиня наконец уснула, выплакав все свои слезы, и можно было надеяться, что она перенесет тот ужасный удар, который угрожал убить ее или лишить рассудка, Эль-Кадур, Перпиньяно и дедушка Стаке вздохнули свободно и сами улеглись отдохнуть после бессонной ночи, проведенной в заботах о герцогине.

Проснулись они около захода солнца.

– Надо будет улизнуть отсюда, пока еще не поздно, – заявил старый далмат венецианцу. – Я давеча слышал, что Метюб послал двух людей в ближайший залив, где стоит несколько судов, и велел привести оттуда большую барку, чтобы вернуться на ней в Гуссиф, забрав с собой, разумеется, и всех нас.

– В таком случае нам действительно нечего медлить, – сказал Эль-Кадур. – Барка живо доберется сюда, и тогда нам…

– То-то и есть, – подхватил дедушка Стаке. – Нечего больше и медлить. Турки сейчас все спят, а герцогиня, я думаю, уже оправилась настолько, что ее можно будет разбудить… В случае надобности мы и на руках ее понесем… только бы не помешал нам поляк, который так же опасен, как эти нехристи… Вы не видели его сегодня, синьор?

– Нет, не видел, – ответил Перпиньяно.

– Что вы так беспокоитесь о поляке? – вмешался Эль-Кадур. – А я-то на что же здесь?

– Что ты этим хочешь сказать? – спросил венецианец.

– А то, синьор, что у меня есть хороший кинжал и я сумею попасть им в самое сердце любого медведя.

– Пока не следует его трогать, вернее всего, он тоже спит и так же ничего не заметит, как и турки.

– Может быть, хотя мне не верится, чтобы он крепко спал. Такие люди и во время сна всегда оставляют один глаз и одно ухо…

– Увидим, увидим, Эль-Кадур. А ты мне лучше вот что скажи: как бы нам добыть у спящих турок какого-нибудь оружия? Без него нам нельзя пуститься в путь: может случиться, что за нами будет погоня.

– Это очень просто, синьор, – ответил араб. – Метюб распорядился уложить в шлюпку много разного оружия, и его нетрудно достать оттуда. Подождем еще немного, когда совсем стемнеет, я отправлюсь и выберу, которое получше… Впрочем, я не могу покинуть свою госпожу. Пусть лучше сходит мастер Стаке.

– Молодчина ты, Эль-Кадур, – похвалил его Перпиньяно. – Когда я опять буду в своем полку, на родине, откуда отправился воевать с турками, то непременно выхлопочу тебе там должность квартирмейстера.

– Эль-Кадур в живых не покинет Кипра, – проговорил он с тяжелым вздохом.

– Что за мрачные мысли, друг, – заметил дедушка Стаке. – У меня таких мыслей никогда не было. Советую и тебе не поддаваться им… Ну, я отправлюсь за оружием. Только мне одному, пожалуй, не дотащить сколько нужно. Не желаете ли вы пойти со мной, синьор Перпиньяно?

– С удовольствием, – откликнулся молодой венецианец, поднимаясь с места. – Я и так хотел идти с вами, дедушка, да опасался, как бы не случилось здесь чего-нибудь скверного, но, кажется, бояться пока нечего…

– Не беспокойтесь, синьор, – сказал араб, – я буду охранять свою госпожу и в случае надобности сумею защитить ее от кого бы то ни было. Идите с Богом.

Старый моряк и лейтенант, крадучись, направились к шлюпке, стоявшей у берега, неподалеку от палатки.

Турки безмятежно спали, завернувшись в свои бурки, и далмату с венецианцем не представляло никакого затруднения овладеть необходимым оружием, находившимся в большом ящике на дне шлюпки.

Когда они вернулись в палатку, Эль-Кадур сказал им, что герцогиня очень металась во сне и что, по его мнению, необходимо дать ей еще два-три часа отдыха, чтобы она совершенно успокоилась.

– Самый крепкий сон бывает после полуночи, – продолжал он. – Сейчас еще турки могут проснуться при малейшем случайном шуме с нашей стороны, а после полуночи что угодно делай возле них, они не услышат… Ложитесь и вы все опять и усните еще немного. Что же касается меня, то я привык не спать по целым ночам и буду караулить. Когда будет нужно, разбужу вас.

Все последовали этому доброму совету и, снова улегшись возле входа в палатку, тут же крепко заснули.

Было часов около двух ночи, когда Эль-Кадур осторожно разбудил их.

– Что случилось? – вскричал старый далмат, сразу вскочив на ноги и протирая заспанные глаза.

– Тише, мастер, не кричи так, – остановил его араб. – Пока еще ничего не случилось, но нам пора уходить.

– А как твоя госпожа? – спросил Перпиньяно.

– Она готова в путь.

– Ну, а поляк?

– Должно быть, спит. Не видать, чтобы он ходил тут.

– Отлично. Значит, трогаемся.

Герцогиня действительно уже была готова не только бежать, но и обороняться против тех, кто захотел бы преградить ей дорогу. Она держала в руке обнаженную шпагу, и при одном взгляде на лицо девушки видно было, что к ней вернулись вся та неукротимая энергия и геройская отвага, которые так прославили капитана Темпесту.

Осторожно, без шума пробираясь по лагерю, беглецы направились в сторону, противоположную спящим туркам. Никола Страдиото сообщил им, что на расстоянии часа ходьбы отсюда находились глубокие пещеры, в которых можно было скрыться в случае погони. К этим пещерам он хотел привести Мулей-Эль-Каделя, который уж позаботится о дальнейшем. Подробно объяснив, как пройти в ущелье, ведшее к этим пещерам, грек расстался с товарищами, которые благодаря его объяснениям могли идти наверняка, не опасаясь сбиться с пути и заблудиться.

Герцогиня, снова превратившаяся в капитана Темпесту, смело выступала во главе маленького отряда, имея по правую руку Эль-Кадура, вооруженного мушкетом с дымящимся фитилем. За ними следовали ренегаты, а синьор Перпиньяно, дедушка Стаке и Симон составляли арьергард.

Беглецы благополучно добрались до ущелья, но только что вступили в него, как до их слуха донесся из турецкого лагеря отчаянный крик:

– К оружию! Пленники сбежали!

– Это голос поляка! – воскликнул дедушка Стаке. – Проклятый предатель!.. Теперь нам нужно пуститься бегом во весь дух, иначе нас догонят, тогда мы пропали.

Ущелье было настолько узко, что беглецам пришлось бежать друг за другом. Это замедляло бегство. Сзади слышалась поспешная команда Метюба, и погоня каждую минуту могла нагнать их.

Когда миновали ущелье, Эль-Кадур увидел невдалеке небольшое селение, покинутое бывшими обитателями, почти все домики которых были разрушены. Очевидно, и здесь свирепствовал беспощадный бог войны.

– Нужно скорее добраться до этих развалин, – сказал араб герцогине. – Под их прикрытием нам легче будет оказать сопротивление нашим преследователям.

В предрассветной тишине уже слышался позади топот погони, направляемой Лащинским, судя по тому, что все время раздавался его голос, указывавший, куда держать путь, чтобы догнать беглецов.

– Ну, еще одно последнее усилие, и мы будем спасены, – говорил на бегу старый далмат, ни на шаг не отстававший от своих молодых спутников. – Только бы нам добраться до переднего дома, а там мы покажем этим нехристям, чего мы стоим…

Дом, о котором он говорил, был когда-то харчевней и оказался настолько вместителен, что весь отряд свободно мог в нем расположиться. Ни в этом доме, ни в остальных рядом с ним не было ни одной живой души. В харчевне были выбиты все окна и была разрушена ядрами крыша, но стены остались невредимы и могли служить беглецам хорошим убежищем.

– Здесь отлично можно устроить защиту, – сказал Перпиньяно, быстро оглядев при помощи зажженной смолистой ветви помещение харчевни. – Вы, синьора, станьте вместе с дедушкой Стаке, Симоном и Эль-Кадуром у этого окна, а я с четырьмя греками займу вот это.

Отряд разделился так, как посоветовал лейтенант. Турки уже подбегали к селению с громкими криками:

– Смерть гяурам! Сожжем их живьем, если они будут сопротивляться!.. Велик Аллах и Магомет пророк его!

Благодаря тому, что старый далмат и Перпиньяно похитили у своих преследователей часть оружия, выбрав к тому же самое лучшее, у тех дело в этом отношении обстояло хуже, чем у беглецов. Но турки могли взять перевес своей численностью. Увидев при блеске звезд выставленные из окон харчевни сверкающие дула мушкетов, турки, по отданной Метюбом шепотом команде, бросились на землю и стали ползком, как змеи, пробираться к харчевне, надеясь таким образом остаться незамеченными и захватить беглецов врасплох.

Но христиане, жизнь которых в этот момент была поставлена на карту, не дремали, и их меткие пули сразу уложили на месте нескольких турок, раньше других поднявшихся было на ноги. Обозленный этой встречей, весь отряд преследователей поднялся на ноги и дал ответный залп. С обеих сторон началась отчаянная перестрелка, длившаяся более получаса и причинившая большой урон только осаждавшим, которым некуда было укрыться, между тем как из осажденных, находившихся за стенами, никто не пострадал.

Герцогиня, к которой вполне вернулись все те удивительные свойства, которые ставили ее в один ряд с лучшими воинами, храбро отразила нападение десятка турок, хотевших ворваться хотя и в запертую, но легко поддавшуюся их дружному напору дверь.

Уже начинало светать, когда турки решили взять харчевню приступом. Метюб решил лучше уложить половину своих людей, чем признать себя побежденным горстью беглецов и дать им возможность ускользнуть из его рук. Догадавшись об этом, герцогиня крикнула:

– Друзья! Настала решительная минута. Молите Бога помочь нам… Зарядов у нас больше нет, остались только сабли и…

– Ничего, синьора, – вступился дедушка Стаке, ни на мгновение не поддавшийся унынию, – мы пустим в ход приклады наших ружей и немало пробьем ими турецких черепов, когда они сунутся нам под руку… Не робейте, друзья! Бог за нас!

Перпиньяно бросился вместе с греками навстречу напиравшим на крыльцо туркам и вступил с ними в рукопашную схватку. Герцогиня готовилась, в свою очередь, дать им мужественный отпор, как вдруг в одно из оставшихся без защиты окон вскочил человек и крикнул:

– Герцогиня, я явился напомнить вам данное мне слово!

– Лащинский! – вскричала герцогиня, в ужасе отступая перед ним. – Данное мной вам слово?.. Давала его не я, а голос необходимости…

– Это все равно, – возразил поляк, протягивая руку, чтобы схватить девушку. – Хочешь не хочешь, а будешь моей!

– Капитан! – послышался голос Метюба, тоже пробравшегося в окно. – Брось свою красавицу на руки ожидающих ее под окном людей и следуй сам за ней, а я пока займусь вот этими. Несколько выстрелов – и они все будут в своем аду.

Но хвастливый турок жестоко ошибался: не так легко было покончить с этой горстью храбрецов, хотя в окно успело проскочить еще несколько из его людей и беглецы, таким образом, должны были биться на два фронта.

Герцогиня отчаянно защищалась от поляка, который хотел один, без помощи других, овладеть ею и только отражал ее удары саблей, не нападая сам на нее. Он рассчитывал, что ему удастся ее обезоружить и взять в плен.

Эль-Кадур, Перпиньяно и старый далмат были оттеснены от герцогини и не могли ей помочь, сражаясь с напиравшими на них со стороны входа врагами. Но мужественная молодая венецианка и одна справилась с польским медведем. Пользуясь тем, что он остался один с ней лицом к лицу, желая во что бы то ни стало одержать над ней победу собственной силой и этим смыть с себя позор своего поражения в поединке под стенами осажденной Фамагусты, поляк старался обезоружить ее, но она ловким маневром прижала его в угол и сильным ударом шпаги проколола ему горло насквозь.

– Умри, предатель! – вскричала она. – Если бы победа осталась на твоей стороне, ты взял бы меня только мертвой, а теперь умри сам, побежденный рукой капитана Темпесты!

– А, черт… Ну, теперь… все кончено! – прохрипел Лащинский, раскинув руки и тяжело падая к ее ногам.

Через минуту его не стало.

Метюб бросился было на победительницу поляка с поднятой саблей, но в то же мгновение и он упал, сраженный саблей Эль-Кадура, которому удалось наконец пробиться к своей госпоже.

– На помощь к Перпиньяно! – крикнула Элеонора, заметив, что лейтенант вместе с остальными ее спутниками стеснен со всех сторон и едва держится против нападающих.

– Берегись, госпожа! – вдруг воскликнул Эль-Кадур, загородив ее собой.

В то же мгновение сердце верного араба, собственной грудью заслонившего свою госпожу, было пробито пулей Метюба, который собрал свои последние силы, чтобы увлечь с собой во мрак царства смерти невольную виновницу всей этой ужасной драмы.

– Проклятый араб! – простонал он, скрежеща зубами от злобы на эту последнюю неудачу, и с тем испустил дух.

Дедушка Стаке и Симон чудесным образом тоже пробились к герцогине и помогли ей отнести умиравшего араба в комнату рядом, носившую следы страшного разгрома, произведенного во время следования по этой местности полчищ Мустафы, шедших на Фамагусту.

– Бедный мой Эль-Кадур! – произнесла Элеонора, наклоняясь над умирающим, лицо которого уже подергивалось предсмертной судорогой.

– Умираю… госпожа… – шептал он прерывающимся голосом. – Пуля… прошла… в сердце… Про… щай… будь… счаст… лива…

– Нет, Эль-Кадур, нет, друг мой, ты не должен умереть!.. Я вылечу тебя, – сквозь слезы говорила герцогиня, сжимая его холодеющие руки.

Араб устремил на нее свои потухающие глаза с последним проблеском глубокой любви и безграничной преданности и еле слышно произнес:

– Мои… мучения… окончены… Будь… счастлива… дай… и твоему… вер… ному рабу… умереть… счаст… ли… вым… поцелуй… его…

В то время как Симон плакал навзрыд и его старый соотечественник, дедушка Стаке, тоже тихо ронял слезы над умирающим, герцогиня осторожно прижала губы ко лбу своего преданного слуги, ради нее пожертвовавшего собственной жизнью.

Заключение

Тело верного невольника, жизнь которого была полна стольких необычайных терзаний, о которых смутно догадывалась только та, за которую он с радостью пожертвовал этой жизнью, не успело еще остыть, как к месту сражения между беглецами и их преследователями бешеным галопом примчался Мулей-Эль-Кадель, сопровождаемый отрядом своих дамассцев и их проводником Николой Страдиото.

Услышав топот множества коней и бряцанье многочисленного оружия, турки, уже плотно окружившие христиан, в паническом ужасе бросились бежать, думая, что уж не высадились ли неожиданно венецианцы с целью напомнить, что лев Святого Марка еще жив и готов жестоко отплатить за те ужасы, которые совершались в Фамагусте по приказанию кровожадного Мустафы. Может быть, явилась даже целая эскадра военных кораблей.

В страхе перед этой грозной силой люди Метюба, оставшиеся без своего предводителя, бежали, как стадо испуганных овец, оставив на произвол судьбы всех своих убитых и раненых.

– Дамасский Лев! – вскричал Перпиньяно, первый из христиан понявший настоящую причину постыдного бегства турок. – А, и Никола вернулся с ним!..

– Где герцогиня? – отрывисто спросил Мулей-Эль-Кадель, спрыгивая с покрытого потом и пеной коня.

– Здесь! – крикнул ему в ответ выбежавший на крыльцо Перпиньяно.

Не говоря больше ни слова, Мулей-Эль-Кадель быстро вбежал в дом и в следующее мгновение был уже перед Элеонорой.

– Жива!.. Жива!.. – задыхаясь от радости и весь красный от волнения воскликнул он.

– Мулей!.. Вы? – в свою очередь вскричала Элеонора, тоже покраснев при виде его.

– Я, синьора. Я явился сюда, кажется, как раз вовремя… А где поляк Лащинский, убийца виконта Ле-Гюсьера?

– Вот он, мертвый… Я убила его… Но вы назвали его убийцей виконта? Неужели это правда?

– Правда, синьора, – вмешался Никола, – я сам видел, как Лащинский бросился с галеры в воду вместе с живым еще виконтом, а потом уже один подплыл к лодке, которая направлялась к берегу… Да, синьора, не турки виновны в смерти вашего жениха, как вас, быть может, уверял этот предатель, а он сам.

Герцогиня, вдруг сильно побледневшая, несколько времени простояла неподвижно, устремив широко раскрытые глаза на труп поляка, потом с громким, душу раздирающим криком упала без чувств на руки Мулей-Эль-Каделя.

Полчаса спустя отряд Мулей-Эль-Каделя и спутники герцогини под его предводительством уже покидали безлюдное селение, на кладбище которого было предано земле тело бедного Эль-Кадура. Мулей-Эль-Кадель и герцогиня ехали рядом молча, занятые каждый своими мыслями и чувствами. Вдали еще виднелись бегущие солдаты и матросы Метюба.

В тот же день к вечеру беглецы, находившиеся теперь под такой сильной охраной, въезжали в городок Суду, где Мулей-Эль-Кадель озаботился отыскиванием приличного помещения для герцогини, которая, очевидно, готова была заболеть от всех перенесенных ею за последнее время потрясений. И действительно, едва она успела лечь, как у нее открылась сильная горячка, едва не сведшая ее в могилу. Целые две недели больная была в таком состоянии, что окружающие ее каждую минуту ожидали ее смерти, но молодость взяла свое: произошел благоприятный перелом болезни и молодая девушка медленно стала поправляться.

В один прекрасный день, когда герцогиня уже совершенно оправилась и собиралась вернуться на родину, в Суду прискакал турецкий капитан, на верхнем конце копья которого развевался белый шелковый платок, и потребовал, чтобы его немедленно провели к Мулей-Эль-Каделю. Он молча поклонился ему и вручил небольшую шкатулку, обернутую в зеленую шелковую материю. При виде этой шкатулки лицо Дамасского Льва покрылось смертельной бледностью.

– От Селима, нашего повелителя! – громко произнес султанский посланец.

После этих торжественно сказанных слов он, снова поклонившись, вышел, вскочил на своего коня и галопом умчался назад.

– Что это такое, Мулей? – с беспокойством осведомилась герцогиня, присутствовавшая при этой краткой сцене.

– Вот посмотрите, – сдавленным голосом ответил молодой турок, развертывая и открывая шкатулку, сделанную из кованого серебра художественной работы.

В этой изящной вещичке, на красном бархате, оказался искусно сплетенный шелковый шнурок.

Элеонора испустила крик ужаса. Черный цвет шнурка доказывал, что если получивший его не воспользуется им для того, чтобы собственными руками задушить себя, то будет посажен на кол.

– Боже мой, Мулей, что же теперь делать? – со слезами на глазах спросила девушка, в невольном порыве бросаясь на грудь молодого человека.

– Что делать? Я вижу, что жизнь с этой минуты становится для меня слишком заманчивой, чтобы я мог решиться добровольно отказаться от нее. Я покоряюсь этому указанию свыше, отрекаюсь от веры отцов своих и принимаю религию своей возлюбленной, если только она согласна иметь меня своим мужем.

– О, мой дорогой Мулей! – прошептала молодая девушка. – Я давно уже читала в твоих глазах затаенную любовь ко мне и… О, прости мне, тень несчастного Гастона!.. И сама полюбила тебя.

– Не ожидал я такого счастья и не знаю, достоин ли его… Вези меня в свою прекрасную Италию. Там я приму христианство, переменю имя, и никакие Селимы с их шнурками не будут мне страшны…

Когда после этого дня наступила ночь, то под ее молчаливым покровом из Суданского залива тихо вышло небольшое красивое греческое судно и направилось прямо к берегам Италии.

На борту этого судна находились герцогиня д’Эболи и ее жених Мулей-Эль-Кадель. Синьор Перпиньяно, дедушка Стаке и Никола Страдиото также следовали вместе с ними.

Капитан Темпеста и Дамасский Лев навсегда покинули арену борьбы креста с полумесяцем, но славные имена их долго еще жили в памяти участников этой борьбы.