Текст книги "Оазис (СИ)"

Автор книги: Елизавета Сагирова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Ещё до обеда мы освобождаемся и торопимся в наш домик. По очереди идём в душ, смываем с себя запах чужого нечистого жилища. Готовим обед, доставая из холодильника продукты, за которые больше не чувствуем себя обязанными, потому что заработали их.

А потом наступает самое главное.

Если сравнить школьные занятия в приюте с тем, как подают знания здесь, то это небо и земля. Здесь нет никаких планшетов и тетрадей, нет парт, за которыми нужно высидеть положенное время, нет оценок и домашних заданий. Всё куда интереснее и результативнее.

К часу мы идём в библиотеку. Она тоже не похожа на приютскую. Большую часть дня там никого нет, в тишине стоят высокие книжные стеллажи, журнальные столики, и кожаные кресла. Но, когда в Оазисе появляются новенькие, такие, как мы, которых нужно чему-то учить, библиотека превращается в классную комнату. И приходят преподаватели.

Нина. Местная старожилка, в совершенстве владеющая английским и передающая эти знания новеньким. Английский знать обязательно, в Оазисе часто бывают иностранные гости, чудным образом просачивающиеся сквозь железный занавес. Впрочем, я здесь уже ничему не удивляюсь.

Зоя. Очень красивая даже по здешним меркам, одна из немногих, кто прибыл на остров добровольно и с чётко поставленной целью. Зоя – визажист и стилист, профессия абсолютно бесполезная за пределами Оазиса, там, где косметика и открытая одежда под запретом. Но очень нужная здесь. Настолько нужная, что частично владеть ею должна каждая. Зоя учит нас не только красить лицо, но и ухаживать за кожей, укладывать волосы, правильно подбирать одежду, делать маникюр и педикюр, удалять с тела лишнюю растительность, ходить на каблуках и шпильках, пользоваться столовыми приборами.

Валентина Карловна. Пожилая женщина, невесть какими путями тут оказавшаяся. Психолог. Она рассказывает о хитростях общения с мужчинами, способах правильно подать себя, умению обходить конфликтные ситуации, выслушивать чужие проблемы, затейливо льстить и надёжно скрывать плохое настроение.

Все три женщины разговаривают с нами не только на темы своих предметов. От них мы узнаём о многом: политической ситуации в мире, истинном положении вещей на Руси, о том, как власть держащие (которые тоже тут бывают) виртуозно обходят ими же созданные законы.

Узнавать новое интересно, обучение подаётся легко, и мы с радостью ходим на эти занятия. А ещё очень много читаем. Нина, Зоя, и Валентина Карловна сами выбирают для нас из всех книг, которых в библиотеке не счесть, те, которые, по их мнению, помогут нам расширить и углубить знания, полученные на занятиях. И их выбор ещё ни разу меня не разочаровал.

Я больше не посещаю клинику и доктора Ватсона. Последние швы сняты, в перевязках необходимости больше нет, состояние моё нормализовалось. Но я стараюсь не смотреться в зеркало, потому что ношу открытую одежду, а в ней слишком хорошо видно, каким теперь стало моё тело. Грубые бордовые рубцы на лице, шее, обеих руках, на бедре правой ноги, на голени и лодыжке левой, на спине, на боку… Грудь и живот я уберегла, инстинктивно сворачиваясь в клубок во время собачьей атаки, также мне повезло не быть схваченной за горло, кто-то из страшных псов лишь слегка пробороздил клыками кожу под моим правым ухом. Доктор Ватсон не раз повторяет о моём везении. Я не осталась ни хромой, ни кривой, мои внутренние органы не задеты, ни одна из ран не загноилась, и вообще, заживление идёт на удивление хорошо, учитывая состояние физического и нервного истощения, в каком я попала сюда. Я верю доктору, смиряюсь со своим неприглядным видом и лелею надежду, что на меня такую никто не позарится, что благодаря своим шрамам мне не придётся работать по контракту. И невольно испытываю вину перед Яринкой, которой этого не избежать.

Подруга расцветает на глазах. Её волосы отрастают и вьются, тело теряет угловатость, грудь уже отчётливо проступает сквозь яркие маечки. А ещё она учится танцевать. Каждый день, после того, как мы заканчиваем занятия в библиотеке, Яринка уходит в одно из самых красивых, не считая, конечно, Айсберга, зданий на острове, туда, где по ночам гремит музыка и сверкают огни. В большой зал с зеркальными стенами и шестом посередине, где я была всего однажды. Тогда Зоя привела нас туда в первый раз, а сухопарая жилистая женщина, шагнувшая навстречу, окинула меня с ног до головы придирчивым взглядом и отрицательно покачала головой. Зоя поспешила сказать, что я смогу заниматься, когда окончательно выздоровею и окрепну, но я ей не поверила. И ушла. А Яринка осталась.

Теперь то время, которое моя подруга проводит в зеркальном зале и учится изящно двигаться под музыку вокруг блестящего шеста, я провожу в одиночестве, на пляже. Мне уже можно купаться, что я и делаю каждый день. Море – моя самая большая радость здесь после возможности читать любые книги и задавать любые вопросы. Только погружаясь в море, я чувствую связь с остальным миром. Через солёные воды, протянувшиеся во все стороны, куда хватает взгляда. Я растворяюсь в этих водах, закрываю глаза и сама становлюсь морем, омывающим берега своей и чужих стран, перетекающим в океан, охватывающим земной шар голубым покровом. И всё делается одинаково близким, стираются воздвигнутые людьми границы, исчезают запреты. Море – это свобода, и, когда я в море, то свободна тоже.

Жаль, свобода эта – временная: рано или поздно приходится возвращаться на берег, одеваться и идти домой. Домой. Я действительно называю так наш маленький домик, где всегда вкусно пахнет и где можно говорить на любые темы без страха быть наказанной или осмеянной. Там я почти счастлива, если только не думаю о том, что моя жизнь могла сложиться иначе. А думаю я об этом чаще, чем бы мне хотелось. Думаю о Дэне, о перекрёстке дорог посреди леса, о машине с поднятыми дворниками, которая уезжает в рассветный туман, о людях, живущих так же, как жили мои родители, и связь с которыми теперь утеряна навсегда.

Но я никогда не подаю вида, что мне грустно. Я взяла на вооружение фразу, оброненную Яринкой в тот день, когда мы подписали контракт с Ирэн: "Если не можешь изменить ситуацию, измени своё отношение к ней". И, мне кажется, у меня получается.

А время идёт. Наконец я привыкаю каждое утро, поднимаясь с постели, видеть за окном синюю воду и жёлтый песок, для меня это больше не удивительно. Как не удивительны теперь пальмы и разгуливающие у их подножия павлины, и полуголые пошатывающиеся люди, праздно гуляющие по узким дорожкам. Я привыкаю к тому, что больше не надо заплетать волосы в косу, стесняться голых рук и ног, молиться перед едой, ходить в церковь. Я привыкаю к грубым выражениям и жаргонным словечкам, которыми сорят наши соседки, и сама начинаю говорить так же.

Я привыкаю к новым людям и местам, а воспоминания о прежних постепенно отдаляются, подёргиваются пеленой, предвестником забвения. Лица и голоса из прошлого оживают лишь во сне, когда я снова вижу наш дортуар, школьные коридоры, дорожки из гравия между подстриженных газонов, высокий сосновый лес за бетонным забором… Но такие сны приходят ко мне всё реже и реже, ведь время идёт.

Время идёт, и это лето, самое жаркое в моей жизни, остаётся позади. Вместе с наступлением осени мы получаем "повышение". Теперь в наши обязанности входит не убирать номера после гостей, а мыть посуду в одном из пляжных кафе, помогать здешним поварам. Мы чистим овощи, выносим мусор, вытираем столы, нарезаем фрукты. Мы смотрим на обедающих гостей через маленькое окно раздачи и хихикаем над тем, какие у них безвкусные наряды (Зоя научила нас подбирать одежду) и как нелепо они орудуют столовыми приборами (мы уже умеем делать это лучше).

Гостей не стало меньше с наступлением осени, большую их часть по-прежнему составляют мужчины, но есть и женщины. В основном это пожилые матроны, богатые вдовы, улучившие время, свободное от детей и внуков, и потратившие его на отдых. Для нас не секрет, что в Оазисе работают не только девушки, есть и несколько красивых юношей, как раз для таких дам. И это уже не смущает. Как не смущает и то, что услугами юношей при желании могут воспользоваться даже мужчины. Ни Нина, ни Зоя, ни Валентина Карловна не говорят о нашей будущей работе, когда учат чему-то новому, но их словно ненароком оброненные фразы и многозначительные улыбки никогда не дают забыть, для чего именно нам нужны все эти знания и навыки. И это уже не смущает нас тоже.

Не то что бы мы окончательно смирились с предстоящим, но больше не видим смысла лгать самим себе и надеяться на то, что вдруг случится нечто такое, что подарит нам свободу от подписанного контракта. Ведь время идёт.

Время идёт, и однажды утром Яринка вместо того, чтобы отправиться со мной на работу в кафе, остаётся в постели, прижимая грелку к низу живота, а в ответ на мой встревоженный взгляд, отвечает, вымученно улыбаясь: "Как говорила Агафья – критические дни". И я отправляюсь в ресторан одна, повторяя про себя непонятно к кому обращённую просьбу: пусть у меня этого не будет как можно дольше.

Медленно, но верно осень вступает в свои права, бархатный сезон остаётся позади, и море из синего всё чаще становится свинцово-серым, отражая нависшие над ним тучи. Дуют западные ветра, и волны каждый день накатывают на опустевшие берега острова, ревут у камней Русалкиной ямы. Часто идут дожди, их капли барабанят по забытым шезлонгам, по тёмному от влаги песку. Ночами, перед сном, я долго вслушиваюсь в рокот моря, который, перемешавшись с шумом дождя, звучит совсем иначе, грустно и тревожно.

Уютные улочки Оазиса безлюдны, павлинов переселили в павильон, разноцветные зонтики сложили и убрали, плетёные скамейки и беседки пустуют. Но это обманчивая тишина. Гостей не стало меньше, но они окончательно переместились с пляжей в клубы и рестораны, они купаются в закрытом бассейне, запираются в своих номерах с нашими девушками, греются в банях и саунах, нежатся в массажных кабинетах. И я этому рада, потому что теперь можно гулять по вечерам, не сталкиваясь с компаниями подвыпивших мужчин, можно слушать шум прибоя, не перебиваемый развязными голосами, можно до полуночи лежать на пустом пляже, глядя на звёзды. Звёзды здесь такие же, какими я их увидела в полях, возле оставшегося для меня безымянным посёлка, куда нас завёз злополучный товарный поезд. Огромные, яркие, пушистые от лучей, и смотреть на них хочется бесконечно. Алла сказала, что, когда я отработаю долг и у меня появятся свои деньги, то можно будет заказать с большой земли телескоп. Мне нравится думать о телескопе, но не о предстоящих годах, отделяющих меня от того дня, когда его приобретение станет возможно.

Мои раны зарубцевались, они больше не багрового цвета, а светло-розового. Доктор Ватсон говорит, что через несколько месяцев можно будет попробовать сгладить их лазером. Только я не очень-то хочу это делать. Теперь, когда ни боли, ни неудобства больше нет, шрамы мне не мешают. Более того, я привыкла относиться к ним, как к своеобразной защите от липких изучающих взглядов гостей, которые я неизменно ловлю на Яринке, когда мы идём рядом. Вот уж чья кожа выше всяких похвал.

Яринка заметно вытянулась. Если ещё этой весной мы были одного роста, то теперь она выше меня. Является ли причиной тому хорошее питание или ежедневные занятия танцами, но теперь подруга, со своими отросшими огненными волосами, длинными ногами и тонкой талией, больше похожа на девушку, чем на девочку.

И в дождливом ноябре, когда Яринке исполняется тринадцать лет, Алла объявляет о том, что скоро состоится её дебют.

Это произошло на следующий день после дня рождения подруги, который мы весело отметили с соседками. По такому случаю ей даже позволили выпить бокал шампанского, отчего Яринка неожиданно стала сонной и, поблагодарив всех, нетвёрдой походкой удалилась в номер под общий добродушный смех.

А утром, когда мы привычно поднялись на работу и пили кофе в пустой кухне, туда спустилась Алла и деловито спросила:

– Яриша, ты сегодня к Гаспаровне идёшь? Я с тобой.

Вероникой Гаспаровной была та самая сухопарая женщина, которая обучала новеньких девочек танцевальному искусству и забраковала меня. Величали её здесь не иначе, как по отчеству, на что она охотно отзывалась и даже сама настаивала на таком обращении.

– Иду! – сразу оживилась Яринка. Танцевать она любила, я бы даже сказала, нашла в этом своё призвание. – А зачем тебе Гаспаровна?

Алла многозначительно подняла глаза к потолку.

– Сверху поступило распоряжение готовить твой дебют. Надо, чтобы Гаспаровна поставила для тебя танец.

Яринка опустила на стол кружку с кофе и испуганно спросила:

– Уже? Так скоро?

– Ничего не скоро, не ссы, – отмахнулась Алла. – Пока Гаспаровна тебе танец придумает, пока ты его выучишь, пока тебе костюм пошьют, пока легенду сочинят… Да и сам аукцион может длиться не один день. К Рождеству, скорее всего, тогда и гостей будет здесь больше.

За время, проведённое на острове, мы успели хорошо познакомиться с местными порядками, и сейчас у нас не возникло вопросов о том, что такое дебют, легенда, зачем нужен танец и какой аукцион должен всё это завершить.

Каждая новенькая девочка, когда её сочтут готовой к основной работе, должна быть представлена гостям Оазиса. Представлена красиво, с индивидуальным номером и рассказом о её происхождении и прошлой жизни. Это – легенда. И как выяснилось, именно она в данный момент больше всего волновала Яринку.

– Алла, а в моей легенде что будет?

Старшая хмыкнула:

– Уж будь уверена, всё, что угодно, только не правда. Правду никогда не рассказывают. Да и кому это интересно?

– А кто придумывает легенду?

– Ирэн. Завтра после Гаспаровны к ней зайдём, и она скажет, какой образ для тебя придумала.

– Образ?

Алла терпеливо вздохнула.

– Ну, ты же должна соответствовать своей легенде, так? Вот Ирэн тебе и объяснит, как именно. У неё фантазия богатая. Если скажет, что ты должна падать в обморок при гостях от каждого грубого слова, то будешь падать. А что, оригинально! Такой фишки ещё не было.

Лицо Яринки стало обеспокоенным.

– Алла, а обязательно придумывать что-то этакое? Почему нельзя рассказать правду?

– Потому что правда скучна. А в твоём случае ещё и опасна. Предлагаешь рассказать, как вы церковь спалили? Ваши рожи до сих пор в розыске, кстати. Обычно пропавших сирот долго не ищут, кому они нужны? А вот вас не забыли.

Эта новость неожиданно польстила мне, я даже приосанилась на стуле, потянувшись макушкой вверх. Да, ушли мы красиво, тут ничего не скажешь.

– А мне-то хоть можно будет вставить словечко? – не успокоилась Яринка. – Ну, если мне легенда не понравится и я другую захочу?

Алла на секунду задумалась, потом покачала головой.

– Не советую. Ирэн у нас женщина тщеславная, критики не любит. Да и не всё ли равно тебе? Об этой легенде через день никто не вспомнит. Ну, пожалуй, кроме твоего покупателя. А ему ты сможешь рассказать правду на свой страх и риск.

– Ясно, – Яринка помрачнела. – Надо думать, что про танец и одежду моего мнения тоже не спросят?

– Не-а, не спросят, – невозмутимо согласилась Алла. – И правильно сделают. У нас Гаспаровна хореограф, а Зоя стилист. Не ты. Вот и молчи в тряпочку, предоставь эти дела профессионалам.

Больше Яринка вопросов не задавала и днём, после занятий, послушно отправилась вдвоём с Аллой узнавать подробности своего предстоящего дебюта.

Я же не находила себе места. Ох, как права оказалась старшая в то памятное утро, когда сказала нам, что время идёт быстро! Слишком быстро. И вот уже год, отделяющий нас от неизбежного, долгий год, которым я утешала себя, подписывая контракт, вдруг оказался совсем не долгим. Если уже после Рождества Яринка будет… начнёт работать, как все девушки, то недалёк тот день, когда настанет и моя очередь.

Каждый раз, едва такая мысль приходила мне в голову, я машинально поднимала руку и проводила кончиками пальцев по грубому шраму на лице – моей броне, пусть временной, но защите. Это помогало снять тревогу. Совершенно не думаю, что Ирэн допустит меня до гостей, пока доктор не выполнит своё обещание и не сделает хоть что-то с этим безобразием. А это вряд ли случится раньше весны, так что о себе я пока не беспокоилась. Но очень беспокоилась о Яринке и ждала её возвращения с жалостью и страхом. Мне казалось, что подруга после разговора с Ирэн появится подавленной и напуганной, а я совершенно не знала, что ей можно сказать, как утешить? Как, в конце концов, попросить прощения, ведь, если быть честной, то подруга оказалась здесь только по моей вине. Не будь в её жизни меня, не случилось бы и всего этого. Ни Дэна, ни других, ни злополучного побега.

Яринка вернулась вечером, когда Вика и Ася уже накладывали макияж, готовясь к ночной работе, а я сидела на кровати, безуспешно пытаясь сосредоточиться на учебнике английского языка. Подруга ворвалась в дверь, разрумянившаяся, с возбуждённо горящими глазами.

– О! – воскликнула она, обводя комнату взглядом. – Как хорошо, что вы все здесь!

Я приподнялась на кровати, настороженно вглядываясь в лицо подруги, стараясь найти на нём печаль или обречённость, но видела только радостное оживление.

– Наконец-то, – улыбнулась Ася, – а то Дайка тут вся извелась.

Яринка подскочила ко мне, села рядом, приобняла за плечи, тепло улыбнулась:

– Не надо изводиться, всё хорошо. Ух, девочки, вы бы знали, как я буду танцевать на дебюте! Гаспаровна, оказывается, уже мне танец придумала, а сегодня показала. И Зоя нарисовала костюм. Я буду вся в рыжем, под цвет волос. Рыжий костюм с алыми стразами, чтобы как искры горели. А в волосы мне вплетут золотые нити. И макияж красно-золотой.

Не в силах усидеть на месте, Яринка вскочила и закружилась на месте, вскинув руки.

– А когда я стану танцевать, на подиуме позади меня будут взрываться столбы искр! Потому что типа я вся – огонь! А представят меня знаете, как? Яростная Ярина. Классно?

По мне, так ничего классного тут не было. Почему вдруг яростная? Что она – кусать кого-то собралась, или бить? Но я помнила предупреждение Аллы о том, что решения Ирэн лучше не критиковать, и прикусила язык. Вместо этого спросила:

– Ну а легенда у тебя какая?

Яринка снова плюхнулась на кровать.

– А легенда почти правдивая. Под стать всему образу – огненная. Будто я сбежала из дома, от отца, который хотел отдать меня в монастырь, и подожгла его. В смысле дом, а не отца.

На этот раз я не сдержалась, и еле слышно пренебрежительно фыркнула. Фантазия у Ирэн, конечно, так себе…

Но Асе и Вике понравилось, они даже бросили краситься и принялись с живым интересом расспрашивать Яринку о деталях её предстоящего дебюта. Я же всё смотрела на подругу, пытаясь под маской оживления разглядеть её настоящие чувства. Но она выглядела такой искренней в своём радостном предвкушении, что я, вконец смешавшись, решила отложить это до того момента, когда мы останемся вдвоём.

А вдвоём мы остались только ближе к ночи, когда старшие подруги покинули дом и на остров опустились сумерки. С трудом дождавшись хлопка входной двери, закрывающейся за Аллой, которая, как обычно, уходила последней, проконтролировав сборы остальных, я босиком сбежала на первый этаж.

Яринка сидела на диване, поджав ноги под себя, и бездумно щёлкала пультом от телевизора, лицо её было непроницаемо. На цыпочках я пересекла гостиную и осторожно присела рядом, прикоснулась к её плечу.

– Ярин? Ты как?

Подруга повернулась ко мне, чуть улыбнулась.

– О, Дайка… ты знаешь, всё так странно. Когда я была маленькая, то дома, если не было отца, мне нравилось танцевать перед телевизором, под разные концерты. Я представляла себя там, на сцене. Как будто это я вся такая красивая, в блестящем платье, с причёской, и это мне все хлопают. Единственное, что не нравилось, – сами танцы. Ну, ты же в приюте видела эти концерты? Там все в дурацких сарафанах, и танцуют так, словно лишний раз двинуться боятся. И тогда я выключала телевизор и начинала танцевать сама, и сама придумывала себе танец. Скакала, как коза, по креслам, по дивану, трясла волосами, падала на пол. Мама смеялась, говорила, что таких танцев не бывает, – Яринка зачем-то стукнула пультом о коленку, и засмеялась. – А ведь тут я танцую именно так!

Я недоверчиво посмотрела на неё. Не считая первого и единственного раза, когда мы вдвоём пришли в зеркальный зал с шестом, больше мне там бывать не довелось, и, как танцует Яринка и другие девушки, я не видела, хоть и имела некоторое представление.

– Там… пока танцуешь, надо раздеваться?

– Когда как, – беззаботно отозвалась подруга. – В дебютном танце я раздеваться не буду, Ирэн говорит, нужна интрига, нельзя всё показывать сразу. Но костюм классный! Юбочка отстёгивается, и получается почти как купальник.

Я вспомнила все те липкие взгляды, которыми гости провожали Яринку на пляже, когда она легко бежала к воде: тонкая, загорелая, с летящим за ней шлейфом медных волос, – и не придумала, что ответить, кроме:

– Ярин, прости меня…

Она удивлённо подняла глаза.

– Простить? За что?

– За всё вот это. Если бы не я… тебе и не пришлось сейчас…

Я смешалась, не зная, как лучше выразить свои мысли. Не пришлось что? Танцевать полуголой перед пьяными мужиками? Стать очередным приобретением кого-то из них?

Но моя Яринка не была бы моей Яринкой, не пойми она меня и без всяких слов.

– Да ну, брось. Ты думаешь, я собиралась на всю жизнь остаться девственницей?

Теперь я удивлённо уставилась на подругу.

– А?

– Дайка, ты разве ещё не видишь? Я довольна. Меня всё устраивает. Тебе не за что извиняться.

– Довольна?

– Ну конечно, – Яринка щёлкнула пультом, убирая звук телевизора. – Ты помнишь, о чём нам говорила Ирэн, когда мы пришли к ней подписывать контракт? Так вот, я долго думала над этим и поняла, что она права. Во всём. Ты считаешь, это здесь несвобода? Нет, несвобода – это там! Дайка, честное слово, я ещё никогда не чувствовала себя такой свободной, как сейчас! Мне же всё можно! Мне никто не указывает, как надо себя вести, что говорить, что делать. Неужели ты этого не чувствуешь?

Я честно попыталась почувствовать, даже прикрыла глаза. Ведь в одном Яринка сейчас точно права: в приюте свободы не было, не было даже тени её. Мы не могли не только поступать по своему усмотрению, но даже наши мысли и желания контролировались. Разве нам не внушали, что господь знает все помыслы своих созданий и обязательно накажет за те, которые не будут достаточно благочестивыми? Поэтому с тем, что раньше мы были глубоко несвободны, я не могла не согласиться. Но есть ли свобода в Оазисе? Да, здесь нас не окружили забором, нам не диктуют, во сколько ложиться спать, во сколько подниматься, какие книги читать, какие вещи носить, какими молитвами молиться. Но сильно ли отличается бетонный забор от синего моря, если за его пределы так же нельзя выйти? Велика ли разница между запретом оголять тело и запретом не оголять?

Нет, свободы я не ощущала ни в приюте, ни – в равной степени – здесь. Но осуждать Яринку за то, что она считает иначе, не могла и не хотела. Подруга не виновата в том, что ни разу в жизни ей не довелось познать истинной свободы. Той, что была у меня в бескрайней тайге, где ни границ, ни заборов, ни берегов…

Яринка наверняка разглядела тоску в моих глазах, потому что погрустнела сама.

– Ну, Дайка… Ну, серьёзно, что ждало нас там? Как и говорила Ирэн – или в общагу, или замуж за старика. Чем лучше? А здесь… мне нравится танцевать! И что плохого в том, что гости будут смотреть, как я танцую? Это не так-то просто, как кажется со стороны, особенно на шесте, пусть хоть кто-то оценит! И что без одежды… почему я должна стесняться своего тела? Тело – самая естественная в мире вещь, оно есть у всех. А остальное… и тут девочки правы. Какой мужчина достался бы мне там?

Яринка подняла брови и замолчала, ожидая от меня ответа. Я вяло пожала плечами. Хоть убей, но наличие мужчины в своей будущей жизни я до сих пор как-то не рассматривала, всегда были проблемы поважнее.

– Вот видишь, – удовлетворённо кивнула подруга. – В лучшем случае никакой, в худшем – старикан вроде Львовича, который исчез сразу, как узнал, что я не круглая сирота.

– Ну а здесь-то что? – не выдержала я. – Какие бы мужчины ни были здесь, замуж они тебя не возьмут.

Яринка презрительно оттопырила нижнюю губу.

– И хорошо! Что делать замужем? Готовить, носки стирать да детей рожать, пока муж в места вроде нашего Оазиса похаживает?

На этот раз брови подняла я. Очень интересно, откуда у подруги такие познания о замужней жизни?

Яринка вздохнула.

– У Гаспаровны ведь не только я бываю. Туда много девушек ходят танцевать и репетировать, болтаем с ними. Так вот те из них, кто был замужем, все говорят – здесь лучше. И сама жизнь лучше, и мужчины лучше, чем их муженьки были.

– Но ведь, – я замялась, не зная, как лучше выразить свою мысль. Удивительно, но за всё время, проведённое здесь, я до сих пор не научилась прямо говорить о таких вещах. – Ведь плохо то, что мужчин этих… тут у тебя много будет.

– Почему плохо? – не дрогнула подруга. – Кто придумал, что у девушки должен быть один мужчина? Они и придумали, чтобы самим гулять, а нам запретить. А я, может, хочу много любовников! Много классных, красивых, богатых любовников!

Она с мечтательным вздохом откинулась на спинку дивана, потянулась. Но, перехватив мой ошалевший взгляд, поспешила успокоить.

– Но ты за меня не бойся. Для начала я себя постоянника найду. Одного. А там посмотрим.

Я быстро прокрутила в уме всё, что слышала о том, как происходит в Оазисе дебют новой девушки, и усомнилась.

– Аукцион же будет. Кто больше заплатит, тот и… а вдруг он потом не захочет стать твоим постоянником?

Яринка снисходительно усмехнулась.

– Вот увидишь, не только захочет, но это даже будет тот, кого я сама выберу. Я, а не он. Помнишь, что Алла говорила? Это не они имеют нас, а мы их! И выбираем тоже мы. Главное – помнить об этом.

Мне вдруг стало невыразимо грустно: впервые за всё то время, что Яринка была рядом со мной, я почувствовала себя одинокой. Подруга взрослела слишком быстро, менялась на глазах и внешне, и внутренне. Она уходила вперёд, а я не успевала за ней.

Но тонкая нить прежней, почти телепатической связи между нами осталась. Яринка встретилась со мной глазами, неожиданно придвинулась, положила ладони мне на затылок, и прижалась своим горячим лбом к моему лбу. Шепнула совсем другим, прежним голосом:

– Дайка, ничего не бойся. Мы с тобой – особенные. Мы в приюте показали всем, чего стоим, и здесь покажем. Разнесём этот курятник, если будет надо! А когда придёт время уходить – уйдём опять красиво, да? С огнём, дымом и грохотом!

И я невольно улыбнулась, близко-близко глядя в её прищуренные зелёные глаза с карими крапинками.

– Яростная Ярина…

Глава 9.

Ян.

Наш с Яринкой разговор в вечерней столовой успокоил меня, ещё на шаг приблизил к тому, чтобы окончательно смириться и принять новую жизнь. Но о своём будущем здесь, в Оазисе, я по-прежнему старалась не думать, довольствуясь сегодняшним днём. А он, надо признать, был совсем не плох. До обеда я продолжала мыть посуду в кафе, заодно потихоньку узнавая, как готовятся разные блюда и какая кропотливая работа стоит за тем, чтобы красиво и вкусно накормить наших гостей. Во второй половине дня спешила на занятия. Мне нравилось учиться новому, но особое предпочтение я отдала английскому языку, помня о своей мечте попасть на Запад, как велела мне мама. Разумеется, только после того, как я найду и её, и папу. Вот они удивятся, узнав, что я говорю по-английски! Думаю, это может очень нам помочь.

В свободное от учёбы и работы время я продолжала жадно читать, к счастью, книг в библиотеке оставалось ещё много, а их разнообразие меня не пугало. Я с одинаковым интересом глотала как исторические романы и научную фантастику, так и поэзию, детективы, психологию отношений или эзотерику.

В основном, за книгами я и проводила вечера, лишь иногда отвлекаясь на телевизор и игры. Но всё чаще и то, и другое мне приходилось делать в одиночестве, без Яринки.

Подруга теперь до ночи пропадала в студии танцев, как, оказывается, назывался здесь зеркальный зал Гаспаровны. Она и другие девушки тренировались без устали, готовясь к традиционному рождественскому торжеству, которое должно было состояться с большим размахом. Так мне говорила Яринка, но я догадывалась, что не только танцы влекут её прочь из нашего уютного домика. По оброненным фразам, по несвойственным подруге выражениям и узнанным откуда-то сплетням, которыми она делилась с нашими соседками, я поняла, что Яринка завела приятельниц среди танцовщиц. И, наверное, очень хороших приятельниц, раз в наш номер она возвращалась теперь только для сна.

Как ни странно, обидно мне не было. После Яринкиных слов о том, что мы с ней особенные и ещё всем тут покажем, я не беспокоилась, что она вдруг может отдалиться от меня, и на её увлечение новыми подругами смотрела снисходительно. Тем более, вынужденное вечернее одиночество давало мне возможность посвятить себя тому, что я сейчас считала самым важным. Чтению и английскому.

Сама я с местными девушками почти не общалась. Исключением были разве что официантки из нашего кафе, но они быстро менялись. В Оазисе ни у кого не было постоянного места работы, кроме конечно, основного – по ночам, с гостями… Если девушка хотела чем-то занять себя днём, тем самым поправив своё финансовое положение, она шла на подработку либо официанткой, либо горничной. Были, конечно, и те, кто посвятил себя какому-то одному поприщу, как, например, Машута, ассистирующая в клинике нашему доктору Ватсону. Или ученицы поваров, желающие когда-нибудь занять их место. Оазис бурлил как котёл, и дел здесь всегда хватало на всех.

Вскоре после того, как Ирэн назначила дебют Яринки на Рождество, мою подругу перевели на дневную работу в иное место, да в какое! В сам Айсберг, точнее, в большой клуб-ресторан на его первом этаже. Занималась там подруга тем же, чем и раньше в кафе: мыла посуду да чистила овощи, – но сам факт того, что она была допущена в святая святых, самое дорогое заведение на острове для самых дорогих гостей, говорил о повышении её статуса.

В темноте номера, перед сном, Яринка рассказывала мне о просторном зале с хрустальными люстрами, о высоком освещённом подиуме, на котором весь вечер и ночь извиваются под музыку обнажённые девушки, зачастую буквально ступая по ковру из купюр, которые швыряют им под ноги пьяные и оттого щедрые гости. О безумно дорогих блюдах, виртуозно приготовленных лучшими поварами на сияющей чистотой кухне, о музыкантах с причудливыми инструментами, на заказ исполняющих какую угодно мелодию. Рассказы подруги развлекали меня, но не вызывали желания стать частью этой шумной и отвязной жизни, мне было хорошо в нашем тихом прибрежном кафе, куда гости являлись в основном выпить утреннего кофе или пообедать и которое пустело ближе к вечеру.