Текст книги "Квин в ударе"
Автор книги: Эллери Куин (Квин)
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
Было пасмурно, небо хмурилось, когда Эллери шел вокруг площади и по Лоуэр-Мейн.
Для Скатни Блуфилда день оказался изнурительным. С раннего утра маленький человечек разговаривал по междугородному телефону с актерским профсоюзом. Когда все детали были улажены к удовлетворению профсоюза и Фостер Бенедикт вылетел в Бостон, он не мог рассчитывать приземлиться в Райтсвилле раньше чем без пяти восемь вечера. У него едва оставалось время загримироваться, облачиться в костюм и выбежать на сцену к поднятию занавеса в половине девятого.
Эллери вошел в вестибюль переделанного «Бижу», распахнул обитые черной кожей двери и очутился в зале театра Скатни Блуфилда.
В элегантно отделанном интерьере царила гнетущая тишина. Актеры в гриме и костюмах сидели среди освещенных декораций первого акта, либо потягивая кофе, либо уставясь в темноту зала. Хорошенькая блондинка, в которой Эллери узнал Джоан Траслоу, растянулась в напряженной позе на кушетке, где Дон Жуан – Бенедикт должен был соблазнить ее, служа искусству. Роджер Фаулер в комбинезоне массировал ей виски.
Эллери проскользнул по последнему проходу справа и прошел через дверь за кулисы. Он оказался в тесном треугольном пространстве слева от сцены. На двери справа была нарисована звезда и висел плакат с наспех сделанной надписью: «М-р Бенедикт». Узкая железная лестница вела на миниатюрную площадку наверху и к еще одной уборной.
Терзаемый любопытством, Эллери открыл дверь со звездой и заглянул внутрь. В этой комнате Скатни превзошел сам себя. Поворот выключателя у двери ярко осветил лишенное окон помещение. Мягко гудел кондиционер. Отделанные деревянными панелями стены были увешаны гравюрами на театральные сюжеты. Повсюду валялись костюмы, а красивый туалетный стол с трельяжем был захламлен париками, горшочками и коробками с гримом и прочими принадлежностями, очевидно оставленными в таком виде Мэнсоном перед несчастным случаем.
Впечатленный увиденным, Эллери вышел из комнаты, едва не задев открытый металлический ящик с надписью «Инструменты», и направился, позади сцены, к другой стороне театра. Здесь находились просторная бутафорская, служебный вход, пульт управления с осветительными приборами и железная спиральная лестница, полдюжины ступенек которой вели к дополнительным уборным. Под ними на уровне сцены виднелась дверь с табличкой: «М-р Блуфилд. Не входить!». Эллери постучал.
– Я же сказал, никому не входить! – послышался пронзительный голос Скатни.
– Это Эллери Квин.
– А-а, тогда входите.
Кабинет являл собой маленькую симфонию из сверкающей стали. Скатни сидел за письменным столом, опустив левый локоть на блокнот, подпирая правым кулаком щеку и глядя на телефон. Эллери пришел на ум Наполеон после битвы при Ватерлоо, размышляющий об упущенной победе.
Арч Даллмен стоял у окна, жуя потухшую сигару. Когда Эллери вошел, он даже не обернулся.
Эллери опустился на стул.
– Штормовое предупреждение?
Кроличий нос дернулся.
– Бенедикт звонил из бостонского аэропорта. Все рейсы задерживаются.
Окно осветилось, словно взорвалась атомная бомба. Даллмен отпрянул, а Скатни вскочил на ноги. Удар грома сотряс висящие на стенах театральные фотографии. Сразу же небеса разверзлись, и переулок за окном превратился в реку.
– Дело дрянь, – сказал Даллмен, посмотрев на часы. – Скоро начнут собираться зрители. Придется отменить спектакль.
– И дать им еще один шанс посмеяться надо мной? – Блуфилд выпятил подбородок. – Мы задержим начало премьеры.
– Насколько, по-вашему, нам удастся его задерживать? Самолет Бенедикта, возможно, не взлетит еще несколько часов.
– Гроза уходит на северо-запад, Арчер. В Бостоне должно проясниться с минуты на минуту. А оттуда всего полчаса лету.
Даллмен вышел. Эллери слышал, как он приказывает зажечь свет в зале и опустить занавес.
Телефон зазвонил в восемь двадцать пять. Скатни схватил трубку.
– Что я вам говорил? Он вылетает!
Фостер Бенедикт прибыл в театр в восемнадцать минут десятого. Дождь прекратился, но переулок, ведущий к служебному входу, был покрыт лужами, и актеру приходилось перепрыгивать их. Судя по его нахмуренному лицу, он воспринимал лужи как личное оскорбление. Скатни и Даллмен прыгали вместе с ним, говоря одновременно.
Труппа ожидала в дверях. Бенедикт прошел мимо, даже не взглянув на коллег, оставив за собой аромат виски и одеколона. Но если он и был пьян, Эллери не мог разглядеть никаких признаков этого.
Роджер Фаулер стиснул зубы. Джоан Траслоу выглядела так, словно получила пощечину.
Фостер Бенедикт огляделся вокруг.
– Вы мистер… Блуфиш, не так ли? Где моя уборная?
– С другой стороны сцены, мистер Бенедикт, – пропыхтел Скатни. – Но сейчас нет времени…
– Зрители сидят в зале уже больше часа, – сказал Даллмен. Топанье ног и свист публики были слышны даже в переулке.
– Ага! – Актер расположился на стуле привратника у служебного входа. – Глас Райтсберга.
– Райтсвилла, – поправил Скатни. – Право, мистер Бенедикт…
– А это, полагаю, – продолжал Бенедикт, окидывая взглядом молчаливую труппу, – так называемые актеры в этой жалкой постановке?
– Пожалуйста, мистер Бенедикт! – снова взмолился Скатни.
Эллери давно не видел Бенедикта. Некогда самое красивое лицо на американской сцене выглядело как передержанное тесто. Под злобными глазами топорщились мешки. На ранее гладкой шее появились морщины. Только звучный голос был тем же самым.
Актер посмотрел на Джоан.
– Эта маленькая леди – орхидея на капустной грядке. Кого она играет, Даллмен? Надеюсь, героиню?
– Да, – ответил Даллмен. – Но сейчас нет времени для представлений, Бенедикт. Вы должны быть на сцене в начале первого акта.
– Мою коробку с гримом, Фил. – Бенедикт протянул руку и щелкнул пальцами, все еще глядя на Джоан. Ее лицо было белым как мел.
Эллери посмотрел на Роджера. Он стиснул кулаки.
– Фила Стоуна здесь нет, – напомнил Даллмен.
– Господи, я забыл несессер с гримом. Хотя какое это имеет значение?
– Все равно гримироваться нет времени! Все гримерные принадлежности Мэнсона в его уборной, и вы можете ими воспользоваться, когда будете переодеваться между актами. Вы собираетесь играть или нет?
– Мистер Бенедикт, – Скатни дрожал всем телом, – даю вам ровно полминуты, чтобы выйти на сцену и занять место для подъема занавеса. Иначе я представлю счет профсоюзу.
Актер поднялся, улыбаясь.
– Если я помню сюжет пьесы, – обратился он к Джоан, – а вы можете не сомневаться, что я его помню, – у нас есть очаровательный шанс познакомиться поближе во время первого акта. Как насчет маленького ужина с шампанским после спектакля? Ладно, Блуфилд, буду играть без грима и костюма. – Он пожал плечами. – В конце концов, я играл эту идиотскую роль всеми возможными способами. Это может выглядеть даже забавно.
Он направился на сцену.
– Все по местам! – рявкнул Даллмен. Джоан поплыла к сцене, словно призрак. Остальные актеры засуетились. – Фаулер!
Роджер ожил.
– Где ваш осветитель? Займитесь делом! – Когда Роджер отошел, Даллмен нахмурился. – Господи, кажется, Бенедикт произносит речь!
– Так оно и есть, – подтвердил Эллери, выглядывая из-за кулис.
Стоя на авансцене, Бенедикт объяснял с комичными жестами и гримасами, почему «почтеннейшей ронгсвиллской[10]10
Игра слов. Wrightswill (Райтсвилл) – правильный город; Wrongswill (Ронгсвилл) – неправильный город.
[Закрыть] публике» придется лицезреть великого Фостера Бенедикта в первом акте «Смерти Дон Жуана» в уличной одежде и без грима. Зрители начали хихикать и аплодировать.
Услышав позади бульканье, Эллери обернулся. Нос Скатни снова подергивался.
– Что он делает? За кого он себя принимает?
– Полагаю, за Бэрримора в «Моих дорогих детях».[11]11
Пьеса американских драматургов Кэтрин Терни (1906–1998) и Джерри Хоруина (1905–1954), в которой блистал американский актер Джон Бэрримор (Блайт) (1882–1942).
[Закрыть] – Даллмен жевал сигару.
Они могли только беспомощно наблюдать за буффонадой Бенедикта. Его выход был триумфом импровизации. Он поклонился с серьезным видом, принял балетную позу и, словно Нижинский в «Призраке розы», прыгнул к кулисам.
Эллери, стоя вместе со Скатни Блуфилдом среди зрителей, которым не хватило сидячих мест, с недоверием наблюдал за первым актом.
Бенедикт намеренно перефразировал свои монологи. Сбитые с толку любители, ожидая своих реплик, забывали текст. Тогда он подсказывал его им, подмигивая над огнями рампы. Актер дурачился, то и дело обращаясь к покатывающейся со смеху публике и превращая старую мелодраму в грубый фарс.
Эллери посмотрел на Скатни. То, что он увидел, заставило его быстро пробормотать:
– Он причиняет больше вреда себе, чем вам.
Но Скатни покачал головой:
– Они смеются надо мной. – Он пробился к двери в вестибюль и исчез.
Сцена соблазнения выглядела кошмарно. Один раз Джоан из самозащиты проделала нечто, заставившее Бенедикта ойкнуть. Но он тут же обратился к публике с очередной импровизацией, которую Эллери не расслышал, и во время последовавшего взрыва хохота возобновил атаку. Джоан уходила за кулисы, как сомнамбула.
Роджер скрежетал зубами.
Занавес наконец опустился. Билетеры открыли запасные выходы с обеих сторон зала. Зрители, вытирая глаза, хлынули в переулки. Эллери протиснулся через вестибюль на улицу и закурил сигарету, отдающую привкусом горечи. Он надолго задержался на тротуаре после звонка, но, когда вернулся в зал, свет еще горел.
Эллери с удивлением посмотрел на часы. Вероятно, Бенедикту понадобилось дополнительное время, чтобы одеться и загримироваться ко второму акту. А может быть, Роджер дал ему кулаком по физиономии. Эта мысль порадовала Эллери.
Публика начинала ворчать и кашлять.
Эллери пробрался сквозь стоящих зрителей к крайнему левому проходу и направился за кулисы. Там царила тишина.
Дверь кабинета Скатни Блуфилда была открыта, и Арч Даллмен в облаке сигарного дыма сердито мерил шагами комнату.
– Вы не видели Блуфилда? – спросил он.
– Нет, – ответил Эллери. – Что-то не так?
– Мне наплевать, кем Бенедикт себя считает, – проворчал Даллмен. – Сначала этот обрюзгший кусок окорока превращает первый акт в дешевый водевиль, а теперь не отвечает на вызов! Квин, окажите мне любезность и вытащите его из уборной.
– Почему я?
– Потому что я за себя не ручаюсь. И передайте ему от меня, что, если не будет играть как следует, я лично продырявлю воздушный шар, который он называет головой!
Эллери все сильнее ощущал тревогу.
– Лучше пойдем вместе.
Они поспешили на площадку по другую сторону зала. Эллери постучал в дверь со звездой.
– Мистер Бенедикт!
Ответа не последовало.
– Мистер Бенедикт, вы задерживаете начало второго акта.
Молчание.
– Бенедикт!
Эллери распахнул дверь.
Фостер Бенедикт сидел за туалетным столом спиной к двери, уронив голову на стол среди париков и коробок с гримом.
Он успел частично облачиться в костюм Дон Жуана. На белой шелковой рубашке под левой лопаткой алело пятно, откуда торчала рукоятка ножа.
АКТ ВТОРОЙ– Этот тип явно свихнулся, – заявил Даллмен, жуя свежую сигару. – Собирается появиться на сцене с намалеванным краской кровавым пятном и трюковым ножом. Как насчет того, чтобы играть соответственно вашему возрасту, Бенедикт? Фактически как насчет того, чтобы вообще играть? – Он прошел мимо Эллери. – Быстро снимайте эту ерунду/
– Не прикасайтесь к нему, – сказал Эллери.
Даллмен уставился на него:
– Вы шутите!
– Нет.
Даллмен разинул рот, и сигара упала на пол. Он наклонился и стал искать ее.
Эллери подошел к туалетному столу. Кожа Бенедикта была грязно-желтой, а губы посинели. Глаза были открыты. При виде лица Эллери они дрогнули и закатились.
Пятно быстро расплывалось.
– Где же Блуфилд? – заговорил Даллмен. – Я должен найти его.
– Бог с ним. Среди публики я видел знакомого врача – доктора Фарнема. Быстро разыщите его.
Даллмен повернулся к дверному проему, в котором толпились актеры и рабочие сцены. Никто, казалось, не понимал, что случилось. Джоан Траслоу детским жестом поднесла руку ко рту, глядя на кровь и нож. Пробившись сквозь толпу, Даллмен столкнулся с Роджером Фаулером.
– Что происходит? Где Джоан?
– С дороги, черт возьми! – Даллмен направился к сцене.
Эллери закрыл дверь и быстро подошел к туалетному столу.
– Бенедикт, вы можете говорить?
Губы слегка шевельнулись, рот открылся, а из горла вырвался нечленораздельный звук.
– Кто ударил вас ножом?
Челюсти актера шевелились, как у рыбы, вытащенной из воды. Но на сей раз не было никаких звуков.
– Вы слышите меня, Бенедикт?
Глаза оставались неподвижными.
– Если вы понимаете, о чем я говорю, моргните.
Веки опустились и поднялись.
– Теперь отдыхайте. С вами все будет в порядке. – «На том свете», – мысленно добавил Эллери. Где же Конклин Фарнем? Он боялся прикоснуться к ножу.
Дверь распахнулась, и в комнату ворвался доктор Фарнем. Даллмен вбежал следом, закрыл дверь и прислонился к ней, тяжело дыша.
– Привет, Конк, – поздоровался Эллери. – Все, что мне нужно от него, – это имя.
Доктор Фарнем посмотрел на рану, поджал губы и положил пальцы на запястье свисающей руки Бенедикта, не поднимая ее. Потом он нащупал артерию на виске и обследовал закатившиеся глаза.
– Вызывайте «скорую».
– И полицию, – добавил Эллери.
Арч Даллмен открыл дверь. Актеры и рабочие все еще стояли снаружи, за исключением Джоан и Роджера. Даллмен отдал распоряжения и опять закрыл дверь.
– Вы не можете хотя бы остановить кровотечение, Конк?
– Оно почти остановилось само по себе.
Эллери увидел, что пятно больше не расплывается.
– Я могу поговорить с ним?
Доктор кивнул. Его губы беззвучно произнесли: «Конец наступит с минуты на минуту».
– Вы еще слышите меня, Бенедикт? – обратился к актеру Эллери. – Если да, снова просигнальте глазами.
Бенедикт моргнул.
– Вы сидели здесь и гримировались. Кто-то открыл дверь и подошел к вам. Вы могли видеть его в зеркале. Кто подошел к вам с ножом?
Синеватые губы раскрылись, язык затрепетал, как крылья маленькой птички, в горле послышалось бульканье. Доктор Фарнем снова пощупал пульс.
– Он уходит, Эллери, – произнес он вслух.
– Вы умираете, – сказал Эллери. – Кто убил вас?
Бенедикт из последних сил пытался заговорить. Он оторвал голову на два дюйма от стола и прошептал одно слово.
Затем голова с деревянным стуком упала на стол, тело напряглось в последней судороге, а изо рта вырвалось негромкое шипение, которое вскоре стихло.
– Он мертв, – сказал доктор Фарнем.
– Что он сказал? – странным тоном осведомился Даллмен.
– Он мертв, – повторил Эллери слова врача.
– Я имею в виду Бенедикта. Отсюда я не слышал, что он сказал.
– А вы слышали его, Конк?
– Да, – кивнул доктор. – «Героиня».
– Вот что он сказал. – Эллери отвернулся. Он ощущал пустоту внутри.
– Героиня! – Даллмен засмеялся. – Получили, что хотели, Квин? Чувствуете себя большим человеком?
– Бенедикт не знал ее имени, – отозвался Эллери, как будто это объясняло нечто важное. Он вытер вспотевшее лицо.
– Не понимаю, – сказал доктор Фарнем.
– Бенедикт прибыл сюда так поздно, что ему не успели никого представить. Он мог назвать ее только по роли в пьесе. – Эллери опять отвернулся.
– Но я удалял Джоан аппендикс, когда ей было пятнадцать, – пробормотал доктор Фарнем, словно это оправдывало ее. – Мой отец принимал роды у ее матери.
Кто-то постучал в дверь. Даллмен открыл ее.
– Мне сказали, что-то случилось с мистером Бенедиктом…
– Смотрите, кто пришел, – усмехнулся Даллмен. – Входите, Блуфилд.
Туфли и манжеты брюк Скатни Блуфилда были мокрыми.
– Я бродил по переулку. Понимаете, я не мог выносить того, что он вытворял на сцене. Я чувствовал, что если еще минуту пробуду в зале…
– Скатни, – прервал его Эллери.
– Как это ужасно, – продолжал Блуфилд, глядя на мертвеца. – Он совсем не похож на человека, не так ли? Я еще никогда не видел такую смерть.
– Скатни…
– Но он в какой-то степени сам навлек ее на себя. Нельзя же так унижать людей, которые не причинили ему никакого вреда. Кто убил его?
Эллери повернул маленького человечка лицом к себе.
– Вам придется поговорить с публикой, Скатни. Думаю, лучше использовать термин «несчастный случай». И потихоньку шепните билетерам, чтобы они никого не выпускали из зала до прихода полиции.
– Кто убил его?
– Вы сделаете это?
– Конечно. – Блуфилд удалился, оставив на полу влажный след.
Эллери вернулся к туалетному столу и стал разглядывать рукоятку ножа.
Доктор Фарнем переминался с ноги на ногу.
– Хотите выйти, доктор? – спросил Даллмен.
– Я оставил в зале жену, – сухо ответил врач.
– О Молли не беспокойтесь, Конк. – Эллери достал из кармана маленький кожаный футляр. – Вы мой единственный свидетель последнего заявления Бенедикта.
– Это верно, – сказал Даллмен. – Я ничего не слышал. Мне на это не хватило ни слуха, ни духа, в отличие от вас.
Футляр содержал сильную лупу, сквозь которую Эллери обследовал рукоятку ножа с обеих сторон.
– А где же шапка «охотника на оленей»?[12]12
Шапка с двумя козырьками, спереди и сзади, в которой обычно изображался Шерлок Холмс.
[Закрыть] – ухмыльнулся Даллмен.
Эллери не обратил на него внимания. Тяжелая рукоятка недавно была обмотана черной изоляционной лентой. В одной восьмой дюйма от края виднелась прямая линия тонких нерегулярных вмятин длиной около пяти восьмых дюйма. В соответствующем месте на внутренней стороне находились аналогичные вмятины. Эллери спрятал лупу.
– Между прочим, Даллмен, вы видели этот нож раньше?
– Есть какая-нибудь причина, по которой я должен вам отвечать?
– А есть какая-нибудь причина, по которой вы не должны этого делать?
– Это не мой нож. Я не знаю, чей он.
– Но вы видели его раньше. – Так как Даллмен не ответил, Эллери добавил: – Поверьте, я понимаю, насколько вам не хочется в это ввязываться. Но вы не можете отмахнуться от убийства Бенедикта, и вам в любом случае придется отвечать на вопросы полиции. Так где вы видели этот нож?
– Я даже не уверен, что это тот же нож, – нехотя проговорил Даллмен.
– Понятно. Но где вы видели такой же?
– В металлическом сундуке с инструментами снаружи. Это был нож с большим лезвием и рукояткой, обмотанной черной изоляционной лентой. По-моему, это он и есть, но я не могу ручаться.
– Когда вы видели его в последний раз?
– Я видел его только один раз. Это было после окончания первого акта. Бенедикт во время сцены с девицей Траслоу своей чертовой гимнастикой расшатал одну из ножек кушетки. Я решил укрепить ее, пошел за инструментами и увидел нож. Он лежал в верхнем отделении сундука.
– А вы не заметили странные вмятины на рукоятке?
– Вмятины?
– Вот такие. Только не трогайте нож.
Даллмен посмотрел и покачал головой:
– Не видел ничего подобного. Уверен, что я бы их заметил. Помню, я обратил внимание на абсолютно новую ленту.
– Через сколько времени после того, как занавес опустился, это произошло?
– Что «это»?
– Когда вы увидели нож в сундуке?
– Почти сразу же. Бенедикт только ушел со сцены и направился в свою уборную, когда я рылся в сундуке.
– Он был один?
– Один.
– Вы говорили с ним?
Даллмен разглядывал кончик своей сигары.
– Скорее он со мной.
– И что он сказал?
– Ну, поведал со своей ухмылочкой о планах после спектакля – в не слишком пристойных выражениях.
– А что вы ему ответили?
– Ничего. Слушайте, Квин, если бы я выяснял отношения с каждым подонком, с которым мне приходится иметь дело в шоу-бизнесе, на моем ружье было бы больше зарубок, чем у Дэниела Буна.[13]13
Бун, Дэниел (1734–1820) – знаменитый кентуккийский охотник.
[Закрыть] Как бы то ни было, вы и доктор слышали, на кого указал Бенедикт. Так что какого черта?..
– Кто занимает уборную над этой?
– Джоан Траслоу.
Эллери вышел.
Крышка сундука с надписью «Инструменты» была открыта, как и во время его более ранней экскурсии за кулисами. Ножа не было ни в верхнем отделении, ни вообще в сундуке. Если Даллмен говорил правду, нож в спине Фостера Бенедикта почти наверняка был взят отсюда.
Эллери услышал вой полицейских сирен.
Он посмотрел вверх, увидел, что дверь уборной наверху полуоткрыта, и быстро взбежал по железной лестнице.
Эллери постучал и сразу же вошел в крошечную уборную Джоан Траслоу, закрыв за собой дверь.
Стоявшие в обнимку Джоан и Роджер отскочили друг от друга. Слезы оставили клоунский рисунок на гриме девушки.
Эллери прислонился спиной к двери.
– Давно у вас привычка вот так врываться в театральные уборные дам? – свирепо осведомился Роджер.
– Этим вечером, похоже, все не одобряют мое поведение, – пожаловался Эллери. – Родж, у нас мало времени.
– Для чего?
Но Джоан положила руку на локоть Роджера.
– Как он, мистер Квин?
– Бенедикт? Он умер.
Эллери внимательно следил за девушкой, но ее реакция ничего ему не сообщила.
– Очень жаль, – вздохнула она. – Хотя он вел себя по-свински.
– Я видел, как его губы шевелились во время ваших реплик в сцене на кушетке. Что он говорил вам, Джоан?
– Всякие гадости. Я не могу их повторить.
– Полиция только что прибыла.
Джоан выдала себя, когда повернулась и села за туалетный стол, чтобы поправить грим. Эффект естественности в этом рутинном действии был произведен с немалым актерским мастерством.
– Ну и что вы намерены делать – облачиться в траур? – снова заговорил Роджер. – Бенедикт был грязным старикашкой. Если кто-то когда-нибудь напрашивался на подобное, так это он.
Эллери продолжал наблюдать за отражением Джоан в зеркале.
– Знаете, Родж, очень похожее замечание сделал Скатни несколько минут назад. Меня это удивляет. Конечно, поведение Бенедикта было возмутительным, но это едва ли достаточная причина, чтобы воткнуть ему нож в спину, не так ли? – Губная помада дрогнула в пальцах Джоан. – А может быть, у кого-то имелась достаточная причина? Кто-нибудь из вас, случайно, о ней не знает?
– Откуда нам это знать?
– Говорите за себя, Родж, – улыбнулся Эллери. – Как насчет вас, Джоан?
– Меня? – Девушка покачала головой.
– Кстати, Роджер. – Эллери отошел от двери. – Вчера вечером в номере Арча Даллмена, когда впервые упомянули о Бенедикте в качестве замены Мэнсона, у меня создалось впечатление, что вы знаете Бенедикта. Или это мне почудилось?
– Я не могу комментировать ваши впечатления.
– Значит, вы никогда не встречались с ним до сегодняшнего вечера?
– Мне была известна его дурная репутация.
– Юристы не назвали бы это исчерпывающим ответом, – холодно произнес Эллери.
– Вы обвиняете меня в убийстве Бенедикта? – ощетинился Роджер.
– А вы боитесь, что у меня может найтись для этого причина?
– Вам лучше убраться отсюда.
– К сожалению, с полицией этот номер не пройдет.
– Выметайтесь!
Эллери пожал плечами. Он нарочно сердил Роджера, чтобы застигнуть Джоан врасплох. И ему это удалось. Она продолжала свой туалет перед зеркалом, как будто они говорили о погоде, хотя его обмен враждебными репликами с Роджером должен был вызвать у нее хотя бы легкие признаки тревоги, беспокойства или хотя бы интереса. Эллери молча вышел.
* * *
Полицейский офицер, которого он обнаружил внизу, удивил его, несмотря на давнее предупреждение. Уходя в отставку с поста шефа полиции Райтсвилла, занимаемого им много лет, старый янки Дейкин писал Эллери о своем преемнике:
«Избиратели притащили из Конхейвена Анселма Ньюби, где он был капитаном полиции и пользовался отличной репутацией. Ньюби молод, крут, насколько я знаю, честен и знаком с современными полицейскими методами. Но он, возможно, не столь проницателен, каковым себя считает.
Если Вы когда-нибудь снова приедете в Райтсвилл, Эллери, лучше держитесь от него подальше. Я как-то рассказал ему о Вас, а он холодно посмотрел на меня и заявил, что не позволит никакому нью-йоркскому умнику совать нос в его дела. Короче говоря, Анса симпатичным не назовешь».
Эллери представлял себе шефа Ньюби крупным мускулистым субъектом с голосом сержанта морской пехоты. Вместо этого, войдя в уборную Бенедикта, он увидел невысокого мужчину почти хрупкого телосложения.
– Я уже собирался отправить кого-нибудь на ваши поиски, Квин. Где вы были?
Негромкий голос шефа Ньюби оказался еще одним сюрпризом – он напоминал свист хлыста. Но более всего соответствовали характеристике Дейкина его глаза. Они были неестественно голубыми и холодными, как камень.
– Разговаривал с членами труппы.
– Вроде Джоан Траслоу?
– В том числе и с Джоан, шеф, – быстро ответил Эллери. – Разумеется, я не упоминал о том, что сказал Бенедикт перед смертью. Но раз уж нам пришлось ждать вас…
– Давайте договоримся сразу, мистер Квин, – прервал Ньюби. – В Райтсвилле полицейским расследованием руководит шеф полиции.
– Насколько я знаю, так было всегда.
– Я слышал совсем другое.
– Вас неправильно информировали. Как бы то ни было, я давно знаю и люблю этот город и его жителей. Вы не можете запретить мне держать глаза открытыми, делать собственные выводы и озвучивать их в случае надобности.
Анселм Ньюби уставился на него. Эллери спокойно выдержал его взгляд.
– Я уже говорил с доктором Фарнемом и мистером Даллменом, – неожиданно сказал Ньюби, и Эллери понял, что одержал маленькую победу. – Сообщите мне вашу версию.
Эллери подробно рассказал о происшедшем, но без всяких прикрас. Шеф полиции слушал, не делая комментариев и прервавшись, только чтобы приветствовать коронера и отдать распоряжения полицейским, пришедшим с докладом. Во время монолога Эллери Ньюби посматривал на молодого эксперта, который ходил по комнате в поисках отпечатков пальцев, а сейчас делал фотографии. В Райтсвилле явно многое изменилось.
– Вы сами слышали слово, которое произнес Бенедикт? – спросил шеф, когда Эллери умолк. – Или его слышал Фарнем и повторил вам?
– Мы оба слышали его. Уверен, что и Даллмен тоже, хотя он притворяется, будто ничего не слышал.
– И почему же он притворяется?
Эллери не смог противостоять искушению.
– Хотите знать мое мнение, шеф?
Тусклые голубые глаза блеснули. Но Ньюби односложно ответил:
– Да.
– Даллмен ходит по жердочке. То, что произошло, для него чревато катастрофой. Он не хочет в этом участвовать.
– Почему?
– Потому что признание, что он слышал обвинение Бенедикта, сделало бы его важным свидетелем в сенсационном деле об убийстве. Даллмен не выносит рекламу.
– Я думал, в шоу-бизнесе ею живут.
– Только не Даллмен. Для члена актерского профсоюза вроде Бенедикта или Мэнсона работа в любительской труппе – чисто любительская процедура от начала до конца. И ее осуществляет Арч Даллмен. Он заключает подковерную сделку с кем-то вроде Скатни Блуфилда, чьи попытки содержать любительский театр не увенчались успехом, стараясь при этом не нарушать строгих правил профсоюза. Даллмен добывает для него именитого актера – чей расцвет уже далеко позади и кто готов на все ради денег, – но хочет держаться за сценой под прикрытием Блуфилда.
– И что же Даллмен с этого имеет?
– Большую часть или почти всю кассовую выручку, – ответил Эллери. – Если сделка с Блуфилдом получит огласку, Даллмену, возможно, больше не удастся представлять профессионального актера.
– Понятно. – Ньюби наблюдал за своим экспертом. – Ну, все это очень интересно, мистер Квин. А теперь, если вы меня извините…
«Терпи», – сказал себе Эллери.
– Не возражаете, если я останусь? – спросил он вслух.
– Как хотите, – вежливо ответил Ньюби и отвернулся.
Нож уже удалили из тела Бенедикта, и сейчас он лежал на туалетном столе. Это был длинный и тяжелый охотничий нож с острым окровавленным лезвием.
– Пока я закончил, – сказал коронер и открыл дверь. Вошли двое санитаров и унесли тело. – Завтра утром сделаю вскрытие.
– Могла женщина вонзить нож по самую рукоятку? – спросил Ньюби.
– Насколько я могу судить без вскрытия, нож вошел в сердце, не задев кость. Если так, то это мог сделать даже ребенок. – Коронер вышел.
Ньюби подошел к столу. Эксперт упаковывал свое оборудование.
– Нашли какие-нибудь отпечатки на ноже?
– Нет, сэр. Либо им орудовали сквозь носовой платок или в перчатке, либо его вытерли после убийства. К тому же изоляционная лента слишком гладкая.
– А как насчет отпечатков в других местах?
– На туалетном столе и коробках с гримом есть несколько отпечатков Бенедикта и много отпечатков другого мужчины.
– Должно быть, Мэнсона. Он всю неделю пользовался этой комнатой. Нигде нет женских отпечатков?
– Нет, сэр. Но на рукоятке ножа есть странные вмятины.
– Вмятины? – Ньюби поднял нож за кончик лезвия и внимательно осмотрел рукоятку. Он выглядел озадаченным.
– Они и на другой стороне, сэр.
Шеф перевернул нож.
– У вас есть какие-нибудь предположения о том, что могло их оставить, Билл?
– Нет, сэр.
Ньюби снова посмотрел на вмятины.
– Вы заметили эти следы, мистер Квин? – спросил он, не оборачиваясь.
– Да, – ответил Эллери.
Шеф ожидал продолжения, но его не последовало. Уши Ньюби начали розоветь.
– Мы могли бы отправить нож в большую лабораторию в Конхейвене, – предложил молодой эксперт.
– Знаю, Билл. Но лучше попробуем идентифицировать следы в нашей лаборатории. Согласны?
– Да, сэр.
Ньюби направился к сцене. Эллери последовал за ним.
Шеф полиции быстро опросил членов труппы. Он установил, что между окончанием первого акта и обнаружением умирающего Бенедикта каждый из актеров, за исключением Джоан Траслоу, либо был на виду у кого-то другого, либо мог доказать свое алиби иным способом. Столь же быстро он разделался с рабочими сцены.
Зрителей уже давно отпустили. Теперь шеф разрешил уйти актерам и рабочим.
Когда зал опустел, подняли занавес и выключили свет. Скатни Блуфилд и Арчер Даллмен молча сидели в темноте. Каждый человек – необитаемый остров, подумал Эллери, спрашивая себя, насколько хороший исследователь Анселм Ньюби. Впервые он ощущал в шефе полиции нетерпение, почти раздражение.
– Ну, джентльмены, уже поздно…
– Шеф. – Скатни лежал на пресловутой кушетке, уставясь в потолок и напоминая старую леди после утомительного дня. – Вы намерены закрыть театр?
– В этом нет надобности, мистер Блуфилд. Мы просто опечатаем эту уборную.
– Значит, я могу, скажем, продолжать репетиции?
– Лучше отложите на послезавтра. До этого времени здесь будут толпиться люди из окружной прокуратуры.
Скатни поднялся с кушетки.
– Еще один вопрос, прежде чем вы уйдете, мистер Блуфилд. Вы ничего не видели и не слышали этим вечером, что могло бы нам помочь?
– Меня здесь не было, – ответил Скатни и заковылял прочь.
– А вы, мистер Даллмен?
– Я сообщил вам все, что знаю, шеф. – Даллмен передвинул окурок сигары в другой уголок рта. – Не возражаете, если я взгляну на моего клиента, прежде чем его начнут потрошить?
– Только не покидайте город, мистер Даллмен, и…
– Да?
– Никому не говорите, что сказал Бенедикт. – Когда Даллмен удалился, Ньюби направился к ступенькам.
– Шеф, – заговорил Эллери.
Ньюби остановился.
– У вас не так уж много улик.
Маленький полицейский спустился в зал, выбрал сиденье в третьем ряду и удобно устроился на нем. Как критик, подумал Эллери. Критик, который уже составил мнение.
– Готч, – окликнул шеф Ньюби.
– Да, сэр?
– Приведите мисс Траслоу.
