Текст книги "Принц и нищенка (СИ)"
Автор книги: Элли Джелли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Глава 8
Фил
Ну какая же Чумакова сука! Наглая, строптивая, невоспитанная дикарка! Совершенно отвратительная и бессовестная! Косит под зашуганную, нецелованную девственницу, которая дергается от случайного прикосновения, а сама любезничает со всеми подряд! Улыбается всем, кроме меня! Хотя мне тоже улыбалась, но исключительно, как матерая акула, как будто в рожу плюнула! Обнималась с Димоном, жалась с Гаврилину, типа очень сильно радуется идиотской победе! Сука! А я что получил за тридцать косарей? Осознание, что я долбанный лошара и неудачник? Из-за нее я разругался с Тошиком, из-за нее на меня обиделась Стелла! Ненавижу!
Но самый большой ахер я испытал, когда кто-то стал звать ее в окно и я высунулся посмотреть, кому понадобилась эта наглая аферистка. За забором стоял какой-то хрен, а я офигевал от того, как она бежит к нему, роняя тапки. Наблюдал за тем, какой у них там богатый спектр эмоций и челюсть отпадала все ниже. Вот тебе и дикарка! Тискалась с ним ничего не стесняясь, даже забор не мешал им обниматься. Потом еще и целоваться к нему сама полезла, чуть из трусов не выпрыгнула! Лапы его сжимала! Прямо под моими окнами! Ну какая же коварная, жестокая сука!
Меня брала такая дикая обида, что я готов был придушить ее голыми руками, а этого козла отмудохать до смерти, а потом еще и себе тоже хорошенько двинуть, за то, что мою голову не покидают тупорылые мысли! Потому что я все равно дико ее хочу! Хочу эту невоспитанную, бескультурную хабалку!
Когда я ловлю на себе ее случайный взгляд через окно, мне совсем срывает крышу, вылетаю из комнаты и уверенной походкой двигаюсь к холлу, надеюсь, она никого не встретит по дороге, а то еще даст кому-нибудь, я уже ничему не удивлюсь.
Вхлопываемся друг в друга на повороте, Чумакова опять очень артистично от меня отлетает, но я не обращаю внимания на ее спектакль, хватаю ее за руку и притягиваю ближе.
– Мы с тобой сегодня не договорили! – смотрю на нее яростно.
– А ну отпусти! – вцепляется в меня ногтями, но я не реагирую.
Округляет глаза и ожидаемо заносит надо мной кулак, но я перехватываю и ловлю его своей ладонью.
– Больной что ли? Отпусти! – пищит испуганно. Актриса!
– Верни мне мои бабки, Чумакова!
– Я же говорила тебе, что у меня их больше нет, – все еще пытается выпутаться из моей хватки.
– Тогда ты торчишь мне поцелуй!
– Забудь, чудила! – начинает суетиться, пинает меня под колено, но я не шевелюсь, продолжаю держать ее руку.
– Лучше приди ко мне по хорошему!
– Пошел в жопу!
Пытается меня укусить, но я устал ей подыгрывать и делать вид, что она может со мной справиться, поэтому скорее всего, пока она со мной борется, ей немного больно от своих же действий.
– Я серьезно, Чумакова, верни мой поцелуй и гуляй дальше! Не думай, что ты самая умная.
– Мы… не будем… целоваться… никогда… в жизни, – ее дыхание сбивается, потому что она все еще не теряет надежду высвободиться.
– Конечно, будем! Очень много раз! – вот что за бред я несу…
– Никогда!
Дальше я не понимаю, что происходит, потому что я просто резко хватаю ее и закидываю на плечо, дикарка вцепляется зубами в мою спину, начинает дрыгаться, а я несу ее в сторону своей комнаты. Она дергает ногами, пытается спрыгнуть, но я слишком крепко ее держу. У самой двери ставлю ее на ноги и рывком толкаю внутрь, случайно задеваю локтем выключатель и в комнате становится оглушительно темно и тихо. Чумакова замирает, и я пользуясь ее замешательством, обхватываю ее двумя руками, делаю подсечку и укладываю на кровать. Сначала она немного бьется подо мной, но молчит. Я воспринимаю это как игру. За стеной куча народа, стоит ей взвизгнуть, сюда сразу же слетится куча любопытных. Но она не издает ни звука, только неуверенно ерзает, придавленная моим телом и пытается меня спихнуть.
– Не волнуйся, Чума! Мне нужен только поцелуй! Твоя честь не пострадает!
Перехватываю ее запястья и завожу ее руки над головой, когда понимаю, что делаю ей больно, развожу их в разные стороны, но все равно удерживаю. Почему она не кричит, если не хочет этого? Наклоняюсь, чтобы вцепиться в нее губами, но мои глаза уже привыкли к темноте. Меня отрезвляет ее взгляд, совершенно дикий, раненный, в нем отпечатывается какой-то безумный, животный страх, из испуганных глаз вниз, к ушам, рекой бегут тихие слезы, а она все еще молчит. А потом зажмуривается и вжимает голову в плечи.
Я не хочу целовать ее так… Твою мать! Что я вообще делаю? На одну секунду опускаюсь и касаюсь ее лбом, между нашими губами всего несколько миллиметров и я чувствую их тепло, но не могу этого сделать. Приподнимаюсь, слезаю с нее и остаюсь сидеть на краю кровати, в ее ногах.
– Прости, Чумакова, что-то я погорячился… – поворачиваю на нее голову, но она все еще лежит в той же позе и кажется даже не дышит.
– Можешь двинуть мне как следует. Можешь даже пару раз. На этот раз, я заслужил.
Что происходит? Почему она не шевелится? Почему она не дерется? Почему она не бежит? Неужели так сильно испугалась? Если честно, я и сам сейчас дико напуган.
– Эй, скажи что-нибудь… – я легонько трясу ее за ногу.
Чумакова поджимает ноги и сворачивается клубком, спиной к стене, лежит в своей дурацкой куртке и страшных ботах на моей кровати и пугает меня своим поведением просто до чертиков. Мое сердце припадочно колотится, чувствую себя каким-то маньяком, но я же не сделал ей ничего плохого…
– Василиса, – зову ее шепотом, – Ты что, спишь?
Мне казалось, дурацкая шутка может немного разрядить обстановку, но после этой фразы Чумакову срывает с петель и она начинает рыдать. Так же тихо, утыкаясь носом в мою подушку и я вообще не понимаю, что мне делать. Я готов просто провалиться. Как ее успокоить? Может предложить ей водички?
Осторожно поднимаюсь, зажигаю свет и опускаюсь на корточки у изголовья кровати, около ее лица.
– Чумакова, ну прости меня, – я аккуратно дотрагиваюсь до ее куртки и хочу заглянуть в ее лицо, но она прячет его в подушке, – Я думал мы с тобой так флиртуем, я не хотел тебя обижать. Ну не молчи, пожалуйста! Василиса! Я и так себя чувствую последним дерьмом! Ты меня очень жестоко развела, а я уже успел все слишком красочно себе нафантазировать…
Начинает шевелиться, снова переворачивается на спину, прикрывает лицо ладонями, потом съезжает пальцами вниз, утирая слезы и я опять осторожно касаюсь ее плеча.
– Не трогай, – шепчет хрипло и я тут же убираю руку.
Чумакова садится на кровать, шмыгает носом, растирает раскрасневшееся лицо, приглаживает волосы, а потом поднимается, я поднимаюсь вслед за ней и стою с опущенной головой, жутко виноватый.
– Никогда больше не прикасайся ко мне, Гофман…
Я поднимаю на нее взгляд, пришибленный ее ледяным голосом и наши глаза встречаются. Какие же они у нее мрачные, глубокие, словно бездна, я никогда не видел таких проникновенных, печальных глаз.
– Я верну тебе твои деньги… Только больше никогда ко мне не приближайся…
Чумакова собирается уйти, а я этого очень не хочу, не хочу, чтобы она уходила отсюда именно так. Не знаю, как ее задержать, трогать ее сейчас действительно не стоит.
– Да брось ты. Мне не нужны эти деньги, – говорю ей в спину, – Василиса, ну не злись на меня!
Она никак на меня не реагирует, хлопает дверью, я тоскливо выдыхаю воздух из легких и снова опускаюсь на кровать. Вот черт! Сбылись пророчества Тошика, не прошло и двух недель, а Чумакова рыдает из-за меня. Вся моя злость на нее куда-то улетучивается. Вместо нее, меня охватывает приступ какой-то внезапной нежности к дикарке, хочется догнать ее, извиниться по человечески, чтобы искренне простила, обнять, пожалеть, без всяких приставаний и прочего. Но чует мое сердце, сделать она этого не позволит. Вот дерьмо! Меня тянет к ней просто неистово, а она даже дотронуться до себя не позволяет… И только что я все еще сильнее испортил…
Глава 9
Василиса
Вчера мой ночной кошмар ожил, стал совсем реальным, как раньше. Я снова была слабой, безропотной, испуганной девчонкой, боящейся пикнуть и шелохнуться. Думала умру прямо там. Только опять не умерла. В отличии от моего кошмара, зажегся свет и перепуганный олень стал метаться по комнате и извиняться. Мне было не до него.
Ночью, пока лежала в кровати и не могла уснуть из-за яркого освещения, думала о том, что сломаю руки Гофману минимум в трех местах, чтобы он больше никогда не пытался меня схватить. Я красочно представляла, как расправляюсь с ним, но передо мной постоянно всплывал его сожалеющий, испуганный взгляд и дрожащие губы. Но я продолжала его линчевать, потому что, если бы я закрыла глаза, выключила свет и уснула, мой кошмар опять вернулся бы ко мне. И в главной роли был бы уже совсем не Гофман.
Не сомкнув глаз до самого утра, я стала собираться в школу. У меня уже есть форма, поэтому теперь я не выгляжу, как белая ворона, разве что дешевая обувь и отсутствие краски на лице, выдают мое нищее происхождение.
Открыв дверь, снова дергаюсь, на подоконнике сидит Фил с большим букетом красных роз, он спрыгивает и протягивает его мне.
– Доброе утро, – говорит с совершенно дебильным выражением лица.
Я закатываю глаза, молча закрываю дверь и иду по коридору. Ну какой тупой! Вообще ничего не понимает!
– Ну возьми, пожалуйста, – Гофман бежит вслед за мной и снова тянет мне букет.
– Засунь этот веник себе в жопу! – шиплю сквозь зубы и прибавляю темп, – Отвяжись от меня, иначе я перебью тебе позвоночник!
– Слава Богу, ты вернулась! – он радостно вздыхает и выходит со мной на улицу, хотя на нем нет верхней одежды, – Я за тебя испугался, ты вчера была такая странная…
– Я боюсь темноты, ясно тебе? – останавливаюсь и злобно сверлю его глазами, – Панически боюсь!
– Ясно… Ты прости меня за вчерашнее…
Опять он тычет в меня этот веник, трясется от холода, но цветы я, конечно же, не беру, не смотря на то, что мне пытаются подарить их первый раз в жизни.
– Сгинь отсюда, дятел! Тебе же сказали, не приближаться. Ты тупой, глухой или просто имбецильный?
Мимо нас проходят люди и я замечаю их косые и странные взгляды. Гришина и Никишина вообще замерли и остановились на пол пути.
– Скажи, что мне сделать, чтобы ты меня простила? – Фил смотрит на меня очень сосредоточено.
– А ты что, такой совестливый? Сдалось тебе мое прощение!
– Да совестливый… Я не люблю причинять людям боль. Давай помиримся, Чумакова! Просто скажи, что мне сделать! Хочешь, купим тебе что-нибудь нормальное или можем сходить в кино или поужинать, я договорюсь и нас отсюда выпустят.
– Опять пытаешься решить проблемы деньгами? – я ядовито хмыхаю, – Так ничего и не понял! Хочешь моего прощения? Ну давай! Падай на колени и проси его еще раз!
– Что? – он морщится и качает головой, стоит с этими дурацкими цветами, как дебил и стучит зубами.
– Смотри, как на нас смотрят твои друзья, Фил! – я пакостно улыбаюсь, – Ну давай, вставай на колени и проси прощения у блохастой Чумички!
– Эм… ты похоже чокнутая, но ладно…
Что значит ладно? Мои глаза удивленно расширяются. Гофман озирается по сторонам, мнется, переминается с ноги на ногу, а потом опускается передо мной на колени и в очередной раз протягивает мне пышные розы. Я готова просто провалиться от неловкости.
– Прости меня, Чумакова! Обещаю больше тебя не лапать!
– Если бы ты меня лапал, петух, ты бы уже лежал мертвым в сточной канаве, – быстро тараторю и забираю цветы.
Я не знаю, как себя вести, испытываю дикую неловкость. С одной стороны мне немного приятно, что дятел Гофман не полный злодей и осознал хоть что-то своей глупой тыквой, но уж слишком его много. Надо отпугнуть его, как следует, чтобы свалил раз и навсегда.
Разворачиваюсь и возвращаюсь в первый корпус, не могу же я пойти на учебу с цветами. Фил семенит за мной следом, но я несусь, как метеор и его болтовню уносит ветер. Не знаю, что уж он там болтал. Приходится ставить букет в мусорное ведро, предварительно наполнив его водой, на первый урок немного опаздываю, но замечаю, что одноклассники смотрят на меня странно совсем не из-за этого. Уже, наверно, обсудили между собой шоу от Гофмана. На алгебре схватываю пару. На тригонометрии еще одну. К моему удивлению, училка, Маргарита Ивановна, не отчитывает меня, а просит зайти к ней после уроков, пытается понять в каком именно месте у меня произошел пробел в знаниях. Ох, бедная женщина! Какие у меня знания? Их нет! Один сплошной пробел! Несколько часов она пытается объяснить мне примитивные задачи, а я только хлопаю глазами и поражаюсь ее бескорыстному энтузиазму.
Отпускает она меня ближе к четырем, я опять пропустила обед и в желудке неприятно сосет от голода. Спускаюсь по ступенькам со второго этажа и слышу какой-то тихий скулеж. Останавливаюсь, навостряю уши и стараюсь идти тихонечко, пытаясь найти источник звука. Чем дальше спускаюсь, тем отчетливее понимаю, что под лестницей кто-то плачет. Осторожно завернув на последнем пролете, застаю очень странную картину. На полу сидит зареванная, красная Стелла. Ее ноги поджаты к груди, она обхватывает себя руками и горько всхлипывает, по лицу размазана тушь, черные подтеки достают до самого подбородка. Когда наши глаза встречаются, она не перестает плакать, только отворачивает голову и прижимает себя еще крепче.
– Что случилось? – спрашиваю ее настороженно.
– Иди отсюда,Чумичка! – она нервно сглатывает и продолжает плакать.
Я в замешательстве. Уж больно хреново она выглядит. Жизнь в интернате научила меня не добивать раненного и не злорадствовать поражению врага. У нас принято даже после боя жать руки, как в спортивных соревнованиях.
– Не сиди на каменном полу, простудишься…
– Да отцепись… – Стелла закрывает лицо ладонями и ее плечи начинают трястись еще сильней.
Скидываю с плеча сумку и сажусь неподалеку от нее, пол теплый, наверно под ним проходят трубы.
– Иди отсюда! И если кому-нибудь скажешь о том, что видела… – приглушенный звук доносится из под ладоней.
– Я не трепло, Стелла! – заявляю железно.
Достаю из сумки запечатанную упаковку бумажных салфеток, которые нашла в своей ванной и кладу ей на колени. К моему удивлению Голубева их берет, промакивает ими лицо, а потом громко сморкается и швыряет использованную салфетку в угол. Я не знаю отчего так сильно плачет эта золотая девочка, наверняка, ее жизнь одно сплошное удовольствие, но есть у меня одна идея.
– Слушай, если это из-за Гофмана, то это просто…
– Ну какой нафиг Гофман? – она поднимает на меня глаза и от ее тоскливого, горького взгляда я сразу же затыкаюсь, – У меня жизнь рушится со скоростью света, а ты тут про какого-то Гофмана!
Стелла опять всхлипывает, слезы продолжают катиться по ее щекам и лицу, я вижу, как она ловит их губами, а потом прячет их под пальцами.
– Твоя жизнь рушится и ты в отместку рушишь ее другим? – я хмыкаю.
– Да ничего тебе не будет, Чумичка! – говорит устало, – Мне уже всячески намекнули никак тебя не трогать, боятся жалоб в Министерство Образования… Ходи, рыгай в свое удовольствие…
– Оценила, да? – я улыбаюсь.
– Оценила, – слез становится немного меньше.
– Я бы все равно под тебя не прогнулась, Стелла. Меня жизнь не сломала и ты не сломаешь тем более. Неужели в тебе нет ничего человеческого? У меня была возможность пожить хотя бы пол года нормально, как человек… Дальше выпуск и до свидания. Я не в институт не поступлю, ни работу не найду себе нормальную. Из одного дерьма попаду в другое. Может эта информация как-нибудь улучшит твое настроение…
– Мне уже ничего его не улучшит… – она опять тяжело вздыхает.
– Любое дерьмо закончится, ты уж мне поверь! – мне жалко ее, сучку что-то очень хорошо подкосило.
– Сомневаюсь…
– Ладно, Стелла, хорош реветь! Такие, как ты реветь не должны! Соберись уже, развела нюни! Иди дрессируй своих болонок или покорми с руки Лавренова. Если влипла во что-то, обращайся, начистим морду. Дерешься ты, кстати, не плохо, мое почтение. Где так научилась?
– У меня есть старший брат, – бубнит под нос.
– Ну вот! Или просто пожалуйся старшему брату!
Я поднимаюсь на ноги, снова натягиваю сумку на плечо и собираюсь уходить.
– Стой, Чумичка! – говорит в пол голоса, – Ты с Гофманом поосторожнее, а то реветь будешь, не ведись на него, он уже половину школы перебрал, а Антошка второю половину… Он на тебя поспорил, а сейчас по ушам ездит. На меня они тоже поспорили…
– И из-за кого из них ты ревешь?
– Пф! – смотрит на меня, как на дуру, – Сдались мне эти дети! Думают только членами, сегодня одна нравится, завтра другая. В сентябре один с Гришиной зажигал, другой с Никишиной, через неделю поменялись, а еще через неделю испарились. А эти наивные дурехи до сих пор ревут. Поэтому предупреждаю тебя, чисто по женски…
– Ну спасибо тебе за предупреждение. К счастью, на такое я не ведусь! – я улыбаюсь.
Она кивает мне, потом отворачивается и снова уходит в себя. Иду к гардеробу, беру свои вещи и с чувством выполненного долга возвращаюсь в первый корпус. На улице творится какое-то ветреное, холодное безобразие.
К вечеру погода портится еще сильней, ветер бушует так, что слышно, как свистит крыша. За окном уже стемнело, но в свете фонаря, вижу как страшно ходят ходуном кроны деревьев. Дождь вперемешку со снегом стучит в мои окна, меня пугают завывающие звуки, особенно когда начинает мигать электричество. Залезаю в постель и кутаюсь в одеяло, пытаюсь читать учебник по тригонометрии, но все время отвлекаюсь на бушующую стихию, мешающую мне сосредоточиться. Недолго играю в Змейку на телефоне, но батарея почти разрядилась, поэтому приходится откладывать и это занятие, и ставить телефон на зарядку. Вдруг свет гаснет, не на пару секунд, как до этого, он просто отключается и в моей комнате наступает кромешная темнота. Наощупь лезу за телефоном. Черт! Почти не зарядился! Пытаюсь включить фонарик, но моя старая трубка сообщает мне, что заряда для этого недостаточно, сердце сразу же отбивает чечетку. В коридоре слышны голоса, повинуясь стадным инстинктам, бреду к двери, поворачиваю замок и высовываюсь наружу.
– Что за фигня происходит?
– Кто-нибудь сходите к комендату!
– Похоже генератор вырубило!
Вижу тусклые огоньки и темные силуэты. Мне жутко страшно. Скорее бы свет включился, иначе я просто сойду с ума от паники. Мне никак нельзя оставаться в темноте! Сердце стучит очень быстро, в такт дрожащим пальцам. Я оставляю дверь открытой и сажусь на кровать, смотрю в мрачную темень за окном и слушаю ветер, фонари тоже погасли.
Вот уже десять минут ничего не происходит. В коридоре все еще звучит недовольный бубнеж, кажется люди сбиваются в группы. Взрослый, громкий мужской голос оповещает, что генератор навернулся и из-за непогоды его пока нельзя запустить, теперь я паникую на полную катушку. Люди начинают разбредаться, в здании становится тише и меня бьет паника. Как жаль, что мне даже не к кому пойти, в компании не так страшно. Почему же я не зарядила этот проклятый телефон раньше? Еще и эта открытая дверь, вдруг сейчас кто-нибудь ко мне вломится?
Только подхожу к ней, чтобы закрыть, как вижу, широкий, бьющий луч света ударяющийся об батарею в коридоре, на секунду замираю на месте и снова вздрагиваю.
– Бу, Чумакова! Страшно?
На пороге появляется оленья морда с большим фонарем в руке, нагло оттесняет меня внутрь комнаты и закрывает за собой дверь. Гофман мокрый, как после душа.
– Вот держи, – он протягивает мне фонарь, – Довольно мощный. В мотоцикле валяется, на случай проблем на дороге.
– Спасибо, – отвечаю тихо и беру фонарик без уговоров. Моей руки касаются холодные, влажные пальцы и я сразу же ее одергиваю.
– Ну, чем займемся, Чумакова? – в ярком свете мне хорошо видно наглое лицо Фила.
– Ты пойдешь к себе, а я лягу спать! – бубню недовольно.
– Да ладно тебе, время еще детское! Еще и скучно, вай фай не работает, телефон скоро сядет, ноутбук не включается, свой единственный источник света я отдал тебе…
– Ты можешь спуститься к друзьям, можешь пойти по комнатам искать новую подружку. Наверняка, тебя где-нибудь приютят и обогреют, – говорю язвительно.
– Не говори так, а то я начинаю заводиться, – Фил коварно улыбается.
– Я тебе сейчас всеку между бровей и немного поубавлю твой пыл!
– Я согласен, уложи меня, Чумакова, – Гофман играет бровями и запускает пальцы в мокрые, темные волосы.
– Здесь тебе ничего не перепадет! – я отхожу к столу и кладу на него фонарь, – Зря теряешь время!
– А мне кажется не зря! – от его самоуверенной улыбки я просто закипаю и хочу вытолкать его в шею.
– Ну серьезно? Что тебе от меня надо, Фил?
– Много чего…
– Да ты что? – я довольно хмыкаю, – Ты же вроде очень честный принц! Будешь мне рассказывать, что влюбился в меня с первого взгляда?
– Ну… не то чтобы влюбился… – он поджимает губы и морщит нос.
– Я же тебя насквозь вижу, Гофман! Всех местных девок уже перелапал и теперь потянуло на экзотику? Захотелось посмотреть, как выглядят обычные хэбэшные трусы?
– Покажешь? – говорит иронично, сразу зажмуривается и выставляет защитный блок, ожидая моего удара.
– Знаешь, у меня сегодня очень толерантное настроение. Давай я кое-что объясню тебе на пальцах, как ребенку, – я делаю спокойный, уверенный тон, – Целоваться мы с тобой никогда не будем, просто смирись. Если хочешь заполучить в свою коллекцию новую медальку, то ты не по адресу. Меня не интересуют парни, Фил, я не хочу ни отношений, ни приключений, ни флирта. Меня раздражает и очень нервирует твое присутствие. Ты вроде бы не совсем дерьмо, я тебя просто прошу по человечески, прошу, понимаешь? Оставь свою дурную затею!
– Почему ты думаешь, что у меня есть какая-то дурная затея? – смотрит на меня внимательно, – Может мне просто хочется проводить с тобой время?
– Может быть, но мне не хочется. Для чего нам его проводить? Ну скажи честно, тебе же просто хочется затащить меня в кровать и укротить строптивую?
Гофман опускает голову и переминается с ноги на ноги, ничего кроме язвительной ухмылки у меня это не вызывает. Он не понимает ни угроз, ни ударов, ни нормального языка. Но этот дятел совесть, видимо, все таки имеет. Сейчас буду выглядеть жалко, но может, хоть так до него дойдет и Казанова наконец-то от меня отвяжется.
– У меня ужасно хреновая жизнь, Фил. Ты вообще не представляешь, какой она бывает за пределами твоего сказочного мира. Не усложняй мне ее еще больше. Я ведь буду плакать, когда ты меня бросишь, как Гришина и Никишина.
– Я никого не бросал, я ни с кем из них не встречался, – Гофман начинает оправдываться.
– И это очень многое о тебе говорит!
– Да что говорит? Мне надо было на ком-нибудь из них жениться?
– Делай с ними, что хочешь, главное меня не трогай! Все, Фил! Ты засиделся! За фонарь, большое спасибо, но давай-ка катись отсюда!
– В щеку хотя бы поцелуй, – говорит надуто и обижено, – А то меня не отпустит и завтра опять к тебе приду!
В груди сразу все дико сжимается. Ну до чего доставучий олень! Дохлого наколебает!
– Поцелуй и я отваливаю! Обещаю!
Издаю протяжный, агрессивный рык и сжимаю кулаки. Вот дубина непробиваемая!
– Ладно, Гофман! Ставь галочку! Но только попробуй дернуться, я сверну тебе шею одним ударом!
Фил плотно сжимает губы, сдерживая улыбку, закрывает глаза и замирает, как стойкий, оловянный солдатик. Под дикое биение своего сердца, осторожно, мягко подхожу к нему, слегка дотрагиваюсь до его плеча, поднимаюсь на носочки и неуверенно касаюсь его щеки губами. Хорошо, что он не устроил мне никакую подставу и так и остался спокойно стоять, дав мне возможность сделать несколько шагов назад.
– Не, Чумакова! Не сработало! – он открывает глаза, – Вообще не отпустило! Давай лучше я тебя!
Мои глаза широко распахиваются от такой фееричной наглости, только собираюсь накричать на него, как Гофман одним прыжком оказывается около меня и перехватывает мои запястья, дергаюсь, задеваю фонарь и он укатывается на пол, освещая другую половину комнаты. Я опять впадаю в ступор.
Чувствую, как Фил разжимает руки, освобождая меня, но его пальцы сразу же оказываются на моем лице, а потом его губы касаются моей щеки, он целует меня совсем не так, как я его, очень долго и влажно. Тук тук тук. Сердце бьется об ребра. Пока я пытаюсь вспомнить, как двигаться, он успевает скользнуть языком снизу вверх по моей коже и это меня отрезвляет.
Бью коленом в пах и пока Гофман скрючивается и корчится от боли, несколько раз приободряюще хлопаю его по плечу.
– Да за что? Я же просто поцеловал тебя в щеку…
– А это чтобы тебя точно отпустило и у тебя остались обо мне незабываемые впечатления!
Достаю фонарь и смотрю, как Фил выпрямляется, держится за ширинку и прихрамывает в сторону выхода. Вот и молодец! Я растягиваюсь в победной улыбке.
– Спокойной ночи! – сладенько шепчу ему в спину.– Угу, – бурчит и закрывает за собой дверь.
Сегодня у моих врагов трудный день. Зато у меня не самый плохой!
Пристроив лампу у кровати, собираюсь ложиться. Склоняюсь над ведром, в котором стоят цветы и вдыхаю их нежный аромат, а потом тру щеку, которую обслюнявил Гофман. Вот же дятел! Забираюсь в постель и думаю о том, что сегодня пало мое твердое убеждение, что я никогда никому не позволю себя поцеловать.
