Текст книги "Дом на полпути"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Собравшись с духом, он постучал в дверь. Ответа не было. Он подергал ручку; к немалому его удивлению, дверь оказалась не заперта. Он открыл ее и заглянул в номер.

Билл полуодетый лежал на кровати. Галстук обвился вокруг его шеи, рубашка была насквозь мокрой, словно он, не раздеваясь, стоял под душем. Энджел смотрел в потолок без всякого выражения на лице. Глаза у него были красные, и Эллери показалось, что он плакал.

– Билл, – позвал Эллери друга тихим голосом, но тот не шевельнулся. – Билл, – повторил Квин, затем вошел, закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной. – Наверное, незачем говорить, как я... – Он с трудом подбирал слова. – Вообще-то я пришел попрощаться. Уезжаю, но перед отъездом, чтобы ты не подумал, что я просто взял и исчез, хотел сказать, что я вовсе не завязал с этим делом. В известном смысле Люси повезло, что она получила срок. Могло быть и хуже. Тут ничего не попишешь.

Билл улыбнулся. На его бледном, как у мертвеца, лице с покрасневшими глазами улыбка выглядела очень странно.

– Ты когда-нибудь бывал в камере? – спросил он с отсутствующим видом.

– Понимаю, Билл, понимаю. – Эллери вздохнул. – И все же это лучше, чем... другой вариант. Я собираюсь работать над этим, Билл, и хочу, чтобы ты это знал.

– Ты не думай, Эл, – пробормотал Билл, не поворачивая головы, – что я бесчувственный. Так, нашло что-то... – Он сжал губы.

– Мне ничего не удалось, жаль. Дело совершенно загадочное. И все же есть луч надежды. Давай пока не будем об этом, Билл.

– Что?

Эллери потоптался на ковре.

– Э-э... как у тебя с деньгами? Это дело стоит только начать, как сразу без штанов останешься. Я об апелляции. На это нужна куча денег, верно ведь?

– Что ты, Эллери, я не могу принять. В общем, все равно спасибо, дружище.

– Ладно. – Эллери нерешительно помялся, затем подошел к кровати, хлопнул Билла по плечу и вышел.

Закрывая за собой дверь, он увидел Андреа Гимбол. Она стояла прижавшись к стене напротив номера Билла.

Квин был потрясен. Действительно, вид этой девушки, ее помятое платье, сжимаемый в руке мокрый платок и красные, как у Билла, ввалившиеся глаза казались чем-то из ряда вон выходящим. Она должна была быть с остальными, вместе со всеми Гимболами и их присными упиваться совершенной жертвой всесожжения.

– Кого я вижу, – протянул он. – Вовремя, мисс Гимбол, прямо на поминки.

– Мистер Квин... – Она облизнула губы.

– Не кажется ли вам, мисс Гимбол, что вам лучше бы убраться восвояси?

– Он...

– Не думаю, что это благоразумно – пытаться видеть его в данный момент, моя дорогая, – сказал Эллери. – Сдается мне, ему сейчас лучше побыть одному.

– Да, конечно. – Андреа нервно смяла платок. – Мне самой так подумалось.

– И однако вы здесь. Очень мило с вашей стороны. Мисс Гимбол! Выслушайте меня.

– Да?

Эллери пересек коридор и схватил ее за руку. Несмотря на жару, она оказалась на удивление холодной.

– Вы понимаете, что вы сделали Биллу и этой бедной женщине, осужденной на двадцать лет тюрьмы?

Она не ответила.

– Вы не задумывались о том, что надо каким-то образом попробовать исправить то зло, которое вы причинили?

– Я причинила?

Эллери отступил на шаг.

– Вы не сможете спать спокойно, – мягко произнес он, – пока не явитесь ко мне и не расскажете все. Правду. Вы же знаете, о чем я?

– Я... – Андреа замолчала и прикусила губу.

Эллери пристально смотрел на нее. Затем, прищурившись, круто повернулся и, не прощаясь, пошел по коридору в свой номер. Портье уже ждал его, держа в руках его сумки и с любопытством глядя на девушку, прижавшуюся к стене.

Уходя, Эллери ясно расслышал ее слова, понимая, что они вырвались у нее ненамеренно. Это была мольба и молитва, наполненные такой болью, что он чуть было не остановился и не вернулся к ней.

– Что я могу сделать? О боже, если бы я только знала.

Но он победил мимолетный порыв. Что-то мучило девушку, однако посторонняя помощь тут бессильна. Она должна созреть сама.

Эллери Квин кивнул портье, и они двинулись к лифту. Войдя в кабину, он оглянулся на Андреа. Она все так же стояла у стены, теребя в руках мятый платочек, и смотрела на молчаливую дверь номера Билла с таким видом, будто за нею находился недосягаемый для нее покой. Эта картина пытки и отчаяния еще долго не выходила у Эллери из головы, только укрепляя его в уверенности, что вокруг тонкой девичьей фигуры мерцает некое трепетное сияние, которому суждено изменить всю картину сенсационного дела Уилсона-Гимбола.

Глава 4 ЛОВУШКА

Кто со стрелами, кто с ловушками.

– Как, – с негодованием воскликнул инспектор Квин, – опять?

Эллери, не прекращая насвистывать, продолжал прилаживать галстук перед зеркалом над бюро.

– Сдается мне, – проворчал инспектор, – что после той истории, в которую влипли твои друзья в этом захолустном Трентоне, ты превратился в заправского бродвейского гуляку. Куда ты собрался?

– Из дому.

– Один, надо полагать?

– Нет, разумеется. У меня, как говорится, свидание с очаровательнейшей, богатейшей и желаннейшей особой голубых кровей. И к тому же помолвленной. Хотя, должен сказать, – он покосился на свое отражение в зеркале, – мне на это в высшей степени наплевать, как сам понимаешь.

– Ну прямо слово в слово самодовольный хлыщ, которого я когда-то знал, – пробурчал пожилой джентльмен, беря понюшку табака. – Только вот припоминаю, что еще не так давно ты отмахивался от слабого пола.

– Что ж, – протянул Эллери, – все течет, все меняется.

– Это та девица Гимбол, а?

– Именно, именно. Имя Гимбол, кстати, в некоторых кругах предано анафеме. Джессика и Андреа Борден, и никак иначе, попробуй назови их по-другому в этой компании с Парк-авеню.

– Надо же! Так что у тебя на уме, Эл?

Эллери надел смокинг и с любовью провел пальцами по шелковым лацканам.

– А на уме у меня расследование.

– Ха-ха!

– Да нет, правда. Приятно время от времени побывать в хорошем обществе. Дает, пусть временно, иллюзию некоей избранности. Я уравновешиваю это с посещением Ист-Сайда. Дивный контраст.

– И что же это ты расследуешь? – поинтересовался инспектор.

Эллери снова засвистел. В спальню сунул нос Джуна, их мальчик на все руки.

– Опять, – с неодобрением бросил он. Эллери кивнул, а инспектор Квин развел руками. – Это точно, у вас девушка, – мрачным голосом констатировал Джуна. – Здесь что-то вам принесли.

– Что-то?

– Пакет. Только-только. Принес посыльный. Выряженный как генерал. – Мальчик внес и положил на кровать что-то большое и значительное и хмыкнул.

– Ну, ты, мартышка, посмотри, что там.

Джуна быстро снял обертку. Под ней обнаружилась простая коробка – плоский ящичек с приколотой к нему запиской.

– Вы заказывали табак у типа по имени Пьер? – спросил он.

– Пьер? Пьер? Ах да! Это несравненная мисс Захари. Вот, папа, – провозгласил Эллери, улыбаясь и откалывая записку, – что значит заигрывать с сильными мира сего.

В записке говорилось:

«Дорогой мистер Квин! Умоляю, простите за задержку. Моя смесь составляется из чужеземного табака, а настроения в Европе задержали прибытие судна. Надеюсь, табак Вам понравится и придется по вкусу. Прошу принять коробку с пакетиками картонных спичек от меня лично. На каждом пакетике Ваше имя, я так делаю всем клиентам. Если смесь покажется Вам чересчур крепкой или слабой, мы с радостью изменим в следующий раз соотношение ингредиентов к вящему Вашему удовлетворению.

Засим остаюсь

Вашим покорным слугой».

– Добрый старина Пьер! – проговорил Эллери, откладывая карточку. – Джуна, убери коробку в наш семейный ящик для сигар. Ну-с, милейшие, я пошел.

– Давай, давай! – не очень, весело попрощался инспектор, с откровенным беспокойством глядя, как Эллери приладил цилиндр, взял в руку тросточку и, насвистывая, вышел из дому.

* * *

– Это не совсем то, – недовольным голосом проговорила Андреа в тот же вечер, – что я уже привыкла ждать от вас, Эллери Квин. И это после тех очаровательных погребков, в которые вы меня водили!

Эллери оглядел спокойный элегантный клуб на башне радиовещания.

– Во всем нужна постепенность, дорогая. С социальным воспитанием нельзя перебарщивать; это дело тонкое. Посадить сразу на хлеб и воду...

– Ой-ой! Пойдемте лучше танцевать.

Танцевали они молча. Андреа вся отдавалась музыке, и танцевать с ней было одно удовольствие. Стройная, гибкая, она парила в объятиях Эллери, легкая как пух, отчего ему иногда казалось, что он танцует один. Но аромат ее волос был рядом, и еще не без чувства вины он вспоминал выражение лица Билла Энджела в тот вечер, когда она стояла, почти прижавшись к нему, около хижины под Трентоном.

– Мне нравится танцевать с вами, – непринужденно сказала Андреа, когда музыка смолкла.

– Благоразумие подсказывает мне вас поблагодарить и тем довольствоваться, – со вздохом проговорил Эллери.

Ему показалось, что она бросила на него вопросительный взгляд. А затем рассмеялась, и они пошли к своему столику.

– Приветствую обоих! – раздался голос Гросвенора Финча. Он улыбался им. Рядом с ним стоял сенатор Фруэ, выпрямившись, насколько позволяла его маленькая фигура, и неодобрительно посматривая на них. Оба были в вечерних костюмах. Финч был несколько смущен.

– А, у нас тут целая компания, – сказал Эллери и отодвинул стул, чтобы Андреа села. – Официант, стулья! Присаживайтесь, джентльмены, присаживайтесь. Надеюсь, вам не пришлось слишком утруждать себя в поисках?

– Дакки, – холодно произнесла Андреа, – что это значит?

Вид у Финча был не совсем бравый; он сел и запустил пальцы в свои седые волосы. Сенатор Фруэ перебирал свою мягкую и красивую бороду и тоже не торопился отвечать; наконец он соизволил сесть, хотя тоже был явно не в своей тарелке. Усевшись, он уставился на Эллери.

Тот прикурил сигарету.

– Да будет, Финч, вы похожи на сельского школьника-переростка, пойманного на месте преступления в яблочном саду. Давайте расслабьтесь.

– Дакки! – повторила свое обращение Андреа и даже топнула ногой. – Я к вам обращаюсь.

– Э-э... – промямлил высокий Финч, потирая подбородок, – понимаешь, Андреа. Твоя мать...

– Так я и думала!

– Но, Андреа, что я мог поделать? А тут еще Саймон, чтоб его, спелся с Джессикой. Попал прямо как кур во щи.

– Что вы, Финч, – весело проговорил Эллери. – Мы с Андреа можем войти в ваше положение. Так что вы, господа хорошие, подозреваете, что у меня бомба в правом кармане и «Дейли уоркер» в левом? Или все проще и вы считаете, что я дурно влияю на подрастающего ребенка?

– Позвольте уж мне разобраться, мистер Квин, – сквозь маленькие белые зубки протянула Андреа. – Итак, Дакки, позвольте назвать вещи своими именами. Мама велела вам шпионить за мной, так надо понимать?

Пухленькие пальчики сенатора Фруэ метнулись к спасительной бороде и забегали по ней.

– Андреа! Это, наконец, оскорбительно! Шпионить!

– Ах, брось ты, Саймон, – в сердцах выпалил Финч, покраснев. – Поделом нам, что тут говорить. Да и не в словах дело. Вот что сказала твоя мать, Андреа...

– И что же изволила сказать моя мать? – насупив брови, полюбопытствовала Андреа тоном, не предвещающим ничего хорошего.

Финч описал руками некое подобие арки:

– Э-э... ну, сама понимаешь, трущобы и все такое прочее. Квин водит тебя... э-э-э... как она считает... по непотребным, что ли, местам. Неприличным. И ей это не нравится.

– Бедный мистер Рокфеллер. – Эллери, печально покачивая головой, оглядывал помещение. – Он бы весьма обиделся, услышав такие эпитеты, Финч.

– Ах, я не об этом месте. – Финч совсем смешался и покраснел. – Черт побери, говорил же я Джессике. Я ничего против этого места не имею, но вот другие...

– Кстати, Андреа, – ввернул Эллери, – я чуть было не сподобился сводить тебя сегодня в Рэнд-скул. Вот уж развлеклись бы, джентльмены, представляете? Этим пролетариям-интеллектуалам палец в рот не клади.

– Вам кажется это смешно, – проворчал сенатор Фруэ. – Послушайте, Квин, почему бы вам не оставить Андреа в покое?

– Какого черта, – ласковым голосом спросил Эллери. – У вас что, своих дел нет?

Финч покраснел до корней волос.

– Я же говорил, поделом нам, Квин, – криво усмехнувшись, заметил он. – Пойдем, Саймон. Не надо было нам соваться.

Борода юриста волновалась над белой скатертью, подобно водопаду, внезапно остановленному в своем движении.

– Квин, без глупостей. Если Андреа...

– Ну, это уж воистину последняя капля! – воскликнула Андреа.

– Спокойно, Андреа. У нас есть о чем поговорить с этим человеком. Скажите, Квин, что вам надо от Андреа?

Эллери выпустил облачко дыма. В глазах его прыгали бесенята.

– Что всем мужчинам надо? Маленький домик за городом, садик, детишки мал-мала меньше.

– Перестаньте паясничать. Вам меня не провести, Квин. Вы все еще носитесь с этим делом Уилсон?

– Это допрос или риторический вопрос?

– Сами знаете что.

– Что ж, – чуть не пропел Эллери, – вообще-то это не вашего ума дело, но раз уж вы столь любезно задали вопрос – да. А вам что до этого?

– Саймон, – нервно окликнул юриста Финч.

– Не будь такой размазней, Гросвенор. Так надо. Как друзья Андреа...

– Тоже мне друзья! – ледяным тоном проговорила Андреа, но забарабанила пальцами по столу и побледнела.

– Мы прекрасно понимаем, что не любовь к обществу Андреа забавляет вас прилипнуть к ней с тех самых пор, как ту женщину из Трентона осудили. Так что можете вы, в конце концов, выложить, что у вас на уме?

– Покой и прекращение вашего слоновьего вмешательства не в свои дела, это если между нами говоря. Ясно и понятно?

– Зачем вы увиваетесь вокруг Андреа? В чем вы ее подозреваете?

– Нет, – сердито заявила Андреа, – мое терпение лопнуло. Вы забываетесь, сенатор Фруэ. Что же касается вас, Дакки, то я просто не понимаю, как вы могли. Конечно, опять мама. Вечно она вертит вами, как ей угодно.

– Андреа! – взмолился финансист.

– Никаких Андреа! И вы, сенатор, забыли, что я совершеннолетняя и сама могу разобраться, как и где проводить время. И никто не заставит меня делать что-то по указке. Если я захотела бывать по вечерам с мистером Квином, это мое дело, а не ваше. Я знаю, что делаю; а если нет, – добавила она со слабой и горькой улыбкой, – я сама это скоро увижу. А теперь, не будете ли вы – оба – столь любезны удалиться и оставить нас в покое?

– Конечно, Андреа, раз ты так близко к сердцу это принимаешь, – извиняющимся тоном произнес толстячок, выбираясь из-за стола. – Я лишь исполняю мой долг перед вашим семейством. Засим...

Эллери встал и вежливо ждал. Больше никто не произнес ни слова. Тогда он пробормотал:

– Я-то, грешный, полагал, что роль ваша ограничивается законом, сенатор. Или вы тоже в сыщики переквалифицировались? А коли так, то позвольте приветствовать вас – в нашем полку прибыло.

– Паяц! – огрызнулся сенатор Фруэ, держась за бороду. – Смотрите не зарывайтесь! – И он удалился.

– Прошу прощения, Андреа, – сказал Финч, взяв Андреа за руку.

– Я понимаю, что это не совсем ваша вина, Дакки, – отозвалась она, улыбнулась ему, но руку вырвала.

Финч вздохнул, поклонился Эллери и отправился вслед за своим непробиваемым спутником.

– Подозреваю, Андреа, – сказал Эллери, не садясь, – что вы отправляетесь домой? Вечер безнадежно испорчен.

– Не глупите. Он только начинается. Потанцуем?

* * *

Эллери вел свой «дюзенберг», увеличивая скорость. Мотор выл все с большим надрывом, словно древний лев, кусающий себя за хвост. Он несся по бетонке, будто все силы ада гнались за ним.

– У-у-у! – кричала Андреа, придерживая руками шляпу. – Как у вас с рефлексами, мистер? Я еще молода, а жизнь прекрасная штука.

– Я есмь, – уверил ее Эллери, пытаясь извлечь одной рукой сигарету, – истинная башня силы.

– О, только не это! – взвизгнула она, сунув ему в рот свою. – Эта колесница, быть может, и способна бегать без руля и без ветрил, но мне не хотелось бы проверять. Хотя, – вдруг серьезным голосом проговорила она, – не скажу, что это так уж меня заботит.

– Правда? Это вы о чем?

Она опустилась поглубже на свое сиденье поближе к нему, косясь на разворачивающуюся ленту дороги и, казалось, не видя ее.

– Да так. Давайте без сантиментов. Куда мы едем?

– Ах, да какое дело! Широкое шоссе, милый спутник противоположного пола, никаких пробок, солнце, нещадно палящее. Я счастлив. – Эллери помахал сигаретой.

– Вам хорошо.

– А вам нет? – покосился он на нее.

– Конечно. Безумно. – Она закрыла глаза. Эллери стал смотреть на дорогу. Через некоторое время она открыла глаза и игривым тоном сообщила: – Представляете? Утром я нашла седой волос.

– Проклятье! Так рано? Вот видите, сенатор Фруэ оказался прав. Вы его вырвали?

– Идиот. Разумеется.

– Как будто скорбь можно утолить лысиной, – продекламировал он.

– Это еще что такое? Звучит загадочно.

– Не то слово. Это «Tusculanarum Disputationum». Если бы вы больше времени потратили на познание, а не на «окончание» школы, вы бы знали, что этот перл изрек сенатор Цицерон. Глупо, говорит он, рвать волосы в скорби.

– О! – Она снова прикрыла глаза. – Вы думаете, что я несчастна?

– Милое мое дитя, кто я, чтобы судить? Но если хотите знать мое мнение, то вы скоро дойдете.

Андреа резко выпрямилась, всем своим видом выказывая негодование.

– Как вам это нравится! Это я с вами только и вижусь последние несколько недель!

Эллери обогнул трещину на бетонке.

– Если я внес свой вклад в ваше несчастье, то меня следует колесовать и четвертовать. Мне кажется, я даже знаю несколько достойных личностей, которые могли бы быть подручными. И все же, хотя, быть может, я не из самых веселых бодрячков, мне трудно поверить, что ваше состояние вызвано моим присутствием.

– Ах, трудно поверить! – парировала Андреа. – Слышали бы вы, что сказала мама по поводу того вечера, когда я вернулась домой, а она получила полный отчет сенатора.

– А, ваша мама, – вздохнул Эллери. – Нет, я не льщу себя надеждой, что достойная вдова одобряет сынишку инспектора Квина. И в чем же она подозревает меня? В посягательстве на вашу добродетель, банковский счет или что еще?

– Не будьте таким циником. Это все наши экскурсии.

– А не моя причастность к трагедии «Дома на полпути» Эллы Эмити?

– Ради бога, – рассердилась Андреа. – Давайте забудем об этом, ладно? Нет, после того как вы сводили меня на «Ожидание Лефти», и в этот квартал на Генри-стрит, и потом еще в многоквартирный муниципальный дом бедняков, мама буквально взорвалась. Она считает, что вы отравляете мое сознание.

– Не такое уж безосновательное предположение. И как, вирус действует?

– Не могу сказать, чтобы это совсем прошло впустую. Я даже не подозревала, какая нищета... – Андреа поежилась и сняла шляпу. Волосы, сверкая на солнце, рассыпались на ветру. – Она считает вас самой ужасной личностью на свете. Хотя мне до того, что она считает, дела мало. Я имею в виду, насчет вас.

– Андреа! Это так неожиданно. Когда это произошло?

– Мама ужасно похожа на этих жутких летающих людей у Фолкнера в той книге, которую вы мне давали, как ее, ну, помните, «Пилон», кажется? Как это сказал о них репортер – если выдавить их, из них польется машинное масло, а не кровь.

– Боюсь, не вижу связи. Какая жидкость потечет из вашей матушки?

– Старое вино – вино из лучших подвалов, сами понимаете – старое вино, которое необъяснимо и трагично превратилось в уксус. Бедная мама! Она несется по жизни сломя голову и даже не знает, что с ней происходит.

Эллери усмехнулся:

– Яркое и суровое описание. Однако дочернего почтения здесь мало.

– Мама – это мама и есть. Вам не понять.

– А я думаю, понять. Можете не поверить, но и у меня была мать.

Андреа надолго погрузилась в молчание.

– Дедушка, – проговорила она наконец, словно сквозь сон. – Надо подумать. Ну да, конечно. Все, что удалось бы выжать из его несчастной сокрушенной плоти, – это лейкоциты. Даже следа красного в нем не осталось.

Эллери снова усмехнулся:

– Вот здорово! А как насчет Дакки?

– Что насчет Дакки?

– Вам его лучше знать.

– С ним все проще простого, – пояснила Андреа, посасывая указательный палец. – Дакки, Дакки, портвейн. Нет, опять вино. Да! Дух камфоры. Не правда ли, звучит ужасно?

– Тошнотворно. Но почему камфора?

– О, Дакки такой правильный. Боюсь, вы не совсем улавливаете, что я имею в виду. У меня в сознании – уж какое оно ни есть – запах камфоры всегда ассоциируется с будуарами YMCA[2]2
  YMCA – Молодежная христианская организация.


[Закрыть] и вечным холодом. Не спрашивайте почему. Это из детских воспоминаний.

– Андреа, у вас воистину в голове каша. Только алкоголь может увязать этого дутого плутократа с YMCA.

– Не вяжитесь. Вы же прекрасно знаете, что я не пью. Оттого-то мама и в шоке. Я старомодная девушка, ударившаяся в загул. А теперь еще Толстой.

– Кто-кто?

– Сенатор. Я как-то видела портрет Толстого. Он мне напомнил его. Эта непристойная борода! Он носится с ней с большей страстью, чем женщина со своим перманентом. А что у него в венах, вы и сами знаете.

– Томатный сок?

– Нет! Чистый формалин. Если он и испытывал когда-либо какие-либо чувства, то они у него уже сорок лет как заформалинены. Тут, – со вздохом произнесла она, – и сказке конец. О чем будем теперь говорить?

– Сейчас подумаем, – откликнулся Эллери. – А как насчет нашего друга Джоунса?

Некоторое время Андреа молчала.

– Я бы не хотела... Я не видела Берка уже недели две.

– Боже правый! Если я послужил причиной расторжения союза века...

– Нет, я серьезно. Берк и я... – Андреа замолчала, откинула голову на верх спинки сиденья и стала смотреть на дорогу.

– Вы это серьезно?

– Куда уж серьезнее. Раньше я смотрела на это как на нечто само собой разумеющееся. О каком еще мужчине может мечтать девушка? Большой, – а я всегда имела слабость к большим мужчинам, – не слишком красивый, сложение – как Макс Баер, отличные манеры.

– Лично на меня впечатления принца крови он не произвел, – сухо высказался Эллери.

– Он сейчас не совсем спокоен. Хорошая семья, денег куры не клюют.

– И напрочь лишен серого вещества.

– Вечно вам надо сказать какую-нибудь гадость. Хотя, боюсь, это правда. Теперь я вижу, что все это были представления глупой девчонки. Думаю, это простительно, как вы полагаете?

– Думаю, да.

– Видите ли, – она улыбнулась невеселой улыбкой, – я и сама не намного от него ушла. Раньше.

Эллери некоторое время молча вел машину. Андреа снова опустила веки. «Дюзенберг» пожирал милю за милей и разматывал их позади непрерывной снотворной лентой. Эллери пошевелился:

– Вы забылись.

– Что?

– Если кто-нибудь, скажем Билл Энджел, надавит на вас, если продолжить эту тошнотворную метафору...

– О! – Она помолчала и вдруг рассмеялась. – Здесь я могу судить о себе по достоинству. Никому еще это не удавалось. Молоко человеческой доброты.

– Немного свернувшееся? – вкрадчиво протянул Эллери.

Она быстро выпрямилась.

– Что это все значит, Эллери Квин?

– А вы не знаете?

– И потом, при чем тут Билл Энджел?

Эллери пожал плечами:

– Прошу прощения. Я думал, мы играем по установленным правилам честности, но, вижу, ошибался.

Он не отводил глаз от дороги, а она – от его спокойного неподвижного профиля. Но через некоторое время губы Андреа дрогнули, она отвела взгляд.

– Отличный денек, не правда ли? – наконец вымолвил Эллери.

– Да, – глухим голосом ответила она.

– Небо голубое. Поля зеленые. Дорога белая. Коровы коричневые и красные – когда вы их видите. – Он помолчал. – Когда вы их видите.

– Я не...

– Я сказал: когда вы их видите. Не всем дарована такая возможность, знаете ли.

Она оставалась совершенно спокойной, и он подумал, что она не расслышала; он бросил на нее быстрый взгляд. Ее щеки были белее дороги. Пряди белокурых волос трепались на ветру и, казалось, уносились с ветром. Пальцы теребили шляпу на коленях.

– Куда? – грудным голосом спросила она. – Куда вы меня везете?

– А вам куда бы хотелось?

Глаза ее вспыхнули. Андреа приподнялась на сиденье; ветер с силой ударил ее, и она схватилась за верх ветрового стекла, чтобы удержаться.

– Остановите машину! Остановите машину, я вам говорю!

«Дюзенберг» послушно съехал на обочину и остановился.

– Остановились, – спокойно констатировал Эллери. – Теперь что?

– Поворачивайте! – крикнула она. – Куда мы едем? Куда вы везете меня?

– Посетить кое-кого, – все так же спокойно объяснил Эллери, – лишенного такого зрительного многообразия. Боюсь, эта несчастная может созерцать только кусочек неба с вашу ладонь. Мне подумалось, что было бы неплохо, если бы кто-то сегодня... встал на ее место... стал ее глазами... хоть на миг.

– На ее место? – прошептала Андреа.

Он взял ее руку; она лежала между его ладоней, безжизненная и ледяная.

Так они сидели довольно долго. Мимо пронеслась машина, потом молодой человек в небесно-голубой форме дорожной полиции штата Нью-Джерси медленно проехал на мотоцикле, оглянулся, повертел пальцем у виска и умчался, нажав на газ. Солнце нещадно палило; на лбу и носу Андреа выступили мелкие капельки пота.

Затем она опустила глаза и убрала руку. Она не произнесла ни слова.

Эллери завел свой «дюзенберг», и большая машина двинулась вперед в том же направлении, в котором двигалась прежде. Между бровей у него пролегла едва заметная складка.

* * *

Амазонка в форме внимательно посмотрела на них, отступила в сторону и махнула на кого-то в полутемном коридоре крупной рукой, как у дорожного полицейского.

Они услышали шаги Люси прежде, чем увидели ее. Звук был ужасный: какое-то замедленное шарканье, в этом было что-то похоронное. Они напрягли зрение по мере приближения этого шарканья. В нос бил одуряющий удушливый запах: это была какая-то грубая смесь из карболки, кислого хлеба, крахмала, старой обуви, зловония умывальника.

Наконец появилась Люси. Ее безжизненные глаза чуть просветлели, когда она увидела их за разделительной железной сеткой, вцепившимися в сетку, как обезьянки в зоопарке. Они смотрели так напряженно и пристально, что могли сойти за театральных зрителей.

Шарканье ускорилось. Она вышла в своих неуклюжих сабо, протянув к ним вялые руки.

– Я так рада. Как это мило с вашей стороны. – Ее глубоко ввалившиеся глаза, полные боли, чуть не смущенно посмотрели на Андреа. – Я вас обоих имею в виду, – мягко добавила она.

На нее было больно смотреть. Было такое впечатление, что ее пропустили через стиральную машину и выжали всю прелесть прекрасного некогда тела. Кожа утратила тот особый оливковый тон и приобрела землистый оттенок, больше говоривший о смерти, чем о жизни.

Андреа не сразу смогла заговорить.

– Здравствуйте, – наконец выдавила она вместе с подобием улыбки. – Здравствуйте, Люси Уилсон.

– Как поживаешь, Люси? Выглядишь ты ничего, – проговорил Эллери, заботясь только об одном: чтобы ложь звучала как можно естественнее.

– Хорошо, спасибо. Очень хорошо. – Люси замолчала. По лицу ее вдруг пробежала тень: так смотрит загнанное животное, но она тут же взяла себя в руки. – А Билл пришел?

– Думаю, придет. Когда ты видела его последний раз?

– Вчера. – Она вцепилась бескровными пальцами в сетку. Лицо ее сквозь ячейки напоминало плохую гравюру, сделанную с фотографии, отчего получилось что-то размытое и двоящееся. – Вчера. Он приходит каждый день. Бедный Билл! Он так плохо выглядит, Эллери. Хоть бы ты поговорил с ним. Напрасно он так себя изводит. – Голос ее словно уплывал. Можно было подумать, что все, что Люси говорит, она говорит машинально, как нечто, лежащее на поверхности сознания, и произносит лишь для того, чтобы защититься от подлинных мыслей, одолевающих ее.

– Ты же знаешь Билла. Он страсть как любит о ком-нибудь заботиться.

– Да, – произнесла Люси тоном ребенка; на губах ее появилась призрачная улыбка, такая же слабая, как голос. – Билл всегда был таким. Он сильный. Он всегда на меня... – голос ее поднялся, упал, снова поднялся, словно удивленный собственным существованием, – хорошо действует.

Андреа хотела что-то сказать, но промолчала. Ее пальцы в перчатках тоже вцепились в ячейки сетки. Лицо Люси было близко. Пальцы ее на стальной проволоке вдруг сжались.

– Как с вами здесь обращаются? – торопливо спросила она. – Я имею в виду...

Люси медленно перевела взгляд на Андреа. Ее глубокие глаза, как и голос, словно были прикрыты стеклом, огораживая от реальности, свободы, внешнего мира.

– О, нормально, спасибо. Жаловаться не на что. Они добры ко мне.

– У вас достаточно... – У Андреа начали гореть щеки. – Я хотела спросить, я могу чем-нибудь помочь вам, миссис Уилсон? То есть что-нибудь, что я могла бы для вас сделать, принести, что вам нужно?

Люси с удивлением посмотрела на нее.

– Нужно? – Ее красивые брови сошлись на переносице, словно она пытается понять смысл слов. – О нет, что вы. Нет, спасибо. – И вдруг рассмеялась. Это был скорее милый смешок без малейшего намека на иронию или презрение, – совершенно естественный и добросердечный смешок. – Есть только одно, что мне нужно, только, боюсь, вам это не достать.

– Что? – с горячностью спросила Андреа. – Что угодно. О, как бы мне хотелось хоть чем-то вам помочь. Так что вы хотите, миссис Уилсон?

Люси покачала головой, снова улыбаясь слабой, отчужденной улыбкой.

– Чтоб мне вернули мою свободу. – По лицу ее снова пробежала ужасная тень и тут же исчезла.

Краска сбежала со щек Андреа. Эллери толкнул ее в бок локтем, и она машинально улыбнулась.

– О, – сказала она, – боюсь...

– Странно, где Билл? – Люси подняла глаза на дверь для посетителей.

Андреа на миг прикрыла глаза. Губы ее скривились.

– Я так хорошо устроила все в своей... в камере, – поделилась через некоторое время Люси. – Билл принес цветы, картинки и все такое. Это нарушение правил, наверное, но он взял и принес. Билл умница, он любит, чтоб все было хорошо. – Она взглянула на них чуть не с беспокойством. – Нет, правда, все не так плохо. Да и вообще, это же ненадолго, правда? Билл говорит, он уверен, что я скоро выйду – выйду, когда моя апелляция...

– Правильно, Люси, – поддакнул Эллери. – Выше нос! – Он погладил ее вялые пальцы на сетке. – И помни, у тебя есть друзья, которые не покладая рук занимаются твоим делом. Все время помни об этом, ладно?

– Если бы я хоть на миг забыла, – прошептала она, – я бы с ума сошла.

– Миссис Уилсон, – с запинкой проговорила Андреа, – Люси!

В черных глазах Люси появилась тоска.

– Как там на воле? Кажется, замечательная погода, не правда ли?

На стене под самым потолком было окно, затянутое решеткой, сквозь которую, словно через сито, пробивался солнечный свет. В него виднелся прямоугольный кусочек голубого неба.

– Мне кажется, – с трудом выговорила Андреа, – собирается дождь.

Амазонка, молча стоявшая прислонившись к каменной стене, произнесла бесцветным, будто не человеческим, а механическим голосом:

– Свидание окончено.

На лице Люси снова появилось выражение ужаса, только на этот раз оно так и осталось, как печать. Лицо Люси исказилось, словно от боли. Стекло будто спало с ее глаз, обнажив таящееся в глубине неподдельное страдание.