Текст книги "Капитан Темпеста. Город Прокаженного короля"

Автор книги: Эмилио Сальгари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

– Что ты говоришь! – не то с негодованием, не то с изумлением вскричал молодой турок, мгновенно побледнев больше прежнего и как бы в изнеможении опускаясь возле стола. – Не может быть, чтобы тот молодой храбрец, сражавшийся, как сам бог войны, о котором я читал в старых языческих книгах, была женщина!.. Нет, женщина не могла победить Дамасского Льва!

– Капитан Темпеста не кто иной, как переодетая герцогиня д’Эболи, господин. Клянусь тебе в этом!

Изумление Мулей-Эль-Каделя было так велико, что он несколько времени не мог произнести ни одного слова.

– Женщина! – произнес он наконец с нескрываемой горечью и стыдом. – Дамасский Лев опозорен… Мне остается только сломать свою саблю и покончить с собой!

– Нет, господин, – с прежней твердостью возразил араб, – ты не имеешь права лишать свое войско его лучшего украшения и славы. Позора для тебя нет никакого, потому что победившая тебя девушка – дочь и лучшая ученица знаменитейшего в свое время рыцаря по всей Италии.

– Но не отец ее состязался со мною! – со вздохом проговорил Мулей-Эль-Кадель. – Подумать только, что меня сбросила с коня молодая девушка!.. Нет, честь Дамасского Льва погибла навсегда!

– Эта девушка – равная тебе по происхождению, господин.

– Отнесшаяся, однако, ко мне так презрительно!

– Неправда и это, господин. Она никогда не презирала тебя. Это доказывается тем, что в трудную минуту она обращается именно к тебе, а не к кому-нибудь другому.

Глаза молодого турка сверкнули огнем радости.

– Неужели мой противник имеет нужду во мне?.. Разве капитан Темпеста жив еще?

– Жив, но ранен.

– Где же он? Я желаю видеть его.

– Может быть, для того, чтобы убить его? Ведь капитан Темпеста, или, вернее, герцогиня д’Эболи, – христианка.

– А кто ты такой?

– Ее преданный раб.

– Раб? А так хорошо выражаешься?

– Ее отец воспитал меня, и я научился…

– И герцогиня послала тебя прямо ко мне?

– Да, господин.

– Уж не затем ли, чтобы просить меня помочь ей выбраться из Фамагусты?

– Да, но, кажется, и кое о чем еще.

– Она, вероятно, укрывается где-нибудь здесь в городе?

– Да, в одном из подземелий.

– Одна? Разве ей не угрожает опасность в твое отсутствие?

– Не думаю: убежище ее хорошо скрыто, к тому же она там не одна.

– Кто же с ней?

– Ее лейтенант.

Мулей-Эль-Кадель быстро встал, накинул на себя длинную темную мантию, взял со стола пару великолепно отделанных серебром и перламутром пистолетов и сказал:

– Веди меня к своей госпоже.

Но Эль-Кадур, не двигаясь с места и пытливо глядя ему прямо в глаза, твердо проговорил:

– Господин, чем ты можешь доказать мне, что идешь к ней не с целью выдать или убить ее?

Лицо молодого турка вспыхнуло.

– Как? Ты мне не доверяешь?! – с негодованием воскликнул он. Затем, подумав немного, добавил уже другим тоном: – Ты прав: она – христианка, а я турок, естественный враг ее религии и племени. Хорошо, мы найдем тут вблизи муэдзина, у которого есть Коран, и я в твоем присутствии торжественно поклянусь над нашим Священным Писанием, что желаю только спасти твою госпожу, хотя бы ценой собственной жизни. Желаешь ты этого?

– Нет, господин, – ответил Эль-Кадур, – я теперь верю тебе и без клятв. Я вижу, что Дамасский Лев не уступит в великодушии моей госпоже, герцогине д’Эболи.

– Ты говоришь, твоя госпожа ранена? Тяжело?

– Нет, не очень тяжело.

– А в состоянии она будет завтра держаться на лошади?

– Думаю, да.

– Есть у вас в подземелье какие-нибудь жизненные припасы?

– Кроме кипрского вина и оливкового масла, ничего нет.

Мулей-Эль-Кадель хлопнул в ладоши, и вслед за тем в дверях появились оба негра, с которыми он обменялся несколькими словами на непонятном для Эль-Кадура языке, после чего обернулся к последнему и сказал ему по-арабски:

– Идем. Мои люди догонят нас.

Оба вышли из дома и, перейдя площадь, где встречающиеся солдаты почтительно отдавали честь своему офицеру, направились не спеша к городским башням с видом людей, желающих сделать обход вокруг стен. Когда они прошли шагов около пятисот, их нагнали оба негра, несшие две большие и, по-видимому, тяжелые корзины, с ними бежали и их собаки.

Янычары не осмеливались препятствовать сыну всемогущего паши и спешили очистить ему путь.

Убедившись, что возле башни Брагола нет ни души, араб провел Мулей-Эль-Каделя и его слуг в подземелье. Там все еще горел факел и все было спокойно.

Молодой турок откинул назад полы своего плаща, обменялся вежливым поклоном с синьором Перпиньяно и легкими, быстрыми шагами приблизился к ложу герцогини, которая в это время не спала.

– Привет даме, победившей Дамасского Льва! – воскликнул он с видимым волнением, опускаясь перед ней на одно колено, как делали европейские рыцари, и впиваясь глазами в лицо молодой девушки. – Синьора, – продолжал он, – вы видите во мне не врага, а друга, который имел случай удивляться вашей выходящей из ряда вон храбрости и который не питает никаких злобных чувств за то, что был побежден такой доблестной героиней. Приказывайте Мулей-Эль-Каделю все, что угодно: отныне он видит свое величайшее счастье в том, чтобы спасти вас и таким образом уплатить хотя бы часть своего долга.

Глава X
Благородство Дамасского Льва

Когда молодая девушка увидела опустившегося перед ее ложем на колено своего недавнего противника и выслушала его горячее приветствие, она немного приподнялась на локте и с удивлением воскликнула:

– Вы! Мулей-Эль-Кадель?

– Да, это я. Вероятно, вы, доблестная синьора, сомневались, чтоб я, мусульманин, пришел на ваш зов? – грустно спросил молодой турок.

– Если и было это сомнение, то оно теперь исчезло, – ответила герцогиня. – Да, я действительно думала, что вы не придете и что мой верный слуга… более не вернется ко мне. Все возможно в такое время и при таких…

– Только не то, чтобы Мулей-Эль-Кадель мог быть так же кровожаден, как Мустафа с его янычарами! – горячо перебил молодой человек. – Они храбры – это верно, зато и свирепы, как азиатские тигры. Я не выходец из диких степей Туркестана или вечных песчаных пустынь Аравии и находился не при одном дворе моего султана. Я бывал и в Италии, синьора.

– Вы видели мою прекрасную родину, Мулей-Эль-Кадель? – с видимым удовольствием спросила герцогиня.

– Видел, синьора, любовался Венецией и Неаполем. Там я и научился ценить цивилизацию и образованность ваших соотечественников, которых глубоко уважаю.

– Мне так и казалось, что вы не должны походить на остальных мусульман, – заметила молодая девушка.

– Из чего же вы это заключили, синьора?

– Да хотя бы и из тех слов, которые вы крикнули вашим воинам, набросившимся было на меня с целью отомстить за ваше поражение. Достаточно для меня было и этого, чтобы понять, с кем имею дело.

Чело молодого турка слегка омрачилось, и из груди вырвался вздох.

– Да, все-таки горько подумать, что я был побежден рукой женщины! – тихо сказал он.

– Нет, Мулей-Эль-Кадель, не женщины, а капитана Темпесты, считавшегося среди храбрых защитников Фамагусты одним из первых бойцов. Честь Дамасского Льва нисколько не пострадала, тем более что он доказал свое мужество и искусство, сломив старого медведя польских лесов, перед грубой силой которого многие отступали.

Чело турецкого витязя мгновенно прояснилось при этих любезно сказанных словах, и на губах его мелькнула улыбка.

– Да, я согласен, – сказал он, – что лучше быть побежденным рукой женщины, нежели мужчины… Но все-таки я желал бы, чтобы об этом знали только мы одни и чтобы от моих соотечественников навсегда было скрыто, кто в действительности капитан Темпеста. Они держатся разных со мной взглядов.

– Даю вам слово, Мулей-Эль-Кадель, что от меня никто не узнает этой тайны, – поспешила его окончательно успокоить молодая девушка. – Кроме двух находящихся сейчас здесь моих испытанных друзей, в Фамагусте было всего три лица, которые знали ее, но в настоящее время их уже нет на свете: Мустафа никого из них не оставил в живых.

– Да, великий визирь – зверь, опозоривший в глазах христианского мира всю турецкую армию. Я думаю, и сам Селим, хотя и не отличающийся особенным великодушием и мягкостью, не одобрил бы его. Побежденные имели полное право на пощаду за проявленную ими храбрость и стойкость… Однако что же мы говорим об этом, когда есть кое-что более важное для нашей беседы. Синьора, я узнал, что вы нуждаетесь в подкреплении ваших сил, и приказал своим слугам захватить с собой закусок и вина.

Молодой турок сделал знак своим неграм, которые тотчас же приблизились и достали из принесенных ими корзин холодное мясо, хлеб, покрытую плесенью бутылку французского вина, сухари, бисквиты, кофе в особой грелке, пару ножей и две чашки.

– К сожалению, другого ничего не могу предложить, – говорил Мулей-Эль-Кадель. – Хотя стол самого визиря превосходно снабжен, у его подчиненных недостает многого, к чему они привыкли.

– Я и на это не могла рассчитывать и очень признательна вам за вашу заботливость, – сказала молодая герцогиня с сердечной улыбкой. – Но мои друзья более меня настрадались от недостатка пищи, уже по одному тому, что они как мужчины имеют лучший аппетит… Угощайтесь, синьор Перпиньяно, и ты также, мой верный Эль-Кадур, – прибавила она, указывая на закуску.

Сама она удовольствовалась чашкой кофе, налитой ей молодым турком, и бисквитом, между тем как ее лейтенант и араб, пропостившись более двадцати четырех часов, с волчьим аппетитом набросились на более существенное.

– Так скажите мне, синьора, что я должен сделать для вас? – спросил Мулей-Эль-Кадель, когда молодая девушка отставила выпитую чашку и отказалась от второй.

– Я попрошу вас помочь нам выйти из Фамагусты, – ответила она.

– Вы желаете возвратиться в Италию?

– Пока нет.

На красивом подвижном лице турка выразилось глубокое изумление.

– Следовательно, вы желаете остаться на Кипре? – произнес он тоном, в котором слышалась как бы затаенная радость.

– Да, до тех пор, пока я не разыщу любимого человека, находящегося у вас в плену, – пояснила герцогиня.

Лицо Мулей-Эль-Каделя заметно омрачилось.

– Кто же этот человек? – уже более сухо предложил он вопрос.

– Виконт Ле-Гюсьер.

– Ле-Гюсьер? – повторил Мулей-Эль-Кадель, закрыв глаза рукой, чтобы сосредоточить свою мысль. – Погодите, начинаю припоминать… А, это, должно быть, один из тех немногих дворян, которые были взяты в плен и пощажены Мустафой, не правда ли?

– Да. Вы знали его лично? – видимо волнуясь, осведомилась молодая девушка.

– Если это тот самый, кого в Никосии называли звездой, душой тамошнего гарнизона, то знал и помню, что о нем шла молва как о самом доблестном из христианских военачальников…

– Он, он самый… Мне хотелось бы узнать, где его держат в плену.

– Это не трудно будет узнать. Стоит только порасспросить кое-кого у нас.

– Может быть, эти дворяне были отправлены в Константинополь, вы не слыхали об этом?

– Нет, и мне кажется, что у Мустафы были особые намерения относительно этих пленников… Вам желательно освободить их всех до вашего возвращения на родину?

– Нет. Я приехала сюда в качестве капитана Темпесты исключительно с целью вырвать из ваших рук виконта Ле-Гюсьера, но, если бы удалось освободить вместе с ним и остальных пленных, я, разумеется, была бы очень довольна.

– А я до сих пор думал, что вы взялись за оружие против нас только из ненависти к мусульманам.

– Вы ошиблись, Мулей-Эль-Кадель.

– Очень рад этому, синьора… Хорошо, ваше желание будет исполнено. Сейчас неудобно пойти к Мустафе, но завтра днем я обязательно побываю у него и узнаю, где находится Ле-Гюсьер, будьте покойны. Сколько с вами будет спутников? Я приготовлю вам турецкие одежды, чтобы удобнее было вывести вас из Фамагусты. Сколько же нужно? Три?

– Нет, пять, сказал Перпиньяно. – По соседству с нами скрываются еще двое христиан – венецианских моряков. Они умирают с голода в затхлом погребе. Я обязан им спасением своей жизни, поэтому просил бы взять с собой и этих бедняков. Без нашей помощи они обречены на верную и ужасную смерть.

– Отлично, – проговорил Мулей-Эль-Кадель. – Я хотя и бьюсь против христиан, потому что должен это делать как мусульманин, но я не палач их. Постарайтесь, чтобы эти люди завтра были здесь с вами.

– Благодарю вас, эфенди. Я так и был уверен, что благородство и великодушие Дамасского Льва не уступят его доблести, – сказал венецианец.

Молодой турок вежливо поклонился ему, по-рыцарски поцеловал руку герцогини и, приготовившись уходить, сказал:

– Клянусь Кораном, что сдержу данное вам слово, синьора. Итак, до завтрашнего вечера.

– Благодарю и я вас, Мулей-Эль-Кадель, – с дрожью в голосе промолвила герцогиня, видимо тронутая. – Когда я вернусь на родину, скажу там, что нашла и между мусульманами людей не менее великодушных, чем благородные венецианцы.

– Это будет большой честью для нас, – ответил сын дамасского паши. – Прощайте, синьора, или, вернее, до свидания!

Эль-Кадур выпустил молодого турка вместе с его слугами и собаками, после чего тщательно закрыл выход и возвратился на свое место возле ложа герцогини.

Араб только вздохнул.

– А вы вполне уверены в честности и великодушии Мулей-Эль-Каделя, синьора? – вдруг спросил Перпиньяно.

– Вполне. Разве у вас есть сомнения на этот счет, синьор Перпиньяно?

– Я вообще не доверяю туркам.

– Вообще это понятно, синьор, но Мулей-Эль-Кадель составляет исключение среди своих единоплеменников… А ты что скажешь, Эль-Кадур? Можно доверять Мулею-Эль-Каделю?

– Он клялся Кораном, – коротко ответил араб.

– В таком случае действительно сомневаться более нечего: сдержать клятву Кораном или на Коране считает себя обязанным даже самый негодный из мусульман, – сказал лейтенант. – Ну, теперь я отправлюсь за своими моряками. Дай мне, пожалуйста, свои пистолеты и ятаган, Эль-Кадур, – попросил лейтенант. – Моя сабля не может больше служить мне.

Араб молча отдал ему свое оружие и вдобавок накинул ему на плечи свой бурнус, чтобы молодой венецианец мог сойти за мусульманина.

– Прощайте, синьора, – с низким поклоном проговорил Перпиньяно, обернувшись к герцогине. – Если я не вернусь до утра, то это будет означать, что турки убили и меня.

– Бог даст, вернетесь благополучно, да еще и втроем, – сказала молодая девушка, дружески протягивая ему руку.

Мгновение спустя лейтенант находился уже вне подземелья. Было немного за полночь. В городе стояла тишина, нарушаемая лишь ожесточенным лаем голодных собак, дравшихся из-за своей ужасной добычи – человеческих трупов.

Лейтенант осторожно свернул в маленький узкий переулок, с обеих сторон окаймленный развалинами старых домов, в которых раньше ютилась беднота. Он прошел было уже до половины этот переулок, когда вдруг перед ним появилась фигура высокого человека, облаченного в красивый и богатый костюм капитана янычар.

– А, синьор Эль-Кадур! – насмешливым голосом произнес это человек на плохом итальянском языке. – Откуда это шествуешь, куда и зачем?.. Вот неожиданная и приятная встреча! Хотя и темно, а мои старые глаза все-таки сразу узнали тебя.

– А кто вы? – спросил Перпиньяно, выхватив из бурнуса ятаган и становясь в оборонительную позу.

– Ха-ха-ха!.. Ты что ж это, никак хочешь пырнуть старого знакомого? Еще не отрешился от своей первобытной дикости? – продолжал тот же насмешливый голос.

– Вы, очевидно, принимаете меня за кого-то другого, может быть, за араба, судя по моему бурнусу? – сказал лейтенант. – Но я вовсе не араб, а египтянин.

– Египтянин? Гм! Значит, и вы, синьор Перпиньяно, отреклись от веры своих отцов ради сохранения шкуры?.. Это очень приятно для меня. Теперь христиане уж хоть не одного меня будут ругать ренегатом. Вообще я очень доволен этой встречей… Сначала я действительно принял было вас за Эль-Кадура, но ваш голос и язык сразу выдали вас… Не желаете ли возобновить нашу игру в «зара»? Я бы не прочь, только, конечно не здесь.

– Ба, да это капитан Лащинский! – вскричал Перпиньяно, с трудом придя в себя от изумления.

– Нет, Лащинский умер, а на его месте находится Юсуф Гаммада, – отвечал поляк, которого тоже нетрудно было узнать по его голосу и способу выражения.

– Ну, Лащинский или Гаммада – все равно вы ренегат, а я кем был, тем и остался. На подобного рода… увертки я не способен, – презрительно сказал венецианец.

Поляк хотел было обидеться, но, очевидно, одумался, сухо рассмеялся и процедил сквозь зубы:

– Эх, мой друг, чего не сделаешь, когда на носу смерть и нет охоты даться ей в лапы! А куда это вы так осторожно пробирались, когда я имел удовольствие вас встретить?

– Да никуда, собственно, – возразил смущенный этими расспросами венецианец. – Мне просто захотелось подышать ночным воздухом и, кстати, полюбоваться «живописными» развалинами Фамагусты.

– Шутить изволите, синьор Перпиньяно!

– Может быть…

– Любоваться на развалины города, кишмя кишащего турками, только и мечтающими о том, как бы позабавиться убийством хоть одного еще христианина?! Ищите других дураков, которые бы этому поверили… Знаете что, лейтенант? Со мной лучше всего вести игру в открытую и не скрываться от меня. Вообще вы можете смотреть на меня по-прежнему, как на своего. Сердце мое еще не успело пропитаться мусульманством, и Магомет для меня пока ровно ничего не представляет, кроме хитрого честолюбца и обманщика, а на его пресловутый Коран я смотрю, как на сборник сумасшедших бредней. Чудеса же его, по-моему, только фокусы, рассчитанные на…

– Вы бы говорили потише, капитан: вас могут услышать…

– Кто? Кроме нас с вами, здесь нет ни одной живой души… Ну, да ладно, оставим эту тему. Скажите мне лучше, что сталось с капитаном Темпестой?

– Не знаю. Думаю, что убит на одном из бастионов.

– Разве вы были не вместе?

– Нет, мы были с ним разлучены во время штурма, – лгал Перпиньяно, инстинктивно чувствуя, что нельзя доверять поляку.

– Да? Гм!.. А интересно бы знать, что делает около той вон башни Мулей-Эль-Кадель?.. Я видел его давеча вместе с Эль-Кадуром… Впрочем, может быть, это были вы же, а вовсе не араб? – с язвительным смехом продолжал Лащинский. – Будет вам хитрить со мной. Скажите откровенно: вы провожали Мулей-Эль-Каделя в его таинственной ночной экскурсии или это действительно был араб капитана Темпесты? Нехорошо так скрываться от друзей.

– Решительно не понимаю, о чем вы меня спрашиваете, синьор Лащинский! Я не видел ни Мулей-Эль-Каделя, ни Эль-Кадура, ни капитана Темпесту и думаю, что последних двух даже и в живых уже нет…

– Гм! А откуда же вы взяли бурнус Эль-Кадура? Или он заранее отказал вам его по завещанию. А?

– Странно! Разве не может быть двух совсем одинаковых бурнусов? Этот бурнус я приобрел еще в первые дни моего пребывания в Фамагусте у одного местного араба. Не отрицаю, что этот бурнус действительно похож на бурнус Эль-Кадура, ведь они все делаются по одному…

– Да?.. Однако вы ловко умеете сочинять, синьор Перпиньяно!.. Но оставим в стороне и бурнус. Побеседуем лучше о капитане Темпесте…

– Как вы его назвали, синьор Лащинский? Разве капитан Темпеста выказал такую трусость, что вы его так…

– Те-те-те, да будет вам ломаться! Неужели вы воображаете, что я так глуп, что не могу отличить женщины от мужчины, как бы хорошо она ни переоделась и ни храбрилась?..

– Не знаю, на чем вы основываете выше странное убеждение, будто капитан Темпеста – женщина, – спокойно перебил болтливого поляка синьор Перпиньяно. – Что касается меня, то я всегда считал, считаю и буду считать его за того, за кого он себя выдает и действительность чего подтвердил делом… К тому же не известно еще, жив ли он, а о мертвых вообще судачить не следует.

– Ах, какой вы упрямый, молодой человек! – с деланным смехом сказал поляк. – Ну, не будем ссориться. Мне бы хотелось сохранить нашу прежнюю дружбу, поэтому прямо и спрашиваю вас: не могу ли я быть вам чем-нибудь полезным, синьор Перпиньяно?

– Положим, я к вам особенной дружбы не питал, синьор Лащинский. Но разумеется, лучше дурной мир, чем хорошая ссора… В настоящую минуту я ровно ничего от вас не прошу, кроме возможности свободно идти своей дорогой.

– Идите, я вам не препятствую, но предупреждаю, что если попадетесь в руки туркам, то до восхода солнца можете очутиться на колу.

– Постараюсь не попасться.

– А если они вас все-таки поймают, не забудьте, что меня зовут Юсуфом Гаммадом и что я могу помочь вам выпутаться из беды.

– Благодарю. Не забуду.

– Ну, так скатертью вам дорога, лейтенант.

Услышав по звуку шагов, что Лащинский отправился в противоположную сторону, Перпиньяно поспешно повернул назад, юркнул в темный проход между двумя кучами развалин и притаился там.

«Наверное, этот польский медведь захочет выследить меня, – пробормотал он. – Человек, изменивший своей религии ради спасения жизни, на все способен. Притом, кажется, он что-то имеет против герцогини. С ним нужно действовать очень осторожно».

Действительно, едва молодой венецианец успел высказать про себя это соображение, как услышал шаги возвращающегося Лащинского, а вскоре заметил в темноте и его фигуру. Поляк старался идти как можно тише, но его выдавал хруст мусора под его ногами. Миновав место, где спрятался Перпиньяно, он через несколько десятков шагов свернул в переулок, вероятно предполагая, что его бывший сотоварищ направился туда.

«Вот и отлично! – подумал Перпиньяно. – Пусть он там ищет меня, сколько ему угодно, я же за это время успею сделать, что мне нужно».

И он поспешно юркнул в другой темный проход тут же поблизости, где, пользуясь слабым мерцанием звезд, отыскал нагромождение балок и досок, за которым скрывался вход в яму, служившую когда-то погребом. Прислушиваясь в окружающей тишине и убедившись, что поблизости нет ничего подозрительного, он три раза прокричал по-совиному, потом осторожно позвал:

– Дедушка Стаке! А дедушка Стаке!

Вслед за тем приподнялась дверь в яму и тихий, хрипловатый голос проговорил:

– Куда это вы запропастились, синьор лейтенант? Мы уж думали, что вы попали в лапы к туркам и готовитесь украшать собой какой-нибудь кол у них…

– Нет, пока еще не имею в виду этого удовольствия, – шепотом отвечал Перпиньяно, наклонившись в открывшееся отверстие. – Ну, как Симон? Жив еще?

– Только наполовину: малого скрючило от голода и страха, что вот-вот ворвутся сюда турки и расправятся с нами по-своему. Не особенно давно слышно было, как они шарили тут поблизости…

– Ага!.. Ну, так вылезайте оттуда живее. Я пришел за вами, чтобы отвести вас в безопасное место.

– Ой ли? – радостно проговорил невидимый собеседник венецианца. – Господи! Если нам удастся спастись, мы не пожалеем пожертвовать по десятку свечей святому Марку и святому Николаю… Сию минуту явимся… Эй, Симон! – продолжал он, обращаясь к своему товарищу. – Собирай последние силенки и выходи со мной, если хочешь дать работу зубам и наполнить втянувшееся брюхо…

Из ямы послышались какое-то бормотанье и возня, вслед за тем оттуда показались сначала старик, за ним и молодой человек.

– Вот и прекрасно! – сказал Перпиньяно. – Идите смелее за мной. Вокруг все тихо.

– Ладно, ведите нас, синьор, – ответил старик, – только не взыщите: бежать мы не можем, потому что у нас обоих ноги не в порядке… здорово помяты.

И он поспешно заковылял вслед за лейтенантом, таща за руку своего спутника и соотечественника, который испускал жалобные стоны от боли и слабости.

Вскоре все трое очутились у входа в подземелье башни, и Перпиньяно, постучавшись в него, произнес вполголоса:

– Это мы, Эль-Кадур. Впусти нас.

Поджидавший араб поспешно открыл вход и, держа в руках факел, зорко оглядел незнакомцев.

Дедушка Стаке был красивый старик лет шестидесяти, смуглый, с длинной серебристой бородой, серыми и еще по-юношески живыми глазами, бычьей шеей и геркулесовой грудью. Несмотря на свои годы, он, по-видимому, обладал еще такой силой, что в случае надобности легко мог бы справиться с двумя турками.

Тот, которого звали Симон, был совсем еще юноша, лет не более двадцати, высокий, тощий, бледный, с черными глазами и чуть заметными усиками. Он казался гораздо более изможденным, чем старик, который благодаря своему богатырскому сложению был в состоянии оказать более сопротивление боли, голоду и всяким невзгодам.

Терпеливо подчинившись пытливому осмотру араба, Стаке приблизился к ложу герцогини и, сняв с головы берет, почтительно сказал:

– Очень рад видеть вас вновь, капитан Темпеста, и благодарю Бога за то, что Он помог вам за вашу храбрость тоже избежать смерти от лап этих азиатских тигров. Я уж думал, что и вас…

– Ладно, ладно, дедушка Стаке, – прервал его лейтенант, – успеете еще нарадоваться и намолиться, а теперь приступайте-ка скорее к абордажу этих вот съестных припасов, они только и ждут этого… Присаживайся и ты, Симон, не церемонься.

– Да, да, добрые люди, ешьте и пейте на здоровье, – прибавила герцогиня, указывая на корзины с провизией, принесенной неграми Мулей-Эль-Каделя.

Когда старый матрос и его товарищ, тоже вежливо поклонившийся герцогине, принялись за еду, Перпиньяно шутливо сказал:

– А знаете что, дедушка Стаке, ведь эта еда и вино – турецкие! Нам обещано и еще, когда все это выйдет.

– А! Значит – добыча, отнятая у турок? – обрадовался старик. – Хвалю. Положим, я был бы еще более в восторге, если бы на месте этого куска бычьего мяса лежала передо мной изжаренная голова самого Мустафы. Честное слово, я справился бы с ней двумя глотками… Что, брат Симон, наверное, и ты не отказался бы сделать то же самое? А?

Но юноше некогда было отвечать: он так усердно работал челюстями, что ему позавидовала бы любая акула, проголодавшая целый месяц. Мясо, хлеб и вино с изумительной быстротой исчезали в нем, словно в бездонной пропасти.

Герцогиня и Перпиньяно с улыбкой слушали и смотрели на эту маленькую интермедию. Один араб оставался бесстрастен, как бронзовая статуя.

– Капитан, – вновь обратился к герцогине дедушка Стаке, когда насытился в достаточной для себя мере, то есть съел не более пятой части того, что поглотил его юный товарищ, – я не нахожу слов, чтобы достойным образом выразить вам свою признательность…

Он вдруг замялся и устремил свои острые серые глаза на молодую девушку.

– Э! – воскликнул он через минуту. – Должно быть, у дедушки Стаке глаза все еще затуманены дымом или он вообще начинает плохо видеть!..

– Что вы хотите этим сказать? – смеясь спросила герцогиня.

– Хоть я больше знаю толку в смоле и дегте, нежели в женском поле, я все-таки готов поклясться всеми акулами Адриатического моря, что вы…

– Молодец, дедушка Стаке! – сказал Перпиньяно, переглянувшись с молодой девушкой и прочитав в ее глазах разрешение подтвердить догадку старого морского волка. – Ваши глаза так же остры, как у акул вашего родного моря. Выпейте-ка еще стаканчик этого прекрасного вина за здоровье герцогини д’Эболи, капитана Темпесты тоже, а потом засните себе с Богом вместе с вашим товарищем. Вы давно уже не имели возможности спокойно спать, пользуйтесь случаем.

Старик выпил предложенный ему стакан вина и, пригласив с собой Симона, теперь вполне уже насытившегося, в угол на приготовленное им арабом место, сказал с низким поклоном:

– Повинуюсь и желаю приятного сна храброму победителю… или, вернее, храброй победительнице лучшего из турецких бойцов.

Когда оба моряка громким храпом возвестили о том, что они находятся в крепких объятиях Морфея, Перпиньяно шепнул герцогине:

– Синьора, вас выслеживают.

– Кто?.. Янычары? – стремительно приподнявшись, спросила она.

– Нет, капитан Лащинский.

– Лащинский! – с удивлением воскликнула герцогиня. – Да разве он жив еще? Не ошиблись ли вы, синьор Перпиньяно?

– Нет, синьора, не ошибся. Я сейчас только видел его и говорил с ним. Он сделался мусульманином ради спасения жизни.

– Вы с ним говорили?.. Где же это?

– Недалеко отсюда, когда я шел вот за этими молодцами, – отвечал Перпиньяно, кивнув головой в сторону спящих моряков.

– Вы думаете, что теперь этот человек будет выслеживать наше убежище, чтобы выдать Мустафе или, вернее, его ищейкам?

– От этого бессовестного авантюриста, отрекшегося от религии своих отцов, можно всего ожидать, синьора. Он следил за мной, но, к счастью, мне удалось от него спрятаться, и он прошел мимо, не заметив меня.

– Вы уверены, что он еще не знает нашего убежища, синьор Перпиньяно?

– Пока, кажется, не знает, но за будущее, разумеется, не могу поручиться.

Араб, до сих пор молча лежавший на своем месте, возле самого входа, вдруг вскочил и своим спокойным голосом спросил:

– Вы говорите, что встретили его недалеко отсюда?

– Да, в первом переулке налево от площади.

– Может быть, он и сейчас еще там?

– Может быть, хотя наверное я этого не знаю.

– Хорошо! Я пойду и убью его. Будет хоть одним врагом меньше, а вместе с тем и одним отступником, – решительно проговорил араб.

Эль-Кадур вновь накинул на себя сброшенный было бурнус и заткнул за пояс ятаган. Его высокая фигура отбрасывала в дымном свете факела фантастическую тень на красные кирпичные стены подземелья. Своей головой с целой копной длинных волос и энергичным лицом с пылающими глазами и свирепым выражением он в эту минуту поразительно напоминал льва аравийской пустыни.

– Убью! Непременно убью его! – твердил он. – Я должен его убить уже потому, что он… соперник жениха моей госпожи.

– Нет, сейчас ты никого не убьешь! – вдруг повелительным тоном сказала герцогиня. – Брось свой ятаган! Слышишь?

Араб, точно повинуясь высшей силе, машинально бросил ятаган на землю.

– Вот так, мой верный слуга. Ты должен охранять нас тут, а не бегать убивать людей, которые пока еще не трогают нас.

– Виноват, падрона, – смиренно сказал араб, укладываясь снова на свое место. – Я действительно совсем сошел было с ума… во мне вскипела бурная кровь отца, а когда это случается – я забываюсь.