Текст книги "По холодным следам (ЛП)"

Автор книги: Эми Джентри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Я могла бы рассказать все Тому, но именно я отравила наши отношения, за что нас до сих пор наказывают. Что может быть лучшим подтверждением моего кощунства, как не это ужасное чувство, что я не узнаю собственных детей, выгоняю их из гнезда, потому что у них неправильный запах, бью их, когда хочу поддержать, и все потому, что они исчезают в любое время дня и ночи, и неизвестно, как они будут выглядеть, когда вернутся?

– Ты прав, – говорю я. – Я знаю, что ты прав.

Мы с Томом можем позволить себе только одну стычку за вечер: слишком недавно мы восстановили отношения. Поэтому я разрешаю мужу уложить себя в постель, а когда он засыпает, проскальзываю в ванную с телефоном, выключаю звук и нахожу в поисковике видео под названием ««Гретхен в полночь», концерт в клубе «Часовня» 2 октября 2014 года». Нажав на треугольничек, чтобы включить клип, я вижу лицо Джули. Изображение смазанное, не больше отпечатка большого пальца на экране. Она стоит на сцене, освещенная огнями рампы и беззвучно открывает рот.

Виолетта

впервые запела на заднем дворе у Лины. Она даже в мыслях не считала его своим двором, хотя прожила там почти год, достаточно долго, чтобы покрасить волосы в голубой цвет, потом обесцветить, коротко подстричь и снова отрастить, превратившись в пшеничную блондинку. Короткие волосы, разумеется, были в порядке вещей в этой компании, но она знала, что Лине больше нравятся длинные, любого цвета.

Лина позвала друзей, и все выпивали. В тот вечер уже совсем стемнело, стало прохладно, поэтому они разожгли костер на заднем дворе и подтащили к нему стулья из кухни. Лина никогда не курила травку, поэтому Виолетта обычно тоже избегала ее. Когда она все-таки взяла косяк, который появился, как по волшебству, в руке Сьюзен, это означало, что она готова к переменам.

– Ви! – воскликнула Лина, но тут же отвернулась и пожала плечами, когда Виолетта глубоко затянулась.

Виолетта наслаждалась возможностью напомнить Лине, что она не безделушка, приобретенная за бесценок в экзотическом заведении. Никто, кроме Лины, не считал, что снять Виолетту с шеста – это то же самое, что купить и заплатить за нее, но дух неповиновения витал в воздухе, как дым от фейерверка, как возбуждающий аромат опасности, однако он рассеялся, прежде чем Виолетта успела насладиться им. Беззвучно выдохнув дым от травки, она вернула косяк Сьюзен, которая ласково улыбнулась и передала его дальше.

Избавившись от косяка, Сьюзен вытащила из-под стула гитару.

– Наступило время трубадуров? – спросила подружка Сьюзен, Бек, с другого края круга, где она сидела, закутавшись в одеяло.

Но Сьюзен не пела любовных песен. Сначала она просто бренчала на гитаре, а затем стала подбирать мелодию, которая напомнила Виолетте бегущую воду. Аккорды растворялись в отдельных брызгах нот, и она расслабилась; напряжение от статуса трофейной подруги, которую следует видеть, но не слышать, растворилось, как сливки в кофе. Пальцы Сьюзен перебирали струны, и у Виолетты пробегали мурашки по рукам, ногам, затылку.

Потом Сьюзен запела гортанным альтом народную песню о том, как она ходит по холмам в длинной черной вуали и навещает могилу, когда завывают ночные ветры. Песня казалась странно знакомой – или дело было в действии травы. Виолетта лихорадочно пыталась вникнуть в каждую строчку, но так и не смогла уловить сюжет. Затем закругленный край гитары задел ее голое колено, отчего дрожь пробежала вверх по бедру к интимному месту, и впервые Виолетта почувствовала влечение к женщине, настоящее влечение. Но не к Лине.

Бек выразительно посмотрела на Сьюзен; в ее взгляде смешались ожидание и паранойя – она тоже была под кайфом, а остальные болтали, смеялись и звякали бутылками о бокалы или шаркали сандалиями по бетону, наклоняясь достать еще одну бутылку.

И тогда Виолетта запела.

Сначала она пела со Сьюзен в унисон, а потом, на рифмующихся словах – «вуаль – жаль, я – твоя» – стала подниматься голосом в ноты верхнего регистра, следуя за переливами Сьюзен, как раньше пыталась подпевать Джону Дэвиду. А потом и вовсе оторвалась от голоса Сьюзен, словно сидела на спине птицы и, поймав ощущение полета, воспарила, расправив собственные крылья. После этого они со Сьюзен как будто слились в танце: вдыхали и выдыхали в одном ритме, вибрировали, как две струны на одном инструменте.

Они пели так, словно плыли в воздухе, в разреженной пустоте, за пределами которой остались пивные бутылки и бокалы с вином, замершие на полпути к полуоткрытым губам.

Когда зазвучали заключительные аккорды, Виолетта ощутила, что кайф закончился – растворился, оставив вместо себя сонную пустоту.

Женщины в кругу хлопали и восхищались Виолеттой, словно она была вундеркиндом или говорящей зверушкой. Кто-то спросил: «Лина, где ты прятала эту девочку?» Как будто Виолетта не присутствовала на всех их поэтических тусовках и званых обедах, не говоря уже о «Черной розе», куда она ходила с Линой, наблюдая, как подруги сожительницы танцуют с ее бывшими коллегами.

Пока Лина упивалась похвалой, Сьюзен положила руку на плечо Виолетты и спросила:

– Где ты научилась так красиво петь?

– В церкви, – честно ответила она.

Это слово для нее заключало все: Джона Дэвида и тьму в светящемся круге, вещи одновременно мерзкие и сладкие, поступки, которые она совершала, чтобы выжить. Сьюзен кивнула, и Виолетте на мгновение показалось, что та действительно все поняла. Может, и со Сьюзен случилось нечто подобное? Но потом та неожиданно предложила:

– Буду рада, если захочешь присоединиться ко мне за открытым микрофоном – и не только. – И похлопала ее по руке, подмигнув.

По легкой дрожи и взгляду Лины Виолетта поняла, что круг наполнился опасной энергией. Она представила, что становится тем самым огненным колесом Фортуны, которое сожжет любовь Сьюзен и Бек, заставив их решать, кому будут принадлежать квартира на северо-западе, ресторан, которым они владеют, и четырехлетний сынишка. Она взвесила все за и против. Плотское влечение – вещь ненадежная, оно может исчерпаться за один вечер или, самое большее, за несколько недель.

Конечно, предложение заманчивое, но она погасила уголек надежды.

– Вряд ли, – ответила она.

Сьюзен казалась ей слишком сложной.

В любом случае отказ на предложение Сьюзен имел свои плюсы. Лина была так благодарна ей за верность, что в следующий раз, когда представился шанс спеть, не возражала, как и предполагала Виолетта. И тогда она стала исполнять народную музыку в маленьких клубах, выступая тут и там с разными группами и радуясь, что стриптизерка Старр с рыжим водопадом локонов по спине превращается в новую личность, певицу Виолетту с пшенично-русыми волосами, которые становились все длиннее. Она жила от концерта к концерту, переходила от группы к группе, пока не познакомилась с талантливым барабанщиком.

Уилл был одинок, и ей оставалось лишь расстаться с Линой.

7

Когда я просыпаюсь на следующее утро, Том на улице чистит бассейн.

Я наблюдаю в окно спальни, как он стоит на рифленом бортике, медленно, как гондольер, водя по дну длинным шестом пылесоса. С каждым размеренным взмахом прошлая ночь кажется все более далекой. Покалывание в ладони от пощечины Джейн, крики Тома и, самое главное, лицо певицы на экране мобильного телефона, который я прижимала к себе, сидя в ванной, – все это теперь исчезло, смылось утренним душем, растаяло как сон. Ошибка. Недоразумение. Блондинка на нечетком видео. Я достаю из корзины для выстиранного белья джинсы и натягиваю их. Ощущаю комок в заднем кармане и выуживаю визитку детектива Оверби, нечитаемую, размолотую в клочья в стиральной машине. Выбрасываю ее в мусорное ведро.

Беру свой кофе и сажусь в шезлонг, чтобы понаблюдать за ритмичными движениями Тома. Сегодня одно из тех редких, сверкающих, освеженных дождем утр, которые иногда радуют Хьюстон в июне, возвращая город в март, в такой день, который можно принять за обычное лето в более умеренном климате. Тени высоких сосен отражаются в воде бассейна; ветерок, лениво колышущий их верхушки, едва достигает меня. Желтая сережка дубовой пыльцы падает мне в кружку, и я выуживаю ее. У нас могут быть свои проблемы, но в конце концов мы снова семья: муж, жена и две прекрасные дочери, наконец-то вместе. Дверь открывается, и выходит Джейн, катя за собой чемодан.

– Милая! – зовет Том, пока она, не обращая на нас внимания, тащит багаж к машине.

Я слышу, как открывается и с глухим стуком закрывается дверца внедорожника. Затем Джейн проходит на террасу уже без чемодана и заявляет отцу:

– Я уезжаю. Вчера вечером купила билет. Сегодня я останусь у Эйприл, а завтра утром она отвезет меня в аэропорт.

Том выключает пылесос и прислоняет его ручку к дереву.

– Милая, мы уже говорили об этом. Может быть, тебе нужно время, чтобы…

– Я хочу уехать. – Том не спрашивает почему. И я тоже. – Отвезешь меня к Эйприл?

– Конечно-конечно, – поспешно соглашается он. Джейн идет в дом. Том поворачивается ко мне.

Это сигнал.

– Я извинюсь, – обещаю я.

Муж смотрит на свои сандалии и не поднимает на меня взгляд, когда я прохожу мимо. Я ощущаю его едва сдерживаемый гнев.

Поднимаюсь, стучу в дверь комнаты Джейн и, не получив ответа, приоткрываю ее и тихо говорю:

– Прости.

Джейн роется в шкафу. Она кидает на меня взгляд через плечо и тут же возвращается к своему занятию: набивает спортивную сумку вещами, которые, по-видимому, хватает почти наугад.

Позади, в комнате Джули, включается душ, и я вспоминаю о ее новой прическе. Интересно, сколько лишней краски сейчас смоется в канализацию и порыжеет ли ванна. Затем я вновь обращаюсь к младшей дочери, демонстративно повернувшейся ко мне спиной:

– Мне очень жаль, Джейн. Этому нет оправдания. Мы были просто… Я очень волновалась.

Она срывает с вешалки свитер и бросает его в сумку.

– Волнуйся сколько хочешь. Это можно делать и без меня.

Я решительно вхожу в комнату и закрываю за собой дверь. Джейн резко поворачивается:

– Разве я тебя приглашала?

– Джейн, пожалуйста…

– Что «пожалуйста»? Слушай, держись от меня подальше, живи со своей другой дочерью, настоящей дочерью, той, о которой ты так заботишься! И пусть у тебя все будет хорошо, не трать на меня свое драгоценное время, не слушай меня и не думай обо мне!

– Пожалуйста, останься. – Джейн смотрит на меня с тоской, сжатые губы дрожат, как в детстве. – Ты нужна папе.

Она опускает глаза, а когда поднимает их, губы больше не дрожат.

– Я могу позавтракать с ним по дороге к Эйприл. Надеюсь, это его порадует.

– Да, наверняка.

– Мне будет его не хватать. Я буду скучать по вам обоим… по всем вам. – Она вытирает глаза рукавом фланелевой рубашки. – Я просто… я не могу находиться здесь сейчас. Это сводит меня с ума. Ведь Джули – моя сестра. Я тоже тосковала по ней. Мне тоже было страшно все эти годы. – Джейн оглядывает спальню, взгляд ее упирается в шкаф. – Ненавижу эту комнату. Когда я сплю здесь, мне до сих пор снятся кошмары.

– Мы не могли уехать отсюда, – говорю я. – Мы…

– Знаю-знаю, ты хотела, чтобы она могла вернуться. И она вернулась. Вот в чем дело. Я все понимаю. – Она снова начинает запихивать вещи в сумку. – Я даже не обижаюсь, что ты почти не спрашиваешь меня о делах в универе…

– Джейн…

– Не надо. Сама разберусь. Как всегда. – Дочь заканчивает сборы и, подхватив сумку с пола, швыряет на кровать. – Только не срывайся на мне из-за того, что это она нашла тебя, а не наоборот.

Раздается тихий стук в дверь, и Джейн протискивается мимо меня, чтобы открыть.

В коридоре стоит Джули с парой черных «конверсов» в руках. Из-за коротких мокрых волос, прилипших к голове, она выглядит старше и меньше ростом. Похожа на птицу.

– Тебе они понадобятся, – говорит она, протягивая кеды.

– Можешь оставить себе, – отзывается Джейн грубовато. – Мне в любом случае нужны новые.

– Ты уверена? – спрашивает Джули.

– Да, – говорит Джейн. – Я хочу, чтобы ты взяла их.

– Спасибо.

– У тебя ведь есть мой электронный адрес? – спрашивает Джейн.

Мне следовало бы оставить дочерей одних, чтобы они могли попрощаться, но девочки загораживают дверь, поэтому я просто стою, засунув руки в карманы джинсов, и жду.

– Ага. Классно потусовались. Спасибо. Я отлично провела время.

– Я тоже. – Джейн вдруг бросается к Джули и порывисто обнимает ее. – Я люблю тебя. И рада, что ты дома.

Затем она поворачивается, чтобы застегнуть сумку, лежащую на кровати, берет со стола стопку блокнотов и сует в рюкзак, который закидывает на плечо. Когда она оборачивается, Джули уже нет, и дверь в ее комнату закрыта.

Я протягиваю руку за спортивной сумкой, но Джейн останавливает меня жестом, хватает ее и выходит за дверь. Она быстро спускается по лестнице – тук-тук-тук, – шагает тяжело и целеустремленно, будто отправляется в дальний поход; я следую за ней более мягко и медленно. Увидев дочь, Том встает из-за кухонного стола и подходит, протягивая руку за сумками. Она отдает ему багаж, даже рюкзак с блокнотами, и муж молча направляется к машине. Я иду за ними. Мы подходим к задней двери, через которую однажды вывели Джули, приставив ей к спине нож. Переступив тогда через порог, она сделала последний шаг из детства в ту жизнь, которая ожидала ее по другую сторону. Я держу руки в карманах, а мне так хочется дотронуться до плеча Джейн. Угадав мое желание каким-то шестым чувством, она оборачивается.

– Мам… – говорит она и на секунду утыкается головой мне в плечо, крепко меня обнимая, почти до боли.

Когда Джейн отстраняется, у меня в глазах стоят слезы, но я сдерживаюсь и, наконец вытащив руки из карманов, беру ее за локоть:

– Я люблю тебя.

Лицо у нее серьезное и немного грустное.

– Мама, – снова говорит она, – думаю, ты должна кое-что знать. У Джули есть мобильный. Она сказала мне, что одолжила телефон, чтобы позвонить мне вчера, но потом я увидела трубку у нее в сумочке. – Она лезет в карман и достает листок бумаги: – В общем, я записала ее номер.

Джейн мягко убирает мою руку со своего локтя, и последнее мое воспоминание о младшей дочери – это ее пальцы, кладущие свернутый листок мне в ладонь.

Потом она уезжает. Машина газует на подъездной дорожке. Все еще чувствуя прикосновение Джейн, я немного медлю, прежде чем сунуть листок в карман, и снова рассеянно удивляюсь, почему у нее на пальце была повязка.

Когда я поворачиваюсь, Джули стоит у порога и смотрит на меня. Интересно, сколько она там пробыла, что слышала и что видела.

Старр

научилась врать в «Черной розе», в Портленде, штат Орегон. Не то чтобы она никогда раньше не обманывала – полицейских, приемных родителей, любого, кто, по ее ощущению, мог воспользоваться правдой ей во вред. Но тогда она обманывала только на словах, и любой внимательный наблюдатель сумел бы разглядеть ложь.

В «Черной розе» она научилась лгать телом.

Она появилась на площади Пайонир-Корт-хаус в образе Мёрси, с каштановыми волосами до плеч, и пешком двинулась на восток, через реку, пока не надоело шагать. Два клуба она пропустила, а потом ее внимание привлекло изображение розы на грязной вывеске – черной розы, окруженной колючим ореолом лепестков. Ей даже не пришлось раздеваться, чтобы получить работу, достаточно было показать Гэри, высокому тощему парню с хипстерскими усами, доказательство того, что ей больше двадцати одного. Он объяснил, что аренду времени на сцене она будет оплачивать стоимостью водянистых десятидолларовых коктейлей, которыми ее угостят клиенты: десять коктейлей за один танец на сцене, двадцать за два и так далее. А если достаточная сумма не наберется, остальное ей придется в конце вечера наверстывать самой за счет приватных танцев, плюс еще чаевые барменам, официанткам и вышибалам.

– Короче, твоя задача, – резюмировал Гэри, – вытрясти во время танцев на коленях как можно больше выпивки.

Она спросила, каковы здешние правила, и он ответил:

– Ну, после отмены госконтроля ограничений нет, позволено все. Никаких правил, вообще никаких, и ничего не нужно прикрывать.

Гэри указал на одно из кресел, стоявших вдоль стен, где обнаженная танцовщица оседлала клиента, раздвинув ноги. Его пальцы погрузились в ее лоно до третьего сустава, голова откинулась к стене, а танцовщица с рассеянным видом извивалась у него на коленях.

– Спасибо Верховному суду штата Орегон, – сказал Гэри вроде как в шутку, но без тени улыбки.

Конечно, ее никто не принуждал. Но при желании она могла делать все, что захочет. Да хоть поджечь себе волосы на лобке, Гэри было наплевать.

Он поставил только одно условие:

– Ты не можешь быть Мёрси. У нас уже есть одна.

Первый свой танец Старр исполнила в четверг днем. Было еще слишком рано, хотя в клубе без окон, где все затянуто туманом, с шипением выпускаемым дымовой пушкой, сложно определить, который час. Старр неумело вращалась вокруг шеста под музыку. Стринги она украла в магазине, а кустарно перешитый сценический костюм, позаимствованный у соседки по комнате, то и дело соскальзывал. Она чувствовала себя беззащитной и ужасно боялась разоблачения. Но чем ближе подходил момент, когда пора было снять стринги, тем более одетой она себя ощущала. Танцуя на сцене полностью голой, если не считать неоново-желтых босоножек на платформе, она была неприступна; обнаженное перед жадными взглядами посетителей тело словно защищали невидимые доспехи, которые никому не снять.

Но когда она спустилась со сцены в зал и принялась кружить среди клиентов, ощущение рассеялось: унылые дневные посетители не увидели ничего такого, чего не видели раньше, поскольку теперь в каждом квартале имелся подобный клуб. Недавно принятые законы, снисходительные к пороку, разрешали стриптизеркам использовать свои тела, чтобы с напористой агрессией добывать деньги из кошельков клиентов. Некоторые девушки заканчивали танец лежа на спине и вращая ногами, точно странными подводными растениями, вокруг обнаженных гениталий, придвинутых почти к лицу клиента. При этом их киски оставались сухими, как слишком долго открытые рты, а сами они выглядели равнодушными, как резиновые цыплята, но это не имело значения: мужчины замирали, вглядываясь в женское естество и мечтая, чтобы оно сделалось теплым, влажным, сулящим интимную близость. Старр как-то раз попробовала сымитировать вращение винта вертолета, но мышцы живота у нее оказались для подобного упражнения слишком слабыми. Она едва справлялась с самыми простыми движениями на шесте, хотя училась у своих соседок по комнате, большинство из которых тоже танцевали стриптиз.

По указанию Гэри она поселилась в полуразрушенном викторианском особняке неподалеку от Хоторна, где половина ступенек парадной лестницы сгнила, а окна, заклеенные черной лентой, мокли под нескончаемым моросящим дождем. Но она ничего не стала там оставлять: рюкзак с трофеями и постепенно растущая коллекция нарядов казались ей в большей безопасности в одном из шкафчиков клуба, а свою единственную драгоценность, золотую цепочку с маленькой подвеской в виде лошадки, Старр накручивала вокруг лодыжки, когда танцевала.

Со временем она привыкла к тому, как огни сцены обжигают потную кожу, привыкла к горькому вкусу дыма, заволакивающего зал, однако всегда отдавала себе отчет, что Старр ужасно держится на сцене. Ей больше нравились приватные танцы. Она терпеть не могла извиваться на полу под прицелом сальных ощупывающих взглядов и обычно выглядела отстраненной и мрачной. Но мрачность обладает своей привлекательностью для некоторых любителей, поэтому у нее появились личные клиенты, как и у тех девушек, которые хихикали и флиртовали. Пока все шло по заранее написанному сценарию, не требовалось особенно напрягаться. Для нее не имело значения, верят ей или нет; притворство тоже было частью сделки. Так, она научилась угадывать, кому из клиентов сказать, что раздевается на сцене в первый или второй раз, а кому признаться, будто откладывает деньги на колледж или на новые игрушки для своего ребенка. А некоторым она вообще ничего не говорила о себе, только издавала мурлыкающие звуки, будто ей ужасно повезло, что она трется об их промежности.

И все же стриптизерок развелось слишком много, клиентов на всех не хватало. Некоторые девушки, закатывая глаза от возмущения, проклинали легализацию. Иногда за всю ночь Старр почти ничего не зарабатывала, за исключением чаевых. Кроме того, существовал миллион способов оступиться, разрушить все за долю секунды. Она видела девушек, за которыми в перерывах на перекур следовали клиенты и предлагали немного подзаработать, а потом, после бурной ночи, бедняжки возвращались с синяком под глазом или порванной бретелькой бюстгальтера, а то и вовсе без него.

Поэтому Старр не интересовалась побочными сделками. Но если говорить «нет» слишком часто, рискуешь потерять постоянных клиентов, а следовательно, и клуб потеряет постоянных клиентов, что еще хуже. Ее задача состояла в том, чтобы вообще ничего не говорить, ни «да», ни «нет», но смотреть таким манящим взглядом, как будто однажды она скажет «да», просто ждет подходящего момента. Так она постигала науку исчезновения.

Еще больше она преуспела в этом, когда одна танцовщица предложила ей пластиковый тюбик с остатками краски для волос немыслимого красного оттенка и пообещала: «Локоны будут классно блестеть при свете софитов». Нечасто здесь оказывали услугу просто так, поэтому Старр воспользовалась краской и обнаружила: чем ярче ты снаружи, тем, как ни парадоксально, легче спрятаться внутри.

За последующие восемь месяцев она поняла, что оттягивать на себя внимание могут не только волосы, но и любой акцент: странная фамилия или татуировка на затылке, ярко-синяя подводка для глаз, пара ковбойских сапог или диковинная биография, придуманная прямо на ходу, когда клиенты спрашивали, откуда она, и Старр врала про ферму, на которой выросла, или про знаменитую балерину, у которой училась. Когда выглядишь как кукла – широкоскулая, с гладкой белой кожей и большими пустыми глазами, – люди готовы поверить всему, кроме правды. Говорила ли она, что была порнозвездой или участвовала в боях без правил, ей верили куда охотнее, чем когда она врала, что заботится о вымышленной младшей сестре или копит на курсы в местном колледже. Она начала зарабатывать реальные деньги, оплачивая четыре танца на сцене за вечер и развлекая десятки клиентов, приходящих только ради нее. Кроме того, они угощали напитками и других девушек, которых Старр подводила к ним, и благодаря этому коллеги становились более дружелюбными.

После одной особенно удачной смены Старр и несколько других танцовщиц сделали одинаковые татуировки с эмблемой шипастой розы, как на вывеске клуба. Она не знала, куда еще потратить деньги, ей ничего не хотелось.

Но закон жизни, усвоенный ею, заключался в том, что надо уходить вовремя, пока сияние не погасло.

Старр часто видела группу женщин, которые посещали «Черную розу» во время ее смены.

Лина – сокращенно от Каролины, пятидесятипятилетняя сальвадорка с короткой седой гривой, толстой шеей и приятно округлым телом, – обычно приходила со своей подружкой Хайди, которая немного походила на Старр без макияжа. Однажды Лина заявилась без Хайди, и Старр, которая уже собиралась уходить, получила предложение. После той смены она ушла вместе с Линой.

Лина жила в огромном доме Викторианской эпохи, стоящем на высоких сваях, как на ходулях. Бетонная стена ограды с бородой мха в некоторых местах настолько растрескалась, что грозила вот-вот обрушиться на улицу. От тротуара к парадной двери вела каменная лестница, сквозь трещины которой проросли стебельки крошечных фиалок. Старр взобралась по лестнице первой, мимо корявых японских кленов с похожими на пауков листьями, мимо кустов, чьи ярко-розовые цветы напоминали кровоточащие сердца, застывшие в момент разрыва. Грубые ступени показались ей бесконечными, поскольку Стар еле держалась на ногах после долгой смены, но, добравшись до верха лестницы, она поняла, что дело того стоит. Овальное витражное стекло входной двери как раз отражало первые лучи солнца.

Лина открыла дверь и впустила гостью. Пол дома был выложен прохладным шелковистым паркетом и покрыт большим мягким ковром из светло-желтого меха.

– Альпака, – пояснила Лина, наблюдая за лицом Старр, пока та шевелила пальцами уставших ног. – С родины. Там такие ковры очень дешевы. Я купила его всего за триста баксов.

Старр не показалось, что это дешево, но она сказала:

– Отлично.

На стене гостиной со сводчатым потолком висела большая абстрактная картина, изображавшая нечто похожее на фрукт, упавший с большой высоты.

– Это ты нарисовала? – спросила Старр.

– Вообще-то да, – ответила Лина.

Старр вскользь оглядела комнату.

– Нравится?

– Я будто пьяная, – призналась гостья. – Можно мне прилечь?

– Конечно, – кивнула хозяйка и повела ее из сводчатой гостиной в боковую спальню, отделанную натуральным деревом, где стояла высокая кровать, покрытая переливающимся красноватооранжевым покрывалом, расшитым бисером.

Деревянные ставни были закрыты, так что стоял полумрак. Не раздумывая, Старр скинула туфли и забралась на кровать. Матрас приятно спружинил под ее телом. Она перевернулась на спину и растянулась поверх покрывала, глядя на неподвижный потолочный вентилятор из темного дерева. Интересно, о чем думала Хайди, когда смотрела на этот вентилятор? Где она работала до встречи с Линой? И неужели Хайди была влюблена в Лину?

– Может, скажешь свое настоящее имя? Вряд ли тебя зовут Старр.

Она чувствовала, как крошечные бусинки, нашитые на покрывало, впиваются в спину – ну прямо принцесса на горошине.

– Виолетта, – ответила она, вспомнив лиловые фиалки на ступенях крутой лестницы.

Не самое убедительное имя из выдуманных ею, но ей хотелось чего-то столь же благозвучного, как Хайди, которая наверняка тоже придумала себе имя, прежде чем ее аккуратно, как зуб, извлекли из постели Лины, чтобы Старр смогла занять нагретое место. Может, проще было бы назваться Хайди? Она представила, как говорит: «Хайди», а Лина удивляется: «Какое совпадение!»

Но кровать оказалась самой мягкой из тех, на которых Старр случалось спать за последние месяцы, и она случайно произнесла последнюю фразу вслух. Как раз в тот момент, когда Лина спросила: «Что за совпадение?», Старр оторвала взгляд от потолочного вентилятора и провалилась в сон.

8

Дверца машины захлопывается, и атмосфера фальшивого оживления, привнесенного Джейн, сменяется тревогой, связанной с секретами Джули.

– Как ты себя чувствуешь сегодня? – спрашиваю я.

– Хорошо. – Она кладет руку на живот. – Хотя сейчас, пожалуй, не самый удачный период моей жизни.

Я киваю, вспоминая свой выкидыш.

– Ты рассказала об этом Джейн?

Она качает головой:

– Нет. Нам было так хорошо. Не хотела портить ей настроение.

– Знаешь, ты могла бы позвонить мне, чтобы я подвезла тебя. Если захочешь выбраться из дома… – Она молчит. – Можем пообедать вместе или еще что-нибудь. Походить по магазинам.

– Опять по магазинам? – спрашивает она с коротким смешком. Затем, как бы спохватившись, изображает благодарность: – Ой, спасибо, но мне просто хотелось пообщаться с сестрой.

…Которой уже нет. Она не говорит этого, и непроизнесенная фраза повисает, как призрак.

– Я рада, что вам, девочки, удалось побыть вдвоем. И мне очень жаль, что я так себя повела. Но лучше бы мы знали, где вы.

Я тщательно подбираю слова, давая Джули время подумать над ответом, как будто она олень, который прячется от меня за деревом, а не девушка, похищенная насильником и вернувшаяся домой.

– Прости, что так получилось, – говорит она. – Наверное, я начала чувствовать себя слегка… в ловушке.

Я даже не могу представить, что это слово значит для нее. У нее оно звучит совсем по-другому, чем у Тома, который произнес такую же фразу вчера вечером. Я тоже чувствую себя в ловушке, задыхаюсь от горя, словно заперта в темной комнате. Я не хочу принимать доказательство ее лжи, эту скомканную бумагу в кармане джинсов, и так боюсь предъявить улику Джули, что говорю:

– Думаю, пора купить тебе сотовый. – Смотрит и даже не моргнет. После паузы я продолжаю: – Это нужно для нас с Томом, чтобы мы всегда могли связаться с тобой. И чтобы ты могла связаться с нами, если понадобится.

Может, лучше было подождать еще немного? Вдруг она как раз собиралась сказать мне правду? «У меня уже есть один, он у меня в сумке, а вот правдоподобное объяснение того, как он у меня появился, а также вот очень веские причины не упоминать о нем…»

Вместо этого Джули говорит:

– Спасибо, мама.

И я чувствую странное облегчение оттого, что не приходится выслушивать правдоподобные объяснения и очень веские причины.

– Меня кое-что беспокоит, – продолжает Джули, – и я хотела бы обсудить это.

– Конечно. – Может, она все-таки расскажет, вот прямо сейчас.

– Я немного беспокоюсь из-за… денег.

Это так неожиданно, так непохоже на то, что сказала бы та же Джейн, что я просто тупо повторяю:

– Из-за денег?

– Ну, рано или поздно мне придется найти работу.

– Ох, дорогая, не нужно даже думать об этом…

– Как это не нужно! Нужно! – настаивает она. – Мы еще не говорили о том, каково вам пришлось после случившегося, но я понимаю, что вы потратили много… В смысле, поиски ведь обходятся недешево. Я… видела билборды.

– Видела?

– Я нашла кое-что о своем деле в Интернете, – поясняет она.

Каким образом? Залезла в компьютер Тома? Или воспользовалась своим секретным телефоном?

– Просто… я знаю, что папа ушел с работы. А Джейн еще учится.

– У папы все в порядке, и у меня тоже. У нас все хорошо, Джули.

– А теперь еще и я свалилась вам на голову.

– Это самое лучшее и самое чудесное событие, которое могло с нами произойти!

– Я знаю, знаю. Но… – Она беспомощно всплескивает руками. – Мне надо решить, как жить дальше. – И затем, уже немного другим тоном: – Я собираюсь устроиться на работу.

Я застигнута врасплох:

– На какую работу?

– Да какую угодно, – уклончиво отвечает она. – Бариста, кассир… Вчера я даже зашла в бар по соседству… забыла название. Спрашивала, не нужна ли им посудомойка.

Я не сразу соображаю, о каком баре она говорит. Та убогая, унылая забегаловка со стриптизом? «У Билли», «У Бобби» или что-то в этом роде. Она ходила туда? Джули наблюдает за моим лицом, внимательно следя, как меняется его выражение, поэтому я стараюсь сделать вид, будто просто жду, когда она закончит, без всякого осуждения.

– А еще я заглянула в «Старбакс», – быстро продолжает она, – но в итоге никуда не устроилась. Я слишком устала, мне стало нехорошо, наверное, от болеутоляющих. Тогда-то я и позвонила Джейн.

– По одолженному телефону, – добавляю я. Не надо бы, но ничего не могу с собой поделать.

– Ага. Не знаю, почему я не позвонила папе, но я знала, что внедорожник у Джейн и что ему придется идти пешком по жаре, чтобы забрать меня. Я не хотела доставлять слишком много хлопот. И вроде как… не слишком ясно соображала.