Текст книги "Гармония по Дерибасову"

Автор книги: Елизавета Михайличенко

Соавторы: Юрий Несис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Тем временем назарьинцы разобрались, что Мишель перепутал городскую милицию с областной. Наличие подобных нюансов привело к выводу о раздробленности власти в Ташлореченске. Общими усилиями припомнили, что, кроме милиции, существуют еще и другие учреждения, с не до конца ясными функциями.

Короче, Тихон Назаров повел «вишневых» к областному УВД, Федор Назаров повернул «желтых» к областной прокуратуре, «белые» покатили за дедом Степаном в Дом правосудия, а краевед-любитель Осип Осинов погнал «разноцветных» к зданью тюрьмы, представлявшему, помимо прочего, большой исторический интерес.

* * *

Владимир Викторович Ивлев и одних штанах сидел у пыльного окошка на лучших в камере нарах, глядел на небезызвестную пронзительно-желтую бочку с квасом и мыслил. При всех раскладах выходила вышка: две старые судимости, организация вооруженной банды, один подстреленный мент уже кончился, да и второй за ним мылится. Тут уж никакое чистосердечное не прокапает. Жену жалко. Скоро тридцать, как сошлись, а вместе – и пяти лет не наберется. А не скурвилась – ждала. Дочкам образование дала. И их, конечно, жалко, а больше всего внучку. Безотцовщина, а теперь и деда не будет. Так толком и не обеспечил. Теперь еще и конфискация, За Мурым, правда, должок немалый. Но он же, падла, теперь не отдаст. Надо бы прямо сейчас к нему за капустой слать... Да разве передашь... Свиданку бы... Да пока дадут, в Ростове уже прочухают, что Ивлеву хана...

Жара прибывала. По коже сочился пот. Ивлев проследил как капля стекла по щеке вытатуированной красотки с рыбьим хвостом. На животе остался грязный подтек. К 30 годам своей накожной жизни русалка расплылась, обрюзгла и стала похожа на продавщицу кваса.

Загремела дверь:

– Ивлев! На выход.

– ...Вот ты и упустил свой шанс, Ивлев, – посочувствовал Павел Константинович. – Другие нам Матвея Дерибасова отдали... Ладно, кури. Сейчас опознавать будешь, но это уже формальности.

– Не буду, – лениво сказал Ивлев. – Неохота. Мне теперь о душе думать надо.

– О душе тебе думать поздно, – объяснил Павел Константинович.

– Плевать. Только опознавать не стану. Я повернул глаза зрачками в душу.

– Это как? – хмыкнул Павел Константинович.

– Так мой лагерный кореш говорил. Когда перед ним была противная ему морда. Тонкий был человек – стихи писал, деньги рисовал.

– Да ладно тебе. Все равно его с поличным взяли. Не ломайся. Я передачу разрешу.

– За женой я соскучился, – задумчиво процедил Ивлев. – Свидание дашь?

– Черт с тобой, – махнул рукой Павел Константинович. – Я сегодня добрый...

Кроме почерневшего Елисеича, в комнату ввели еще четырех. В двух по хозяйски-спокойным манерам, выправке и стрижкам рецидивист угадал «граждан начальников». Третий был азиат, и Матвеем Дерибасовым оказаться никак не мог. У четвертого были руки бухгалтера.

– Гражданин Ивлев, знаком вам кто-нибудь из этих людей?

– Ну, – буркнул Ивлев, косясь в сторону. – Вот тот самый здоровый. Ну второй слева. Он мне пушки делал.

– Ты чего, сказился?! – заревел Елисеич. – Отродясь пушек не делал! И тебя первый раз вижу! А танки я тебе не делал?!

Потрясенный Елисеич переводил гневный недоумевающий взгляд со следователя на рецидивиста.

– Да ладно, Матвей, – сплюнул Ивлев, входя во вкус подлости. – Нам-то с тобой чего упираться? Все одно – хана. Так что давай, Мотя, поворачивай глаза зрачками в душу...

– Ишь ты, сукин кот, – изумился Елисеич. – И имя мое знает! – старик даже возмущаться перестал, увлекшись поиском разгадки – как ни крути, выходило, что и дурной человек может быть провидцем.

Назарьинцы, несмотря на повальное здравомыслие, в ясновидение верили. Сам Назарий, по преданиям, едва освоив грамоту, начал читать мысли, причем не только у людей, но и у коров. Свойство это через старшую дочь Ангелину перешло к Скуратовым и таилось в их генах, проявляясь раз в несколько поколений, причем у самых морально чистых, непримиримых, бескомпромиссных и беззаветных особей. На веку Елисеича мысли читала только Марфа Скуратова, во всяком случае у Моти Дерибасова она их считывала саженей с десяти...

Глава 13. Сексуально расторможенный

...Брошенный армией и даже адъютантом, Мишель включил «мигалку» и, наслаждаясь щекочущим холодком страха, поехал на красный свет. Кроме правил дорожного движения, нарушил он и строгий наказ назарьинцев ехать к Дуне и ждать над собой суда. Но иметь собственную «мигалку» и не покуражиться – было свыше дерибасовских сил, и Мишель въехал в ворота рынка.

По широкому центральному проходу он подкатил к сиротливо стоящим у безлюдного прилавка дачникам, удовлетворенно отметил, что после группового отравления Арбатовых шампиньоны дедов не берут даже по цене картошки, немного «помигал» и только после этого вышел сам.

– А я за вами, – сурово сказал он. – Руки за спину и по одному в машину. А то там вас Елисеич заждался. Во-первых, статья номер... х-ха, ну, клевета. Слыхали? Но это вам так, на закуску. На адаптацию к тюряге. На первые год-полтора.

Дачники испуганно застыли. Дерибасов выдержал эффектную паузу и начал обидно ржать. Поначалу смех был немного неестественным, но потом Мишель вошел во вкус, у него отлегло от сердца, и даже на глазах выступили слезы.

Тем временем юрист, отметив, что в машине никого нет, незаметно исчез.

Дерибасов с большим удовольствием досмеялся и, прежде чем красиво уехать, включив «мигалку», поведал начальнику и шоферу, что четверо из отравленных ими людей скончались, в том числе трое – это двое детей и одна беременная женщина.

К Мишелю потянулись рыночные старушки.

– Да! – довольно сказал Дерибасов. – Но это еще не все! Пятнадцать человек уже признаны врачебной комиссией абсолютно негодными к дальнейшей жизни, и трое из них в эти минуты агонизируют со страшной силой! Целый полк добровольцев из числа военнослужащих безвозмездно и бесперебойно отдает кровь жертвам массового грибного отравления. Но, как сказал вызванный по такому случаю из Одессы крупный профессор: «Если это, что ждет тех, кто выздоровеет, вы называете жизнью, то тогда – да, два-три человека будут немножко жить». Это сказало одесское светило нашему главному хирургу. И знаете, что сказал главный хирург, поигрывая скальпелем, пока медсестра вытирала ему слезы тампоном? Он сказал: «Хотел бы я видеть на этом операционном столе того, кто продает такие грибы!»

Ох, не к добру занесло Мишеля в медицинский антураж! Может, и в Дерибасове ненадолго очнулся от спячки таинственный назарьев ген? Недолго еще изгалялся Мишель над сединами дачников.

В проход, распугивая домохозяек, влетел белый «рафик». Щуплый фельдшер и решительный врач пошли на Мишеля. И душа его затосковала.

– Вольно, ребята! – разрешил озирающийся Мишель. – Я капитан госбезопасности! Расследую дело о массовом отравлении. А вот мой служебный автомобиль! – Дерибасов замолчал, почувствовав, что, натягивая капитанский мундир, попал обеими ногами в одну штанину.

– Конечно, товарищ капитан, – заискивающе улыбнулся врач. – Нас как раз прислали за вами по этому делу. Там случай особо злостного отравления... Садитесь!

– Где ж вы вчера были? – пугаясь повисшей над ним паузы, потерянно сказал Дерибасов. – Вчера здесь отравленных много было. Ползали, как мухи, в проходах...

– Извините, – сказал врач, – вчера бензина не было.

– Только я на своей поеду, – строго сказал Дерибасов (мундир не только не надевался, но уже и не снимался). – Я служебную машину оставить не имею права. Там подслушивающее устройство и засекреченные материалы... И здесь тоже! – он постучал по плейеру.

– А мы ее запрем! – объяснил врач. – Вы же дороги не знаете. Наш шеф так и сказал: капитану Дерибасову приказываю машину запереть и поехать с медицинскими работниками...

Так завершилась психическая атака Михаила Дерибасова на дачников. Мишель уехал с рынка почти как и предполагал – с включенной «мигалкой». И даже с включенной сиреной.

За отраженной психической атакой последовала психиатрическая контратака. В приемном покое, криво обложенном третьесортным кафелем на манер общественного туалета, Дерибасова усадили перед настороженным трепетным созданием в белом халате. Алина Ершова была вся погружена в густой ужас первого дежурства.

Дерибасов не любил насилия, но уважал силу. Мастак поднимать с земли на полном скаку что плохо лежит, он не понимал, как можно идти на танки в конном строю. И когда колесница судьбы залязгала гусеницами, Мишель спешился, юркнул в окопчик и постарался обрести спокойствие снайпера: на первые формальные вопросы отвечал по-военному четко, стремясь казаться даже нормальнее, чем есть на самом деле. И не острил до того самого момента, пока не вгляделся в испуганные, доверчиво распахнутые медовые глазки, пока не заметил в проеме стола трогательно стиснутые тоненькие щиколотки.

Убедившись, что Дерибасов кидаться на нее не собирается, Алина слегка успокоилась и решила перейти на неофициальное общение, в котором пока еще было больше фальши, чем неформальности.

– Так все-таки, Михаил Венедиктович, что случилось? Никак не пойму – почему вы к нам попали?!

Неискушенный в психиатрии, Дерибасов фальши не заметил. Дуло, задержав на нем свой черный зрак, двинулось дальше. И Мишель тоже почувствовал себя в безопасности и тоже решил перейти на неформальное общение, в котором было больше развязности, чем неформальности:

– Чтобы пригласить вас сегодня в «Ночное», – шепнул Мишель и вручил визитную карточку.

– Ну-у-у, – укоризненно протянула Алевтина. – А вдруг вы там вытащите топор и начнете бегать по ресторану? Ну, как на днях по рынку, помните?

– Х-ха! – сказал реанимированный Дерибасов. – Лично я считаю, что кляузников надо убивать. А вы? Кстати, девушка, отметьте там у себя, что по рынку я бегал с топором на фоне полного психического и морального здоровья!

– Я не девушка, а доктор! – отрезала Алина и покраснела.

Дерибасов уже собрался пустить прямиком в лузу очередную напрашивающуюся пошлость, но спохватился и сделал вид, что не заметил «подставки».

– На вас когда-нибудь писали кляузы?! – спросил вместо этого посуровевший Дерибасов. – Массовыми тиражами?! Вот я на вас напишу, тогда посмотрим. Может, вы меня маникюрными ножницами резать придете! – он хихикнул.

Человек – не кошка. Он не умеет втягивать ногти. Поэтому Алине пришлось прятать броский маникюр под стол.

– А зачем вы оборудовали машину «мигалкой»? – Алина решила умерить диагностическое рвение и не волновать больного разговорами о колюще-режущих предметах.

– Это не я, – объяснил Дерибасов. – Это всем селом. Дело в том, что я сегодня утром возглавлял моторизованную колонну из пяти сотен «Жигулей». Представляете?! Сначала двести, и все вишневые! Потом желтых штук сто...

– А вот скажите, Михаил Венедиктович, – проворковала Алина, боясь спугнуть дерибасовское откровение. – Это все вы видели наяву, или, так сказать, мысленным взором?

– Чего? – спросил Дерибасов.

– Ну, что это было как в жизни или как на сцене? Или еще как-то?

– Это было как в кино! – гордо ответил Дерибасов. – Грандиозное зрелище! Без ложной скромности.

– Ну, скромность, – с горечью сказала Алина, – это нынче не модно. А вот признайтесь, Михаил Венедиктович, вы любите быть на виду? Чтобы все обращали на вас внимание?

– Кто ж этого не любит?! – удивился Дерибасов.

– Так вы ради этого изображали на рынке то капитана, то режиссера, снимающего кино?

Дерибасов возмутился:

– Что я – дурак?! А кто вам это сказал?!

– Ну что вы! – испугалась Алина, и пресловутая профессиональная улыбка снова попыталась непрофессионально улизнуть с лица. Мышечным усилием Алина водворила ее на место. – Будь вы дурак, я бы с вами так не разговаривала!

Дерибасов успокоился:

– Ладно. Я догадываюсь, кто. Просто я не люблю, когда меня считают шутом. Капитаном КГБ, скажу честно, врачей хотел напугать, чтобы они не приставали... А кино делал ради коммерческого успеха...

– Ну и как? Достигли вы своего коммерческого успеха?

– А! – махнул рукой Дерибасов. – Куда там! Французы все грибы растащили. Такой, знаете, народ...

– Минуточку! – попросила не успевавшая записывать Алина и утвердительно спросила:

– Съемки были во Франции?

Дерибасов принужденно рассмеялся и съежился:

– Съемки были на рынке. Вроде как скрытой камерой.

– Так съемки были?!

– Съемок не было, – объяснил Дерибасов, цепляясь за обломки спокойствия. – Но я сделал так, что все думали, что съемки есть!

– Вы умеете передавать мысли другим людям?! – обрадовалась Алина. – Вы обладаете силой внушения?

– Я обладаю силой воображения! – отрезал Дерибасов.

– А на вас никто мысленно не действует?!

Дерибасов чувствовал себя человеком, обнаружившим в собственном старом портфеле двойное дно. С детства привычные слова и фразы приобретали в этих стенах неясный подтекст, который, однако, девушка-доктор легко считывала. Все это начинало казаться небезобидным.

– А мысли читать вы не умеете? – затаила дыхание Алина.

– Нет, – сказал Дерибасов. – Что вы! Я – нет. А вот предок у меня был, тот запросто. Причем, говорят, не только у людей, но и у коров... Нет, вы не думайте, это все село так говорит...

– Да, да, – подхватила Алина. – Это очень хорошо, что вы вспомнили о родственниках. А никто у вас в роду в психиатрической больнице не лечился?

– Нет, – твердо сказал Дерибасов. – Ни в роду, ни в селе.

– А как у вас складываются отношения с односельчанами?

– Да так... – помялся Дерибасов. – В общем, честно говоря, неважно.

– А что ж так? Вы такой приятный человек...

– Не вписываюсь я, – махнул рукой Дерибасов.

– Это в смысле, у вас отмечаются странности в поведении?

– Это в смысле, у них отмечаются странности в поведении!.. Ну что вы на меня так смотрите! Меня, если хотите знать, этой ночью чуть не линчевали!

– Как это?!

– А так! Пришли ночью с факелами, окружили портик...

– Портик?!

– Ну, это такая штука с колоннами. Я ее во дворе построил и там спал.

Алина долго молчала, «привязывая» античный портик к покосившемуся бабушкиному плетню. Наконец, она решительно что-то записала и поинтересовалась:

– За что же это они вас так, Михаил Венедиктович?

– Да ладно, – отмахнулся Дерибасов. – Все это – наши дела, вам этого не объяснишь.

– Ну почему же, у меня бабка в селе. Давайте попробуем.

– Ну, в общем, им кто-то внушил, что я сослал всех Арбатовых в Казахстан. И компаньона своего, Елисеича, в придачу в тюрьму засадил.

– Так они что, вас преследуют?

– Да они – что! – делился невыплаканной обидой Дерибасов. – Вот деды-дачники, те прямо обложили! Они же и «скорую» заставили приехать... Да ладно, ну их всех к черту!.. Все это чушь! Давайте лучше сегодня вечером сходим с вами в кино?

– Спасибо, я подумаю. А вы меня, случайно, не на свой фильм приглашаете?

– Нет, – приобиделся Дерибасов. – На чужой. Кстати, а вы никогда не были в Одессе? Нет? Вы много потеряли. Знаете, я ведь в селе живу временно... – но тут Дерибасов осекся. Ибо в результате непроизвольного наблюдения за водящей ручкой рукой перевернутые буквы вдруг выстроились в короткое последнее предложение: «Словоохотлив, сексуально расторможен». – Это я-то?! – не поверил Дерибасов. – Я сексуально расторможен?!!! Да я тебя хоть пальцем тронул?!!!!!!!!

Алина белой мышью вышмыгнула из кабинетика. А вместо нее явился бравый санитар...

...В наблюдательной палате было человек тридцать. Дверь отсутствовала. В дверном проеме осуществляла наблюдение ветхая глуховатая нянечка.

Контуженного залпом судьбы Дерибасова определили на ложе из двух составленных коек. Он разделил его с обритым, счастливо улыбающимся человеком. В сочетании с огромными оттопыренными ушами улыбка придавала обритому слегка инопланетный вид.

От запаха мутило, но форточки зарешеченных окон были закрыты. Дерибасов дышал ртом. Он потерпел крушение! Его вышвырнуло на варварский берег, и приходилось как-то строить свои отношения с туземцами.

Дерибасов решил затаиться и оглядеться. Но «Камчатка» наблюдательной уже сосредоточила на нем свое внимание и оценивала Дерибасова нехорошими уверенными взглядами армейских дедов.

– Слушай! – пихнул Дерибасова ушастик. – Дать брачную газету?

Дерибасов цапнул замусоленную газету и воздвиг стенку между собой и камчаткой. На сгибах в «стенке» светились «амбразуры».

– Да нет, – изволновался Ушастик. – Не туда ты смотришь! Это на этой стороне. Видишь? Нет, сначала вот эту смотри. Правда, красивая. Брюнетка, 26 лет и теннисом увлекается. Только ты ей не пиши, у нас тут уже многие ей написали. Я сам ей написал. У тебя конверт есть? Хочу еще вот этой написать. Правда, это будет не по-товарищески – она уже одному нашему ответила. А мне уже две ответили – вот эта и вот эта. Ты бы какую выбрал?

– Что, прямо на дурдом ответили? – восхитился Дерибасов, узнав, что и на этом дне встречаются подводные жизненные течения. – Во дают!

Ушастик захихикал:

– А мы обратный адрес знаешь как пишем? Улицу и номер дома правильно, а потом, – «пятое м. о.» А они думают, что это не мужское отделение, а мужское общежитие...

Дерибасов представил и прыснул.

– А ни одна не приезжала?

Ушастик приподнялся на локте.

– Ни одна! Мы сами к ним ездим, как созреют. Называется путешествие по бабам, – локоть подломился от счастливого смеха, и Ушастик пал навзничь.

Дерибасов уже успел просмотреть все объявления, когда Ушастик перестал пускать пузыри веселья и продолжил, указав на «Камчатку»:

– Вон, Витька. Его только вчера отловили. Пять баб объехал. «От Москвы, до самых до окраин!» И всюду – харчи, бутылочка, чистая постель, сначала любовь, а потом деньги на обратную дорогу – лишь бы уехал. А он на те деньги – к следующей! Понял? Кайф!..

Дерибасову такой вид туризма понравился, но из пессимизма не вывел:

– Все равно в дурдом возвращаться.

– А я не вернусь! – мечтательно сказал Ушастик. – Борька же не вернулся! А я красивее.

Дерибасов попытался представить Борьку.

– Что, все не найдут?

– А чего его искать? Он в трех остановках отсюда живет. Вышел за ворота и женился. Мы с ним были на принудке. Врачи нам говорят: «Не к кому вас выписывать. Ищите опекунов, тогда выпишем». Борька взял и нашел. И я найду. А могу и не ехать. Меня тут сестра-хозяйка просватала. Так и сказала: «Ты мужик одинокий, болезнь у тебя не опасная, а у меня кума». Как раз в доме напротив, понял? Вон, из окна видно. Обещала в воскресенье к ней сводить. Евдокией Михайловной зовут, правда красиво? А я – Михаил Евдокимович. Здорово стыканулось? А захочу – сам к ней сбегу.

– А как отсюда сбегают? – Дерибасов затаил дыхание.

– Да способов-то много... Можно завоевать доверие, чтоб тебя одного пускали. Но это долго. Можно из трудмастерских, но меня на работу не пускают. «Уйдешь», – говорят. Можно по простыням, но это надо решетку отгибать, и на шухере чтоб кто-то был. Хлопотно. А можно гипнозом. Но у меня пока не получается.

Дерибасов отвернулся. Здоровенный детина в кальсонах без пуговиц подступал к нему. Войдя в устье узкого межкроватного прохода, он медленно придвинул к лицу содрогнувшегося Дерибасова кулак, на тыльной стороне которого среди рыжих волос запеклась ссадина, и прохныкал:

– Вава болит!

– Б-болит? – тупо сказал Дерибасов.

– И здесь вава, – показал детина на нижнюю губу. – Коля упал.

– Пошел вон, дурак!!! – затрясся Дерибасов.

– Нельзя! – обиделся Коля. – Нельзя Колю обижать! Коля хороший! – он всхлипнул, затем вытер слезы и двинул Дерибасова в скулу.

Дерибасов улетел на кровать Ушастика.

– Коля хороший! – проканючил Коля и ушел на свою койку.

– Ты что же это, Коленька, делаешь?! – прошамкала нянечка и прошаркала к его кровати. – Ты зачем дерешься?! Ну-ка, ложись теперь, я тебя привяжу.

– Коля больше не будет! – испугался детина. – Привязывать не надо.

– Ложись, ложись, – приказала нянечка.

Старушка неторопливо распяла Колю и пошла умывать руки. С «Камчатки» к Дерибасову направился тощий, взъерошенный уполномоченный:

– Понравилось по репе получать? – вполне дружелюбно поинтересовался он.

Поняв, что с психически больными общаться не умеет, Дерибасов решил промолчать.

– Ну ты, тебе что прописали? – спросил уполномоченный, слегка извиваясь.

Дерибасов молча пожал плечами,

Уполномоченный не отставал:

– Короче, что за диагноз?! Ну?!

– Дай ему в торец, – присоветовали с «Камчатки». – Чтоб затарахтел.

– Да не знаю я диагноза! – заторопился Дерибасов. Уполномоченный постучал ребром ладони по спинке кровати.

– Сексуально расторможенный я, – Дерибасов прикрылся фразой, как рукой.

«Камчатка» одобрительно заржала. Ушастик восторженно забил кулаками по подушке и закашлялся от пыли.

– Короче, – продолжил уполномоченный, – ты здоровый мужик, травиться колесами тебе нельзя. Врачу скажи, что не спишь и про скованность что-нибудь. Язык высунь, слюни пусти, понял? И руками вот так тряси. А все «колеса» отдашь мне, понял?

– И что я за это буду иметь? – оживился Дерибасов, ощутив под ногами еще зыбкую, но уже почву товарных отношений.

– Зубов побольше.

– Одна таблетка – одна сигарета, – неизвестно зачем потребовал бросивший курить Дерибасов.

– Ну ты, сексуально потревоженный, – завел уполномоченный. – Фильтруй базар. – И сообщил «Камчатке» афоризм: – Нет машины, так хоть колеса снять.

От буквально понятых слов Дерибасов пришел в сильное волнение.

– О, черт! – взревел он и вылетел из наблюдательной. – Где?! – подступил он к возвращавшейся нянечке. – Где тут телефон?!

– Иди, иди в палату, сынок, – пробормотала нянечка.

– Заведующий! Где заведующий! Ведите меня к заведующему! – вопил Дерибасов, сообразивший, что начальника без телефона, как дыма без огня, не бывает.

На заклинания Дерибасова из-за угла материализовался моложавый и кудреватый брюнет, глядевший косо и ходящий боком. Хромым вороном подошел он к Дерибасову и, повертев втянутой в плечи головой, ласково сказал нянечке:

– Если вам стало трудно справляться с работой, то я вас здесь не удерживаю. Чей больной? Чем недоволен?

– Вы всем этим заведуете?! – наседал Дерибасов.

– Я, – кивнул брюнет. – Ты когда поступил?..

– Идемте к вам в кабинет! – потребовал Дерибасов. – У меня не коридорный разговор! Идемте!!!

– Ну, идем, – не без колебаний согласился заведующий.

За ними увязался уполномоченный. Пока заведующий выставлял его из кабинета, Дерибасов успел набрать 02 и выдохнул:

– Алло! У меня на рынке осталась «Волга» 21-66. Отбуксируйте ее на стоянку! Вы мне еще «Запорожец» туда оттаскивали! Когда я в тюрьме сидел... Пустите меня! Дайте договорить... Машину же разденут! Колеса снимут!.. – но тут у Дерибасова окончательно забрали трубку.

– Алло, – сказал заведующий. – С кем я говорю? Вам звонят из психиатрической больницы. Это с вами только что говорил больной. По недосмотру воспользовался телефоном... Что? Машина на рынке? – заведующий оценивающе осмотрел Дерибасова. – Нет, не думаю... Вообще-то они у нас машиной шприц называют... Но если считаете нужным – проверьте. Нет, этих сведений у нас нет, больной первичный. Да, поступил сегодня. До свидания. Да, да, пятое мужское. Если что – конечно, звоните...

...На всякий случай Дерибасова подвязали. Правда, слегка, одни руки. А на его настоятельные вопли: «За что?!!!», объяснили, что он перевозбужден. Уже минут через десять Дерибасову стало очень неудобно лежать на спине. Больше всего хотелось лечь на бок, принять позу эмбриона и отгородиться одеялом от сумасшедшего дома. Потом, как и следовало ожидать, зачесался нос.

– Эй, – сказал Дерибасов Ушастику, – почеши нос.

Ушастик энергично зачесал дерибасовский нос, но все это было вокруг да около неуловимой зудящей точки. Рука Ушастика пахла рыбой, под ногтями чернели толстенькие скобки грязи.

– Хватит, – сказал Дерибасов. – На маленьком носу не нашел... А если бы у меня спина чесалась? – И он стал извиваться, стараясь почесать нос о подушку.

Со стороны это выглядело жутко.

Но страдающий Дерибасов не подозревал, что его социальный статус уже подскочил на несколько пунктов.

– Коленкой почеши, – снизошел с «Камчатки» Толя Куцый – кошмар медперсонала, в «Адидасе» среди застиранных прачечной пижам. – Где грелся?

– А что? – ответил Мишель, как истинный одессит.

– Радуйся, что сульфазином не вмазали. Ломало бы, как меня... У тебя ничего нет?

– Здесь? – сказал Дерибасов на всякий случай, не вполне понимая, о чем речь.

– А где? – нетерпеливо спросил Куцый. – Есть вариант доставить.

– В Назарьино, – туманил Дерибасов, убежденный, что в Назарьино все есть.

– Далеко... – расстроился Куцый. – Поле сеял, что ли? И все трава?

– Ну зачем же все? – Мишелю стало обидно, что его держат за идиота, сеющего траву. – И цветы...

– На виду?!

– Ничего не на виду, – втянулся в игру Дерибасов. – Оранжерея, понял? Под полиэтиленом. На въезде египетская пирамида. Вот.

– Монтана! – выдохнул восхищенный Толик. – И что, не замели? Или за это грелся?

– За хату, – вздохнул Дерибасов. – Оказалась на сигнализации.

– И правильно. Чем по хатам шарить, лучше молочко доить, – глаза Куцего залоснились. – «Волга» с цветов? Быстро сделал?

Подозрения о предмете разговора перешли у Дерибасова в уверенность. У ног его сидел настоящий наркоман! И как быть дальше, зафиксированный Дерибасов не знал. Не приходилось Михаилу Венедиктовичу иметь дела с наркоманами. И зря назарьинцы считают, что в их селе есть все. Может, раньше так оно и было, а теперь нет. Правда, был один случай в селе... Но назарьинцы вспоминать о нем не любят, а когда их спрашивают– молчат, словно сговорились. Наверное, и правда сговорились.

Могут ли жгуты на руках ограничить жажду нового? Можно ли, прикрепив человека, как бабочку в коллекции, удержать полет его фантазии?

– Х-ха! Молоко! – оживился Дерибасов, жестикулируя одними пальцами. – На прошлой неделе я кайфового молочка надоил. Целое ведро!

– Какое ведро!? – возмутился Куцый. Ему было обидно чувствовать себя дураком, чуть не поверившим этому фрайеру. – Не мети пургу! А цистерну ты не надаивал?

Дерибасов захихикал, а Ушастик энергично поддержал его.

– Не перебивай! – потребовал Мишель. – Я же говорю: в Назарьино коровы слишком самостоятельные, пасутся сами. И корова прободала полиэтилен, влезла, стерва, в оранжерею и мака нажралась. Вот такое вымя! – Мишель вытянул носочек и очертил в воздухе вымя. – Я ее за хвост, а она не тащится...

– Столько сожрала и не тащится?! – усомнившийся было Куцый опять хватал слова Мишеля на лету, как голодная собака мясо.

– В смысле уперлась, – прояснил Мишель двусмысленность. – А так балдела по полной программе – глаза, понимаешь, закатила, слюни текут, мычит проникновенно и мордой тычется.

– Кайф! – простонал Куцый. – Ну, а дальше?!

– А дальше вообще всеобщий кайф! Сдоил я с нее ведро, опрокинул стаканчик и заторчал.

– Ну и какой от такого молока кайф? – выспрашивал Куцый.

– Высший! – объяснил Мишель. – Лошадиный! На сутки хватает.

– Да ну?!

– А то? Бабам – тем на двое... И так мне хорошо стало, что я все остальное молоко безвозмездно сдал в районную больницу...

Куцый взвыл:

– В дурдом надо было! Все ж наши здесь! Э-эх!.. Так все и сдал? А ломало как? Меня на днях кореш проведал, говорит, начали из шампиньонов добывать. Кайф вроде нормальный, но потом так ломает, что...

– Дурак твой кореш! – заорал Мишель. – Дурак и сволочь!

– Не ори! – шикнул Куцый. – Аминазином вмажут. И будешь петь: «Меня на бабу и домкратом не поднять...»

Цитата из отобранного плейера привела Дерибасова в глубокое уныние, он отвернул голову от Куцего и решил совместить бегство от действительности с ликвидацией хронического недосыпа.

Поняв, что аудиенция окончена, Куцый удалился делить с «Камчаткой» молоко недоенной маковой коровы.

Но с койки напротив Дерибасова уже пронизывал неподвижный взгляд.

– Ты чего? – не выдержал Дерибасов.

Ответ затянулся до обеда. Дерибасову прочли лекцию, в которой вульгаризированная индийская философия и ультраортодоксальная современная парапсихология переплелись, как две цепочки ДНК. Учение позволяло и обязывало исцелять, читать мысли, бороться за мир, самосовершенствоваться и стремиться к гармонии.

Сначала Дерибасов страдал молча, потом протестовал, потом удивился, что уже примерно догадывается о значении слов левитация, медитация, сублимитация и даже отчетливо осознает, что махатма – это не просто там гуру. Жажда нового разогнала сон, и мозг накинулся на дармовую информацию. К обеду Дерибасов уже задавал уточняющие вопросы, понимающе кивал на невразумительные ответы и один раз даже попытался продискутировать в рамках глобальной теории по частному вопросу.

Обед поставил Дерибасова на место. Подсевший к ним с Гуру Коля пускал борщевые слюни и лез к Дерибасову в тарелку за понравившимся куском. Дерибасов не выдержал и, ни на что не надеясь, заорал:

– Уберите его отсюда!!!

Тут же возникли Куцый с Уполномоченным и, преданно глядя на Дерибасова, исполнили приказание. Когда они после этого подсели к Дерибасову, испепеляя гуру ревнивыми взглядами, из далекого центра города донесся могучий вой пятисот назарьинских клаксонов. Тоска Дерибасова стала волчьей.

– Война, что ли? – предположил Уполномоченный.

– Откуда? – отмахнулся Куцый. – Таксиста хоронят... Давай, работай веслами...

А Дерибасов страдал от очевидности того, что никогда назарьинцы не двинутся всем миром спасать его из психушки, тюрьмы или иного социального бедствия...

Но не одному Михаилу Дерибасову выпал тяжелый день. Многим ташлореченским начальникам в этот день их кресла казались катапультами. Особенно после того, как патрульный вертолет ГАИ засек и передал, что после короткого совещания механизированная колонна разбилась на четыре подразделения, двинувшиеся в стороны телецентра, вокзала, университетского городка и телефонной станции.

Если тюремные ворота оказались непроницаемыми не только изнутри, но и снаружи, то прочие «цели» были достигнуты. Хотя что назвать достижением цели? Ну, блокировали назарьинцы работу прокуратуры, милиции и юстиции – ни подъехать, ни уехать. Ну, разбрелись и циркулировали по учреждениям, меняя друг друга в разных кабинетах и задавая одни и те же вопросы: «Где Матвей Елисеич Дерибасов? Кто его засадил? И кто здесь командует выпусканием на свободу?» Ну, поразили всех обилием крупных напористых людей с одинаковыми фамилиями. А толку-то? Даже до Павла Константиновича не добрались.

То ли дело «разноцветные»! Цыкнули на заоравшего: «Даешь Бастилию!!!» Саньку Дерибасова и собрались вокруг Осипа Осинова – послушать лекцию об истории Ташлореченской крепости.

Ощутив приближение своего звездного часа, Осип Осинов взгромоздился на бочку с квасом и полчаса громко и вдохновенно, апеллируя к слушателям голосом и жестами, на грани перегорания от эмоционального накала, исполнял вариации на исторические темы.