Текст книги "Оазис (СИ)"
Автор книги: Елизавета Сагирова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
– У меня есть для тебя подарок, Лапка. Хотел подарить перед отъездом, но подарю сейчас, может, удастся поднять тебе настроение.
Я оживлённо приподнялась. Ральф и раньше никогда не приезжал с пустыми руками, но обычно вручал мне презенты сразу, так что сейчас я предположила, что этот подарок должен быть особенным. И не ошиблась.
Через три дня я провожала Ральфа до причала. Точнее, до проходной на причал, до ворот, дальше которых меня не пустила бы охрана. Глаза с утра были на мокром месте, несмотря на полученную вчера вечером весточку от Яринки. Спасибо Доннелу, он не поленился сплавать на берег, туда, где у него была возможность воспользоваться телефоном. И, как только оказался вне зоны действия местных глушилок, сразу получил кучу уведомлений о пропущенных звонках от Яна и, наконец, СМС, в котором моя далёкая подруга сообщала, что она в безопасности. И, пусть я прекрасно понимала, насколько иллюзорна безопасность в её положении, но с души всё равно свалился камень.
В порыве благодарности за принесенную добрую весть я даже попыталась отблагодарить Ральфа единственным способом, которому меня здесь научили, но он мягко отстранился. И последнюю совместную ночь мы просто спали рядом, под одним одеялом.
А сейчас Ральф, которого уже ждал покачивающийся на волнах катер, положил руки мне на плечи и, пристально глядя в глаза, строго напутствовал, забыв о своём обещании не указывать мне, что делать:
– Старайся ни с кем не конфликтовать, не привлекай к себе внимания. Если хочешь продолжать петь в Айсберге, я не могу тебе запретить, но не советую. Будет лучше не попадаться на глаза ни Бурхаеву, ни Ховрину, ни другим мужикам, которые могут тебя захотеть. Вряд ли Ирэн осмелится мстить мне таким образом, но лучше перестраховаться.
Я пожала плечами. Сама не была уверена, что захочу выступать. Петь перед гостями теперь, когда я, наконец, в полной мере осознала, каким жестоким и лицемерным местом является Оазис? Увольте. Конечно, это бы разнообразило мои будни, и я плохо представляла, чем займу себя сейчас, когда рядом не будет ни Яринки, ни Ральфа, но не хотелось больше видеть сытых рож местных завсегдатаев.
– И я тебя умоляю, – продолжал Ральф, – не предпринимай никаких авантюр, не пытайся сбежать!
Я снова пожала плечами. Сбежать? Интересно, как он себе это представляет? Уплыву на досочке в голубую даль?
Ральф понял, о чём я думаю. Досадливо повёл плечами.
– Кто тебя знает? Я уже ничему не удивлюсь.
– Я буду ждать тебя, – сказала я, успокаивая скорее себя, чем его, желая в очередной раз услышать обещание вернуться.
– Дождешься, – не разочаровал меня Ральф, а потом обнял и на несколько секунд крепко прижал к себе. Я закрыла глаза, стараясь как можно лучше запомнить, как это – когда тебя обнимают, когда ты кому-то небезразлична. Но от причала нетерпеливо прогудел катер, и Ральф, в последний раз быстро поцеловав меня в губы, подхватил за ручку сумку и зашагал прочь.
Я смотрела ему вслед и думала о том, что так и не узнала, какие обстоятельства заставили его уехать, куда уехать и почему так надолго. И что, может, оно к лучшему. Если Ральф не вернётся (а я заставляла себя допускать такой вариант), то пусть у меня будет надежда, что это загадочные обстоятельства оказались сильнее его, а не он сам бросил меня.
Катер, переваливаясь на волнах, уплывал в открытое море, а я не сводила с него глаз, глупо надеясь, что Ральф покажется на палубе, чтобы помахать мне рукой. Но этого не произошло, конечно: Доннелу были чужды подобные сантименты. Вот Яринкин Ян махал бы ей на прощание, пока не скрылся из виду…
Когда катер превратился в чёрную точку на бескрайней водной глади, я развернулась и побрела вдоль берега. На этот раз слёз не было: проводы Ральфа далось мне легче, чем Яринкины. Но пустоты в душе и вокруг прибавилось. И мне не хотелось её ничем заполнять: пустота была лучше боли, она дарила иллюзию безразличия. Чтобы продлить эту иллюзию, я не пошла обратно в Айсберг, где ещё на двое суток Ральфом был оплачен наш номер, а побрела вдоль берега, невольно повторяя проделанный нами маршрут в день получения письма от Яна. К Русалкиной яме. Я перестала бояться этого места. Страх ушел, когда появилось понимание, что, какая бы судьба ни ждала меня, но я никогда не увижу бледную Яринку, плывущую в ночном море и рассекающую волны серебристым рыбьим хвостом… Яринка уже далеко.
И сегодня я спокойно переступила границу песка и гальки, направляясь к мокрым от брызг прибоя валунам. Влезла на камень, тот самый, на который меня в прошлый раз подсадил Ральф, и свесила ноги над водой. День был солнечный, по-настоящему летний, море играло всеми красками, белые чайки с криками носились надо мной, и больше вокруг не было ни души. Как раз то, что мне сейчас нужно.
Я медленно потянула с плеча лямку пляжной сумки, которую принесла с собой, расстегнула молнию, запустила руку внутрь. Достала прощальный подарок Ральфа – тяжёлую охотничью рогатку. С рукояткой из прочного пластика, нейлоновыми тяжами, металлическими рогульками и упором для руки. Такая рогатка, сказал Доннел, является, по сути, полноценным метательным оружием, годится для охоты на птиц и мелкого зверя. Но подкупило меня не это. Ральф выбрал рогатку ярко-жёлтого цвета и вместе с ней привёз мне моток чёрной изоленты, которую я сразу использовала по назначению.
– Пчёлка…
С того дня, когда я сидела на одном из валунов Русалкиной ямы, баюкая в руках своё вновь приобретённое именное оружие и глядя в морскую даль, поглотившую Ральфа, и начался для меня долгий период ожидания. Который запомнился одним бесконечным днём и одной не менее бесконечной ночью.
Долго стояла невыносимая июльская жара. Я много времени проводила в море, научилась неплохо плавать и нырять, загорела до черноты. Больше заниматься было нечем. Вопреки своему недавнему решению больше не петь, я пыталась вернуться на сцену, но музыканты, пряча глаза, сказали, что мой номер с Медвежьей колыбельной убран из программы по распоряжению Ирэн. Мне осталось пожать плечами и уйти. Я даже не расстроилась, пожалела только о том, что больше нельзя заниматься сольфеджио на репетициях, но и это после всего пережитого быстро забылось.
В августе, когда небо стало бездонным, я перешла на ночной образ жизни. Когда закат гас над морем, выскальзывала из дома и уходила к Русалкиной яме, которая стала моим убежищем, единственным местом на острове, где я могла остаться одна. Ложилась спиной на свой валун (мне нравилось думать, будто он до сих пор хранит тепло наших с Ральфом тел) и смотрела на яркие августовские звёзды. Просто смотрела, как они незаметно для глаза смещаются по небосклону. Были среди них и падучие, но ни разу я не видела звездопад, подобный тому, что мы с Яринкой наблюдали два года назад в приютском лесу. И желаний больше не загадывала.
Сентябрь… Пришли угрюмые тучи, и звёзд не стало. Теперь по ночам я спала в пустом номере, куда занятые работой Ася и Вика возвращались лишь под утро. Яринкина кровать оставалась незанятой: новеньких девочек на остров пока не привозили. А со старенькими я так и не подружилась. Мои соседки уже успокоились после июньских событий и больше не боялись со мной общаться, но теперь я сама не искала этого общения. Меня удивляли и отталкивали их смирение, их способность находить плюсы в своём положении и даже гордиться им. Неужели они, прожив тут столько лет, не видели истинное лицо этого места, не понимали, что их жизнь, а тем более, их желания здесь ничего не значат? Что за маской доброжелательности и колокольчиковым голосом Ирэн скрывается лишь забота хозяина о своей скотине, которая приносит доход и от которой без сожаления избавятся, едва она перестанет это делать?
Октябрь. Гостей поубавилось, пляжи опустели, чему я могла только радоваться. Мне нравилось гулять по безлюдью под шум пасмурного моря, под порывами ветра. Думать о том, что вот уже осень, а значит, не за горами и весна, когда я снова увижу Ральфа. А с ним, возможно, узнаю какие-то новости о Яринке: ведь может быть так, что Ян, которому известен номер телефона Доннела, позвонит ему? О том, что будет дальше, я не гадала. Поможет ли мне Ральф выбраться отсюда или снова заведет пластинку про опасности внешнего мира – всё это будет потом, сначала пусть он просто вернётся.
Ноябрь… Я уже не гуляю по пляжам, почти всё время идут холодные косые дожди, темнеет рано. Привезли несколько новеньких девушек, не таких юных, как мы с Яринкой, когда попали сюда, но я чувствую себя старше их. Они ходят заниматься в библиотеку, и я, с разрешения наших преподавательниц, прихожу тоже. Снова слушаю то, что уже проходила, смотрю на новеньких, гадаю: какая судьба выпадет им?
Декабрь. Учу английский, запустила его с лета и теперь стараюсь каждую свободную минуту посвятить зубрежке. А свободных минут у меня много, так что к Рождеству Нина хвалит меня за успехи и хорошее произношение.
Так получилось, что Рождество я встретила вдвоём с Аллой. Остальные мои соседки остались у гостей, а она почему-то оказалась не востребована в праздничную ночь. Мы пили шампанское в столовой, обе грустные, каждая по своей причине.
Но о причинах Аллиной печали я бы ни за что не догадалась, не развяжи алкоголь ей язык. Когда бутылка шампанского почти опустела (причём я к этому имела мало отношения), Алла тяжко вздохнула, доставая из холодильника вторую:
– Вот так это и начинается…
– Что? – спросила я исключительно из вежливости: разговаривать особо не хотелось, мне хватало своей грусти.
– Начало конца, – ответила Алла и оглушительно хлопнула пробкой, подождала, пока пена стечёт по горлышку прямо на пол, и продолжила. – Когда ты выходишь в тираж. Сначала тебя забывают постоянные клиенты, потом ты остаёшься одна в праздничную ночь, и вот – уже никому не нужна. Возраст…
Я фыркнула и подвинула ей свой бокал.
– Это ты не нужна? Какой у тебя возраст?
– Для этих мест – солидный, – отрезала молодая и красивая Алла. – Юным козочкам вроде тебя я уже не соперница. А их привозят каждый год.
Она наполнила мой бокал, залпом осушила свой и печально уставилась в темноту за окном. Где-то неподалеку звучала музыка, чей-то нетрезвый голос пытался ей подпевать, но постоянно срывался на визгливый хохот. Ещё дальше, наверное, у самого Айсберга, с треском рвались фейерверки. Ничего общего с тем, как принято встречать Рождество у православных, за пределами этого сумасшедшего места. Батюшка Афанасий сказал бы – эх, грехи наши…
– Ну и радуйся, – фыркнула я, глядя на быстро хмелеющую Аллу. – Не надоело ещё мужиков обслуживать?
Она посмотрела на меня с искренним недоумением.
– А что я ещё умею? И кому буду нужна? Только и останется, что тут официанткой подносы таскать, а потом в поломойки пойти.
– А почему обязательно тут? – решила я задать давно тревожащий меня вопрос. – Ты ведь свой долг уже давно выплатила.
Алла пьяно хохотнула.
– И что? Куда я пойду? Ни родных, ни жилья, ни документов. Нас же по сути не существует, мы никто!
– Но ведь другие девушки куда-то уходят?.. – полувопросительно заметила я.
Алла задумчиво вглядывалась в янтарную глубь шампанского и молчала, только на губах её медленно рождалась странная горько-боязливая улыбка.
– Хотела бы я знать – куда, – наконец тихо произнесла она. – Уходят… Уходить-то уходят. Да только дурой надо быть, чтобы сказать, будто хочешь отсюда уйти. А то уйдешь…
Она уже заметно опьянела. Может, и нехорошо было с моей стороны этим пользоваться, но я устала от неизвестности.
– Думаешь, на самом деле отсюда никого не отпустят после того, как вернёшь долг?
– Ну почему не отпустят? Силой здесь никого не держат, знаешь же. Контракт, подпись – всё добровольно, расплатилась с заведением – свободна. Вот только, – Алла понизила голос до шёпота, – ты знаешь, какие тут люди бывают? Не знаешь, ты же дикарка… А я тебе скажу. Большие люди. Очень большие и очень известные. Вся церковная верхушка, даже Патриарх заглядывает.
Я, хоть и была дикаркой, но, кто такие Патриарх и его "верхушка", знала. И оторопела от слов Аллы, несмотря на то, что давно не питала иллюзий по поводу того, как устроен этот мир, где для одних – покорность и скрепы, для других, избранных – изобилие и вседозволенность.
– Ты его видела? – потрясенно спросила я у Аллы, тоже невольно переходя на сдавленный шепот.
– Самого – нет, он по острову не гуляет. Его яхта швартуется у причала, и девочек отводят туда. Он всегда выбирает самых молоденьких. Тебе сколько было, когда попала сюда? Двенадцать? Так для него привозят ещё младше.
Я сжала в руке бокал с шампанским, так, что острый край впился в ладонь. С каким трепетом, с каким придыханием произносили в приюте имя Патриарха! Он был помазанником бога на Земле, почти святым, на чьих усталых плечах лежала огромная ответственность за всех нас, грешных…
И вот как, оказывается, всё обстояло на самом деле: главный человек Руси не только прекрасно осведомлён о наличии в его православном государстве заведений вроде Оазиса, но и является их постоянным клиентом!
Значит, яхта, причал и маленькие девочки?
Я вдруг почувствовала, что меня мелко трясёт. Последний раз такое бешенство испытывала, когда сидела рядом с истерзанной Яринкой, одетой в кое-как застегнутые окровавленные шорты, и слушала её рассказ о том, что сделал Бурхаев.
– Хаа! – вдруг пьяно воскликнула Алла, заставив меня подпрыгнуть от неожиданности. – Что, подружка, проняло? По лицу вижу, что проняло. А теперь задумайся вот о чём: кто отпустит отсюда человека, который знает такое про Патриарха и остальных?!
Я посмотрела на неё расширившимися глазами.
– Так вы всегда понимали, что из Оазиса нельзя уйти?! Да вы… почему…
Мне никак не удавалось облечь в слова то, чем сейчас кипел мой разум, и я только беспомощно, словно пойманная рыбёшка, хлопала губами. Но у Аллы и не нужно было ничего спрашивать.
– Хха! – снова выкрикнула она, потянувшись к уже полупустой бутылке шампанского. – Думаешь, почему молчим, да? Почему других не предупреждаем? А о некоторых вещах лучше молчать, да… А ещё лучше – и не думать. Ведь тоска какая… тюрьма…
Я продолжала смотреть на неё во все глаза и вдруг вспомнила день, когда мы с Яринкой вернулись от Ирэн после подписания контракта, и то, как соседки во главе с Аллой встретили нас поздравлениями и шампанским, как рассказывали…
– Но вы же!.. Ты же!.. – способность связно излагать мысли ещё не вернулась ко мне, но я не стала заморачиваться по этому поводу. – Говорили, как тут прекрасно! И гости добрые, и жрать вкусно, и женщиной ты себя здесь почувствовала! И что вы остались, потому что тут хорошо, а там плохо! И нас поздравляли…
Алла вдруг с такой силой опустила бокал на стол, что шампанское выплеснулось из него.
– А что нужно б-было делать?! – прошипела она уже спотыкающимся языком. – Рассказать п-правду?! Чтобы вы истерику закатили, а с нас потом Ирэн ш-шкуру сняла? Погоди, и т-ты новеньким такое рассказывать будешь. Жалко их… и себя жалко. Вот Ася, она… не рассказывает. Только я и Вика, у нас ещё всё было по-божески.
Я вспомнила, что, действительно, в тот давний день Яринка спросила у Аси об истории её появления в Оазисе. Как та метнула вопросительный взгляд на Аллу и как старшая еле заметно отрицательно качнула головой, запрещая ей говорить…
– А что с Асей?
– Д-да ничего хорошего, – старшая махнула на меня рукой, – в-вам бы её рассказ тогда не понравился.
Что-то подсказывало мне, что не понравится он мне и теперь, поэтому я не стала больше задавать вопросов. Мы молчали, прислушиваясь к непрекращающемуся неподалеку треску фейерверков. Теперь он звучал как будто бы с моря: возможно, отдыхающие вышли туда на катере. Или пожаловал на своей яхте Патриарх: отмечать православное Рождество в приятной компании девочки лет десяти…
– Куда же, по-твоему, деваются те, кто решил покинуть Оазис? – после долгой паузы спросила я у Аллы, уже почти успокоившись. – Ведь никого силой не держат. И почему не держат? Зачем всё это враньё с контрактом?
– А сама не догадываешься? Квёлые куры тут никому не нужны: у девушек должна быть мотивация, чтобы старались, работали, и не только с гостями. Думаешь, захочет кто-то номера убирать или посуду мыть, зная, что от этого ничего не изменится? А куда п-потом деваются? Кто же знает? Перепродают их, наверное, и перепродают, с-скорее всего, в такие места, где никто долго не протянет. Чтобы концы в воду.
Я вспомнила слова Ральфа о любительских видео со странным названием "снафф" и содрогнулась.
Алла заметила это, понимающе скривила губы.
– Так что ты, молодая, когда со своим долгом рассчитаешься, не спеши рваться отсюда. Дольше протянешь.
– Спасибо, – тихо сказала я. Не думаю, что Алла вспомнит о нашем разговоре завтра, принимая во внимание то, как она переводит взгляд с почти опустевшей бутылки на холодильник, где стоит ещё одна, но поблагодарить старшую тем не менее стоит. В конце концов, она, без всякого преувеличения, предупредила меня о смертельной опасности.
– Н-не за что, – Алла снова начала запинаться, её лицо раскраснелось. – Мотай на ус, мне не жалко. Мне уже что… и так недолго осталось, спрос падает. Новеньких вот привезли, к-конкура… конки… кон-ку-рен-ци-я растёт, ничего не поделаешь, да.
– Да брось, – попыталась я утешить старшую. – Ты очень красивая, на тебя спрос ещё долго не упадёт.
Алла всё-таки встала и, нетвердой походкой пройдя к холодильнику, извлекла на свет третье шампанское, со стуком опустила его на стол, уставилась на меня сквозь упавшие на лицо тёмные волосы.
– А знаешь, когда я п-поняла, что моё время выходит? Не з-знаешь?!
Я опасливо покачала головой.
– А к-когда Доннел тебя купил! А меня вызывать перестал. И Соньку… и Людку… Всё с тобой, а ты, дура, даже не п-поняла, как тебе свезло. Он же никогда ничьим постоянником не был, а тебя сразу на год…
– Так ведь это только потому… – начала я и осеклась. Не рассказывать же сейчас пьяной Алле про Ховрина, про мой ход конём, про желание Ральфа, пользуясь подвернувшимся случаем, досадить давнему недругу! Она всё равно завтра забудет мой рассказ, да и вообще – это только наше с Ральфом личное дело. Тем более, несмотря на свою ещё не прошедшую обиду на него, мне было неприятно напоминание о том, что, если бы не чистая случайность, Ральф никогда не обратил бы на меня внимания.
– Любишь его? – внезапно спросила Алла, пытливо, насколько позволяли ей съезжающиеся в кучу глаза, глядя мне в лицо.
Я торопливо мотнула головой. Нет, не могу назвать любовью то, что испытываю к Ральфу. Уважение – да. Глубокую благодарность – да. Привязанность – да. Возможно, даже что-то вроде поклонения перед куда более умным, сильным и старшим человеком, – но не любовь. Да и трудно было бы любить такого, как он, – ничего не рассказывающего о себе, скупого на ласку где-либо, кроме постели, замкнутого и насмешливого.
– Ну и дура, – снова нелестно отозвалась обо мне пьяная Алла. – А он тебя любит. Всех перестал вызывать к с-себе, всё с тобой да с тобой… на год купил… никогда никого так надолго не покупал, только на ночь…
Её бормотание стало совсем неразборчивым, голова клонилась к столу. Поняв, что празднование Рождества подошло к концу, я встала, решительно вернула в холодильник так и не открытое шампанское и обняла Аллу за плечи, помогая ей встать. А, уже отводя старшую наверх, прислушиваясь к несмолкающему грохоту фейерверков снаружи, успела подумать, что, если сказанное ею о чувствах Ральфа ко мне хоть самую чуточку окажется правдой, – он спасёт меня. Он приедет весной из далеких стран, я расскажу ему про страшную судьбу, которая ожидает меня здесь, и Ральф обязательно что-нибудь придумает. Уж он-то придумает…
Но тут я ошиблась. Ральф не вернулся в Оазис.
Два посленовогодних зимних месяца прошли у меня под знаком грядущей весны. Я искала признаки её приближения повсюду: в цвете моря, в запахе ветра, в форме облаков, в голосах чаек, даже в прибывающих на остров гостей вглядывалась жадно, пытаясь найти на их лицах что-то, что каким-либо образом подтвердило бы мне приближение тёплых дней. Время, как всегда бывает, когда чего-то сильно ждёшь, тянулось медленно до невозможности. Я занимала себя как могла: учила английский, читала, смотрела телевизор, по ночам, когда наш домик пустел, до рассвета играла в приставку, чтобы потом упасть в постель и уснуть до обеда. Днём наведывалась в Русалкину яму. Там я оборудовала стрельбище для своей новой рогатки, вроде того, что было у нас с Дэном в лесу. Только вместо шишек целями мне служила выставленная в ряд на одном из валунов галька, она же была и снарядами. Вместе с Пчелкой Ральф вручил мне увесистый мешочек стальных шариков, предупредив, чтобы была осторожна: при попадании в человека такой шарик может больно ранить. Но шариками я не стреляла, берегла их, потому и тренировалась на гальке.
Рогатка действительно оказалась очень мощной. Тяжи посылали снаряд с такой скоростью, что глаз не мог заметить его полёта. Сметенная им цель исчезала так же мгновенно. Мне даже казалось, что в момент выстрела я слышу короткое "ввззз!" вспоротого воздуха. Регулярные тренировки и былое мастерство привели к тому, что я почти никогда не промахивалась, это стало для меня лёгким и естественным: глаза привычно фиксировали цель, руки двигались на автомате, и разноцветные морские камушки послушно один за другим улетали в море, сбитые моим новым великолепным оружием.
Кроме стрельбы, я старалась больше гулять. Просто бродила вдоль берега, иногда, если никого не было поблизости, переходя на бег, пытаясь хоть частично потратить переизбыток свободной энергии, которую мне некуда было девать.
С началом марта у меня появилась привычка каждый день приходить к причалу и стоять у окружающего его забора, глядя сквозь прутья решётки на прибывающие изредка судна и раздражая охранника. Ральфа всё не было.
В апреле я затосковала. Помнила, что он не называл точной или даже примерной даты своего возвращения, но не могла отделаться от ощущения, что все сроки уже миновали. Перестала гулять и приходить в Русалкину яму с Пчелкой, забросила занятия английским, перестала читать, тем более, что в местной библиотеке почти не осталось не прочитанных мною книг. Теперь всё моё времяпровождение составляли телевизор, сон и ожидание у причала.
А в середине апреля, незадолго до моего дня рождения, меня вызвала к себе Ирэн.
Глава 20.
Второй аукцион.
Когда Алла сказала, что управляющая ожидает меня в своём кабинете, я даже не встревожилась. До конца оплаченного Ральфом срока оставалось ещё больше месяца, и я чувствовала себя в безопасности. Как выяснилось – напрасно.
Ирэн встретила меня изучающим взглядом. Мы с ней не общались с того дня, когда они со старшим Бурхаевым пытались выяснить у меня местонахождение Яринки; разве что пару раз случайно сталкивались на улице. И теперь в её взгляде я видела искренний интерес. С этим интересом управляющая изучала меня с полминуты, прежде чем заговорить.
– Неплохо, – голос Ирэн звучал пренебрежительно, с ноткой презрения. – Безделье идёт тебе на пользу. Подросла, поправилась. Гостям понравится.
– Каким гостям? – спросила я, стараясь не показать тревоги. – Почему я должна им нравиться?
– Потому что хватит бездельничать, – Ирэн протянула руку к настольному календарю, провела по нему длинным блестящим ногтем. – В конце месяца откроем твой второй аукцион и будем надеяться, что и на этот раз найдётся какой-нибудь любитель… кхм… специфической внешности.
Если по её замыслу последняя фраза должна была меня задеть, то управляющая выбрала для сарказма неподходящее время. После слов про второй аукцион я уже ничего не услышала.
– Какой аукцион?! Ральф купил меня на год! И он скоро вернётся и продлит…
– Не думаю, – Ирэн попыталась изобразить сочувственную улыбку, но получилось у неё плохо. – Ты бы следила за новостями, раз уж твой хахаль обретается за границей. В прошлом месяце Русь ужесточила въезд и выезд, а насколько я знаю, Доннел как раз попадает в ту категорию иностранных граждан, которым здесь больше не рады. Так что на его появление можешь не рассчитывать.
Я слушала её сквозь нарастающий шум в ушах. Снова вокруг рушился мир, как тогда, когда я теряла Дэна, а потом и Яринку, но, если в тех случаях у меня оставалась хоть какая-то надежда на будущую встречу, то Ральф, уходя из моей жизни, не оставлял и этого. Без Ральфа я не имела шансов покинуть Оазис, а это означало, что и Яринка с Дэном тоже потеряны навсегда.
– Ты меня слышишь? – раздраженно спросила Ирэн, которая, оказывается, всё это время что-то говорила. – Тебе всё ясно?
Я смотрела на неё и не понимала, чего от меня хочет эта холёная женщина, почему её аккуратно выщипанные брови хмурятся, а ярко накрашенные губы нервно кривятся. Не сумев пробиться сквозь моё молчание и не получив ответа, Ирэн повысила голос:
– Я сказала, чтобы ты завтра к двум часам явилась в салон! Нужно привести в порядок твои волосы и сделать татуаж губ и бровей! Ты больше не девственница, так что твой образ должен стать более ярким и вызывающим. Послезавтра мы подберем для тебя новый гардероб и на неделе сделаем фотосессию для сайта: нужно привлечь внимание гостей.
Я набрала в лёгкие воздух, ещё не опомнившись от ужасной новости и понятия не имея, что тут можно сказать, но зная, что сказать необходимо, иначе молчание будет принято за слабость. И выдавила одно-единственное слово.
– Нет.
Брови Ирэн, и до того нахмуренные, совсем сошлись на переносице.
– Объясни, что это значит, – потребовала она ледяным тоном, не сулившим ничего хорошего.
Но я к тому моменту уже справилась с оцепенением; меня захлестывали эмоции, и я с готовностью воспользовалась предложением.
– Это значит – нет! – почти крикнула я прямо в красивое, неестественно молодое лицо. – Я не пойду в салон, не буду ничего делать со своими волосами, не стану фотографироваться! Вы не имеете права! Ральф оплатил этот месяц до конца!
– А до конца месяца к тебе никто и не прикоснется! – тоже повысила голос Ирэн. – Но я не позволю и дня сидеть на моей шее, поэтому ты должна будешь начать работать с первого же числа мая, а для этого все необходимые приготовления нужно делать уже сейчас!
– Не буду! – отрезала я. – Ральф вернётся, и ему не понравится то, что вы хотели меня продать другим, пока его нет!
Ирэн зло прищурилась, её ноздри угрожающе раздулись, но ответила она спокойно, насмешливо:
– Девочка, кажется, ты переоцениваешь свою значимость в жизни Доннела. Ты не его невеста, милая, ты – шлюшка для развлечения на время. Одна из многих, которую очень легко заменить и даже не почувствовать разницы.
Я услышала звон в ушах, как от пощёчины. Даже не сколько от слов Ирэн, сколько от стыдливого осознания того, что я только что впервые в жизни прикрылась именем мужчины. Униженная этим фактом, уже ничего не боящаяся, я вернула Ирэн такой же презрительный взгляд и ответила:
– То, что он когда-то легко заменил тебя, не значит, будто и я такая же дешёвка!
Она моргнула, некрасиво приоткрыла рот. Я не могла знать, насколько точно в цель попали мои слова: ведь Ральф так и не ответил на мой бестактный вопрос о странных отношениях с нашей управляющей, – но результат мне понравился. С Ирэн словно разом слетела вся её моложавость, и на миг я увидела усталую увядающую женщину с тоскливыми глазами, в которых притаился страх одиночества.
Но была она такой недолго. Словно мимолётная тень от пробежавшего облака скользнула по её лицу, и вот уже на меня смотрела прежняя Ирэн, уверенная в себе и взбешённая донельзя.
– Ты, я гляжу, отрастила зубы? – спросила она тихим, дрожащим от ярости голосом. – Гляди, как бы тебе не вбили их в глотку. Прощаю на этот раз, но только потому, что к началу мая ты мне нужна здоровая.
Но глаза её говорили иное, и с возвращающимся страхом я поняла: свои неосторожные слова мне ещё придётся вспомнить. Возможно – не раз…
– Если завтра в назначенный срок, – продолжала Ирэн, не замечая моего испуга, – ты не явишься в салон на процедуры, если откажешься участвовать в фотосессии или ещё в чём-то посмеешь ослушаться моих распоряжений – клянусь, я продам тебя первым желающим, в первый же притон! И плевать на то, что скажет по этому поводу Доннел, если когда-нибудь здесь появится! Ясно?!
Я молча развернулась и, чеканя шаг, вышла из кабинета, каждую секунду ожидая услышать гневный оклик. Но Ирэн не остановила меня, наверняка поняв то, чего ещё не поняла я сама: мой самовольный уход был последней демонстрацией протеста. Угроза попала в цель. Я не могла допустить, чтобы меня увезли из Оазиса: только здесь ещё оставалась надежда на встречу с Ральфом, на его возвращение вопреки словам управляющей. А значит – придётся делать всё, для того чтобы остаться.
На следующий день я пришла в салон, где покорно снесла все манипуляции с волосами и лицом, предписанные мне Ирэн. Даже татуаж бровей и губ, который оказался довольно болезненной процедурой, вытерпела равнодушно. И результат не произвел на меня никакого впечатления, несмотря на восторженные заверения соседок в том, что я стала настоящей красавицей.
Через несколько дней прибыл с большой земли и мой новый гардероб. С плохо скрываемым отвращением я под пристальным взглядом Ирэн перемеряла всё, что было нужно. Платья казались мне вульгарными, обувь на каблуках – ужасно неудобной, а кружевное нижнее бельё – пошлым. Но управляющая осталась довольна, и я не посмела выразить своё негодование. Я вообще до поры до времени избрала своей тактикой молчание и покорность, потому что в глубине души продолжала верить в скорое возвращение Ральфа.
Но и это не сработало, когда по прошествии ещё нескольких дней с моего лица окончательно спали припухлость и покраснение после татуажа и Ирэн велела мне явиться на фотосессию в небольшую студию при танцевальном зале. Я даже обрадовалась, увидев там старого знакомого Бранко – на этот раз не с кистями и красками, а с большим фотоаппаратом. Но, кроме этого, радоваться оказалась нечему.
Не знаю, специально ли Ирэн делала всё, чтобы сильнее унизить меня, или мне уже стало так казаться, вот только с её приходом началось сплошное мучение. Управляющая велела мне раздеться полностью, несмотря на то, что, насколько мне было известно от других девушек, для сайта всех фотографировали пусть в очень откровенной, но всё-таки одежде. Раздеться я смогла, но, когда Ирэн начала распоряжаться съёмками, заставляя меня принимать позы одну вульгарнее другой, я не выдержала и неожиданно даже для самой себя вдруг отчаянно разрыдалась, съёжившись в углу. Со стороны наверняка казалось, что плач мой вызван унижением и грубыми окриками, которыми понукала меня Ирэн, но на самом деле в тот момент я думала о Ральфе, о том, что он сказал бы, увидев всё это…
