Текст книги "По холодным следам (ЛП)"

Автор книги: Эми Джентри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Он снисходительно смотрит на меня.

– Давайте не будем тратить время на болтовню, – прошу я.

– Вы ведь хотите узнать больше?

– Но не хочу выпытывать.

– Миссис Давалос…

– Доктор, – поправляю я машинально, но он продолжает:

– Вы заметили какие-нибудь несоответствия в рассказе Джули?

Заметила ли я? Еще бы! Четыре пропущенных приема у психотерапевта. Татуировка. Выражение ее лица, когда она увидела экран аппарата УЗИ. Ее голос, когда она попросила: «Выйди».

– А вам никогда не приходило в голову… – Он замолкает и понижает голос, делая серьезное лицо, не то чтобы извиняющееся, но озабоченное. – Послушайте, миссис… доктор Давалос. Бывали случаи возвращения пропавших – хоть и необычные, но, честно говоря, куда менее необычные, чем пропавший ребенок, появляющийся сам по себе восемь лет спустя из ниоткуда. Без выкупа, без пущенного в ход оружия вероятность возвращения…

– Я в курсе.

– Теперь полицейские самоустранятся. Девушка дома, в безопасности, и она больше не их проблема. Теперь начинается моя работа.

Я хочу возразить, но он перебивает:

– Конечно, я понимаю, как это выглядит со стороны: после стольких лет безуспешных поисков полиции какой-то парень разоблачает банду торговцев людьми. Потрясающий заголовок для газет! Но я должен сказать вам, док: судя по тому, что я читал, цепочка выглядит весьма странно: украсть ребенка в Техасе и протащить его через три штата, чтобы доставить в Мексику.

– Возможно, у похитителя не было плана, – предполагаю я.

– А возможно, он конченый психопат. Они не так уж распространены, но предположим. И он встречает Джули неизвестно где, похищает безо всякого плана, импульсивно, а потом ему нужно быстро избавиться от нее после… ладно. И он случайно натыкается на некую сеть, торгующую людьми, и возглавляет ее некий Эль Хефе, наркобарон, который живет на территории шикарного комплекса, ну прямо как в кино. И вот она оказывается в Мексике. – Алекс замолкает, скептически покачивая головой. – План отчаянный, но хитроумный.

– Что значит «хитроумный»? – недоумеваю я. – Какой такой план?

– В дело вмешалось ФБР. – Теперь он говорит скорее сам с собой, чем со мной, и тревога уступает место эмоции, которая для меня почти невыносима: смеси интереса и куража. – Есть оперативная группа, действующая по всему штату, есть полиция округа, все пытаются работать вместе. В результате процесс усложняется и замедляется. Расследование может затянуться на месяцы. А тем временем, как вы думаете, копы захотят, чтобы ее лицо появлялось в прессе, напоминая всем, как полиция лажала восемь лет подряд? По-вашему, почему пресс-конференция прошла в такой спешке? Думаете, им приятно напомнить всем, что похищенная девочка, прогремевшая на всю Америку, просто вернулась сама? – Алекс почти тараторит, затем делает многозначительную паузу. – А если предположить, что она, скорее всего, все это время была у них под носом, а они ничего не сделали, чтобы спасти ее?

«Но теперь-то она спасена», – думаю я, а детектив протягивает мне через стол большой конверт из плотной бумаги. И хотя в голове у меня звенит предупреждающий сигнал, я открываю металлическую застежку, засовываю в конверт два пальца и вытаскиваю несколько статей и фотографию. Сначала я не понимаю, что изображено на снимке, но потом различаю клочья разлагающегося тела, отчего на меня накатывает приступ тошноты.

Но это еще не самое ужасное. Я перевожу взгляд и читаю заголовок: «Хьюстон, район Ривер-Оукс. Найдены останки».

Я поспешно засовываю бумаги обратно в конверт и прижимаю клапан к застежке; волна тошноты из желудка поднимается к горлу.

– Кто вас нанял? – Голос у меня дрожит.

– Я только начинал работать в полиции, когда пропала ваша дочь, – поясняет Алекс, не отвечая на мой вопрос и не прикасаясь к конверту. У меня появляется странное впечатление, что в этом кошмарном «Вафельном домике» мы с ним на первом свидании, чувствуем себя неловко и пытаемся познакомиться поближе. – Я ненавидел эту работу и через пару лет уволился. Хотя, поверьте мне, отказаться от льгот, которые давала служба, оказалось непросто. Но если понимаешь, что это – не твое, лучше уйти сразу. – Он вдруг усмехается. – Моя жена, к счастью, со мной согласна.

– Кто вас нанял? – повторяю я.

– Никто.

– Тогда какого черта вы здесь делаете?

Подходит официантка с большим графином в руке, Алекс показывает на свой бокал и позволяет наполнить его. Потом благодарно кивает и смотрит ей вслед, после чего поворачивается ко мне. Когда он собирается что-то сказать, я слышу сигнал мобильника. Наверное, Том интересуется, где я. Интересно, который час?

– Анна, я был там. Разве вы не хотите знать, почему копы так и не нашли вашу дочь?

– Я предполагаю, что из-за их вопиющей некомпетентности.

То, как он произносит мое имя, настолько раздражает меня, что я едва сдерживаюсь. Пора заканчивать этот ни к чему не ведущий разговор.

– Мне пора. – Вставая, я чувствую, как телефон звякает в сумочке во второй раз.

– Вы хотите знать правду. Но у меня есть основания полагать, что правда… хуже, чем мы думали. Вы видели материалы в этом конверте. – Он говорит все быстрее, тыкая указательным пальцем в желтый прямоугольник, о котором я даже думать не хочу. – Полиция даже не удосужилась сравнить останки с зубными картами вашей дочери. Джули Уитакер была удалена из базы данных пропавших без вести. Я проверял.

– Потому что она дома, – шепчу я. – Лежит на диване под пледом.

Дзынь… Еще одно сообщение на телефон.

– Анна, в полиции считают, что останкам от восьми до десяти лет. Предполагается, что это тринадцатилетняя девочка. Но имя Джули вообще не всплыло.

– При чем тут она?

– А вы не допускаете, что девушка, которая живет у вас дома, – не та, за кого себя выдает?

– Девушка, которая живет у меня дома? – тупо повторяю я, как идиотка.

– Можете сделать мне одолжение? Добудьте образец ее ДНК. В идеале немного волос с расчески.

Дзынь. Дзынь. Я достаю телефон из сумочки, читаю последнее сообщение Тома и чувствую внезапное головокружение.

Но Алекс неумолимо продолжает:

– Мой друг из криминалистической лаборатории сделает анализ. Вам нужно всего лишь взять образец волос, и мы посмотрим, совпадает ли он. Мы ни к кому не станем обращаться, и никто не узнает, даже она, пока… пока у нас не будет точного ответа.

– Извините. – Я отодвигаю конверт обратно через стол, как блюдо, которое не в силах доесть.

– Подумайте хорошенько. Вы уверены, что это она? Отлично. В таком случае вы получите подтверждение и обретете душевное спокойствие. – Он проницательно смотрит на меня. Телефон снова брякает. – Но вы не уверены, правда? Или не совсем уверены.

Меркадо по-прежнему сидит, сложив руки перед собой на столе, но мне кажется, что он нависает надо мной, проникает в самые сокровенные уголки моего сознания своими цепкими пальцами. Я беззащитна перед этим насилием над моим сознанием, я не в состоянии обезопасить себя. Все равно что жить в мире, где любой может войти к вам в дом и забрать вашу дочь, угрожая ножом. В мире, где может произойти все что угодно. В мире, где так легко потерять веру в Бога и доверие к людям. В мире, где лучшее, что когда-либо случалось со мной, оборачивается самым страшным, и это самое страшное заключено в конверте из плотной бумаги, всего в двух словах заголовка: «Найдены останки».

– Нет, я уверена.

– У вас есть мой номер. – Больше он не пытается всучить мне конверт. – Позвоните, если захотите снова поговорить.

Телефон у меня теперь жужжит непрерывно. Я должна вернуться домой к Тому, где нас уже подстерегает беда, и она обязательно обрушится на нас, как наказание за мои сомнения. Я направляюсь к двери. Кажется, что я ушла из дома давным-давно: не верится, что я выскочила из кабинета Кэрол Морс всего несколько часов назад. Но воспоминание о пропущенных сеансах терапии внезапно останавливает меня. Я поворачиваюсь и быстро возвращаюсь обратно к столу.

– Мне на это наплевать, – говорю я, избегая смотреть на конверт. – Но, если вы действительно хотите помочь, выясните, где она бывает по вторникам и четвергам. Она выходит из дома в час тридцать. Проследите за ней.

– Я думал, вы уже и не спросите.

– Не бесплатно, – продолжаю я. – Это нужно лично мне, и я заплачу.

– Ладно, – кивает он. – Но вы тоже кое-что для меня сделаете, Анна. Найдите группу под названием «Гретхен в полночь». Посмотрите видео в Интернете. И скажите мне, чье лицо вы увидите.

Ви

проснулась в семь утра с одеревеневшей челюстью и мельтешащими желтыми звездочками в глазах. Уилл лежал рядом и храпел.

Поначалу она не сообразила, почему у нее болит челюсть. А потом, войдя в ванную, увидела, что занавеска наполовину сорвана, флакончики с шампунями валяются на дне ванны; вспомнила, как его руки сжимали ее шею, а из душа, как дождь, на нее падала вода. Когда он наконец отпустил Ви, она вслепую ухватилась за занавеску, чтобы не упасть, и сорвала ее. Затем долго сидела, съежившись, прислушиваясь к звуку воды, которая стучала о занавеску, упавшую ей на голову, и ждала, когда он вернется и накричит на нее за весь этот беспорядок, но он так и не пришел.

Тогда Уилл ударил ее в первый раз, но она уже давно ожидала подобного. Он всякий раз заводил одну и ту же песню, просыпаясь после бурной ночи: как он мог доверять ей, с ее-то прошлым? Это первый куплет. Затем следовал припев, когда он просто плакал и каялся, что недостаточно хорош для нее. Второй куплет был аналогичен первому. И дальше самое главное: неужели она не понимает, сколько раз его предавали? Потом следовал рассказ, что он был девственником до двадцати двух лет, потому что его подружка из колледжа уверяла, что не готова к близости, а потом оказалось, что она спит с другим. Уилл был ей верен, а она предала его… Ви каждый раз делала вид, что слышит его исповедь впервые. Она знала: Уилл будет плакать и умолять о прощении, но в итоге все равно виноватой останется она. А память о том, как он извинялся, пресмыкался перед ней и заново пересказывал свою унизительную историю, в следующий раз только усугубит ситуацию.

Она вернулась в спальню и посмотрела на Уилла, который был прекрасен во сне: скульптурно вылепленный овал лица, мраморная кожа. Ви представила, как кладет руку ему на шею, на то место, за которое он вчера схватил ее, чуть ниже подбородка, а потом крепко сжимает…

Его веки, почти прозрачные, затрепетали; она приложила руку к тонкой коже у себя на шее, где образовались синяки. Но их можно скрыть шарфом или высокой горловиной водолазки. Никто ничего не увидит.

Он будто знал, за какое место хвататься. Будто делал это раньше.

На уборку ванной ушло всего несколько минут. Конечно, он расплачется; конечно, начнет извиняться, но лучше, чтобы он не видел никаких последствий вчерашнего. Первым делом, когда грудь у нее еще будет скользкой от его слез, Уилл захочет заняться сексом, и она станет ласкать его нежно, с любовью. Даже сейчас она почувствовала в интимном месте ритмичное подергивание.

Ви осторожно устроилась в постели рядом с ним, накрыла их обоих простыней, закрыла глаза. Спать не хотелось. Она составляла план.

Часть плана – Сиэтл. Уилл устраивал там концерты, чтобы чаще вывозить ее из города, поскольку боялся, что она снова попадет в старую компанию, в компанию Лины, хотя никто оттуда не общался с ней после разрыва. Приятельниц Лины она знала не очень хорошо, поэтому, выступая с Уиллом и встречая их время от времени, притворялась, что не узнаёт их, а они в ответ делали вид, что не узнают ее.

Впрочем, эти мимолетные встречи случались нечасто, потому что группа не играла в лесбийских барах. Уилл вызвонил пару приятелей из своей прежней группы и сказал: «У меня есть девушка-певица». Самобытный вокал Ви накладывали поверх электрогитары, и она пела соло. Тексты песен иногда казались ей скверно написанными предсмертными записками, но из зала их было не так уж хорошо слышно, поэтому смысл не имел большого значения. Уилл оказался прав: людям нравилось видеть рядом с музыкантами девушку. Казалось, зрителям безразлично, как она одета, пусть даже в рванье; они обращали к ней лица, как цветы поворачиваются к солнцу, она будто была для них ангелом света. И временами она действительно чувствовала себя такой. Когда Ви закрывала глаза, огни сцены проникали ей под веки, и казалось, что она смотрит прямо в небеса. А когда от всполохов огней в глазах подолгу плавали темные пятна, она думала: значит, надо меньше смотреть на мир открытыми глазами.

У группы было мрачноватое название: «Полночь». Но когда стало ясно, что публика ходит именно на Ви, то Уилл в момент вдохновения предложил сменить название на «Гретхен в полночь». Такое название навеяла сказка, которую мама читала ему в детстве. Скоро Ви уже готова была попрощаться с прежним прозвищем, поскольку люди, как она и предполагала, стали называть ее Гретхен. Ей это нравилось. Гретхен – более жизнеутверждающее имя, чем Виолетта; Гретхен могла выглядеть крепче и здоровее: не бледный ночной цветок, а яркий, утренний. Волосы у нее отросли, и она начала обесцвечивать их. Чем светлее они становились, тем лучше смотрелись с темными футболками и джинсами, которые она носила на сцене. И все складывалось более или менее хорошо.

По крайней мере, до тех пор, пока она не оплошала, неосторожно выдав себя одной фразой. Дэйв и Лен собирались после концерта сходить в стриптиз-клуб и упомянули «Черную розу». И тогда Ви отпустила дурацкую шутку о том, что в этом клубе можно снять «свежачок», а Уилл, с его редким даром проницательности, внимательно посмотрел на нее и спросил:

– А откуда ты знаешь?

Она даже не стала трудиться что-то доказывать: он целовал крошечную черную розу у нее на груди сотни раз, не подозревая, что она означает. Теперь он пристально смотрел на Ви, и она чувствовала, как татуировка горит под футболкой. Значение черной розы внезапно прояснилось.

Все кончено, и она сразу это поняла, а он, как ни странно, не понял. Теперь, когда она стояла на сцене, сияя, он больше не видел Ви, он видел Старр, танцующую под вспышками огней, Старр, которая должна уйти. После концерта он, счастливый, входил в дверь гримерки со словами: «Каждый зритель в зале хотел тебя».

Она только пожимала плечами: разве не в этом весь смысл?

Сначала это возбуждало Уилла. Когда они добирались домой, он нетерпеливо хватал ее, задирал рубашку и тер большим пальцем татуировку, пока кожа не начинала гореть. Под левой грудью у нее вечно были синяки и ссадины, а Уилл трахал ее так яростно, будто пытался овладеть ею изнутри. Бесполезно, думала она: никому не принадлежит то, что внутри нее, даже ей самой. Но прошло совсем немного времени, прежде чем отвращение затмило желание, и просто трахать ее Уиллу уже было мало, он жаждал войти в нее другим способом. Когда он выломал стойку душа, Ви поняла: пора убираться, пока он не искалечил ее. Вот только впредь надо жить по-другому. Больше никаких Лин, никаких Уиллов. Ей надоело играть роль тряпичной куклы, независимо от того, укладывали ли ее на ночь в постель или швыряли в угол.

А тем временем группа становилась весьма популярной. Теперь почти на каждом шоу она видела несколько светящихся прямоугольников смартфонов, поднятых для записи, и ей это не нравилось. Она знала, что придется тщательно все спланировать, чтобы двигаться дальше, и действовать быстро, потому что ее никогда не выпустят из виду надолго. Когда они все вместе были в дороге, Уилл играл роль ее ангела-хранителя, то есть они с ним снимали дешевый номер в мотеле, а остальные музыканты спали на сиденьях фургончика. Однажды Уилл заставил ее приоткрыть дверь, пока она писает, и с тех пор она уже никогда не была одна, даже в туалете.

Она начала перед выступлением пить с группой пиво, на которое все скидывались со своего скудного заработка. Уиллу нравилось, что она участвует в предваряющем шоу ритуале; он предупреждал ее много раз, что не стоит выпендриваться и отделяться от коллектива. Конечно, рано или поздно ситуация вышла бы из-под контроля, поэтому она лишь выжидала момент, а пока время не пришло, выпивала с парнями. И вот момент настал. Она демонстративно прижималась к Уиллу, когда они вместе с Дэйвом и Леном сидели в гримерке, а затем отправилась в женский туалет, убедившись, что все это видят.

Каждый раз, когда они играли в Сиэтле, она чувствовала себя ребенком на качелях, со свистом несущихся вниз, ребенком, который ждет подходящего мгновения, чтобы спрыгнуть. Она не знала точно, кого ищет, пока не заметила в зале его: мужчину, которого она уже видела раньше, всегда одного. Просто мужчина, но в тот вечер на сцене, разглядев его темное лицо в окружении более светлых, словно черную дыру, она поняла: это он. Она чувствовала его взгляд, чувствовала, что он наблюдает за ней, и, прикрыв глаза, зависла голосом на несколько секунд в низком альтовом регистре, а затем потянулась вверх хрустальным сопрано, пробираясь сквозь огни софитов к темному провалу его лица, будто всплывающий ныряльщик.

В ту октябрьскую ночь, когда на город спустилась пелена мороси, которая никуда не денется в ближайшие семь месяцев, она наконец решилась.

6

Вернувшись домой, я забываю и о видео, и о Гретхен Фарбер, потому что она опять ушла. Джули ушла.

Мне хочется накричать на Тома за то, что позволил ей покинуть дом. Конечно, он не знает о выкидыше, не знает, что у нее может открыться кровотечение, что ей больно. Но, так или иначе, когда я возвращаюсь, она уже пять часов как исчезла, ни словом не обмолвившись, куца направляется, и мой муж в ужасе. Мы ездим по Мемориал-драйв, останавливаемся в кафе и магазинах, спрашиваем, не видел ли ее кто-нибудь. Один бариста в «Старбаксе» говорит, что видел, как она садилась во внедорожник на улице.

Конечно, мы сразу понимаем, что это Джейн заехала за Джули в джипе Тома. Но когда телефон Джейн перенаправляет нас на голосовую почту, как обычно бывает, если человек мертв и уже не может ответить сам, вот тогда ужасные сценарии начинают раскручиваться по спирали, и мы теряем контроль над собой. Мы представляем, что какие-то люди из Мексики искали Джули и наконец нашли ее, а когда девочки были вместе, возможно, похитили их обеих. Или Джейн подобрала Джули, но они попали в аварию на опасном перекрестке и теперь лежат в коматозном состоянии в больнице. Сцены вероятных катастроф мучают нас, хотя мы и пытаемся успокоить себя, что молния дважды не бьет в одно и то же место. Я кричу на Тома, Том – на меня, затем мы крепко обнимаемся. Он звонит в участок и обещает держать полицейских в курсе, когда, уже после наступления темноты, обе дочери вваливаются на кухню, промокшие насквозь и хохочущие, как сумасшедшие.

Их смех выводит меня из себя. Вот уже четыре часа прошло с тех пор, как я вернулась домой и обнаружила, что девочки пропали. Я сижу за кухонным столом, мне больно, я ругаю себя за то, что пошла к психотерапевту Джули и, хуже того, встретилась с этим Меркадо – уродом, который выудил мой рабочий номер с сайта факультета. Все это признаки предательства, означающие, что я недостойна возвращения Джули. Когда я пролистывала список друзей Джейн – Белла, Эйприл и так далее, – друзей, с которыми она, вероятно, больше не общается, но номера их родителей у нас есть, а Том кричал в трубку детективам Харрис, Оверби и всем остальным, кто соглашался слушать, я знала в глубине души, что они ушли из-за меня.

А теперь они здесь, и они смеются.

– Где вы были? – тихо спрашиваю я.

А они все не могут оторваться друг от друга, как сиамские близнецы, две сестры – Джули и Джейни, Джейни и Джули, – как в старые добрые времена, хотя Джули, уже заметив неладное, настораживается.

– О боже, где мы только не были! – Джейн кладет руку на плечо Джули, чтобы успокоиться.

– Ты могла бы начать с объяснения, почему ты такая мокрая.

– О… Да. Небольшой конфуз.

В голосе Джейн проскальзывает смешок, но у меня нет настроения шутить. Заметив мрачное выражение моего лица, она нервно хихикает:

– Скажи ей сама, Джули. На тебя она меньше разозлится.

– Когда мы возвращались домой, попали в жуткую пробку и остановились перекусить. А потом Джейн хотела показать мне сад скульптур, но он оказался закрыт…

– И тогда мы перелезли через стену, – подхватывает Джейн. – Я сто раз так сделала, но именно сегодня мы наткнулись на охранника! – Она снова хихикает. – А потом мы пошли к большому фонтану, такому круглому, в Германн-парке…

– Хотели загадать желание…

– И все немного вышло из-под контроля. Короче, мы пошли купаться.

– Она собирала деньги из фонтана! – заявляет Джули, снова начиная смеяться.

– У меня не было мелочи. Вряд ли желания из-за этого не исполнятся.

Они уже забыли выражение моего лица, которое насторожило их мгновение назад. Мысленно они все еще падают вместе в широкую чашу гигантского фонтана, гоняются друг за другом по дуге брызг, а вокруг сигналят машины.

С меня хватит. Я встаю из-за кухонного стола. Даже не знаю, что собираюсь делать и к кому из них направляюсь, но Джули видит, что я приближаюсь, и пятится к двери.

Не сбавляя шага, я подхожу к Джейн и бью ее по щеке.

– Анна! – кричит Том.

– О чем ты только думала?! – взрываюсь я. – Мы оставили чуть ли не двадцать сообщений! Что, черт возьми, произошло?

Том подходит к Джули, которая жмется к двери, и обнимает ее одной рукой. Он не встает между мной и Джейн, но, похоже, готов в любой момент заслонить от меня и младшую дочь.

Джейн ошеломленно прижимает руку к лицу:

– Ты меня ударила.

«Детка, прости», – хочу я сказать, но вместо этого выкрикиваю еще резче:

– Будь любезна извиниться перед отцом и передо мной!

– Ты меня ударила, – ошеломленно повторяет Джейн. – Вот гадина!

– Джейн! – предостерегающе говорит Том.

– У меня телефон, наверное, сдох! Господи, да я посмотрю, если хочешь. – Она роется в сумке, пока не находит мобильный, нажимает на кнопку включения и размахивает аппаратом: – Видишь? Он разрядился!

– Это твоя обязанность – всегда держать его заряженным. И ты это знаешь.

– С каких пор тебя это волнует? – Джейн бросает телефон обратно в сумочку. – Дело-то не во мне. Я и раньше опаздывала, и ты даже не замечала.

– Ты опоздала на пять часов, не на пять минут, – возражает Том. – Мы понятия не имели, где ты.

– Я все время пропускаю ужин, – продолжает Джейн, – но раньше меня ни разу не били. Черт, да ни одна моя выходка не заставила вас и глазом моргнуть. – Она зло усмехается. – Почему все по-другому, когда она со мной? Потому что ты боишься потерять ту, кто имеет для тебя значение?

– Ты можешь сама о себе позаботиться! – выпаливаю я.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Однажды ты ее уже отпустила! – Теперь я кричу в полный голос. – Ты видела, как она вышла за дверь!

Глаза у Джейн расширяются. Она подходит ко мне так близко, что я ощущаю, насколько дочь выше меня. Она поднимает руку, и на мгновение мне кажется, что она собирается дать мне пощечину. Вместо этого она указывает на Джули:

– Вини меня, если хочешь, но не забывай: она стоит вон там. Можешь задать ей любые вопросы.

Мой взгляд следует за ее указующим перстом, и только тут я замечаю, что волосы Джули, мокрые и прилипшие к голове, как и у Джейн, но уже начинающие сохнуть, похожи на красную шапочку из коротких перьев, которые торчат в разные стороны, и на мгновение теряю дар речи.

– Я же говорила, что она взбесится, – бросает Джейн, заметив мою реакцию, но теперь никто не обращает на нее внимания.

– Прости, – шепчет Джули.

– Зачем… – Я делаю шаг к Джули, протягиваю руку и осторожно касаюсь ее виска, где раньше были длинные светлые волосы с серебристым оттенком.

Я взъерошиваю, тяну красные пряди, проверяю, настоящие ли они. Потом начинаю плакать. Ничего не могу с собой поделать.

– Просто не верится, – говорит Джейн. – Ведь это она сегодня ушла из дома, никому не сказав, куда собралась. Это она исчезла. Не я. Не я!

На безымянном пальце ее левой руки болтается какая-то повязка. Зная, что никто не попытается ее остановить, Джейн, громко топая, бросается вверх по лестнице и хлопает дверью в свою комнату. Джули подходит ко мне, медленно, шаг за шагом пробираясь сквозь мое горе, как через стремительный поток, будто боясь потерять опору и быть унесенной волной. Вид у нее такой, словно она потеряла больше детей, чем я могу себе представить.

Однажды мама дала мне пощечину.

Летом, после пятого класса, Энджи пригласила меня провести летние каникулы с ее семьей в Нортист-Харборе. Моя мать, которая имела стойкие стереотипы насчет воспитания девочек, неохотно согласилась. Я выросла из своего купальника, и мы отправились покупать новый. Это была пытка. Мать стояла позади меня в углу примерочной, хмуро наблюдая, как я натягиваю очередные купальные трусики на свои уже вполне сформировавшиеся бедра. Комплект, который мы наконец выбрали, был в горошек, с пышной юбочкой, которая свисала почти до колен, на вырост, хотя к тому времени я уже год как остановилась в росте.

В первый день моих каникул Энджи скорчила гримасу при виде уродства в горошек и сказала: «Вот, выбери один из моих старых купальников». Она открыла ящик, полный бикини, которые мама не разрешала мне даже снимать с магазинной стойки. Я примерила трикотажный комплект с верхом на бретельке через шею и расшитыми бисером завязками на бедрах. Завязки брякали, когда я двигалась. Энджи оценивающе посмотрела на меня и проворчала: «Теперь я вижу, как он должен выглядеть в идеале». В ее голосе звучала легкая зависть, хотя это у нее был загородный дом в Нортист-Харборе, а у меня – мать-католичка.

Целых десять дней мы играли в тетербол и пинг-понг, бегали к старенькому автомату с содовой и кока-колой, рассказывали друг другу страшные истории о привидениях, лежа под одеялом с фонариком. В конце каникул я вернула Энджи ее бикини, но не подумала о том, что загар у меня на теле повторяет линии купальника. Однажды, когда я переодевалась, вошла мать – как всегда, без стука.

Когда я заплакала от пощечины, она закричала: «Ты хоть соображаешь, о чем думали мужчины при виде тебя? Соображаешь?!»

Я ей не поверила. Что тут такого? Это же просто тело. Но когда лето закончилось, я обнаружила, что для мальчиков в школе, для мужчин на улице, для любого, кто смотрел на меня, тело представляет собой нечто большее; оно как открытая книга, полная ужасных секретов, непристойный журнал, который каждый может пролистать. Мама больше никогда меня не била, но я возненавидела ее за то, что она оказалась права.

Моя мать не дожила до того момента, когда Джули округлилась, до того, как у меня впервые замерло сердце, когда я взглянула на свою дочку по-новому и вдруг поняла, что она становится женщиной. Я вспомнила мальчишек, которые норовили засунуть мне карандаш под юбку, когда я поднималась по лестнице, вспомнила мужчин, пялившихся на меня на автобусной остановке, гудки на улице, ехидные замечания. Я вспомнила, что как-то раз в восхитительном одиночестве читала книгу – трава приятно покалывала коленки, солнце грело голые плечи под спущенными бретельками сарафана, – и вдруг поняла, что уже не одна: ко мне подошел мужчина, которому я постеснялась показать свой страх, и предложил намазать мне спину солнцезащитным кремом. Когда смотришь на свою дочь, все эти воспоминания возвращаются, всплывает каждый эпизод, когда тебя захлестывала волна стыда и страха, только теперь все это происходит не с тобой, все это происходит с телом, которое ты ощущаешь почти своей собственностью, но оно не принадлежит тебе, так что нет никакой возможности защитить его.

В тот давний момент у меня действительно замерло сердце. Я боялась за нее, боялась ее. Я затаила дыхание и подумала, что скоро моим страхам придет конец: став подростком, Джули поумнеет. Как и я.

Но она не успела.

– Как ты могла! – Том никогда еще так не злился на меня. И хотя муж наклоняется, чтобы заставить меня посмотреть ему в глаза, он все равно возвышается надо мной. – Мы так не поступаем, Анна. Мы не бьем наших детей.

– Ты испугался не меньше моего.

– Мне все равно, насколько ты испугалась, – говорит он, с каждой секундой становясь все более грозным. – Мы же договаривались: никогда в нашем доме не будет такого. Мне хватило этого в доме родителей.

– Кстати, а как поживают твои сестры, Том? – спрашиваю я, внезапно поднимая на него глаза.

– До смерти боятся отца! – огрызается он. – И, вероятно, их мужья тоже. Ты этого хочешь?

– А скольких из них похитили и продали по сходной цене? – кричу я. – И скольких из них насиловали каждый день в течение восьми лет?

– Анна…

– У твоего отца они были в безопасности, Том! И остались в безопасности!

Он тычет пальцем мне прямо в лицо и с дрожью в голосе цедит каждое слово:

– Если ты думаешь, что я чувствовал себя в безопасности, когда рос с отцом, ты ни черта не знаешь о безопасности!

Но сейчас я уже не в силах рассуждать здраво. Крик надорвал мне горло, и я не могу издать ни звука. Мне кажется, я всхлипываю, но потом понимаю, что просто задыхаюсь, хватая ртом воздух. Кружится голова, в глазах темнеет. В следующую минуту сознание возвращается. Я стою на том же месте и прижимаюсь к груди Тома. Он словно заново дарит мне возможность дышать, и что-то большое и черное, душившее меня изнутри, растворяется в обычных слезах.

– Почему она так поступила? – спрашиваю я, всхлипывая. – Ну почему?

– Ты же знаешь Джейн, – оправдывает Том дочь. – Она потеряла счет времени. А Джули, думаю, просто чувствовала себя запертой, как в ловушке, вот и обрадовалась свободе. Ты же знаешь, через что ей пришлось пройти. – Том вздрагивает и глубоко вздыхает. – Я тоже испугался, как и ты, и тоже злился. Но теперь, когда мы знаем, что все обошлось, честно говоря, я думаю, что девочкам было полезно немного побыть вместе.

– Я про ее волосы.

Том отпускает меня, делает шаг назад и недоуменно смотрит мне в лицо:

– Ты серьезно?

Я знаю, что он старался поддерживать Джейн все эти годы, преодолевал препятствия, которые она устраивала, чтобы держать нас на расстоянии, в то время как я предпочитала верить, будто она не нуждается во мне. Но Джули – как он с ней справляется? Как у него до сих пор сохранилась связь с ней? Как Том догадался подойти к Джули и прижать ее к себе, когда я ринулась к Джейн и сделала то, что сделала?

– Они мне как чужие.

Он смотрит на меня с недоверием:

– Анна, так кажется всем матерям девочек-подростков.

Но Джули, как напомнила мне Кэрол Морс, уже взрослая. Том не знает о Кэрол Морс и о выкидыше, об Алексе Меркадо и конверте. Том не смотрит Джули в глаза и не задается вопросом, тот ли оттенок голубого был у ее глаз, и не думает: «А я заметила бы разницу?»