Текст книги "Дом на полпути"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Он подбежал к передней двери, занял позицию около нее и прокомментировал:

– Преступница слышит шум машины. Кто-то едет. Какой просчет! Она еще надеется, что машина проскочит мимо, но та останавливается у двери. Убийца еще может убежать через заднюю дверь. Но ей надо вернуться в Филадельфию на «форде». Тогда она берет себя в руки и прячется за этой дверью.

Андреа постояла у двери. Потом медленно, как сомнамбула, стала двигаться по бежевому ковру к столу, глаза ее были прикованы к небольшому пространству позади него.

– Вы видите только ноги, – негромко напомнил Эллери.

Андреа остановилась у стола, взглянула на него, задержалась. В этот момент Эллери прыгнул на нее, его рука опустилась на ее голову. Андреа затаила дыхание.

– Преступница нападает на Андреа сзади, бьет ее по затылку, и Андреа теряет сознание, падает на пол. Теперь убийца видит, на кого она напала. Необходимо оставить ей записку. Но у нее нет при себе письменных принадлежностей. Она осматривает сумочку Андреа, однако и там ничего нет. Женщина обыскивает весь дом – нигде ни карандаша, ни ручки. Ручка есть в кармане у Гимбола, но без чернил. В письменном наборе тоже нет чернил. Что делать?

И тут на глаза ей попадается пробка с кончика ножа, и ее вдруг осеняет. Убийца отрывает кусок оберточной бумаги, идет к столу с пробкой, выдергивает нож из груди убитого, насаживает пробку на острие ножа и начинает обжигать пробку зажженными картонными спичками. Обжигает пробку и пишет... обжигает и пишет, бросая погасшие спички на тарелку. Наконец записка написана – предостережение Андреа, чтобы та никому не рассказывала о том, что видела в этот вечер, – в противном случае жизни ее матери угрожает опасность.

– Андреа, дорогая! – слабым голосом простонала Джессика.

Эллери махнул на нее рукой:

– Женщина вставляет записку в беспомощную руку Андреа. Бросает нож с пробкой на стол. Уходит, садится в «форд» и уезжает. Около десяти Андреа приходит в себя. Читает записку, видит тело, узнает отчима, считает, что он мертв, кричит от ужаса и выбегает из дома. Затем тут появляется Билл Энджел и говорит с умирающим. – Помолчав, Эллери добавил с совсем уже другой интонацией: – Вот сценарий, как он был мне изложен.

В комнате снова повисла гнетущая тишина. И вдруг сенатор Фруэ негромко спросил без всякой злобы или неприязни:

– Что вы хотите этим сказать, Квин?

– А то, – холодно ответил Эллери, – что из этого сценария выпала страница. Что-то здесь пропущено. Андреа!

Девушка подняла глаза. В помещении почувствовалось нарастающее напряжение.

– Да?

– Что вы увидели, когда приехали во второй раз, до того как вас ударили по голове? Что вы увидели на столе? – спросил Эллери.

Она провела языком по пересохшим губам.

– Лампу. Тарелку. С...

– Ну, ну!

– С шестью обгоревшими спичками.

– Как интересно. – Эллери обратился к присутствующим, прищурившись. В его глазах сверкнул угрожающий огонек. – Вы слышали? Шесть обгоревших спичек. Что ж, давайте посмотрим на это с более научной точки зрения. Андреа утверждает, что до того, как ее оглушили, в то время, когда преступница находилась здесь, она видела шесть полуобгоревших спичек на тарелке. Факт исключительно важный. Это в корне меняет все, не правда ли? – В интонации Квина появилось что-то такое, от чего все присутствующие посмотрели друг на друга, как бы в поисках подтверждения своим непростым и ужасным мыслям. Его голос вновь насторожил их. – Но это было до того, как стали обжигать пробку. Следовательно, эти шесть спичек зажигали не для того, чтобы обжечь пробку, – такой вывод я сделал, когда думал, что все двадцать спичек использовали после совершения преступления. Нет, нет, шесть из них были использованы совершенно в других целях. Но в таком случае для чего их зажигали, если нам известно, что не для обжигания пробки?

– Так для чего? – живо спросила Элла Эмити. – Для чего?

– Но это же просто – проще некуда! Вообще говоря, для чего существуют спички? Для того, чтобы получить огонь и что-то поджечь. Но ничего не сгорело – нигде никаких остатков сгорания, как я уже говорил раньше, тут не было ни мусора, ни пепла ни внутри помещения, ни снаружи. Не нужны пока спички и для обжигания пробки, потому что нож еще в теле убитого. Следовательно, вопрос о поджигании отпадает.

Может, для освещения? Чтобы осветить помещение в темноте? Но здесь был свет, и никаких следов, кроме следов Гимбола, снаружи нет. Но Гимболу не нужен был свет, чтобы дойти до дому, на улице было еще светло, когда он вернулся, чтобы встретить свою смерть.

Или, может, чтобы растопить камин? Но в камине ни пепла, ни золы на решетке, а сломанная старая плита, которую топят углем, абсолютно бесполезна. Газа в доме тоже нет.

Допустим невероятное – для пытки. С точки зрения логики это не исключается. Мы имеем дело с насильственным преступлением, и можно допустить, что убийца пытала жертву, чтобы получить нужную информацию. Но я уже просил медэксперта обследовать тело на предмет ожогов. Ничего подобного обнаружено не было.

Так с какой же целью, черт возьми, были использованы эти шесть спичек?

– Что-то это все очень мудрено для меня, – пробормотал Джоунс.

– Может, так оно и было бы, – ответил Эллери, – если бы не оставалась еще одна возможная цель. Остается только эта одна-единственная цель. Их использовали для курения.

– Курения! – воскликнула Элла Эмити да так и осталась сидеть с приоткрытым ртом. – Но вы сами доказывали во время процесса, что ими не могли воспользоваться для курения.

– Я тогда не знал, – пояснил Эллери, бросив на Эллу Эмити быстрый взгляд, – что Андреа видела шесть спичек до того, как была обожжена пробка. Оставим это пока. Андреа!

– Да? – Девушка снова вела себя в несвойственной ей манере сомнамбулы.

Эллери извлек конверт из раскрытой сумки. Вытряхнул его содержимое на тарелку. Посыпались полуобгоревшие картонные спички. Все смотрели на них как завороженные. Отсчитав шесть спичек, остальные он положил обратно в конверт.

– Подойдите сюда, пожалуйста.

Андреа словно во сне поднялась и направилась к нему, с трудом передвигая ноги.

– Да? – повторила она.

– Это здорово действует, правда? – со скрытой иронией заметил Эллери. – Отлично. Вы вернулись сюда, к столу. Сейчас восемь тридцать пять. Еще миг, и вас ударят по голове. Вот шесть спичек на тарелке.

– Да. – Голос у Андреа стал каким-то усталым, будто она не юная девушка, а старуха, завершающая свой жизненный путь.

– Взгляните на стол, Андреа.

Слова его звучали резко, как сталь, и от этой жесткости она вдруг встрепенулась, усталости как не бывало. Андреа отступила на шаг, посмотрела вниз, посмотрела на стол.

– Лампа. Тарелка с шестью спичками. Это все?

– Все.

– Не было ли чего-то еще? Думайте, Андреа! Думайте, смотрите и говорите правду, как она есть. – Квин добавил суровым голосом: – Мне нужна истина, Андреа, на сей раз мне нужна истина.

Что-то в его интонации, видно, задело ее за живое. Она обвела взглядом напряженные физиономии присутствующих, многие сидели с открытым ртом.

– Я... – И тут произошло нечто невероятное. Взгляд ее вернулся к столу, к тарелке со спичками. Задержался на ней на какое-то мгновение и затем медленно, как будто под воздействием некоей силы, сопротивляться которой было бесполезно, передвинулся к месту в трех дюймах от тарелки. Пустому месту – сейчас там ничего не было.

Но Андреа явно что-то там видела; это отразилось на ее лице, в глазах, в том, как стали сжиматься ее пальцы, как участилось дыхание. Увиденное залило ее, как вода, прорвавшая плотину. Всем присутствующим, наблюдавшим за нею во все глаза, это было абсолютно ясно.

– О! – прошептала она. – Боже мой!

– Какую новую ложь, – голос Эллери щелкнул как хлыст, – какую новую ложь вы собираетесь мне сообщить, Андреа?

Ее мать вскочила было с места, но остановилась. Гросвенор Финч пробормотал что-то нечленораздельное. Сенатор Фруэ побелел. У Джоунса отвалилась нижняя челюсть. Только старый Борден сидел в своем кресле неподвижно, труп среди живых трепещущих существ.

– Ложь? – сдавленным голосом переспросила Андреа. – Что вы говорите? Я как раз хотела сказать вам...

– Еще одну ложь, – перебил ее Эллери с ужасающей мягкостью. – Избавьте нас от необходимости все это выслушивать. Теперь я знаю, девушка. Я давно уже это знаю. Ложь, ложь, все ложь. И эти шесть спичек ложь. И то, что вас ударили по голове, ложь. И эти «предостережения» – ложь. Все одна сплошная ложь! И знаете, почему вы лгали? Сказать вам? Сказать вам, какой член этого уравнения вы собой представляете? Ну, сказать?

– Боже милостивый! – хриплым голосом воскликнула мать Андреа.

Правая сторона синих губ старого Джаспера Бордена чуть изогнулась, выражая протест. Остальные сидели, будто их заколдовали.

Андреа стояла в свете лампы, оцепенев, словно она приросла к полу, и всем своим видом говорила об одном – о своей вине. Губы ее шевелились, как у дедушки, но из них не вырывалось ни звука. И вдруг с быстротой, которая застигла всех – и без того застывших в ужасе – врасплох, Андреа метнулась к задней двери и исчезла.

* * *

Все это случилось так неожиданно и быстро, что, пока до ушей присутствующих не донесся шум заводимого мотора, никто не пошевелился. Даже Эллери стоял как завороженный. Затем мотор завелся, и машина на большой скорости умчалась.

Сенатор Фруэ первым подал голос:

– Что она наделала? Ах, чтоб ее! – воскликнул он и бросился к двери.

Крик его развеял чары. Все пришли в себя и гурьбой бросились за ним. В мгновение ока хижина опустела, остался один только старик в своей коляске. Он так и сидел, взирая одним живым глазом на распахнутую дверь.

Выскочив наружу, все в недоумении остановились, натыкаясь друг на друга. В темноте видны были лишь огоньки задних фар, быстро удаляющиеся по Ламбертон-роуд в сторону Утиного острова. Все бросились к своим машинам.

Послышался голос:

– Моя машина почему-то не заводится.

Другие голоса подхватили:

– И моя тоже!

– Бензин. Чувствуете запах? – воскликнул Эллери. – Кто-то вылил бензин из баков.

– Это проклятый Энджел. Он с ней в сговоре!

Потом кто-то крикнул:

– А в моей... в ней есть бензин... – Раздался шум заведенного мотора. И тут же автомобиль на большой скорости помчался по дорожке, выскочил на Ламбертон-роуд и вскоре скрылся из вида.

Все сбились в кучу, глядя в темноту вслед умчавшейся машине. Ситуация казалась нереальной. Оставшиеся стояли как в воду опущенные, не зная, что делать.

Наконец Эллери дал совет:

– Она не может далеко уехать. Немного бензина в каждом баке осталось. Сольем остатки и поедем вдогонку!

* * *

Выехавший на второй машине гнал по шоссе вслед за еле видимыми точками огоньков впереди. Вокруг стояла кромешная тьма. Они, по-видимому, были уже на Утином острове. Небо, ночь, дорога – все смешалось.

Красные огоньки впереди прыгали и качались, словно в безумной пляске. Они подпрыгивали, опадали, метались из стороны в сторону, наконец замерли. Потом стали увеличиваться все больше и больше, по мере того как мчавшаяся вдогонку машина к ним приближалась. Что-то, должно быть, случилось. В том состоянии, в каком находилась Андреа – охваченная паникой, ничего не видящая перед собой, парализованная страхом, – вообще было непонятно, как она могла управлять машиной.

Тормоза второго автомобиля завизжали, машину затрясло, и она резко остановилась, отчего водителя с силой бросило на руль. Через дорогу лицо Андреа за рулем расплылось в небесно-голубое пятно. Она сидела на водительском месте, в отчаянии глядя в море тьмы. Андреа уехала на большом седане. Съехав с шоссе, он врезался в дерево.

Свет исходил только от звезд, но они были высоко и далеко.

– Андреа!

Казалось, девушка не слышит, правой рукой она сжимала горло.

– Андреа, почему ты убежала?

Сейчас она боялась, это было видно невооруженным глазом. Голова ее медленно повернулась, глаза, освещенные слабым светом, были белые от ужаса.

Ее преследователь стоял между двумя машинами, руки его безвольно висели вдоль тела.

– Андреа, дорогая, не бойся меня. Боже, как я от всего этого устал! Я бы тебе не причинил зла, если бы ты только это знала! – Лицо в темноте расплывалось, покачиваясь, затем остановилось. – Скоро они будут здесь. Андреа, ты действительно помнишь, что видела в тот вечер на столе?

Андреа пошевелила губами, но звука не было, словно даже ее голосовые связки парализовал страх.

Вдали показались фары приближающейся машины, пляшущие во мраке. Фары становились все отчетливее, они, как светящиеся усики насекомого, нащупывали дорогу.

– Прежде чем они подъедут, – проговорил преследователь с безнадежной усталостью в голосе, – я хочу, чтобы ты знала: я не хотел сделать тебе ничего плохого. Я говорю о том вечере, когда ты нечаянно наткнулась на меня там. Я не знал, что это ты, когда ударил тебя сзади. А потом, потом ты упала, Андреа. Я не мог убить тебя. Это было бы безумием. Я убил Джо Гимбола, потому что он больше не заслуживал быть среди живых. Только смерть могла искупить то, что он наделал, и кому-то надо было это взять на себя. Почему бы не мне? Что ж, дело сделано. Теперь все позади. Этот человек думает, что ты убила Джо и потому убежала. Но мне-то известно, Андреа, почему ты убежала, – потому что ты сейчас вспомнила, что именно видела на столе в тот вечер. Конечно, теперь я не могу требовать от тебя молчания, раз ты попала под подозрение. Я считал себя умнее, полагая, что нет смысла приносить себя в жертву за жизнь человека, который не должен жить. Теперь же вижу, что надо было сделать все просто, без всякого плана, а потом сдаться. Это было бы чище, что ли.

На лице, как бы плывущем над дорогой, появилась умиротворенная улыбка. У Андреа вдруг вырвался пронзительный крик, но это был крик не ужаса, а жалости.

Что-то сверкнуло в руке совсем близко от нее. На заднем сиденье седана кто-то вскочил. Это произошло как раз в тот момент, когда преследователь спокойно произнес:

– Прощай, Андреа. Помни меня, помни меня. Надеюсь, и она вспомнит обо мне.

Снова вскинулась рука, на этот раз вверх. Андреа вскрикнула:

– О, не надо!

Билл Энджел завопил с заднего сиденья:

– Ради бога, Андреа, ложись!

С обочины дороги позади седана выскочили вооруженные люди. Задняя дверь седана распахнулась, и Билл Энджел выпрыгнул на дорогу.

Лицо человека, стоящего на дороге, исказилось, палец его сжался, раздался оглушительный гром, сопровождаемый дымом и вспышкой. Но человек не упал, а только покачнулся. На его красивом лице появилось выражение величайшего изумления, сменившееся тут же досадой и решимостью.

– Предан! – Это было сказано как бы про себя.

Затем пробормотавший эти слова отшвырнул бесполезный револьвер и бросился на Билла, пытаясь вырвать из его рук оружие. Они боролись на дороге в ярком свете фар подъехавшей третьей машины и в окружении вдруг материализовавшихся людей, с криками и воплями суетившихся около них.

Снова раздался выстрел. Он послужил сигналом: борьба прекратилась, люди отбежали. Под темным небом наступила тишина. Люди, выскочившие из третьей машины, застыли, словно в немой сцене.

На лице человека, убившего Джозефа Кента Гимбола, больше не было изумления – только покой. Распростершись на земле, он успокоился в смерти, уснув навеки.

Андреа со слезами в голосе воскликнула:

– Билл, о, Билл! Ты убил!

Билл жадно дышал, хватая ртом ночной воздух. Грудь его тяжело поднималась и опускалась. Он взглянул на спокойно лежащую фигуру. Пальцы мертвого еще судорожно сжимали его револьвер.

– Самоубийство. Он выхватил у меня револьвер. Я ничего не мог поделать. Мертв?

Начальник полиции города Трентона склонился над упавшим, прижал ухо к его груди. Потом с мрачным видом поднялся:

– Мертвее не бывает. А вот и мистер Квин.

Подбежал Эллери.

– С вами все в порядке, Андреа?

– Все в порядке, – сказала девушка сдавленным голосом. И вдруг покачнулась, держась за дверцу седана, ноги ее подкосились, и она, плача, стала оседать, но Билл успел ее подхватить.

– Мистер Квин, – снова заговорил Де Йонг. Вид у него был крайне смущенный. – Мы все сделали. Мой человек застенографировал все с обочины дороги. Это настоящее признание, что тут говорить, и вы предотвратили... Словом, мы с Поллинджером... мы, думаю, должны принести вам свои извинения.

– Вот кому мы всем обязаны, – почти ласковым голосом проговорил Эллери, – этой юной особе. – Он дотронулся до холодных пальцев, обвивших шею Билла. – Это было здорово, Андреа. Все сделано по высшему разряду, моя дорогая. Единственное, что беспокоило меня до последнего момента, – это реакция нашего друга на твое бегство. Могло кончиться для вас трагично. Я постарался предотвратить это, отправив своих друзей в нужное место заранее, чтобы подменить холостыми патронами боевые. Все сделано прекрасно, Андреа. Вы следовали моим инструкциям неукоснительно до мельчайших деталей.

Люди из третьей машины ничего не говорили, ничего не делали, вообще не двигались с места. Все не отрывая глаз смотрели на тело, лежащее на дороге.

* * *

– Естественно, – сказал Эллери в понедельник утром, – я хоть и занятой человек, но не пропущу это ни за что на свете.

Они находились в личных комнатах судьи Айры В. Менандера в окружном суде Мерсера. Некоторые формальности не позволили освободить Люси из заключения в предыдущий день, воскресенье. Но в понедельник утром Билл обратился к судье Менандеру с ходатайством о проведении нового процесса на основании новых улик, к которой прокурор Поллинджер беспрекословно присоединился. Вследствие этого судья аннулировал старый приговор Люси Уилсон, Поллинджер ходатайствовал об изменении меры пресечения, ходатайство было принято, и Билл с Андреа, не отходившей от него, поспешили через Мост Вздохов в примыкающую к зданию тюрьму с официальным ордером на освобождение Люси из-под стражи.

Сейчас они все собрались по просьбе старого судьи в его комнате. Люси была потрясена. Неожиданное освобождение оглушило ее, и она не могла еще прийти в себя от счастья. Пол Поллинджер, несколько смущенный, тоже был с ними.

– Я слышал, мистер Квин, – заметил судья Менандер после того, как он принес извинения Люси за то тяжелое испытание, которое ей пришлось пройти, – что с благополучным разрешением этого дела связана совершенно невероятная история. Признаюсь, меня гложет любопытство. Вы человек особый, мистер Квин. О вас ходят легенды. Что же вы сотворили на сей раз? К какому волшебству прибегли?

– Действительно волшебство, – подхватил Поллинджер. – Иначе это не назовешь.

Эллери посмотрел на Билла, Люси, Андреа. Они сидели на кожаном диване, взявшись за руки, как малые дети.

– Волшебство, говорите? Для таких опытных юристов, джентльмены, это звучит наивно. Формула стара как мир: собери факты и правильно сопоставь их. Добавь ложку логики и ложку воображения. И побыстрее!

– Звучит аппетитно, – отреагировал судья Менандер, – но не информативно.

– Кстати, вопрос, – вступил Поллинджер, – что в этой сцене в субботу было спланировано и что нет? Я до сих пор дуюсь на вас с Де Йонгом за то, что вы игнорировали меня.

– Спланировано все от начала до конца. Но это и есть наша работа, Поллинджер. Когда Андреа рассказала мне о шести спичках, я увидел всю эту фантастическую ситуацию. Конечно, я мог набросать логически безупречный сценарий, но вас, законников, этим не проймешь. Так что тут нужна была некоторая тонкость. Преступника следовало загнать в ловушку. Мне с самого начала стало ясно, что ниточка к одной из самых курьезных характеристик этого субъекта преступления в руках у Андреа, вернее, в той заботливости, которую преступник проявляет по отношению к ней.

В самом деле, если Андреа обладала каким-то знанием, представляющим реальную опасность для преступника, то есть она видела в тот вечер на столе что-то такое, что могло выдать его, почему же он не разделался с нею, как с Гимболом? А потом – эти «предостережения», хлороформ! Другой убийца в конце концов прибегнул бы к крайней мере и давно уже убил бы Андреа, а этот довольствуется предупреждениями, угрозами, причем пустыми, потому что они не подкреплены действиями. Отсюда логический ход: если преступник так заботится о безопасности Андреа, надо ее поставить в ситуацию опасности.

А лучший способ сделать это – убедить всех, что я считаю ее преступницей. Настоящему преступнику при этом остается одно из двух: либо убить Андреа и тем самым предотвратить возможность раскрытия того, что она знает, либо признаться в совершении преступления, чтобы избавить Андреа от возможных последствий, что в данных обстоятельствах более всего вероятно. То, что преступник покусится на жизнь Андреа, мне представлялось маловероятным, исходя из всех предыдущих действий, тем не менее рисковать я не мог и потому предпринял шаги, чтобы обезвредить оружие преступника. И разумеется, Де Йонг и его люди находились в засаде в запланированном месте «автокатастрофы», а Билл все время прятался в машине с револьвером в руке. Ни в какой Трентон он не уезжал. Это был лишь предлог, чтобы Энджел мог выйти из хижины. А в то время, когда он заводил мотор, люди Де Йонга вылили горючее из баков остальных машин и затем уехали на место засады. Я тщательно проинструктировал Андреа, как ей следует вести себя в хижине, что делать и когда, подстроил так, чтобы машина Андреа и машина преступника остались на ходу, а остальные машины оказались без горючего, тем самым позволив преступнику, поехавшему вдогонку, немного обогнать всех и затем во всем ей признаться.

– Значит, вы заранее знали, кто преступник? – спросил прокурор.

– Разумеется. Как можно было составить план действий без точного исходного знания? Как бы я догадался тогда, какую машину выделить, если бы не ведал, кто убил Гимбола?

– Все это сейчас кажется жутким кошмаром, – со вздохом заметила Андреа.

Билл что-то сказал ей, и она положила голову ему на плечо.

– Что ж, мистер Квин, – вмешался в разговор судья, – так когда же я услышу эту историю?

– Хоть сейчас, если вашей чести так хочется. Где был я?

И Эллери повторил старому джентльмену и прокурору ту схему размышлений, которую он изложил в хижине в субботу вечером.

– Итак, вы сами видите, что те шесть спичек, которые Андреа видела перед тем, как преступник принялся обжигать пробку, использовались для курения. Отсюда, естественно, вытекает вопрос: кто зажигал эти спички, чтобы прикурить?

Во время первого визита Андреа в хижину в восемь часов там, по ее словам, никого не было, а тарелка на столе была совершенно пустая. В это время машина Гимбола стояла на дорожке, ведущей к задней двери. Когда Андреа вернулась в восемь тридцать пять, эта машина стояла все там же и появилась еще одна машина – перед домом на главной дорожке. А на столе в тарелке лежало шесть обгоревших спичек.

Ясно, что эти шесть спичек зажигались в отсутствие Андреа между восемью и восемью тридцатью пятью. Кто посетил дом за это время? Гимбол, разумеется, вернулся и нашел свою смерть. А по отпечаткам протекторов позже было установлено, что единственная автомашина, которая появилась там, пока Андреа отсутствовала, был «форд». Никто не приходил пешком: на земле вблизи дома остались только следы самого Гимбола. Следовательно, поскольку Гимбол был убит в промежуток времени между двумя визитами Андреа, и только одна-единственная машина приезжала в этот промежуток, и никто не приходил пешком, преступник прибыл на этой машине. И оставить эти обгорелые спички мог один из двоих: Гимбол или его убийца.

Далее, если шесть спичек использовались для курения, то Гимбола надо сразу исключить. Он никогда не курил – об этом уйма свидетельств. Остается преступник. Теоретически, конечно, нельзя было исключить возможность, что Андреа сама использовала эти шесть спичек, несмотря на то, что утверждала противоположное. Но обнаружила эти спички она, и на ее рассказе базировалась вся выстроенная мною логическая цепочка. Если бы я усомнился в правдивости ее рассказа, то никуда не продвинулся бы. Итак, исходя из предпосылки, что Андреа говорит правду, я исключил и ее. Ясно, что если девушка вошла и увидела эти спички, то не она ими пользовалась.

Старый юрист прищурился:

– Но, мой дорогой мистер Квин...

– Да, да, знаю, – поспешно перебил его Эллери. – С точки зрения уголовного права это слабое звено. Но оно вовсе не слабое, что я докажу чуть позже. Позвольте продолжить. Теперь я знал, что преступник курил в хижине до появления там Андреа в восемь тридцать пять и при этом истратил шесть спичек. Что же он курил? Я сразу увидел всю сложность и в то же время насущную необходимость ответить на этот вопрос.

– Все так, – улыбнулся судья, – но по мне так это чистая заумь.

– Курил ли преступник сигареты? Совершенно исключено.

– Да с какой стати вы делаете такой вывод? – удивился Поллинджер.

Эллери вздохнул:

– Шесть обгорелых спичек означают и шесть окурков. Чтобы прикурить сигарету, достаточно одной спички. Шесть спичек, причем сильно сгоревших, как наши, несомненно, означали бы много сигарет, если курили их. Допустим. Но что куривший сделал с окурками? Куда они делись? Мы знаем, что преступник использовал тарелку в качестве пепельницы, потому что Андреа видела спички именно там. Почему же преступник не гасил сигареты в той же тарелке, куда бросал спички? Ведь Андреа не видела ни окурков, ни пепла в тарелке в тот момент, когда преступник не ожидал, что кто-то может появиться, и потому не имел причины прятать окурки в другом месте. Если убийца курил сигареты перед появлением Андреа, то окурки и пепел были бы либо на тарелке, либо на ковре, либо в камине, либо под окнами. Но их не оказалось ни на тарелке, ни на столе. Более того, ни окурков, ни крупицы пепла не обнаружили нигде в хижине. Не нашли даже крупицы табака или чего-нибудь иного, связанного с курением сигарет. На ковре никаких следов прожженных ворсинок, что бывает, если окурок гасят каблуком или носком. Прожженные места остались бы и в том случае, если бы преступник гасил сигарету о ковер, а потом собрал бы с него пепел и окурки. Что касается земли под окнами, то там также не было найдено ни одного окурка, иначе мне сообщили бы об этом. Что касается следов около хижины, то мне точно известно, что были только следы самого Гимбола, а это значит – преступник не мог выбросить окурки в окна, а затем, перед тем как уехать, тщательно их собрать.

Таким образом, мне стало совершенно ясно, что, хотя преступник и курил до приезда Андреа, он курил не сигареты.

Остаются, – Эллери пожал плечами, – сигары или трубка.

– И как же вы сделали выбор? – полюбопытствовал Поллинджер.

– Сигара также оставляет пепел, хотя не обязательно окурок. Тот же анализ, который отбросил вариант с сигаретами на основании остающегося пепла, приложим и к сигаре. А вот трубка совсем не оставляет пепла, если только ее не выбивают, что можно не делать. К тому же использование шести спичек вполне вписывается в гипотезу трубки. Трубки постоянно гаснут, их приходится снова и снова раскуривать. Впрочем, для меня было не так уж важно, сигара или трубка. Главное значение имело исключение сигарет.

Поллинджер нахмурил брови:

– Да, да, конечно. Теперь я вижу.

– Да, разумеется, все очевидно. Если преступник курил сигару или трубку, значит, преступник мужчина!

– Прекрасно. – Судья Менандер горячо закивал. – Именно так. При таком ходе размышлений женщина, естественно, исключается. Но все остальные свидетельства указывают на то, что преступником была женщина.

– Значит, все свидетельства, – парировал Эллери, – были ложными. Здесь одно из двух: либо вы строго придерживаетесь логического анализа, либо возвращаетесь к гаданию. Дедукция недвусмысленно указывает на мужчину. Свидетельства – на женщину. Следовательно, свидетельства либо неправильно истолкованы, либо они фальшивые. По свидетельству преступление было совершено женщиной в густой вуали. Дедукция говорит: нет, это был мужчина. Напрашивается вывод: это был мужчина, переодетый в женщину, который использовал вуаль как маску.

И чем больше я размышлял над этим выводом, тем больше убеждался в его истинности. Было, по крайней мере, одно психологическое подтверждение пола преступника – маленькая черточка. Но не маленькие ли черточки помогают делать самые потрясающие открытия в этом мире?

– И что же это такое было? – заинтересовался судья.

– Странный факт: преступник не воспользовался губной помадой, – с улыбкой пояснил Эллери.

Все были озадачены. Поллинджер поскреб подбородок и с недоумением произнес:

– Преступник не воспользовался губной помадой? Черт побери, Квин, это прямо из какого-то Дойла.

– Спасибо за комплимент. Но чего же здесь непонятного? Мы знаем, что преступник, которого на тот момент мы все считали женщиной, встал перед проблемой – чем же ему написать записку Андреа? Мы также знаем, что под рукой у него не оказалось никаких письменных принадлежностей и потому ему пришлось использовать жженую пробку. Трудоемкий процесс, не правда ли? А вам не приходит в голову, что у каждой женщины, почти без исключения, при себе всегда есть одна вещь, которой в случае необходимости можно что-то написать? Это – губная помада! Зачем совершать такие сложные и неудовлетворительные по результатам действия, как обжигание пробки, когда можно открыть сумочку, вынуть тюбик губной помады и написать то, что надо? Ответ чисто психологический: помады не было. Что лишний раз подтверждает: это была не женщина, а мужчина.

– Ну а если допустить, что у нее просто не было с собой губной помады? – возразил судья Менандер. – Ведь такое возможно. Что тогда?

– Хорошо, допустим. Но вот рядом с преступницей на полу без сознания лежит Андреа. У нее с собой была сумочка. И в ней тоже не оказалось губной помады? Конечно, была, об этом нечего даже говорить. Почему же преступница не открыла сумочку Андреа и не воспользовалась для написания записки ее помадой? Ответ опять прост: убийца об этом не подумал, хотя любая женщина сообразила бы сделать именно так только потому, что она женщина.

– Но губную помаду в наши дни научной криминалистики, – заметил Поллинджер, – можно идентифицировать химическим анализом.

– Можно, говорите? Как замечательно. Почему же в таком случае преступник не воспользовался помадой Андреа? Даже если бы ее идентифицировали, то идентифицировали бы как принадлежащую той же Андреа, а не ему. Нет, нет, как бы вы ни смотрели на это, остается психологическое подтверждение гипотезы, что преступник был мужчиной, который выдавал себя за женщину. Итак, у нас есть два важных момента в описании преступника: он мужчина и курит трубку.

– Прекрасно, прекрасно! – снова воскликнул судья.