Текст книги "Приключения Питера Джойса"

Автор книги: Емельян Ярмагаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

ЧАСТЬ III
РАССКАЗЫВАЕТ БЭК ХАММАРШЕЛЬД

Глава I

Вовсе не Колумб открыл Америку. Это сделали до него индейцы.

Но если б они знали, что из этого выйдет, они предпочли бы открыть Северный полюс.

Изречения Питера Джойса

Жилистому, тощему, как грабли, Питеру ничего не сделалось. Он остался такой, как был. А на мисс Алису, к примеру, жалко было смотреть: ощипанный цыпленок, да еще лупоглазый. Но не видать, чтоб пережитое хоть немного ее укротило. Встретила меня – и сразу:

– О чем задумались, Бэк? Вспоминаете, как втроем одного пирата одолели? Вот, подкрепите свои могучие силы.

Смотрю – протягивает сухарь. Не стал я ломаться, взял сухарь и живо обратил его в муку своими жерновами. Все как-то стали проще, точно корабль сделал нас равными, да и впрямь всем досталось почти что одинаково. Навестил я больного Генри в его каюте – за ним ходил слуга Ален Буксхинс, – а Генри и говорит:

– Вытащи меня из этой конуры, Бэк, сделай милость. Так хочется посмотреть на Америку!

Молил он и просил, пока мы с Аленом не подхватили его под руки и не вытащили на шкафут. Тут как раз туман разошелся, повеяли всякие прекрасные запахи, взошло солнце, и увидели мы, что за островами и берегами начинается какое-то новое море, уходящее к горизонту, и Питер объяснил, что это не море, а залив Албемарл и что он, Питер, уже побывал здесь на острове Роанок. Мне не до того было: сухарь мисс Алисы только раздразнил аппетит, да и все на корабле согласно мыслили в этом направлении, и капитан распорядился починить единственную оставшуюся у нас после урагана шлюпку и спустить ее на воду. Желающих съездить на берег оказалось так много, что пришлось кинуть жребий. Попал в шлюпку и я.

Как сейчас помню высокий облупленный кузов флейта, от которого мы впервые за полтора месяца оттолкнулись веслом. Боже, до чего он опостылел! Хотелось прыгать и смеяться, хотя от голода коленки дрожали и в глазах стояли радужные круги. Ну, ладно, плывем мы между двумя островами, а их много тянется вдоль берегов, и видим, что на берегах такие невиданные дубы, каких в Англии не растет нигде. Джойс и говорит:

– Смотрите: голубые цапли!

Туча этих птиц поднялась из тростников и чуть не все небо закрыла. Мы разинули рты.

– Да это что, – говорит Питер. – Здесь, в Виргинии, тьма куропаток, бекасов, вальдшнепов, голубей – их можно просто палками сшибать в часы перелета. Индейки огромные, лопаются от жира – я охотился за ними у водопадов.

– А нельзя ли сейчас? – робко говорит Том Бланкет (брюхо свое он здорово растряс в пути).

Питер улыбнулся и предложил потерпеть еще немного. Тут как раз мы выплыли из протоки между двух островов, и открылась картина, которая точно сошла с моего голубого блюда. Представьте себе отдаленный берег – не берег, а сплошной лес – просвета не видать, и все такие могучие деревья, прямо у воды растут. Между берегом и островами снуют лодки странной формы, точь-в-точь как на моем блюде: с сильно загнутым носом и кормой: у одних – в виде головы цапли, у других – какого-то зверя. И в этих лодках действительно сидят мужчины с перьями на головах. Глазам я не поверил, честное слово! А кругом, в воде, рыба так и кишит, и играет – помереть мне на месте, если вру. И что они делают, индейцы эти? Ловят рыбу таким странным способом: натягивают луки, опускают в воду конец стрелы с веревкой, нацеливаются – бац! При мне одна пара этих ловцов вытащила громадную рыбищу фунтов на десять, потом заметила нас, налегла на весла и ну удирать к берегу. Другая команда голышей, наоборот, повернула челн носом к нам и подплыла вплотную. Лица у них ничего себе, приятные, только половина лица выкрашена синей и белой краской, на лбах какие-то завитушки, глаза черные, сверкают как угли, и волосы тоже черные, скатаны на головах в узлы.

Питер поднял как-то по-особому руку и что-то сказал на ихнем наречии. Они вроде бы поняли. Посидели, подумали. Один и говорит по-английски:

– Твоя есть Длинна Ножи? Иенгиз?

Питер им объяснять, а мы на рты показываем: голодны, дескать. Тот, кто постарше, взялся рукой за нос нашей лодки, повернул его и на берег указал. Мы поплыли, куда указано, а эти молодцы впереди. Причалили мы, видим: горят костры, вокруг них вялится рыба и сидит женщина с ребенком. Наши попутчики что-то ей сказали, и она пригласила нас сесть. Потом сняла крышку с громадного глиняного блюда, что лежало на угольях, и от блюда дух пошел такой, что у меня мигом рот слюнями наполнился. Достала каждому из нас по ломтю какой-то рыбы – белой, жирной, сочной. Не могу вам передать, как нежно любил я в этот момент индеанку и всю Америку! Ем, а на Бланкета мне смех глядеть. Проповедник совсем позабыл, что хотел дикарей в христианскую веру обращать, смиренно так благодарит индеанку и кусок за куском в рот отправляет.

Короче сказать, мы не то чтоб наелись, но сил прибавилось, и порешили, что гребцы отвезут на корабль рыбу и вернутся за нами, а мы двинем дальше по берегу поискать, нет ли где поселений белого человека. Сторговали рыбу очень выгодно – за обломок ножа, что нашелся у одного из гребцов. Индейцы и давай наваливать рыбу в шлюпку, только для гребцов осталось место. Шлюпка ушла. Мы поблагодарили и пошли по берегу.

Сентябрь, а все цветет, только кое-где в листве вспыхивают огненно-желтые пятна да паутина в воздухе летает. Идем по лесу – дубы, буки, вязы неслыханной высоты, орешник раскидистый, сосна белая, черная, красная, кедры красные – виргинский можжевельник, как объяснил Питер, и сассафрас; корни этого растения, он сказал, как целебные, идут в Англии по двадцать шиллингов за фунт, так что на нем одном разбогатеть можно. А из ствола одного дуба можно вырезать брус сторонами в два с половиной фута и футов шестьдесят длиной, вот как! Что нас больше всего удивляло, так это дикий виноград. Он оплел буквально все кругом, все деревья перевил, и лозы его кое-где тянулись прямо по земле, а темные гроздья винных ягод, совершенно спелые, вялились на солнце под листвой почем зря – ешь не хочу. Что за щедрая земля!

Бланкет призвал нас преклонить колени и вознести хвалу богу за все это благополучие, но Питер упросил его сделать это как-нибудь в другой раз, потому что мы здесь все-таки не дома и можно нарваться на неприятность. Так оно и вышло.

Скоро показалась река, как обещал Питер, и тут нас поразило обилие устричных раковин на ее берегах. Их были кучи, прямо кучи, и Питер пояснил, что их принесло морским приливом, который поднимается вверх по рекам. А в реке, под ее откосами, брызгались и вертелись в воде какие-то хвостатые твари; некоторые были похожи на выдр и ондатр, встречающихся у нас в Англии, но не в таком страшном количестве. Потом нам попался ручеек, и все мужчины замерли на месте: берега его сверкали от изобилия золотых крапинок… Золото! Бросив мушкеты, мы все, с Томом Бланкетом во главе, кинулись к ручью, а Джойс стоит и хохочет:

– Этим золотом мы когда-то нагрузили два корабля и отправили их в Англию…

Что же это такое? Оказалось – серный колчедан. Тут Бланкет снова обрел свою солидность, и вовремя, потому что к реке спускался конный отряд белых – да, друзья, белых, как мы с вами, и притом вооруженных.

Передовой всадник остановил коня на обрыве. Рослый молодец, одетый так, как одеваются в Англии путешествующие богатые джентльмены, на руках перстни, да и все обличье отнюдь не простецкое, а поперек седла ружье. Он пристально оглядел нас и спросил:

– Ваша вера, незнакомцы?

– Сторонники свободной, всеблагой, очищенной… – с чувством начал Том Бланкет.

– Короче! Вы не на церковном собрании. Пуритане?

– Да, сэр.

– А здесь, в Виргинии, епископальная церковь. Законтрактованные есть?

– Есть, сэр.

– Советую всех в кандалы. Кругом бродят шайки индейцев, негров и беглых слуг. А сами вы немедля убирайтесь на север: диссентерам [122]122
  Диссентеры – от лат. dissentio – «не соглашаюсь». Противники государственной церкви.


[Закрыть] нечего делать на земле короля.

– Позвольте, брат мой…

– Я вам не брат и не кузен. Отправляйтесь в Бостон и там сколько угодно распространяйте свои лжеучения. Увидим вас на берегу – будем стрелять.

Сказал как отрезал, повернул коня, и вся кавалькада, в том числе два-три негра, умчалась вдоль берега. Боб ле Мерсер – он тоже был с нами – от такой любезности приуныл, но Питер хлопнул его по плечу и заверил, что кандалов у нас никто носить не будет.

Пошли мы обратно, лодка ждала нас у берега, поплыли к кораблю – и что же видим? Полным ходом идет рыбная ловля. Отовсюду свешиваются удилища, даже из пушечных портов высовываются палки и багры. То и дело наверх с плеском и трепетом взлетают рыбины, из камбуза валом валит дым… Дорвались до еды!

А на палубе умирала старая Матильда Френси – та самая, что ославила мою бабку ведьмой. Она лежала на одеяле, подостланном под нее м-с Гэмидж; в иссохшей руке умирающей был зажат мешочек с плимутской землей. Стоя возле нее на коленях, моя бабка вполголоса молилась. Старуха Френси открыла глаза и попросила глоточек воды. М-с Гэмидж поднесла ей ко рту флягу с водой. Старая Тильда оттолкнула флягу и сердито прохрипела:

– Этой не хочу. Настоящей воды… английской!

С тем она и померла – девятнадцатая по счету. Никто и не заметил этой смерти. Наскоро зашили тело в парусину, закатили в ноги ядро и уже хотели за борт… Что такое? Невероятно, непостижимо: у борта плыл, насколько хватало глаз, ковер из цветов! Прекрасные, но совершенно незнакомые цветы – целый цветочный луг, лепесток к лепестку, медленно плыл мимо корабля…

– Что ж вы стали? – сурово сказала м-с Гэмидж. – Опускайте ее в цветы! Не на земле, так на воде она заслужила их своими муками.

И бедную грешницу сбросили с корабля в плывущий остров цветов. Под тяжестью тела они расступились, и на их поверхности образовалось темное окно. Окно это медленно уплывало дальше и дальше, пока весь пестрый остров не скрылся из вида.

Наступила ночь – траурно-черная, бархатистая; тьму хотелось ощупать – такая она была весомая. С берегов поддувало легким бризом, оттуда доносились звуки, похожие на уханье филина; там и сям сверкали огни индейских деревень и глухо рокотали барабаны. Было все это сказочно прекрасно и жутко, точно в стране из баллад. А в каюте капитана собрались мистер Уорсингтон, Джойс, капитан и наши старшины и при свете фонаря держали совет.

– Джентльмены, – говорил мистер Уорсингтон, – взглянем фактам в глаза: мы все еще далеки от главной цели нашего путешествия. Его величество король Чарльз Первый предоставил Плимутской компании лицензию на право заселения земель между тридцать восьмой и сорок пятой параллелями. Но ураган занес нас значительно южнее этих мест, и как ни трудно, а надо плыть вдоль берегов на север еще сотни миль, чтобы достичь этих широт.

От таких слов всем нам тошно стало: после стольких мук достичь берега – и опять плыви!

Адвокат растолковал, что кроме Виргинии, откуда нас вытурили, англичанами заселены Массачусетс, или Бухта Большого Холма, а также клочки по рекам Потомак, Коннектикут, Мерримак и Кеннебек, всего четыре колонии. Самая северная из них, называемая Мэн, он слышал, находится под покровительством сэра Фернандо Горджеса, верховного судьи Англии, а самая южная, Мэриленд, недавно пожалована королем сэру Калверту, лорду Балтимору. Вот и выбирайте!

Выбрали землю посредине – Массачусетс: там свои единоверцы – пуритане.

Отправляясь после совещания спать, я разглядел на баке темную фигуру ле Мерсера, прильнувшую грудью к борту. Я знал, что он сильно тоскует по жене и детишкам, по товарищам, оставшимся на «Голубой стреле», и окликнул его. Боб вздрогнул и обернулся.

– Далеко мы заехали от родины, Бэк, – вздохнул он. – И звезд наших тут не узнать. – Тряхнул головой, отгоняя душевную скорбь. – Ответь по совести, Бэк: неужто мне, свободному англичанину, ждать, пока меня продадут, как овцу?

– Ой, Боб, что ты задумал! – ужаснулся я. – Поймают наши – колесуют или сожгут, а дикари – ведь ты даже не знаешь их языка! – в два счета слопают тебя или искалечат!

– Что же мне делать, Бэк? Не приучен я к рабству. Свободным рожден, свободным и помру. Помоги мне бежать с корабля!

Он не хотел меня слушать и все твердил, чтобы я достал ему нож или тесак для защиты от диких зверей, а то будет поздно: как только установят новую фок-мачту, корабль снимется с якоря и возьмет курс дальше от берега, мористее, чтоб попасть в Гольфстрим. В характере Боба было что-то детское: загорелось – и подай! По слабости душевной, или потому, что я любил Боба, или оттого, что скитанье по волнам расшатало все мои нравственные устои, я наконец согласился. Пошел вниз. Преступно стибрил пояс с ножом у констебля Уорвейна – он повесил его на пиллерс, а сам пьяный дрыхнул. Потом я стащил у бабки флягу, наполнил ее пивом; вытащил у спящего Питера пистолет и любимую его пороховницу с наглухо закрывающейся крышкой и все это снес на ют.

С моей помощью Боб спустил с кормы бакштов – канат, которым привязывают лодки. Лодка у нас осталась одна, нечестно было бы ее угонять – но плыть целую милю ночью! Боб, однако, действовал осмотрительно и хладнокровно. Он заметил расположение звезд, чтоб не сбиться с пути, туго затянул на себе пояс с ножом, пистолетом и флягой, привязал к шее пороховницу и в заключение заткнул за пояс свои морские сапоги. От моего замечания, что они-то его и погубят, Боб отмахнулся: сапоги ему дороже жизни, потому что сделаны в Англии.

Луна тут кстати нырнула в облака. Вахтенный ходил ниже и не мог видеть, что творится на верхней площадке ахтеркастеля, а из кают доносился храп.

Уже повиснув одной рукой на веревке за кормой, Боб сказал мне:

– И в предсмертный час вспомню о тебе, Бэк!

При свете кормового фонаря я проследил, как он, ловко перебирая руками, спустился по борту до половины корпуса судна, а там его в безлунье не стало видно. Легкий всплеск… Боб был превосходный пловец, в хорошую погоду для него и три мили вплавь ничего не значили. А все-таки мне было жутко и почему-то казалось, что я сам, своими руками столкнул его в воду. Я на твердой палубе и пойду спать, а он плывет, плывет в полной тьме… Боже, прости мне, окаянному грешнику!

Спустившись в спардек, я напоролся на Джона Блэнда. Он стоял неподвижно, почему-то закрыв глаза, – не то спал стоя, не то на него накатило.

– Чем занят ты, юноша, ночью на палубе, когда все спят? – спросил он загробным голосом.

Я кратко пояснил, что прогулялся на княвдигед, – и тут на меня повеяло неким духом. Святоша был пьян, как лодочник.

Глава II

Знай: обманывая брата своего, ты обманываешь самого бога! А посему делай это, сын мой, умело, ловко и незаметно.

Изречения Питера Джойса

Ну конечно, бабка нисколько не поверила в нечаянное утопление фляги. Вперила в меня взгляд, выворачивающий все внутренности: мол, не пытайся соврать, Бэк, лучше выложи все как есть. Я не выдержал…

– Сам пропадет и других подведет, – так рассудила она насчет Боба. – Семейный, а равен тебе по уму. Убирайся, Бэк, не могу тебя видеть!

Уорвейн – тот приписал потерю пояса с ножом опьянению. Не знаю, скоро ли Питер ощутил бы пропажу пистолета и пороховницы, если б не голуби…

Когда поставили новую фок-мачту и подняли якоря, о беглеце никто не побеспокоился: не такая персона. Началось обычное: «По марсам [123]123
  Марсы – площадки в верху мачт для разноса вант и для матросов-наблюдателей.


[Закрыть] и салингам! [124]124
  Салинги – рама, на которой крепится верхнее продолжение мачт.


[Закрыть] Травить брасы [125]125
  Брасы – тросы, проведенные от рей для их поворота.


[Закрыть] и шкоты! [126]126
  Шкоты – тросы, которыми поворачивают паруса на ходу судна.


[Закрыть] Еще травить!» Ветер дул слабый – чуть полоскался в парусах, да еще навстречу шло холодное лабрадорское течение, и, пока мы выбрались мористее, держа курс на северо-восток, судно еле ползло.

Вот сильно заголубело среди зеленых атлантических вод: то был Гольфстрим, отец бурь и король штормов, как величают его моряки. Течение было совершенно бирюзовое, и понесло оно нас так, что и при слабом ветре мы делали восемь-десять узлов. Стало тепло. На следующий день появились голуби.

Сначала мы думали – это туча. Однако что-то она уж очень низко шла, закрывая полнеба, эта сизая шумящая туча. «Голуби!» – закричали наверху, и все кинулись за оружием. Особенной нужды в нем не было: голуби с размаху ударялись о паруса, о мачты и десятками шлепались на палубу. Стоял такой шум, что не слышно было команд. Люди разевали рты, надрывались в криках…

– Бэк, – прокричал мне на ухо Питер, – не видел ли ты моего пистолета? Пороховница тоже куда-то запропастилась, нелегкая ее побери!

Но такая началась суматоха, что выгодней было не расслышать: живая пища валилась с неба. Все хватали голубей, которые, треща крыльями, усыпали палубу. Как не вспомнить Иегову с его перепелами [127]127
  Иегова с перепелами. – По библейской легенде, бог израильтян накормил их в Синайской пустыне перепелами.


[Закрыть] в пустыне!

Матросы говорили, что скоро Михайлов день – 29 сентября – и об эту пору они всегда летят с севера на юг к Вест-Индским островам. Уж после того, как голубиная туча распалась, я набрался мужества шепнуть Питеру, в чем дело. Благородная душа, он сразу забыл о своей потере.

– Черную услугу оказал ты ему, Бэк, – сказал он, помрачнев. – Не увидим мы больше ле Мерсера.

Тут как раз пришли за мной – доставить к капитану. Питер шепнул, чтоб я все отрицал.

Боже, как кричал мистер Уорсингтон! Как он бесновался! Дату побега легко установили, потому что в этот день Боба видели матросы в последний раз. А вот кто помог ему удрать с флейта?

Капитан божился, что перепорет всю команду, виновного же подвергнет килеванию [128]128
  Килевание – наказание на флоте XV-XVI вв.: провинившегося на канате протаскивали под килем.


[Закрыть]. Я не особенно его боялся, надеясь на бабкино влияние среди старшин. Но адвокат… у этого котелок варил не по-нашему! Конечно ему что-то нашептал Блэнд. Он был тут. Наш пророк невзлюбил меня еще с тех пор, когда я увернулся от чар его дочки Люси, а бабку он тихо ненавидел. Она не выносила его кривляний и не стеснялась высказываться на этот счет.

В ответ на вопрос, что я делал ночью на юте, мне бы сказать: шел в гальюн. Но я постеснялся такого неизящного объяснения и наврал, что заканчивал запись в протоколе после совещания. Воистину, лучше поскользнуться ногой, чем языком!

– Странное, весьма странное усердие, – начал мистер Уорсингтон. – Вас видел мистер Блэнд уже после полуночи, хотя совещание окончилось около десяти. Дайте-ка книгу протоколов… Вот оно, семнадцатое число. Запись здесь занимает всего полстранички. На десять минут работы. Ну-с, молодой лжец, что вы делали еще два часа?

Мне очень живо представился увесистый замок на дверях камеры, где еще недавно сидел Питер. Но тут явилось озарение свыше. Я возьми и скажи, что мистер Блэнд встретил меня не в полночь, а в начале одиннадцатого.

– Что вы такое мелете? По-вашему, взрослый человек не различит часовой стрелки?

– Не различит, сэр, – сказал я, – если пьян в дугу. У него и глаза-то были закрыты!

Невмоготу рассказать, что было дальше: смех разбирает. Блэнд обрушил на мою голову самые изощренные древнеиудейские проклятия и не мог остановиться, пока присутствующим не стало ясно, что он и сейчас в подпитии. Меня отпустили.

Зато на следующее утро всех поразила весть: «законтрактованных» заковывают в кандалы.

«Законтрактованные слуги» – их также называли «удвоенные», из-за того, что лист контракта волнообразным надрезом делился на два экземпляра, – пять лет душой и телом принадлежали компании, которая их везла со всем добром, скотом и домочадцами. Были еще «выкупные» – те могли расплатиться с компанией через небольшой срок по приезде, иначе также становились рабами. Но на борту «Красивой Мэри» все смешались: зажиточные пайщики компании вроде Бланкета и захудалые коттеджеры, имущество которых умещалось в дедовском сундуке, – всех их сблизили и сравняли несчастья, и мистер Уорсингтон, бывало, возвышенно толковал о Вергилии с Джорджем Пенруддоком. Теперь же он надел на своего ученого собеседника кандалы, которые с того только недавно сняли. Не везло несчастному учителю!

Видно, и агент, и капитан сами стыдились своей затеи: людей вызывали втайне и поодиночке в особое помещение. Там дюжие матросы хватали их за плечи и усаживали на скамью, а корабельный слесарь с шутками и прибаутками набивал им на ноги железо. Всем: молодым и старым, мужчинам и женщинам. Закованных из отсека уже не выпускали – так были напуганы агент и капитан потерями рабов в пути и вдобавок бегством ле Мерсера.

На спардеке царило смятение. Бабка моя… нет, никогда еще я не видел ее в таком негодовании! Поистине она «метала и разбрасывала окрест себя горящие головни»: «Где ваши ружья, пуритане? Где ваша совесть?»

Ружья у пуритан были под рукой, и односельчан им было жаль, но всякому же ясно, что «законтрактованный» – такая же собственность компании, как, скажем, овца или корова, даром что не блеет и не мычит! Начались дебаты, как рассматривать вопрос: юридически, нравственно или теологически, как взглянули бы на дело Иисус сын Сирахов, Товит, Варух, прочие пророки…

Не видя в этом толку, бабка моя распорядилась вызвать «этого плимутского Ровоама» [129]129
  Ровоам – библейский царь прославившийся жестокостью.


[Закрыть]. Думали, что Уорсингтону будет недосуг спуститься в спардек. Нет, спустился – и какой причесанный, опрятный, холодно-учтивый! Наше мужичье невольно расступилось перед этим воплощением джентльменства.

– Общая сумма задолженности лиц, на коих надели узы, составляет две тысячи фунтов девять шиллингов и восемнадцать пенсов, – деловито объяснил м-р Уорсингтон. – Кто внесет означенную сумму в залог? Тогда оковы снимут… Любезная мистрис Гэмидж, вы, кажется, хотели что-то сказать?

Увы, перед этой цифрой и моя бабка спасовала! У нее не было и половины таких денег в наличности, а против сугубо делового предложения не возразишь. Тут, кстати, подняли вопрос о паях: кто, значит, на какой кус земли может рассчитывать. М-р Уорсингтон объяснил, что члены Плимутской компании, которые внесли по сто фунтов, имеют право на шестнадцать тысяч акров [130]130
  Акр – в старину участок, обрабатываемый в день парой волов. Равен 4, 047м2.


[Закрыть], «ассистенты» же, то есть он сам, капитан и Лайнфорты, – на половину таких участков. «Путешественники первой категории», вроде нас с бабкой, внесшие по двадцать пять фунтов, получат четыре тысячи акров, остальные – от ста и ниже. Выходило как будто неплохо, но где взять эти самые акры, если кругом дикари, голландцы или французы?

– Ну-с, – весело сказал агент, – теперь сообщу вам, друзья, приятную весть: судно входит в Массачусетский залив!

Он знал, этот продувной малый, с чем идет на спардек. Все так истомились по твердой земле, что рассудили, должно быть, как и я: ну что ж, оковы на людях – это всего лишь до берега, а берег – вот он!

Одна м-с Гэмидж осталась недовольна. По крайней мере, когда я веселыми прыжками продемонстрировал свое настроение, она закатила мне такую затрещину…

А я-то при чем?

Стоял Месяц Падающих Листьев. На широте 43° нас встретило холодное течение, почти пресное, и, когда мы огибали мыс Код, в лица наши пахнуло осенней сыростью, схожей с запахом прелого брусничного листа, к которому примешан горьковатый дым костров. Прямо по носу корабля маячил узкий Кейп-Код, напоминающий согнутую в локте руку; в это время судно шло сквозь полосу туманов, которые плыли низко над водой. На всем пространстве океан как бы дымился, но мыс выступал весь, с белыми песчаными дюнами, зеленой, уже побуревшей травой и дремучим лесом в глубине.

Мыс по бакборту разворачивался своей северной стороной и отходил на юг. Мы были в Массачусетском заливе, и ветер, словно предчувствуя конец пути, до краев забил наши паруса. Реи мачт, похожие на твердо простертые руки, держали вздутую белоснежную массу с таким напряжением, точно вот-вот она унесет нас ввысь. Вода лепетала под форштевнем и, вздымаясь, мягко падала, расчесанная на две правильные пряди; в ее бульканье и шорохе явственно звенело: «Конец пути!».

Навстречу нам по пустынной океанской дороге высыпали бесчисленные острова. Их было так много, что, спеша к нам, они толпились, заходили один за другой, и не было видно из-за них континента, а только проблески, просветы – и новые острова. Потом над ними вознеслась мягко голубеющая волнистая гряда холмов, похожих на низкие облака. Теперь были видны и лодки, черневшие на светлом заливе, который как бы сдвигался, теснимый холмами. Пора было сбросить часть парусов и взять лоцмана, но никакого лоцмана не было видно – одни рыбачьи лодки. Капитан велел ударить из пушки. После этого мы убрали оба марселя, грот – и корабль замедлил ход. Одна из лодок подошла к нам, и человек в обычной просмоленной куртке моряка помахал веслом. Мы спустили ему трап. Он поднялся, рыжебородый и длинный, не здороваясь, независимой походкой прошелся по шкафуту и буркнул:

– Смерть здесь короче молитвы. Вон поплавки. Это наши сети. Оборвите их – и в Бостоне сделают гробы на вас всех!

– Брат мой, – поучительно заметил Том Бланкет, – мы приплыли распространять свет христова учения…

– Чего распространять? – удивился бостонец. – А я думал – ловить рыбу!

И, бесцеремонно оттолкнув рулевого, бостонский грубиян благополучно привел наш корабль к пристани.

Так приятно было снова услышать удары английского колокола, возвещавшего время обеда! Из города доносились и другие домашние звуки: мычание коров, визг водяной лесопилки, веселый крик бостонской детворы, отпущенной из школы на перерыв, – совсем как у нас в Стонхилле. Когда же мы сошли с корабля на бревенчатую пристань, когда нас окружили зеваки и мы своими привычными к валкой палубе ногами, пошатываясь, побрели по широкой улице, когда нас обступила своими запахами и звуками обычная английская деревня, ее крепко сложенные из сосен и дуба усадьбы, изгороди, фруктовые сады, кучи навоза, сараи, пристройки, – то, ей-богу, показалось, что мы просто вернулись домой в Стонхилл после полуторамесячного блуждания по водяным пустыням!

Появилась процессия алебардщиков и низенькая повозка, обитая красным сукном с медными гвоздиками. Из нее вышел седовласый джентльмен лет пятидесяти – здешний губернатор, сэр Джон Уинтроп. Сразу было видно – это человек ученый, не от мира сего: у него были какие-то нездешние глаза. Он ласково улыбнулся, воздел руки кверху и промолвил: «Добро пожаловать в Новый Свет, усталые дети мои!» Наш проповедник Том Бланкет только того и ждал. С криком: «Отец мой! Учитель!» – коршуном набросился он на джентльмена, сгреб его в охапку и, несмотря на слабое сопротивление, страстно облобызал. Старичок был ошарашен, однако, мирно беседуя с Бланкетом, пошел впереди. Джон Блэнд юлил сбоку; что касается Питера и меня, то мы шагали сзади, в обществе Кристофора Холкомба, грубияна-лоцмана. С первых же слов он потребовал, чтобы мы его звали просто Крис, а нас он тоже запросто «тыкал» Бэком и Питером.

– Кто всем заправляет тут? Попы. Самое поповское царство, и первый из них поп – губернатор, сэр Джон. Ничего, почтенный старичок… только не любит, когда ему алебардщики чести не отдают или, положим, в церкви на ногу наступят.

О промысле Крис отозвался очень одобрительно: здесь зимует сельдь – наживка для трески, есть и угри, и устрицы; «омаров тебе любой малыш наловит за полчаса», треской же все держится, и залив недаром Тресковым зовется. Первый сорт трески потребляют на месте, второй солят и отправляют в Англию, третий посылают в Вест-Индию, на острова, для пропитания рабов: его обменивают там на мелассу – вещество, которое идет на изготовление рома, – и везут эту мелассу сюда. Крис посоветовал нам никаких разрешений на поселение не спрашивать.

– Плюньте на Главную палату – мало ли что они постановят! В Род-Айленд, в Нью-Гемпшир, в Коннектикут отсюда переселились – никого не спрашивались: земля здесь божья, а судьи – ружья!

Мы узнали от него о недавно заселенных провинциях – места там дикие, угодья богатые, но с индейцами коннектикутцы не ладят, и быть войне.

– А у вас?

– А у нас благодать. Повымерли дикие года два назад от чумы. Теперь на их землях поселки Чарлстон, Сейлем, Дорчестер…

Губернатор повел нас к дому посолиднее прочих. Над крыльцом его висела надпись: «Главная Массачусетская палата Гражданских, Законодательных и иных Общественных дел». Губернатор, наши старшины и Питер вошли внутрь, а меня стражник не пустил. Я ему говорю:

– Я с ними.

А он мне:

– Юноша, увещеваю тебя кротко и с любовью: вали отсюда, а то как двину алебардой!

Тогда я попытался пронять его святым писанием:

– Ты, Джон, забыл, что сказано: аще кто не пустит ко мне малых сих.,.

– Это совсем не про тебя сказано, – возразил начитанный стражник. – Ты не из «малых сих» – вон какой длинный вымахал! Про тебя подойдет вот что: «Простри руку свою и коснись кости его и плоти его…»

Конечно плоть моя от алебарды увернулась, но дух был возмущен. Вот, значит, какие порядки у наших единоверцев, бостонских пуритан: подгнило что-то в Датском королевстве! Через час в дверях Главной палаты показались наши, тоже разочарованные. Приняли их очень сдержанно: таких, как наш корабль, мол, явилось множество и будут еще. Сказали, что по новому закону 1635 года каждой общине с разрешения Главной палаты отводится особый участок в тридцать шесть квадратных миль, но надо подождать общего собрания массачусетских граждан. Первое законодательное собрание в мае 1634 года вынесло ряд постановлений, которые следует изучить… Словом, много чего наговорили. Утешительным было одно: наше вспомогательное судно с провизией, оказывается, цело, оно здесь, и мы обеспечены на первое время питанием.

И тут такие же надменные вельможи с толпами слуг и прихлебателей, как в Англии, – стоило ехать за три тысячи миль! Люди простой породы для них суть черви земные, сосуды праха, обреченные тьме, и только они, видите ли, избранный остаток во Израиле, а посему и уполномочены вершить тут все дела. Губернатор налагает вето на решения диспозеров – депутатов от двухтысячного населения: не смей даже свою церковь открыть, ходи в общую. А какими капиталами ворочает эта тресковая аристократия! Нет, не так представляли мы себе град избранных и царство божие на земле. Лица у наших духовных вождей были унылые, и даже походка выдавала огорчение.

Видя это, Питер бодро предложил:

– Друзья, а что, собственно, держит нас здесь? Земли вокруг никудышные, камень да песок. Еще раз поднимем паруса – и в путь!

Ему всегда – лишь бы в путь: такой человек.