Текст книги "Обольстительная герцогиня"
Автор книги: Эмили Брайан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
Глава 8
Ее Марс застонал и слегка шевельнулся.
– Не двигайтесь. – Приказала Артемизия, – иначе вы измените ракурс, под которым свет падает на поднятую руку.
– Если я не буду двигаться, моя поднятая рука скорее всего отвалится, – пожаловался он.
Артемизия взглянула на часы над камином.
– Верно, мы занимаемся этим наброском уже почти час, – признала она. – Хорошо, давайте передохнем Должно быть, чай еще горячий, к тому же я попросила Катберта принести немного печенья, которое вы найдете под серебряной крышкой.
Томас Доверспайк вскочил на ноги и надел робу, прежде чем приняться за предложенное ему печенье, в то время как Артемизия завесила холст, чтобы пыль не оседала на свежую краску. Лондон, с бесчисленными угольными топками, был намного грязнее Бомбея. Она налила две чашечки чая, добавила в свою чашку немного сливок, а в его лишний кусочек сахара, как ему нравилось.
– Как продвигается картина? – спросил он в перерыве между поглощением печенья.
– Уже приобретает очертания. – Перед тем как сделать глоток, Артемизия подула на чай, чтобы охладить его. Она незаметно спрятала руку за спину и слегка размяла затекшую спину, подумав при этом, что не только натурщики страдают от неприятных последствий монотонной работы.
– Могу ли я посмотреть?
– Нет, до тех пор, пока она не закончена.
Всего за несколько дней Артемизии удалось значительно продвинуться в работе. Ее новая картина станет действительно значимой, и она чувствовала это в каждом новом штрихе.
Кисть ее свободно летала по холсту, но, поскольку Артемизия была сторонницей четкого изображения деталей, результат ее пока что не устраивал. В то время как некоторые части тела выглядели необычайно естественно, другие все еще были плоскими и поверхностными. Копировать стройную и мускулистую фигуру Томаса Доверспайка было сущим удовольствием, а его кожа обладала здоровым сиянием и говорила о жизненной силе своего обладателя, однако Артемизия не стала четко прорисовывать паховую область. Она даже подумывала, не задрапировать ли ее. Небольшой пояс или фиговый листок решит проблему, но ее артистическое чутье воспротивилось этому, и Артемизия начала ругать себя за трусость. Он весь был необычайно прекрасен. Даже потерпев поражение, Марс оставался мужественным. И разве не будет малодушным поступком прикрыть его достоинство лишь потому, что при взгляде на него у нее внутри все трепетало?
У него все еще бывали периоды неконтролируемого возбуждения, но Артемизия старалась не говорить об этом прямо. Она никогда не уставала смотреть на него, хотя кожа на его восставшем фаллосе была плотной и туго натянутой, темной от притока крови. Она не переставала представлять, какой на ощупь его фаллос. Будет ли он гладким в ее руке? Или теплым? При мысли об этом ее щеки пылали, а внизу живота появлялось какое-то первобытное, естественное ощущение.
Ей необходимо как можно скорее подумать о чем-то другом.
– У вас было достаточно времени, чтобы привыкнуть к работе. Теперь она кажется вам более простой?
– Почему вы спрашиваете?
– Некоторое время назад казалось, будто работу в качестве моего натурщика вы считаете унизительной, – заявила она, – надеюсь, вы все-таки передумали.
Он пожал плечами:
– Пока не скинете с себя все ваши юбки и не встанете на мое место, все равно не поймете. На мой взгляд, если хотите знать, что представляет собой работа натурщика, попробуйте сами заняться ею.
– Простите, что вы сказали? – Вероятно, она неправильно его расслышала.
– Вообще-то я подал вам весьма стоящую идею, – заявил он, стряхивая крошки с ладоней, – ведь это будет неплохим отдыхом для каждого из нас. Мы могли бы поменяться местами, и я бы немного вас порисовал.
Артемизия чуть не подавилась глотком чая.
– Очень смешно. На какую-то долю секунды я решила, что вы говорите серьезно.
– Я говорю серьезно.
Артемизия поставила чашку на стол.
– Какая ерунда, вы же не художник.
– Ну да, здесь вы правы, – признал он. – Я не умею так строить композицию, как вы, но зато делаю приличные наброски. Смотрите, сейчас покажу.
Он схватил альбом и мелок и несколькими легкими штрихами изобразил Поллакса, который спал на подоконнике, поджав под себя лапки так, что казался маленьким мохнатым комочком.
– Неплохо, – признала она. Линии были четкими и уверенными, а силуэт котенка имел почти безупречные пропорции.
– На службе мне приходилось рисовать карты – объяснил он. – Так что вы думаете по этому поводу, ваша светлость? Может быть, нам стоит поменяться ролями. Обещаю, что не нарисую вам, скажем, три глаза.
– Мистер Доверспайк, ваше предложение необычно и, я думаю, неприемлемо для человека моего статуса, – начала протестовать она, – ведь это будет…
– Унизительно?
– Вовсе нет. – Артемизию разозлило, что ему удалось поймать ее на слове.
– Что же вас останавливает? Неужели вы боитесь?
– Конечно же, нет. – А потом, поскольку Артемизия твердо верила, что в искусстве самое важное – правдивость, она сглотнула и кивнула.
– Я должен признаться, что сначала и сам немного испугался.
Она фыркнула:
– Вы? Мистер Стеснительность-мне-не-свой-ственна?
– Иногда единственный способ встретиться лицом к лицу со своими страхами – не обращать на них внимания и идти вперед, – заявил он. – Быть голым, то есть, прошу прощения, ваша светлость, быть обнаженным перед тем, кого вы едва знаете, действительно довольно устрашающая перспектива. Но в этом отношении вам все про меня известно.
Артемизия подумала, на самом деле ли мистер Доверспайк ей хорошо известен. Мысли о нем часто не давали ей покоя. Да, этот мужчина действительно нравился ей, но он был слишком сдержанным для обычного рабочего, а от представителя дворянства его отличало исходившее от него едва уловимое чувство опасности. Несмотря на то, что Томас провел в обществе Артемизии уже больше недели, он до сих пор оставался для нее загадкой. Она по праву считала себя наблюдательнее многих, однако ей все-таки не удавалось разгадать секреты чужого сердца.
Она пыталась избавиться от воспоминаний о его поцелуе, но иногда память воскрешала их помимо ее воли. Это было сродни урагану, который сметал все доводы рассудка и оставлял за собой опустошение. Наверное, именно вид его чувственного рта сейчас уничтожил остатки разума, ведь она действительно начала раздумывать над его предложением.
– Я никогда не смогу объяснить вам, на что это похоже, – заверил ее он. – Хотите узнать, что вы просите от своих натурщиков, испытайте это сами. – Он насмешливо поднял бровь и добавил: – Если осмелитесь.
Если она не согласится с его предложением, он не перестанет обвинять ее в том, что она унижает его достоинство. Этот несносный человек загнал ее в угол, и у нее нет ни малейшей возможности отказаться от его предложения.
– Я сейчас вернусь. – Герцогиня направилась к комнате для переодевания. Когда она закрыла за собой дверь, внутри у нее все переворачивалось. Артемизия сделала глубокий вдох. В конце концов, она же ожидает, что натурщики без особых усилий решатся на подобный подвиг, и, справедливости ради, следует иметь представление об их настоящих ощущениях.
Ее руки дрожали, когда она снимала испачканный краской передник. Простое муслиновое платье последовало за ним. Когда она разделась до нижнего белья и осталась в сорочке, панталонах и корсете, то поняла, что дальше ей не справиться. Ей не удастся расшнуровать корсет.
– Все в порядке, ваша светлость?
– Да, у меня все хорошо, – ответила Артемизия, досадуя на дрожащий голос. Проклятые французские модельеры. Она давно считала, что мода заставляет людей выглядеть глупо. Разве правильно, что взрослая женщина не сумеет раздеться без посторонней помощи? Она не подумала об этом, когда согласилась на этот фарс. И теперь придется признать, что дальше ей самой не справиться.
– Не нужна ли вам помощь со шнуровкой?
– Как мило с вашей стороны предложить помочь! – Ей следовало понять, что он непосредственно знаком с процессом раздевания женщин и не позволит ей отказаться от задуманного только лишь из-за технической стороны дела. – Да, мистер Доверспайк. Ваша помощь очень бы мне пригодилась, – сказала герцогиня так спокойно, словно его помощь в снятии корсета была самым привычным делом. Артемизия уже дала свое согласие, и меньше всего ей хотелось показать этому человеку, что она не справилась с задачей. Она повернулась к своему натурщику спиной, уверенная в том, что он знает, что делает.
Когда Тревелин начал развязывать узел, она затаила дыхание. Освободив ее от пояса, пальцы поднялись вверх по позвоночнику, ослабляя шнуровку корсета.
Внезапно ей пришло в голову, что придется снова прибегнуть к помощи мистера Доверспайка и просить его зашнуровать корсет, когда они закончат.
Мистер Доверспайк снял с нее корсет, и ее грудь под тонкой сорочкой больше ничто не стесняло. Теперь она могла глубоко вздохнуть, но ей по-прежнему не хватало смелости повернуться к нему лицом. Кто знает, что она теперь прочитает в его карих глазах?
– Благодарю вас. Теперь я справлюсь сама, – тихо промолвила она, и ее помощник вышел из маленькой комнатки, оставив Артемизию наедине со своими страхами. Она стянула через голову сорочку и спустила панталоны. Что он подумает, когда увидит ее? Герцогиня уже жалела, что не позаботилась поставить в комнате зеркало для натурщиков. Ей не терпелось поскорее узнать свои недостатки.
Артемизия опустила голову и оглядела себя. Ее соски были напряжены, а если бы она провела рукой по нежной округлости живота к темным завиткам волос над стройными ногами, то поняла бы, что они увлажнились.
Сердце ее забилось, и она почувствовала ответную пульсацию в своем лоне. Артемизия уже почти решила, что это и так самый смелый поступок в ее жизни, и вовсе не обязательно доводить его до конца. Необходимо лишь снова облачиться в панталоны и сорочку и позвать мистера Доверспайка, чтобы тот снова зашнуровал корсет.
Но тогда она признается ему в трусости и лицемерии. Как можно ожидать от натурщиков, что во имя искусства они должны сделать то, на что она сама пойти не готова?
Артемизия сняла с крючка вторую робу и просунула руки в широкие рукава. Она плотно запахнула ее и удивилась, как приятно ощущение бархата. Ей и раньше приходилось носить бархатные платья, но под ними скрывалось многослойное нижнее белье – панталоны, сорочка, корсет, нижние юбки, кринолин. Мягкая ткань мало соприкасалась с ее кожей и уж точно не в этаких интимных местах. Это ощущение было, по ее мнению, нездоровым, но она решила, что ей оно даже нравится.
– Требуется помощь, ваша светлость? – раздался из-за закрытой двери голос мистера Доверспайка.
– Нет, спасибо, – сказала она, решив вести себя свободно и непринужденно. Сделав глубокий вдох, Артемизия открыла дверь.
Его удивленный взгляд почти стоил тех кульбитов, которые выделывал ее желудок.
Она прошествовала к центру комнаты.
– Ну же, не стойте без движения и не глазейте на меня. Если вы намерены меня рисовать, то придется что-то делать. Альбом теперь ваш, а новый мелок вы найдете в верхнем ящике столика.
Он быстро взял названные ею предметы и сел на стул с прямой спинкой, забросив ногу на ногу, чтобы положить альбом.
– Когда будете готовы, можем начать. – Уголок его губ приподнялся в тщательно скрываемой усмешке.
Внезапно лицо его потеряло оживленное выражение, а глаза потемнели. Артемизия чувствовала, как его взгляд прожигал толстый бархат. Должно быть, он испепелит ее взглядом, когда роба не будет заслонять ему вид. Она опустила глаза, будто бы ее заинтересовал узор на паркете, поскольку была не в силах встретиться с ним взглядом. Повертев в руках отворот робы, герцогиня спустила ее с одного плеча. Дрожь предвкушения пробежала по телу, но теперь, когда пришло время для решительных действий, Артемизия начинала сомневаться, получится ли у нее.
Она уже готова была признать свое поражение, когда вдруг раздался тихий кашель.
– Вы не спросили, в какой позе я хочу вас видеть, – напомнил мистер Доверспайк, и Артемизия удивилась тому, как хрипло звучал его голос.
Она подняла на него глаза и внезапно осознала, что он первый мужчина, который видит ее обнаженной. Жалкие попытки покойного мужа познать ее тело совершались в полной темноте. Забавно, что незнакомец узнал ее так хорошо, как не знал человек, чей титул она носила.
– Так в какой позе вы хотите меня увидеть? – тихо повторила Артемизия.
Его губы шевельнулись, будто бы он хотел сказать что-то, а потом передумал.
– Повернитесь и смотрите в сторону, – мягко сказал он. – Так будет проще.
Она повиновалась, в то время как сердце в груди отбивало барабанную дробь. Ей пришлось заставить себя дышать глубоко.
– Теперь пусть роба спадает с вашего плеча. Вот, хорошо. Немного ниже.
Она обнажила перед ним спину и почувствовала на коже прикосновение бархата, а затем легкое дуновение воздуха. Ткань опустилась по позвоночнику, под изгиб талии, диагональю разделив ее изящную фигурку и достигнув запястья левой руки.
– Опустите робу до правого локтя. Немного согните руку и слегка поднимите ее, – приказал он непривычно напряженным голосом.
Ей пришло в голову, что он драпирует ее столь элегантно, как это сделал бы любой профессиональный художник, и использует складки материи, чтобы создать контраст между линиями и текстурами. Пусть Томас Доверспайк и уверял, что он не художник, но у него явно был художественный вкус.
Она приспустила ткань, открыв его взору все изгибы своего тела. Не послышался ли ей его изумленный вздох? Жаркая волна пробежала по ее коже, и Артемизия ощутила приятное тепло при мысли о том, что его взгляд внимательно скользит по ее фигуре.
– Могли бы вы повернуться вполоборота? – спросил он хриплым шепотом.
– Вот так? – Она слегка изогнулась, понимая, что с этого ракурса он увидит одну из ее грудей, и от этой мысли ее соски напряглись.
– Просто идеально, – сказал Тревелин с восхищением.
Артемизия прекрасно понимала, что он не имел в виду ничего особенного, однако почувствовала странное чувство удовлетворения от того, что он выбрал именно это слово. Идеально. Те, кто не мог понять ее преданности искусству, называли ее бесстыдной и безответственной. Но никто еще не называл ее идеальной. Внутри у нее снова все затрепетало.
Она повернулась и взглянула на него через плечо.
– Вот так! Не двигайтесь, – сказал, он взволнованно. Его темная голова склонилась над альбомом, и мелок заскрипел по странице. – Вы прекрасны, Ларла.
У Артемизии перехватило дыхание. Она даже не возражала против того, что он обратился к ней по ее детскому имени. Это почему-то казалось ей абсолютно естественным. Самое главное, что он; считал ее красивой.
Она купалась в его смелом одобрении, наслаждаясь теплым чувством внутри живота, когда он смотрел на нее. От восхищенного взгляда по ее коже поползли мурашки. Когда же он принялся рассматривать ее попку, Артемизии казалось, что бледные половинки розовеют от пристального внимания. Ее соски так напряглись, что, если бы он не попросил ее не двигаться, она бы сжала юс ладонями, чтобы облегчить боль.
Так вот что значит чувствовать себя желанной, прекрасной и совершенной в чьих-то глазах. Быть произведением искусства.
Дух Артемизии воспарил. Когда она обнажила свое тело, она также открыла свою душу. На секунду она закрыла глаза и почувствовала, будто витала высоко над землей.
Внезапно ей открылась истина: речь шла уже не об искусстве. Возможно, дело всегда было совсем не в искусстве. Как бы она хотела быть настолько смелой, чтобы отбросить перед ним лишнюю одежду! Она хотела, чтобы он увидел ее всю целиком, чтобы взгляд его темных глаз обнаружил ее потаенные секреты и счел их совершенными и прекрасными.
И не только взгляд. Она жаждала его прикосновения. Она почти чувствовала тепло его рук, то, как во время поцелуя они будут скользить от шеи к пышной груди. Представив, как его сильные, умелые пальцы станут поглаживать ее соски, она ощутила возбуждение. А что, если рука будет продвигаться вниз по животу к треугольнику темных волос? Будет ли она для него прекрасна и там?
А его поцелуй… Ее губы мучительно хотели ощутить на себе прикосновение его губ. Как было бы приятно, если бы он начал ласкать ими все ее тело!
Она ощутила, как ее секретные места увлажнились, и она почувствовала запах своего возбуждения: мускусный и сладкий одновременно. А что, если он также его почувствовал? Она собрала все свое мужество и откашлялась.
– Когда мы закончим картину, я хотела бы предложить вам другую должность, – сказала она, удивившись тому, как неровно звучит ее голос. Она открыла глаза и встретилась с ним взглядом.
– Правда? Что же это такое? Вероятно, что-то для мистера Беддингтона?
Как же надоела его одержимость Беддингтоном!
– Нет, это кое-что для меня, – сказала она ровно.
– И что же вам необходимо, ваша светлость?
Она глубоко вздохнула и решила не раздумывая прыгнуть в пропасть.
– Я поняла, что мне необходим любовник.
Глава 9
Мистер Доверспайк отложил мелок и поднялся на ноги.
– Не стоит искушать мужчину, если на вас нет ничего, кроме робы, ваша светлость.
– Я не дразню вас, – сказала Артемизия, все еще слегка отвернувшись и наблюдая за ним через плечо. – Я действительно хочу этого.
Он медленно подошел к ней, словно тигр, выслеживающий антилопу. Она хотела повернуться к нему лицом, однако внезапно какое-то предчувствие словно пригвоздило ее к полу. Артемизия вовсе не имела в виду, что хочет заняться с ним любовью прямо сейчас. Столько всего нужно было закончить в картине, а ведь если их отношения поменяются коренным образом, это может повлиять и на ее восприятие натурщика. И все-таки она не могла заставить себя произнести хотя бы слово, чтобы остановить его. Она знала, что ей следует снова накинуть на себя робу, однако, казалось, она потеряла способность двигаться.
Томас – теперь она мысленно называла его Томасом – остановился за ее спиной, и Артемизия почувствовала теплое дыхание на своей шее. Его ладони легким движением опустились на ее плечи, а затем начали поглаживать ее руки. Он прикоснулся губами к ее шее, сначала нежно, потом все более страстно, сильно втягивая кожу. Она никогда раньше не испытывала такого блаженства. Все ее существо трепетало, пока он наслаждался ее прелестями.
– М-м, как же приятно! – пробормотал он, прижавшись губами к ее ушку и слегка прикусив нежную мочку.
Артемизия прильнула к нему и почувствовала, насколько твердым и сильным было его тело рядом с ее мягкостью. Он принялся покрывать почти невесомыми поцелуями ее затылок, в то время как его руки скользили под ее грудью, дразня и завлекая. Легкие как перышко, его пальцы двигались с безумной медлительностью. Она страстно желала, чтобы он заключил ее грудь в свои ладони, почувствовал ее тяжесть и наконец-то облегчил боль в ее сосках, сильно надавив на них.
Герцогиня Саутвик думала, что имеет представление о том, что значит желание. Она просыпалась время от времени с зияющей пустотой, смутным недовольством, после которого ей оставалось лишь разочарованно поправлять панталоны. Она не могла даже вообразить силу чувственного удовольствия, неистребимой тяги к чему-то темному и запретному. Теперь она просто, испытывала эмоции, которые не могла облечь в слова. Что-то пульсировало между ее ног, угрожая окончательно лишить разума.
Негромкий стон сорвался с ее губ, когда он накрыл ее груди ладонями, как она и мечтала.
– Тише, – заверил он, – все будет хорошо. Я сделаю так, что все будет хорошо.
Он удовлетворил некоторые потребности ее жаждущего тела, однако сразу же возникли новые, требующие внимания. Она дрожала от его прикосновений, волны наслаждения пробегали по ее телу. Когда он кончиком пальцев прошелся по изгибам ее ребер, каждая клеточка начала трепетать от радости.
Он развернул герцогиню лицом к себе, притянул и завладел губами, а она была близка к тому, чтобы забыть обо всем под чарами его поцелуев.
Но Артемизия понимала, что подобное поведение недопустимо, и лишь титаническими усилиями ей удалось освободиться из крепких объятий.
– Нет, прошу вас, – взмолилась она, хотя тело ее восставало против ее решения, – сейчас не время и не место.
– Разве вы забыли мудрые слова вашего отца? «Если у человека нет времени, у него нет ничего». Здесь и сейчас любой подтвердил бы истинность этих слов, – заявил он, положив руки ей на талию и еще ближе притянув к себе.
– Нет, Томас, – она присобрала робу, чтобы скрыть под ней жаждущее его ласк тело, – необходимо подождать окончания работы над картиной.
– Но зачем? – Он снова раздвинул ее одежду, явно не интересуясь ответом, и скользнул рукой внутрь, чтобы продолжить ласкать грудь. У нее не хватило силы воли запахнуть робу снова, даже когда он принялся дразнить ее, мучительно долго выводя большим пальцем круга вокруг розовой вершины. Затем он опустил голову, чтобы завладеть ее соском, на этот раз прикоснувшись к нему губами.
– О! – Волна наслаждения от груди переместилась еще ниже. Она должна была ему что-то объяснить, но ей уже не вспомнить, что именно. Его язык порхал, описывая круги вокруг ее чувствительного соска и лишая возможности мыслить здраво. Когда он переключился к другой груди, ей удалось собрать остатки разума и попросить его остановиться. – Нам необходимо подождать. Как только картина будет закончена, я смогу поселить вас в прекрасном доме где-нибудь в Мейфэре, – пробормотала она, задыхаясь, и запустила пальцы в его темные густые волосы. У нее подгибались ноги, и то, что она еще держалась на ногах, было настоящим чудом. – Настолько близко, чтобы нам было удобно видеться, и настолько далеко, чтобы сохранить наши встречи в тайне.
– Поселить меня? – Он выпрямился в полный рост.
– Ну конечно же! – Артемизия вытянула шею, чтобы посмотреть на него. Ее соски начали требовать прикосновения его губ, однако он не заставит ее просить о ласках. По крайней мере не сейчас. – Разве не так делаются подобные вещи.
– Что значит «подобные вещи»? – Его глаза опасно сузились.
– Как я вам и сказала, я намерена завести любовника. И хочу, чтобы моим любовником стали вы. – Она потуже затянула робу, пытаясь таким образом снова обрести порванное на клочки чувство собственного достоинства. Как мог его пыл за несколько минут превратиться в ледяной холод? – Конечно же, я согласна платить вам щедрое вознаграждение.
– Вознаграждение… – эхом повторил он.
– Таким образом, вам больше не придется работать в бухгалтерской конторе.
– И я смогу быть в вашем распоряжении, когда понадоблюсь вам, – сказал он голосом, лишенным всякого выражения, – чтобы доставлять вам удовольствие, если вы пожелаете.
– Вот именно, а вы сообразительный, паренек. – Ей хотелось бы, чтобы он не испытывал никаких сомнений. Она уже представляла себе, как будет обставлять маленькое любовное гнездышко, место вдали от окружающего мира, где они с Томасом смогут погрузиться в пучину наслаждения, не беспокоясь о том, что им помешают или раскроют их тайну. – Можем даже заключить контракт, если вы настаиваете на этом. Я слышала, некоторые мужчины поступают таким образом, когда заводят возлюбленную.
– Понимаю. – Он провел рукой по волосам, но одна прядь снова упала на лоб. Чтобы откинуть ее назад, Артемизия поднесла руку, но он схватил ее и крепко сжал.
Чересчур крепко.
– Итак, я буду всегда доступен, чтобы по вашему приказу спариваться с вами?
– Нет необходимости говорить такие грубые и вульгарные вещи. – Она попыталась вырвать руку, однако его хватка была слишком сильной.
– А что, если нам сговориться на следующем… Будем кувыркаться три раза в неделю, и, может быть, несколько быстрых прелюдий, если возникнет необходимость, – предложил он, и его лицо стало непроницаемым, как камень. – Мне говорили, что я умело работаю руками. Думаю, нужно сразу же обсудить все подробности относительно секса, а потом включить его в этот ваш чертов контракт.
– Почему вы так рассердились?
– Потому что, мадам, я не имею возможности вступать с вами в договор об услугах подобного рода, – холодно ответил он.
– Вы находите меня недостаточно привлекательной?
– Это не имеет никакого отношения к моему ответу.
– Тогда в чем же дело? Мужчины заключают подобные соглашения с женщинами каждый божий день. – Ей удалось, наконец, освободить руку, костяшки пальцев покраснели и начали болеть. – Зачем вы все усложняете?
– Потому что, ваша светлость, вы не мужчина, а я не женщина. Меня нельзя сделать вашей любовницей.
– Риторика, мистер Доверспайк.
– Нет, реальность, мадам. – Он завязал пояс на талии. Мускулы на его челюсти буквально ходили ходуном. – А теперь, если вы изволите снова одеться, я помогу вам с корсетом. А затем, боюсь, мне придется покинуть этот дом, прежде чем я сделаю то, о чем позднее пожалею.
Его темные глаза вспыхнули опасным блеском. Потом он повернулся и указал на одно из окон, где солнце уже высоко поднялось и скоро должно было исчезнуть за острыми фронтонами дома.
– Как вы сами можете видеть, ваша светлость, скоро мы окончательно лишимся освещения для картины.
