Текст книги "Гармония по Дерибасову"

Автор книги: Елизавета Михайличенко

Соавторы: Юрий Несис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Не в том дело, Санька! – отмахнулся он. – Просто разгружать вагоны, придуряться ночным сторожем, дворником там, пожарником – все это ширпотреб. Мы, Дерибасовы, всегда ищем свой путь. И находим! И идем по нему до конца!

– Да уж! – ехидно сказал Санька. – Однако же и конец был у вас в последний раз!.. Ой, ну дядь Миш, ну скажите все-таки, куда Арбатовых дели?! Ну я никому не скажу!!!

Дерибасов люто выругался. Санька поозирался и, дождавшись, когда официантка морской походкой отойдет подальше, сказал:

– А я все равно догадался! – Он оглядел Дерибасова пристальным назарьинским взглядом. – Я-то читал, что такое трансплантация сегодня! Успех во многом зависит от свежести того, что пересаживают. Все думают, что вы Арбатовых органам сдали. А вы их на органы пустили! В подпольную клинику, да? На запчасти. И можете меня не разубеждать. Потому что другого логического объяснения нет. Да?

Дерибасов истерично захихикал:

– Ладно, Санька. Хватит! А то много будешь знать, сам знаешь куда попадешь. В разные места! Будет дан приказ – и все! Одна почка на запад, другая – в другую сторону! Так что кончай тарахтеть, как сказал бы мой друг Куцый... Короче, держи, земляк. На первый семестр. Если не будешь шиковать – хватит. – Дерибасов запустил руку во внутренний карман, долго копошился там, отсчитывая вслепую намеченную сумму. Затем воровато сунул Саньке несколько сотенных.

Санька отпрянул и сузил глаза:

– Это на чью почку прикажете не шиковать? Кому, вместе с вами, быть обязанным?

– Ну, дура-ак! – взвыл Дерибасов. – Переучился, парень! Да «Волгу» я продал! Кровную!

Санька радостно улыбнулся:

– Спасибо, дядь Миш! Мне, конечно, деньги очень нужны! Но я смогу их принять, только если буду точно знать, куда вы дели Арбатовых! Вы что, мне не доверяете?

– А ты что, мне не доверяешь? – выпятил челюсть Дерибасов.

– Доверяю, дядь Миша, – поспешно закивал Санька, – но все-таки не очень...

Пока Санька на все лады давал обеты молчания, Дерибасов все больше колебался – на ту ли лошадку ставит деньги. С одной стороны Москва – это не медведь. Ее в одиночку, даже при большом опыте и дерзости, не возьмешь. А тут как раз Санька. Башковитый и лопушковатый, которого знаешь как облупленного.

Здесь Дерибасов задумался, а знает ли он Саньку как облупленного? Получалось, что не слишком. То есть все даже малозначительные фактики его биографии Дерибасов знал. Но с кнопочками на пульте его управления еще только предстояло разбираться.

И тут распахнулась, как выломалась, дверь, доведя сердцебиение колес до зловещей силы, и...

Если бы в летящем самолете Осоавиахим вошел в распахнувшийся люк, Дерибасов поразился бы не больше. Дерибасовский кадык дернулся вхолостую – слюны на сглатывание не оказалось.

– Ладно, Санька! – Дерибасов перешел на страшный шепот. – Раз уж ты так настаиваешь. В виде особого доверия. Разрешаю обернуться.

– Зачем? – осторожно спросил Санька.

И тут Осоавиахим затрубил:

– Граждане дорогие! Подайте на пропитание жертве Чернобыля! – он потыкал себя в лысину. – Выселили меня из родных мест! Оторвали от родной земли-кормилицы! Остался без средств к существованию! – Потупив взгляд, протянул ковш ладони, как шляпу, Осоавиахим двигался между столиками, пожиная не слишком обильную дань.

– Эй, земляк! – крикнул Дерибасов. – Привет из Чернобыля!

– Мишка! Племяш родной! Господь тебя храни! – ликующе возопил Осоавиахим, всплеснул руками, высыпав из ковша ладони все монеты, и полез под столы – подбирать их.

– Ни фига себе! – тихо протянул Санька. – Так вот вы их куда дели! А дети тогда где? А Арбатовы что, и к радиации устойчивы?!

– А что, и вправду из Чернобыля? – подсел из-за соседнего столика мужик в синей майке послевоенного образца. – А я и не дал ничего, думал брешет. – Он протянул рубль под стол, и тот, жалобно хрустнув, исчез. – Ну и как там у вас?

– Извините, товарищ, – сдержанно сказал Михаил Венедиктович. – А у вас оформлен допуск к специнформации?

Мужик юркнул на место.

– А чего это он? – удивился Санька. – Вроде как испугался...

– Он знает чего, – усмехнулся Михаил Венедиктович непуганности нового поколения. – Короче, ты деньги берешь?

– Спасибо, беру, дядь Миш. Но...

– Уф! – Осоавиахим плюхнулся рядом с Дерибасовым. – Все собранное – сохранил! – и полез целоваться.

– Но только, дядь Миш, – сказал Санька. – Как же я вам такие деньги верну?

– Да ладно! – Дерибасов вытер обслюненные щеки. – Отработаешь!

– А как отработаю? – выпытывал Санька.

– Да уж вагоны разгружать не заставлю, – снисходительно улыбнулся Михаил Венедиктович.

– И я отработаю! – встрял Осоавиахим. – Ты мне, Мишка, тоже денег дай! Вот те крест, ударно отработаю! – и очень обрадовался, получив трешку.

– Ну вот и отрабатывай, – приказал Дерибасов. – Рассказывай, гад, куда Арбатовых дел?! Твоя ведь работа?!

– Господня работа! – увернулся Осоавиахим и свистящим шепотом поведал всю историю арбатовских скитаний.

Цыганские костры, свежий воздух и обилие впечатлений растормошили Осоавиахимово честолюбие. Усвоив основные принципы кочевья, он возжаждал стать Арбатовским Назарием и что-нибудь основать. Хотя бы свой табор.

Осоавиахим растолковал цыганам, желавшим избавиться от балласта осточертевших нахлебников, что от арбы Арбатовы ни на шаг. И чтобы отделить рой Арбатовых, цыгане выпрягли лошадей и, бросив пчеломатку арбы, форсированным маршем двинулись в сторону Каспия. А отроившийся табор «Осоавиахимово» подался к Дону.

В родовой тотем с восседавшим на нем Осоавиахимом и двухлетней Анюткой, Арбатовы впрягались по очереди, а на подъемах налегали всем табором. Когда становилось слишком круто, и в таборе поднимался ропот, Осоавиахим воздевал длань. Все останавливались, и он провозглашал очередной закон табора, достаточно многословно, чтобы сородичи успели отдышаться. Так, например, появился закон о том, что питаться надо по режиму и в покое. То есть исключительно на привалах. Поэтому вся добытая по пути пища должна складываться на арбу. И пока сородичи в поте лица своего тянули тотем, Осоавиахим на пару с Анюткой меланхолично жевали.

Продовольственная проблема оказалась самой сложной. Основное антагонистическое противоречие состояло в том, что Арбатовы отличались низкой добычливостью, а Осоавиахим и Анютка – хорошим аппетитом.

И чем больше оттягивал Осоавиахим время привала, страшась взрыва народного гнева, тем голоднее становился блеск в глазах сородичей. Наконец мать сняла Анютку, и Арбатовы осуществили переворот. Перевернули арбу с Осоавиахимом. По странному стечению обстоятельств в тот же день судили и Дерибасовых – Михаила Венедиктовича и Саньку.

В клубе на сцене составили два стола, накрыли их красным сатином и сервировали графином со стаканом. Аккордеонист исполнил «На привольном на Назаровом лугу». И заседание началось.

Первым слушалось дело Александра Дерибасова, несовершеннолетнего, обвинявшегося в измене селу.

Вторым слушалось дело Дерибасова Михаила Венедиктовича, обвинявшегося в уничтожении одного из назарьинских родов, наводке банды поджигателей на оранжерею Еремихи и домовладение Евдокии Дерибасовой, организацию разгрома унаследованной Евдокией Дерибасовой мастерской покойного Матвея Елисеича Дерибасова и нанесении селу морального ущерба.

Третьим рассматривалось заявление Евдокии Дерибасовой о расторжении ее брака с Михаилом Дерибасовым и присвоении ей девичьей фамилии Назарова.

И суд приговорил:

1. Александра Дерибасова из села Назарьина выслать. Но учитывая, что он еще сопляк, с правом на амнистию, если он ее заслужит.

2. Михаила Дерибасова из села Назарьина выслать напрочь. Без всяких прав.

3. Евдокию Дерибасову считать незамужней Евдокией Назаровой. Обязать сельсовет найти ей мужа, как невинно пострадавшей.

Не обошлось на суде без неожиданностей. Против всего мира пошел Осип Осинов, ожесточенно требовавший сохранить семью Михаила и Дуни. Он махал кулаком и в противном случае грозил ядерной катастрофой. Но после того, как Осип перед тюрьмой заявил, что Назарий был душегубом, что бы он ни говорил, всерьез назарьинцами не принималось. Осип Осинов и был единственным человеком, с которым притихший Мишель зашел проститься и тут же пожалел об этом. Узнав, что Михаил собрался в Москву, Осип нагрузил его общими тетрадями и поручил передать их в Академию Наук. Спешившему Дерибасову пришлось еще и дожидаться, пока Осип сделает последнюю запись:

«Сегодняшний форум убедил: подвергнув остракизму двух своих граждан, Назарьино наследует древнегреческим полисам.

Принужден умозаключить: законоучитель Назарий обнаруживал знакомство с античностью.

Вывожу: Назарий не мог быть Назаром Кистенем, а, очевидно, был-таки семинаристом. Отец Василий прав, я посрамлен.

Горечь унижения смешивается в моей душе с гордостью за Назарьино и болью за неспособное сосуществовать человечество».

Так в один день три таких разных человека, как бывший вождь табора, бывший «принц Уэльский» и бывший кооператор были подвергнуты остракизму.

Что может сблизить пассажиров первого, второго и третьего класса? Только кораблекрушение. Когда все трое качаются на волнах, уцепившись за один обломок. Крушение же жизни – значительно более серьезный повод для соединения несоединимого.

– Чтобы в один день!.. – мотал лысиной Осоавиахим. – Надо ведь! Не иначе – знамение! Точно! Господне знамение, Мишка! Мы теперь вместе держаться должны! Как братья! Как братские республики! Как хочешь, Мишка, а я от тебя ни на шаг! Хоть гони!

И почти четверть века проненавидевший дядю Осоавиахима Михаил Дерибасов растрогался, ощутил смутное родственное тепло и жалость сначала к Осоавиахиму, потом к Саньке, а потом и к себе.

– А Евдокия-то… – Дерибасов повозил кулаком по столу, – столько лет вместе... Э-эх! Не пил... чтоб хоть раз пальцем... Все в дом!..

– Миша! Родной! – прослезился Осоавиахим. – Тебя-то хоть одна жена предала... А меня! И жена, и дети! Все, единогласно! Продемонстрировали полное единодушие. Одна внучка пожалела... Анютка...

– А меня так вообще – родители!.. – Санька недоуменно развел руками и отвернулся к окну.

В возникшей паузе каждый вновь остро пережил свое одиночество и то ли осознал, то ли почувствовал, что нет иной судьбы, кроме общества двух бывших земляков, а ныне соседей по столику вагона-ресторана пассажирского поезда «Ташлореченск-Москва».

– Выпить бы по случаю дружественной встречи, – прочувствованно предложил Осоавиахим.

– Да где достанешь! Не те времена, – не без сожаления отмахнулся непьющий Дерибасов, чья тоскующая душа вдруг остро возжелала спрятать голову под крыло хмеля.

– А я б достал, – обещал Осоавиахим саркастически улыбающемуся Дерибасову. – Вот не веришь, а я бы вправду, Мишка, достал! Вот ей-богу, зря лыбишься. Сразу бы достал. Дай четвертной Саньке, если мне не веришь, хотя и зря. А если не достану, он тебе вернет. А когда достану, ты, Санька, смотри, отдавай деньги без всякого обману! Чтоб никаких конфликтов с обеих сторон...

– На, – сказал Дерибасов Саньке.

– И ты на, – радостно ответил Осоавиахим Дерибасову и достал из кармана бутылку самогона. – А ты, Санька, давай! Нечего моим деньгам в твоих карманах задерживаться. Мне в скитаниях деньги нужны. Я по Руси скитаться буду! Лицом к народу!

– Тьфу! – сплюнул Дерибасов, жалея четвертной. – Ладно, пошли в купе, пока там пусто.

Но там пусто уже не было. Две полувековые женщины яростно разыгрывали партию знакомства. Хорошо пахла снедь на столе, напоминая скитальцам о утраченных домашних очагах.

Через пару минут дорожное знакомство состоялось. Дверь заперли, и домашняя снедь завела хоровод вокруг бутылки.

Осоавиахим извлек засаленную колоду разнорубашечных, как строй призывников, карт и нагадал дамам массу приятного. Очевидная безыскусность и неуклюжесть придавали прогнозам достоверность. Под мерный стук колес Марья Трофимовна разразилась двадцатикилометровым монологом, в котором поведала, что ее сын жениться будет фиктивно, на москвичке ради прописки, потому что ему работу предложили в столице очень хорошую, а без прописки не зачисляют.

– Это как?! – не понял Мишель. – Это значит, что в Москве так просто и не обоснуешься?

Обе женщины рассмеялись.

– Ну и ладно, – сказал Осоавиахим.

– Что значит ладно?! – возмутился Дерибасов. – Как это я не поселюсь, если я при деньгах? Квартирку снимем.

– Квартирку-то вы еще снимете, – полненькая и разбитная Зинаида Владимировна, выпятив нижнюю губу, сдула челку. – А чтобы прописаться – нет. С этим у нас строго. А без прописки никуда не устроишься. А вы что, все в Москве решили остаться?

– А что? – придурялся Дерибасов. – Раз в Москву не всех жить пускают, значит в ней хорошо. Кооперативчик какой-нибудь организуем, или еще что...

– Это! – перебил Осоавиахим. – Мишка! Прокатный пункт! Я все обдумал. Пункт по прокату непорожней стеклотары. Проявляя заботу о нуждах трудящихся.

Дерибасов скривился:

– Чего?

– А вот чего! – Осоавиахим воздел перст и начал вещать: – Вот ты мне сегодня четвертную, спасибо тебе, дал? А ведь можно сказать не за что. Это я к тому, что этого дурманящего зелья нынче мало где достанешь. То есть, достать, конечно, оно можно, но надо заранее побеспокоиться. Выступить со своевременной инициативой. Надобность в бутылке возникает, как у кого, правда, но у положительного человека к вечеру. Даже к ночи. А тогда или уже закрыто, или все разобрали, или такая очередь, что никак не успеть до закрытия.

– Все это мы знаем. Короче, – потребовал Мишель.

– Да просто много народа через это каждый вечер страдает. Широкие слои населения. Я полагаю, в Москве так... тысяч... сто! Не меньше. Или даже больше! Это, значит, я к чему? А к тому, что для них и открываю я пункт проката. Все для блага человека. Вот, например, захотел ты, племяш, с друзьями посидеть, или с подругой... И некуда тебе деваться, кроме как по мне в пункт проката. Мол, дядя Осоавиахим, дайте, пожалуйста, напрокат бутылочку белой. Я беру у тебя под залог паспорт и прокатываю свою бутылку по твердо установленной цене пять копеек в сутки. Потому что экономика должна быть экономной!

– Ну, бизнесмен! – рассмеялся Дерибасов.

– Не сбивай старших, Мишка! – строго прогудел Осоавиахим. – Я ведь, прежде чем тебе бутылку отдать, ставлю на этикетке печать заведения и инвентарный номер. Ну вот, значит, прибегаешь ты назавтра ко мне, подаешь бутылочку белой. Вот вам, дядя, бутылочка назад, вот вам пятачок, верните мне паспорт. А я гляжу на тебя и удивляюсь. «Это, – говорю, – Миша, не та бутылочка, что ты напрокат брал. Какая-то неофициальная. Тут ни печати, ни номера. Паспорт вернуть не могу. Мы, объявив непримиримую борьбу пьянству за трезвый образ жизни, тебе бутылочку напрокат дали. Чтоб на столе постояла как дань народной традиции. А ты ее выжрал». Ну ты, конечно, в бутылку лезешь: какая, мол, разница, мол, точно такая же, поставьте, мол, печать, номер напишите и всех делов, что за бюрократизм в период гласности... А я тебе объясняю, что у нас пункт проката непорожней стеклотары, а не пункт ее обмена. А за промотание прокатного имущества, как в библиотеке – в пять или десять, в общем, во много раз дороже. Но чтоб тебя не разорять такими темпами инфляции, так и быть, давай бутылочку и вноси в кассу стоимость утерянного имущества по госцене. Ну, каков новаторский почин?!

Ошарашенный затейливой тупостью дядюшки, Дерибасов молчал. А Зинаида Владимировна обиделась:

– Ну, Осоавиахим Будулаевич, это вам все-таки Москва! Если бы и впрямь такие доходы были, у нас бы давно в каждом районе по 10 таких пунктов работали. Там многие хотят миллионами ворочать, да не у всех выходит.

Осоавиахим засопел:

– А я все экономически обосновал! Сто тысяч по десятке, это миллион в день! А в год – триста шестьдесят пять миллионов, копейка в копейку! Это не считая по пять копеек в сутки за прокат.

– А почитать что-нибудь у кого-нибудь напрокат не найдется? – попросил прискучавший Санька.

– Роман хочешь? – заржал Дерибасов. – На сельскую тему, но глубоко философский. Я как раз на досуге написал, думаю в Москве издать.

Так решился вопрос о спальном месте для Осоавиахима, ибо Санька, получив доступ к наблюдениям и умозаключениям Осипа Осинова, всю ночь читал в коридоре общие тетради. А когда с первыми лучами солнца просочился в коридор и Мишель, Санька поднял на него красные глаза.

– Ну чего? – зевнул Дерибасов. – Сдать в Академию наук или для тебя оставить?

– Ближних одинаково ослепляет звезда и фонарик. Лишь дальние могут поведать им о размере человеческого величия! – ответил Санька и воздел перст. – Поэтому прости отца своего, считающего тебя придурком. И мать, и братьев, и сестер, и детей, и родственников, и соседей, и товарищей, и земляков, и сограждан, и современников!

Пока Дерибасов просеивал фразу, отбирая что отнести на свой счет, Санька пояснил:

– Это третья универсальная аксиома Осипа Осинова! Поэтому я решил отвезти это собрание сочинений как можно дальше от Назарьина и рассматривать дядю Осипа оттуда через все эти три десятка призм!.. Нет, ну какая голова у мужика!.. У него, кстати, и про головы есть: «Братья и сестры! Доколе мы будем считать скот в головах, а людей – в ртах!?..»

Глава 18. Акклиматизация

Чтобы снять квартиру, Дерибасову даже не потребовалось въезжать в Москву. Поезд еще только подходил к Подольску, а он уже снял комнату у Зинаиды Владимировны. Но Осоавиахим его переплюнул: в тот же день, не выходя из квартиры, он снял Зинаиду Владимировну. Поэтому в уютной двухкомнатной квартире все расположились достаточно оптимально: Дерибасовы в одной комнате, «хозяева» в другой.

Зинаида Владимировна ушла рано, оставив завтрак на одну персону. Воспитанный на пословице: «кто рано встает, тому бог дает», Санька воспринял остывшую яичницу как божий дар. Потом пришел старичок. Морщинистое лицо при угловатой подростковой фигуре.

– Доброе утро, молодой человек! – строго сказал он.

– Здрасьте! – с готовностью подтвердил Санька, рассматривая старичка, как молодой сенбернар старого пекинеса. – Проходите, пожалуйста, на кухню.

Через несколько секунд старичок сидел перед Санькой, как перед фотографом, и косил на дверь, словно ждал, что оттуда вылетит «птичка». Затем побарабанил пальцами по столу и агрессивно спросил:

– Сын или кто?!

– Студент, – заулыбался Санька.

– Не женат, конечно? – зло тявкнул старичок.

– Не-е, – сказал Санька. – Мне еще рано.

– А мне что, по-твоему, уже поздно?

– Почему? – смутился Санька. – В вашем возрасте, наверное, всякое бывает. Вон у нас, Ким Назаров...

Старичок вскочил и сравнялся ростом с сидящим Санькой:

– Это в твоем возрасте всякое бывает! Наркотики, СПИД и прочая деградация... Где мать? Я, собственно, не с тобой болтать пришел, а с ней знакомиться. Ну что вылупился? Где Зинаида Владимировна?

– Так на работе, – развел руками Санька. – Только она мне, простите и не годится в матери.

– А кто же? – сощурился старичок.

– Ну, так, – сказал Санька, – просто... Позавчера познакомились...

– Ах вот даже как? – возмутился старичок, но тут в кухню вошел Михаил Дерибасов в неглиже.

Старичок растерялся.

– Доброе утро! – радостно сообщил Дерибасов. – Ну как, Санька, завтрак готов?

– А вы Зинаиде Владимировне кем приходитесь?! – с упором на «вы» произнес старичок.

Мишель поклонился:

– Дерибасов, Михаил Венедиктович. А что? И с кем имею честь?

– Ничего, – сердито сказал старичок. – Я по объявлению. Уфимцев Сергей Андреевич.

Дерибасов насторожился. Следовало оценить надежность московского плацдарма.

– По объявлению? – задумчиво протянул он. – Это по которому из двух?

Мелкая провокация неожиданно выявила в Уфимцеве присутствие юмора. Вернее, того, что раньше было таковым, а с возрастом, как вино в уксус, перебродило в сарказм:

– А по тому объявлению, по которому она страдает от одиночества! – он переводил обиженный взгляд с Саньки на Мишеля.

Мишель отвечал ему долгим задумчивым взором. Наконец морщины на его лбу разгладились и он сочувственно произнес:

– Вы решили создать семью?

– Я еще ничего не решил! – выставил ладонь Уфимцев. – Я всего лишь пришел просто познакомиться.

– Осоавиахим! – радостно завопил Мишель. – Как ты можешь спать?! Иди сюда! Познакомься с конкурентом!

Осоавиахим пришлепал на кухню босиком, но по-барски – в распахнутом тесном халате хозяйки. Он был недоволен.

– Чего еще? – тут он увидел пустую сковородку и расстроился. – Завтрак мой съели, так хоть бы поспать дали!

– Нельзя тебе спать, – уговаривал Мишель. – Тебе надо бороться за счастье в личной жизни. Вот с ним...

Санька радостно встрепенулся, жаждя развлечений. Но Осоавиахим погрустнел и обиделся:

– Товарищ старый, в возрасте ветеран. Уже пребывает на заслуженном отдыхе. А вы его зря обижаете. Грех это. И меня зря. Не буду я с ним бороться, я спать пошел. И хозяйку не обижайте, а то мы вас прогоним...

Дерибасов бумажным корабликом плыл по Москве.

Столица Мишелю нравилась. Ее мутная вода была несхожа с чистой назарьинской водицей. Здесь было можно. О да! Это был город деловых вертких людей! И среди них надо было сориентироваться, чтобы проложить единственно верный путь к смутно формулируемой, но явственно ощущаемой цели. Для начала надо было устроить свою судьбу за счет чужой. И, повинуясь намеченному психбольницей и закрепленному Уфимцевым рефлексу, Дерибасов искал свою судьбу.

Справа радостно шел Санька, слева мерно шаркал сонный, обиженный Осоавиахим.

– Одно тут нормалялек! – резюмировал Дерибасов. – Никому ни до кого нет дела. Интерес возникает, если событие выходит за привычные рамки приличий. А рамки здесь раздвижные. Поэтому нечего за них держаться. Будем зарабатывать на женщинах. Санька, будем?

– Это сутенерами надо работать?! – насторожился тот. – Нет, я, чур, не буду! У меня не получится!

– У меня получится! – обрадовался Осоавиахим. – У меня уже даже получается! Только меня, Миша, надо одеть попредставительнее. В товары народного потребления со знаком качества. Знаешь, это, – Осоавиахим мечтательно пощупал взглядом прохожих, – вот шляпу такую, а то моя зеленая совсем истлела. Костюм вон, блестящий, кожа это, что ли? И сумку, Миш, вот такую, ладно? – Осоавиахим тяпнул ремень чужой сумки, удивился оскорблению, но не стал отвлекаться. – Не обидь дядю, племяш!..

Обедали в пельменной. Осоавиахим выпросил у Мишеля три порции, а четвертую, повздыхав, купил сам, разменяв дерибасовский четвертак. Пока он долго считал сдачу, Мишель снова жалел деньги.

В квартале от пельменной, на Сретенке, наткнулись на рекламу брачного кооператива «Контакт».

– Я пошел искать этот адрес! – воодушевился Дерибасов.

Осоавиахим увязался за ним, заявив, что раз женщины в Москве даются так легко, то нужно выбрать что-то самое хорошее, чтобы не продешивить. Саньку взяли для познания жизни.

Женщин предложили много. Мишель ломался. Предложили еще. Мишель попросился подумать. Разрешили, но дома, предварительно заанкетив. Мишель явно не хотел уходить. Тогда ушел консультант – вышел по звонку. Вернувшись, он нашел все на прежних местах. Наконец, Мишель и К° откланялись.

– Э-эх! – сетовал возбужденный Дерибасов. – Когда большой выбор, выбирать страшно. Но ... Девушка!!! – Дерибасов шарахнулся к шедшей навстречу даме. – Мгновение!!!

Дама ошалела.

– Простите меня! – попросил Мишель. – Но с вами на днях произойдет удивительная вещь! Долгожданная встреча настигнет вас на 37-м году жизни. Верьте! На этой неделе вам позвонят. Этот звонок решит вашу судьбу. Вы поняли?

Дама покраснела и взглянула на часики:

– Пропустите.

– Разве я не прав? – интимно зашептал Дерибасов. – Разве вам не 36, хотя вы выглядите на 29? Разве не зовут вас э... Алла? Разве вы не бухгалтер?

– Откуда вы знаете?! – заволновалась дама.

Дерибасов самодовольно улыбнулся и посмотрел мудро:

– Дело в том, что я... Впрочем, Дерибасов... Чхумлиан. Буддо-христианин... Экстрасенс. Путем самоусовершенствования достиг ясновидения. – Мишель подумал и добавил: – В общем, когда убедитесь, что я прав, и захотите пойти моей тропой, то... – Мишель выдал адрес Зинаиды Владимировны, как врач – рецепт. – Я не афиширую свой приезд. До встречи.

Пока Санька думал, удобно ли задавать вопросы, а Осоавиахим искал для них слова, Мишель уже перехватил истонченную дрожащую женщину.

– Мишка-то это, – сказал Осоавиахим Саньке, – чего он на эту болонку бросился? Первая хоть крепкая была... Знаешь, Санька, это он мне завидует. Что я так быстро в Москве обустроился. Вот и наскакивает.

Дерибасов на скамейке вершил чудеса общения:

– У вас, Оленька, возбужденное состояние, – тихо мурлыкал он. – Но это все суета. 28 лет – это начало жизни. И вы это должны знать лучше меня, вы ведь библиотекарь? Ну вот. Поверьте, боязнь будущего отнюдь не причина горести в настоящем. А ваша надежда уже стучится... вернее звонит. Один человек позвонит. И последующая за этим встреча может решить вашу судьбу. Но при условии, – Дерибасов воздел палец, – при условии отсутствия действия частицы «Ом». С этой минуты неделю не ешьте мясного... Позвольте оставить вам адрес... Только никому не давайте сведений. Я живу у учеников. Время жизни отмеряется посещениями. Захотите понять себя и будущее – спросите Чхумлиана.

Конечно же, Дерибасов забавлялся. Но не на пустом месте. На столе консультанта были отложены пять женских анкет с фотокарточками. Это были счастливицы, на которых, кто-то «положил глаз». Сделал это и Дерибасов, когда консультант выходил. А теперь женщины тянулись от метро к конторе ознакомиться с анкетами избравших их кавалеров и решить – позволить ли сообщить свой телефон.

Естественно, и Алла, и Оленька после встречи с Чхумлианом позволили. И кооператоры дали волю мужской инициативе.

С Зинаидой Владимировной Осоавиахим поссорился глубокой ночью, когда Дерибасову снился пронзительный сон о непреклонной Евдокии. Он как раз обнимал женину спину, припадая к ней, как к дереву, всей сущностью, и уже почти слился со спиной в едином потоке древесного сока, как вдруг за стеной низко и угрожающе, словно пылесос, взвыл Осоавиахим. Он упрекал Зинаиду Владимировну в чреслопоклонничестве и растлении ветеранов труда, грозил Богом и призывал в свидетели мир.

Зинаида Владимировна что-то отвечала, словно играла с кнопкой включения пылесоса – Осоавиахим замолкал и тут же завывал снова.

Воровато лязгнул замок, и Мишель, рванувшись в коридор, успел цапнуть за штанину уходящего в ночь Саньку.

– Ну, дезертир! – свирепо рыкнул Дерибасов.

– Я, дядь Миш, не дезертир! Я свободный гражданин своей страны, и в ее пределах могу идти куда хочу, – виновато объяснял Санька. – А деньги ваши я положил на стол. Кроме, конечно, вот этих 50 рублей, которые верну со стипендии.

Дерибасов задумался. Упускать Саньку не хотелось – в его лице можно было упустить случай. Мишелевская интуиция твердо знала, что Саньку можно положить на нужную чашу весов. Но сейчас Дерибасов не доверял никому, даже собственной интуиции.

– Будем разбираться утром! – объявил он, и Санька не нашел причин для отказа.

Утром восхитительный завтрак-оправдание, называющийся «Осоавиахиму Будулаевичу», съел Мишель. Затем он растрогал Саньку речью о родстве, а после заворожил его открывающимися перспективами.

Санька сник, грустно забрал со стола деньги и вздохнул:

– Ладно, дядь Миша. Только жить я буду в общежитии. Мне теперь учиться надо, а с вами хоть и не соскучишься, но и не поучишься.

Глава 19. Заезжий генерал

Почему в наш век всеобщей телефонизации телеграфу не угрожает гибель? Потому что телеграммы не пахнут. А заплетающийся и запинающийся голос «пахнет» перегаром, даже профильтрованный через телефонные мембраны. И, конечно, позвони после Елисеичевых поминок председатель колхоза «Красная новь» Дерибас Анисимович Назаров в соответствующие инстанции, ему бы строго напомнили об указе о усилении борьбы с пьянством. Но он не позвонил, а, как и обещал своему коллеге – председателю сельсовета, дал телеграмму «о наличии в избе покойного макетов изобретений, имеющих оборонное значение».

Поначалу события развивались вполне мирно – через неделю приехал из района Лаврентий Скуратов, шлепнул Дуню пониже поясницы, походил по избе, пощелкал фотоаппаратом и снова переключил внимание на Дуню. Но после оплеухи Лаврентий обиделся, именем закона выгнал Евдокию Назарову из помещения, а входную дверь опечатал. Гордая и самостоятельная Евдокия жить, как придурок Мишка, под портиком не пожелала и удалилась дожидаться справедливости в Елисеичев сарай.

Однако справедливость торжествовать не спешила. Через два дня приехали трое из Ташлореченска, просидели в доме больше суток, позволили Дуне забрать личные вещи и уехали, опечатав не только дверь, но и окна.

Пока председатель сельсовета Назар Назаров соображал, как найти Евдокии мужа еще до холодов, чтобы вместо опечатанного наследства не восстанавливать ей сгоревшую хату, в Назарьино въехала колонна из трех автомашин. Первой катила черная «Волга».

Евдокия, взяв вилы, застыла у забора, тревожно всматриваясь в сгущающиеся сумерки, готовая дать достойный отпор бесстыже вернувшемуся бывшему мужу Михаилу. Но «Волга», а за ней и «газик» остановились поодаль. Перед Дуней затормозил крытый грузовик с надписью «люди» на брезенте. «Арбатовы!» – со счастливым облегчением прошептала Дуня. Но из кабины что-то рявкнули, и из кузова посыпались солдатики. «Наемники!» – смекнула не пропускавшая программу «Время» Дуня и, ахнув, всадила вилы в покрышку грузовика. Отрезвленная матюгами шофера, она сообразила, что одной бабе с армией не справиться, и огородами кинулась к церкви. Не успел вылезший из черной «Волги» красавец генерал размять ноги и расправить седеющие усы, как над Назарьино грянул набат.

– На звук! – скомандовал генерал.

Немало повидал генерал-майор инженерных войск Гиви Отарович Курашвили за 62 года богатой приключениями, злоключениями и похождениями жизни. И все-таки застыл, пораженный внезапностью зрелища. На воздетом к небу персте колокольни неистово металась женщина, вырывая язык колокола. Развевались волосы и юбка. Казалось, что это ядреное тело звенит и гудит, ударяясь о стены звонницы.

Народ сбегался. Генерал, сидя в машине, недоумевал.

– Евдокия! – раздался мощный, как бы смутно знакомый генералу бас незнакомого священнослужителя. – Чего дуришь?! А ну, спускайся, пока за косу не стащил!

Баба перегнулась через перила и истошно завопила:

– Так Мишка ж вернулся!!! – она обличительно указала на черную «Волгу». – Против всего мира пошел! А с ним наемников целый грузовик! Обороняться надо!

– Подъедь к фонарю! – приказал генерал, слегка обеспокоенный нехорошей паузой и недобрыми взглядами в затемненное стекло. – Надо появиться с наибольшим эффектом, – пояснил он незнакомому местному шоферу, дабы тот не заподозрил его в малодушии.