Текст книги "Оазис (СИ)"

Автор книги: Елизавета Сагирова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

– Ну, удачи, – Алла обняла меня, погладила по волосам. – Тебе нечего бояться, Ральф хороший.

Я согласилась с ней. Искренне, ведь куда хуже обстояли бы мои дела, ожидай сейчас за дверями Ховрин. Так что жаловаться грех.

Алла ушла по коридору и скрылась в лифте, бросив на меня последний ободряющий взгляд. А я ещё немного постояла на месте в глупой попытке потянуть время. Здесь было уютно. Неяркие бра бросали мягкий жёлтый свет на длинную бордовую дорожку, из номеров приглушенно доносились чьи-то голоса, мерно гудели в лифтовой шахте механизмы. В принципе, здесь можно с удовольствием просидеть всю ночь и даже поспать, свернувшись клубочком у одной из стен…

Из-за двери донёсся некий не то стук, не то шаги, и я встрепенулась. Всё, хватит прятать голову в песок, отсидеться не выйдет, ни здесь, ни где-либо ещё. Подняв руку, я решительно постучала костяшками пальцев по тёмному дереву. Подождала. Постучала ещё раз. Прижалась ухом к замочной скважине.

В номере громко работал телевизор, звучала музыка, никаких других звуков я не уловила. И, испытав неожиданный приступ решимости, положила ладонь на дверную ручку, уверенная, впрочем, что дверь закрыта. Но дверь беззвучно поддалась. Чуть помедлив, я шагнула через порог, негромко позвала:

– Есть кто-нибудь?

Ответа не последовало.

Всё это начало мне напоминать Яринкин рассказ о её визите в люкс Бурхаева, что совершенно не радовало. Но отступать было некуда, а ожидание измучило меня настолько, что хотелось уже просто быстрее со всем покончить. И, отринув всякие сомнения, я быстрым шагом вошла в номер, туда, где горел приглушенный свет и надрывался телевизор.

Сначала я даже не поняла, что вижу. Над широкой заправленной постелью ритмично двигалась вверх-вниз роскошная чёрная шевелюра, кудряшки подпрыгивали в такт женским судорожным вздохам. Шевелюра переходила в изящную поясницу, которую обхватывали чьи-то пальцы.

Не скажу точно, сколько времени мне потребовалось на осознание происходящего. А когда, наконец, дошло, то я упустила возможность ретироваться бесшумно. Слишком торопливо попятилась, зацепила плечом открытую дверь, которая громко стукнула о стену.

Голая обладательница чёрной шевелюры, оседлавшая Ральфа Доннела, облачённого лишь в спущенные до колен брюки, резко обернулась, качнув внушительного размера грудями, и вскрикнула. Скорее рассержено, чем испуганно. Доннел тоже поднял голову, до этого откинутую на подушку, и его глаза удивлённо расширились. Повисла нехорошая тишина.

Я попыталась что-то сказать, извиниться, объяснить своё вторжение, но получилось лишь невнятное блеянье. А потом девица капризно обратилась к Доннелу:

– Ты не сказал, что мы будем втроём.

Я снова попятилась и снова ударилась о дверь. Мне приходилось слышать из разговоров старших подруг, что некоторые гости берут себе на ночь сразу двух, а то и трёх девушек. Но принимать в этом участие в свой первый раз?!

Но Доннел вдруг игриво заметил:

– Да я и сам не знал. Слезь-ка, милая, оденься.

Девица фыркнула и резко соскочила на пол. Я поспешно отвела глаза, уставилась в стену – если уж мне и предстоит лицезреть своего хозяина голым, то пусть это произойдёт, когда мы останемся наедине.

Какое-то время все молчали, и в номере раздавался лишь говор телевизора да шорох натягиваемой одежды. Чуть выждав, я опасливо покосилась в сторону опустевшей постели. Уже одетая девица раздражённо притопывала по ковру ножкой, уничтожающе глядя на меня. Доннел неторопливо застёгивал рубашку. Чуть прокашлявшись, я поняла, что, кажется, могу говорить, и сделала попытку:

– Извините, сударь. Я не знала, что вы не один…

Доннел глянул на меня без досады, даже весело. Так же весело спросил:

– А что ты вообще здесь делаешь?

– Как что? – я снова чуть не сорвалась на блеянье, но взяла себя в руки. – Вы же меня купили!

На этот раз даже ненавистное слово далось мне совершенно без усилий, настолько всё происходящее не вписывалось в ожидаемый мною сценарий.

– Купил, – легко согласился Доннел. – Но сегодня-то не звал.

– А… но… – я растерянно оглянулась на входную дверь, словно ожидая увидеть там Аллу, которая сможет всё объяснить. – Мне сказали… так положено…

Доннел запустил руку в тёмно-каштановые волосы, взъерошил их и этим жестом на миг до боли напомнил мне Дэна: даже сердце тюкнуло невпопад. А затем повернулся к девице.

– Милая, спустись-ка в бар, посиди немного, выпей чего-нибудь. Я тут закончу и за тобой приду.

"Милая" раздражённо дёрнула плечом, поправила руками буквально рвущуюся из-под платья грудь и проследовала за дверь, напоследок бросив на меня ещё один уничижительный взгляд. А я съёжилась у стены, уставилась на свои ноги, обутые в белые дурацкие туфли на каблучках, и вся я была белая и дурацкая, как недоделанная невеста, торжественно явившаяся к брачному ложу и обнаружившая, что она даже не главное блюдо в сегодняшнем меню.

– Вот что, – сказал Доннел, и я испуганно подняла глаза. – Пойду освежусь, ты подожди пока, присядь. Надолго не задержу.

Он прошёл мимо меня в ванную комнату, закрыл за собой дверь, но я даже не пошевелилась. Разумеется, ждать чего-то хорошего от этой ночи мне и раньше в голову не приходило, но о таком я не думала. Всегда казалось, что, как минимум, всё должно быть неторопливо и обстоятельно, с предварительным, пусть недолгим, общением и последующим засыпанием под одним одеялом. Не так, конечно, как это бывает между любящими друг друга людьми, но хотя бы немного похоже. А получается, что меня сейчас мимоходом огуляют между грудастой черноволосой девицей и, возможно, кем-нибудь ещё?

Я растерянно обвела взглядом номер, словно ища спасения. И нашла. Именно на спасение это, конечно, не тянуло, но, за неимением лучшего… В ванной комнате зашумела вода, и, боясь не успеть, я подскочила к журнальному столику, на который была выставлена нехитрая снедь, схватила оттуда пузатую, почти полную бутылку чего-то тёмного, с терпким запахом. Зажмурилась и начала пить большими глотками…

…Когда посвежевший Ральф Доннел, в банном халате и с влажными волосами, переступил через порог, я сидела на краешке постели, держась за живот. В животе происходило что-то странное, и это странное постепенно распространялось на всё тело. Тёплые волны расходились по нему, одновременно согревая и лишая сил, омывая приятной слабостью. Голова стала лёгкой как воздушный шарик и точно так же покачивалась, грозя уплыть к потолку. Взгляд свободно скользил по окружающим предметам, ни на чём не останавливаясь. Всё это совсем не походило на ощущения, испытанные мной во время нашего с Яринкой распития вина на вечернем пляже, но мне начинало нравиться.

– Ты извини, я как-то не подумал, что тебя сегодня приведут, – раздался надо мной голос Доннела, – думал, только, когда я позову. И дверь не закрыл, обычно никто вот так не заходит… с тобой всё в порядке?

Я подняла голову, и она всё-таки попыталась оторваться от тела, запрокинулась назад. Чтобы не дать хитрюге улизнуть, я резко вскинула руки, но почему-то оказалась лежащей на спине и глядящей в потолок. Что ж, по крайней мере, моей головы там наверху не было, а это уже очень хорошо.

На фоне бежевого потолка возникло встревоженное лицо Доннела

– Что случилось? Тебе плохо?

Я хотела ответить, что мне хорошо, даже куда лучше, чем было, когда он уходил в душ, но вместо слов изо рта внезапно понеслись квакающие звуки. Это было смешно, и я захихикала, водя по воздуху руками.

Доннел нахмурился, исчез из поля зрения. И почти сразу со стороны донёсся его поражённый возглас:

– Ты что, выпила весь коньяк?!

Я попыталась что-то ответить, но опять только заквакала и захихикала, а после и вовсе завопила, потому что кровать подо мной вдруг начала стремительно вращаться. Дальнейшее напоминало неумелый монтаж, кое-как слепленный из отрывков реальности.

Что-то подхватило меня под мышки и куда-то поволокло. Перед глазами замаячил белоснежный унитаз. Кафельный пол больно ударил по коленкам. Твёрдая рука нагнула мою голову вниз, а в рот залезли чьи-то пальцы. Почему-то последнее возмутило меня до глубины души, и я попыталась выкрикнуть пару ругательств, которыми в изобилии сыпали наши соседки, бывая чем-то раздосадованными. Но вместо слов раздалось лишь мычание, а пальцы продвинулись глубже в горло, вызывая неудержимый рвотный позыв. Надо думать, мой бедный организм был с этими пальцами заодно и сам мечтал поскорее избавиться от гадости, что я так опрометчиво в него влила. Так или иначе, но прополоскало меня знатно. После этого унитаз сменился раковиной, в лицо полилась холодная вода, кожу с силой начало тереть пушистое полотенце....

Затем подо мной вновь каким-то образом оказалась постель, теперь уже расправленная, что было просто блаженством. Я ещё успела отчаянно пожелать, чтобы постель эта не начала снова кружиться, но уже в следующую секунду провалилась в глухое забытьё.

Пробуждение оказалось медленным и мучительным. Сначала в глаза забрезжил тусклый полусвет, затем кусачими мурашками напомнило о себе одеревеневшее в одной позе тело, последними проснулись уши: я услышала мерное тиканье часов и чьё-то дыхание рядом. Почувствовала тупую боль внизу живота. И, внезапно разом всё вспомнив, вздрогнула и открыла глаза.

Номер стандарт улучшенный был погружён в серые рассветные сумерки. Еле заметно колыхалась от сквозняка штора, выключенный телевизор подмигивал красным глазом, в ванной еле слышно гудели трубы. Здесь как будто прибрались. С журнального столика исчезли остатки ужина, кресла отодвинулись к окну, на одном из них аккуратной горкой высилась стопка одежды. Белой одежды.

Вздрогнув, я запустила руку под одеяло и провела ею вдоль тела. На теле обнаружились только новые, кружевные, тоже белые трусики, которые мне вчера торжественно вручила Алла. Больше ничего.

Стараясь не произвести ни шороха, я медленно повернула голову. На соседней подушке, вполоборота ко мне, спал Ральф Доннел. Судя по видимой из-под одеяла части тела, тоже не обременённый одеждой.

Я осторожно села. Боль, до этого ноющая внизу живота, толкнулась острее. Глубинная, томительная, сродни зубной, боль, почему-то кажущаяся мокрой. Кажущаяся ли?

Продолжая сидеть с согнутыми коленями, я заставила себя чуть развести ноги, запустить руку в трусики… и пальцы сразу стали влажными, липкими. Уже зная, что увижу, я другой рукой откинула одеяло. Кровь. Кровь на простыне, на внутренней стороне бёдер, на трусиках, на руке. Кровь и боль.

Я заплакала. Заплакала сразу и сильно, шмыгая носом, по-щенячьи поскуливая, вновь кутаясь в одеяло по самые уши. Сама не понимая причины своих слёз. Ведь что бы вчера ни сделал со мной Доннел, это уже позади. И разве не удачно вышло, что мне даже не пришлось осознавать происходящее, стесняться и бояться? Не всё ли равно вообще, как именно это случилось, если оно и должно было случиться? Разве я не за этим сюда шла?

Лежащий рядом мужчина зашевелился, потревоженный моим плачем. Открыл глаза. Какое-то время молча смотрел на меня, затем рывком сел.

– Что случилось?!

Его голос был хриплым со сна, грубым. И от этой грубости, от резкого вопроса, я заплакала ещё громче.

– Да что с тобой ещё? – Доннел запустил пятерню в волосы, взъерошил нервным жестом "какого-чёрта-происходит", тем самым снова до боли напомнив мне Дэна.

Наверное, не будь этого жеста, я бы не осмелилась его в чём-то обвинять. Любой другой мужик в данной ситуации был вправе сделать со мной то, что сделал, ведь за это он и заплатил. Любой, но не тот, кто хоть чем-то похож на моего друга, одного из лучших людей, которых я когда-либо знала. Такой не мог, не должен был!

Впрочем, обвинить на словах я всё же не осмелилась, меня хватило лишь на то, чтобы протянуть вперёд руку, показав Ральфу окровавленные пальцы.

Доннел напрягся всем телом.

– Что это? Ты поранилась?

Он издевается? Сказать что-нибудь я по-прежнему не могла, лишь отрицательно затрясла головой.

Шумно вздохнув, Доннел одним движение скинул одеяло и с себя, и с меня. Уставился на перепачканную простыню. Встал. Быстро обойдя кровать, бесцеремонно взял меня за плечи и завертел, осматривая со всех сторон. Пискнув, я попыталась прикрыть руками голую грудь, но была сдёрнута с постели и поставлена на ноги.

– Внешних повреждений не видно, – заключил Доннел, ещё раз окинув меня цепким взглядом с ног до головы. – У тебя месячные?

Я гневно вывернулась из его рук, схватила край одеяла, попыталась прикрыться. Вместе с нахлынувшей злостью вернулся голос:

– Это же вы сделали! Вы меня… ночью!

Зрачки Доннела расширились. Он всматривался в моё лицо, и в его глазах эмоции сменяли друг друга. Удивление. Догадка. Понимание. Возмущение.

– Ты что, спятила?! Не трогал я тебя! На кой мне бесчувственное тело с перегаром?!

Я попыталась сесть на кровать, но вспомнила про испачканные кровью трусики и снова заревела от растерянности и унижения.

– Да?! – от плача у меня началась икота. – А почему я голая? И мне больно… ик… и… кровь!

Доннел закатил глаза. Наклонился, уперев руки в колени, сказал медленно и членораздельно, будто разговаривая с умственно отсталой:

– Я вчера раздел тебя только потому, что забрызгал водой, когда умывал. А всё остальное… Когда у тебя месячные последний раз были? Ты календарик ведёшь?

Месячные? Я перестала реветь и заморгала.

– Никогда, – ответила растерянно. – Ещё не было…

– Понятно, – Доннел выпрямился, осторожно взял меня за плечи. – Ничего страшного не случилось, у тебя просто начались женские дни. Ты, верно, в последнее время очень волновалась, плюс вчера выпила много алкоголя. Вот организм и отреагировал на стресс. Успокойся и иди в душ, хорошо? В шкафчике над раковиной, в аптечке, должно быть что-то по вашей женской части. Насколько я помню, в каждом номере есть. Знаешь, как пользоваться, или горничную позвать, чтобы помогла?

Я отчаянно замотала головой, сгорая от стыда, и почти бегом метнулась в ванную комнату.

Там я пробыла долго. Сначала стояла под горячей струёй душа, вздрагивая от затихающих рыданий, потом медленно вытиралась большим, очень пушистым полотенцем, затем вдруг поняла, что мне нечего надеть, и снова чуть-чуть всплакнула.

В дверь постучали.

– Я взял для тебя сменное бельё, – сказал Доннел, и пришлось выдержать ещё порцию стыда, приоткрывая дверь и принимая из-за неё чистые трусики и майку.

Наконец, кое-как приведя себя в порядок, я обнаружила на вешалке банный халат и, закутавшись в него до пят, осторожно вышла из ванной.

Доннел был в номере. Более того, он успел перестелить постель и принести две чашки кофе, аромат которого теперь витал в воздухе. Утро за окном окончательно вступило в свои права, видимый из-за шторы кусочек неба золотило встающее солнце.

Я робко переступила босыми ногами на ковре, и Доннел обернулся. Наверное, вид у меня был очень жалкий, несчастный и зареванный, потому что его брови поднялись трогательным домиком, а в следующую секунду он уже стоял рядом и осторожно обнимал меня, бормоча что-то успокаивающее, гладя по мокрым волосам.

И эта неожиданная ласка, не имеющая ничего общего с тем, чего я ожидала в этой комнате сегодняшней ночью, снова заставила меня плакать, на этот раз – от облегчения и благодарности.

Глава 15

Лапка.

– Зачем ты вчера так напилась? – спросил Доннел, когда я перестала реветь.

Он вернулся в кресло у окна и усадил меня на колени, продолжая обнимать одной рукой. Подал кружку с кофе, который я сразу начала отхлёбывать мелкими глотками в попытке потянуть время перед ответом, сгорая от стыда. Как-то получилось, что, начиная со вчерашнего вечера, вся ситуация представляла из себя сплошной позор. Сначала я, вломившись в номер без спросу, застала своего нового владельца в весьма пикантной ситуации. Затем залпом опустошила бутылку коньяка, тем самым заставив его возиться с собой не самым приятным образом. И, как будто всего этого было мало, разбудила ни свет ни заря, рыдающая и измазанная кровью. Но больше всего мне было стыдно даже не за то, что я предстала перед мужчиной в один из самых сокровенных женских моментов, которые следует скрывать, делая вид, что ничего подобного даже не существует. А за мысль, которая пришла мне в голову, едва я почувствовала боль внизу живота и увидела кровь. Сейчас уже было невозможно представить, что этот человек, который, несмотря на все доставленные ему неудобства, так заботился обо мне, мог бы воспользоваться моим бесчувственным телом.

– Для храбрости, – промямлила я, наконец, под внимательным взглядом Доннела. – Мне подруги посоветовали, чтобы расслабиться.

Он фыркнул в свою кружку, сдерживая смех.

– Для храбрости тебе хватило бы половины бокала. А так ты могла серьёзно отравиться. Даже того, что успело всосаться в кровь, а не оказалось в унитазе, хватило, чтобы вырубить тебя до утра. Как, кстати, себя чувствуешь?

Я замерла и мысленным взором пробежалась по телу. Продолжал надоедливо ныть низ живота, но в основном всё было как обычно.

– Хорошо, спасибо.

– Да не за что, – Доннел отхлебнул из чашки. – И пила ты зря. Я всё равно собирался тебя вежливо выпроводить.

– Почему? – в этом вопросе внезапно прозвучало больше обиды, чем удивления, и это стало ещё одной гирькой на чашу моего позора.

– Потому что хотел вернуть Галю, – невозмутимо отозвался Доннел. – Брюнетка, которая была здесь, когда ты пришла. Я всегда приглашаю её, приезжая на остров.

Ага, её. И ещё Аллу. И ещё нескольких похожих, во-от с такими титьками!

– Просто неудобно было тебя сразу разворачивать, – продолжал он, не замечая моих надутых губ. – Думал, схожу в душ, объясню всё, и мы уйдём вместе. Ты – к себе, я – в бар за Галей. Из ванной вышел, а ты тут уже в зюзю. Вот и пришлось планы изменить: куда тебя в таком состоянии?

Я виновато потупилась, решила, что надо хоть как-то объясниться за своё утреннее поведение, и пробормотала:

– А я проснулась почти голая, и живот болел, и… всё остальное. Вот и подумала спросонок, что вы…

Доннел иронично поднял брови и приложил палец к моим губам, вынуждая замолчать.

– Давай договоримся? Во-первых, не вы, а ты. Мы с тобой вроде как собираемся вступить в довольно близкие отношения, и выкать, несмотря на разницу в возрасте, уже неуместно. А во-вторых, не оправдывайся. Ты имела все основания такое подумать, учитывая обстоятельства и место нашего знакомства.

Я тихонько кивала, опустив глаза. Стыдно всё ещё было, но уже терпимо. Ровный голос Доннела успокаивал, его рука, обнимающая меня поверх халата, – тоже. Я вдруг осознала, что впервые сижу на коленях у мужчины и странным образом чувствую себя так, словно это самая естественная вещь на свете. Хотя, если подумать, чего мне уже стесняться после ночных и утренних событий? Вряд ли мы друг друга можем ещё чем-нибудь удивить.

Молчание затянулось, Ральф пил кофе, о чём-то задумавшись, а я украдкой поглядывала на него сквозь упавшие на лицо влажные волосы. Черты лица Доннела теперь не казались мне такими грубыми, как при первом знакомстве, их внешняя резкость уже не обманывала меня. Даже глаза, выглядевшие до этого чёрными, оказались тёмно-карими, тёплыми, цвета крепкой заварки. А ещё у него были очень мягкие на вид волосы. Короткие, но не ёжик, каштановые, выглядевшие так, словно, если на них дунуть, они распушатся, взлетят и опадут не сразу. Как чёрно-бурый лисий мех, из которого мама как-то сшила мне шапку. Захотелось потрогать их, чтобы убедиться, не обманчиво ли это впечатление, но я, конечно, не осмелилась.

Кофе кончился. Тоскливо заглянув в опустевшую кружку, я вздохнула и замерла. Пытаться слезть с колен Ральфа казалось невежливым, сидеть дальше, как ни в чём не бывало, – наглым. Но удачно вышло, что его кофе закончился одновременно с моим, и Доннел, поставив обе наших кружки на столик, осторожно пересадил меня в кресло. Уже стоя, протянул руку, провёл пальцами по моей правой щеке, где под зелёной сосновой лапкой угадывался шрам.

– Расскажешь мне об этом?

Я с готовностью кивнула, но Ральф добавил:

– Не сейчас. Сейчас я пойду пообщаться с людьми и вернусь к обеду. Номер в твоём распоряжении, можешь посмотреть телевизор или взять из холодильника что-нибудь поесть. Но я бы рекомендовал отдых. Ты сейчас немного больна, да и ночь выдалась не из лёгких. Ляг, поспи, а я разбужу тебя, когда вернусь.

Я опять кивнула и молча смотрела, как он берёт с прикроватной тумбочки часы, застёгивает на руке, поправляет перед зеркалом воротник рубашки, рассовывает по карманам мелкие вещицы… И только, когда Доннел направился к двери, вспомнила что-то, как мне тогда показалось, очень важное, и окликнула:

– Сударь!

– Ральф, – он без удивления обернулся, – просто Ральф. Что тебе?

– Вы мне разрешите петь с группой в ресторане? Выступать по вечерам?

– Не вы, а ты. Разрешу. Выступай на здоровье, если тебе нравится, – Доннел опять направился к двери, но я вспомнила ещё кое-что, не дававшее мне покоя с нашей первой встречи.

– Су… Ральф! А можно ещё спросить?

На этот раз он облокотился о косяк, всем своим видом выражая внимание и терпение.

– Спрашивай.

– Вы… ты ведь с Запада, правда?

Он как будто с досадой шевельнул плечами, но ответил дружелюбно:

– Оттуда. Если хочешь спросить про мой великолепный русский, то мои родители – москвичи. Одни из немногих, у кого хватило ума понять, к чему идёт дело, и сбежать за границу, пока не упал железный занавес. Ещё до моего рождения. А теперь ложись спать, успеем ещё наговориться.

Ральф ушёл, а я осталась сидеть в кресле, глядя на закрывшуюся дверь и пробуя на вкус только что прозвучавшие слова:

"хватило ума понять, к чему идёт дело"

"сбежать за границу"

В душе опять защемило. Я бы не смогла объяснить почему, но произнося это, Ральф снова неуловимо напомнил мне Дэна. Напомнил так, будто я заглянула в будущее и увидела своего друга, ставшего взрослым.

С той минуты, когда я свернулась под одеялом и мгновенно уснула в номере улучшенный стандарт самого дорого отеля Оазиса, время снова рвануло вперёд, потекло ровно и почти без происшествий. Отмеряя новый виток моей жизни, в которой теперь был Ральф.

Ральф показывался на острове так же часто, как Яринкин Ян: почти каждую неделю. Все эти дни я проводила с ним, отвлекаясь только на выступления в ресторане. Вместе нам было легко и просто. Может быть, потому, что я исчерпала все запасы своей стыдливости в сумасшедшую ночь и не менее сумасшедшее утро, когда впервые заявилась к нему, умудрившись предстать в самом неприглядном виде. После этого чего-либо стесняться уже не получалось. Даже наша первая близость прошла для меня без особых эмоций. Тем более, что произошло это не сразу.

Мои месячные, нагрянувшие так некстати, продлились четыре дня, и всё это время я чувствовала себя вялой и разбитой. Дни проводила с Ральфом, а на ночь, когда к нему наверняка приходили Галя, Алла или кто-нибудь не менее грудастый, возвращалась в наш домик, к Яринке. Яринка очень помогла мне отнестись легче к моему, как я думала, несмываемому позору. Она так хохотала, слушая про выпитый коньяк, выставленную вон Галю и весьма неординарно разбуженного поутру Ральфа, что я тоже начала улыбаться и, в конце концов, решила, что ничего ужасного не произошло.

Когда мои, как называла их Агафья, критические дни подошли к концу и я почувствовала себя лучше, Ральф узнал об этом первый. Я слишком хорошо помнила слова Яринки о том, что здесь с нами в любой момент может случиться всё что угодно, и сама попросила у него разрешения прийти на ночь. Ральф кивнул и провёл тыльной стороной ладони по моей щеке, по правой щеке с сосновой лапкой, словно попытался разгладить прячущийся под ней шрам. Он нечасто ко мне прикасался. Мог разве что приобнять за плечи, убрать за ухо непослушную прядь волос или легко поцеловать в губы, прощаясь до следующего утра.

Но всё изменилось после того, как я впервые легла с ним в постель, легла не как упившееся до беспамятства тело, но как женщина. Точнее, как та, кому ещё только предстояло стать ею. Яринка и здесь оказалась права: объятия и поцелуи были приятны. Мне понравилось, как руки Ральфа обтекали моё тело, повторяя его изгибы, поглаживая и сдавливая. Понравилось и скольжение горячего языка по коже, неторопливые влажные поцелуи, которыми он покрывал меня с ног до головы, в самых сокровенных местах. Мне не с кем было сравнивать, но, помня рассказы соседок о том, как торопливо и грубо подчас обращаются с ними другие гости, я могла сделать вывод, что мне и здесь повезло.

Больно было, но не очень. Не сравнить с розгами и уж тем более не сравнить с рвущими тело собачьими клыками. Я даже не пикнула, только задержала дыхание. Хуже оказались последующие минуты. Боль ослабла, но не прошла; кроме этого, мне сразу стало тяжело и очень жарко под навалившимся мужским телом, а мышцы бёдер и спины остро заныли от напряжения и непривычной позы.

Но всё это стоило того облегчения, которое я испытала, когда Ральф шумно выдохнул и, на миг судорожно скомкав в кулаке мои волосы, наконец отстранился. Мне думалось, что теперь самое плохое позади, и дальше всё станет пусть не замечательно, но нормально.

К сожалению, это оказалась не совсем так. В последующие наши ночи с Ральфом боль упрямо возвращалась, хоть и не такая яркая. Дискомфорт, тяжесть, ощущение того, что он слишком велик для меня, тоже остались. Но я научилась с этим мириться, научилась даже получать что-то вроде морального удовлетворения от своей нужности этому мужчине, такому сильному и взрослому, с далёкого желанного Запада.

Ральф видел, что я не в восторге от нашей близости, и объяснил это тем, что девочки моего возраста не получают от секса того же, что девушки постарше, что у меня пока просто другой гормональный фон, но в будущем всё изменится. И мне даже в голову не пришло пожаловаться на то, что он делает мне больно. Я уже достаточно времени провела в Оазисе, прониклась его нравами и твёрдо усвоила: кто платит, тот и заказывает музыку. Ральф мой хозяин, он меня купил, и он в своём праве поступать, как считает нужным. Моё отношение к Доннелу от этого факта никак не менялось. А отношение это характеризовалось, пожалуй, одном словом: благодарность.

Я была благодарна Ральфу, начиная с нашей первой встречи, когда он согласился спасти меня от ужасного Ховрина. Я была благодарна ему за то, что возился со мной пьяной, спасая от отравления. А утром помог разобраться в том, что происходит с моим организмом, и не обиделся на предъявленное ему глупое обвинение. Я испытывала бесконечную благодарность за те внимание и заботу, что Ральф уделял мне каждый раз, появляясь на острове.

Наше общение не ограничивалось постельными утехами. Доннел посылал за мной сразу по приезду, невзирая на время суток. И я бежала, бросая всё, не потому, что слово господина – закон, а искренне желая его увидеть. Он никогда не появлялся с пустыми руками: привозил для меня то нарядную вещицу, то набор пастели для рисования, то разноцветные нотные тетради, то глянцевый самоучитель английского языка. Но не это заставляло меня ждать его появления, как праздника. Ральф сумел стать мне близким человеком, пусть не любимым, но тем, кому я могла доверять целиком и полностью, и который знал обо мне всё. Его по-настоящему интересовала моя жизнь до появления в Оазисе, мои мысли и чувства, и я охотно доверяла их ему. Мы подолгу разговаривали, уединившись в номере, или на крыше Айсберга за одним из столиков. Он расспрашивал меня о жизни в тайге, о приюте, о нашем с Яринкой побеге оттуда и последующих скитаниях. Хвалил за смелость и находчивость, журил за неосторожность, сочувствовал утратам, вслух размышлял о причинах и следствиях тех или иных событий. С ним я могла не бояться осуждения, рассказывая о таких поступках, за которые заслужила бы укоризненные взгляды даже от соседок по номеру, которые сами были далеко не безгрешны. Напротив, Ральф задорно смеялся, слушая о пририсованных Иисусу недостающих частях тела или о поджоге церкви.

Единственное, что осталось Ральфу неизвестным, – моя мечта убежать на Запад. Её я утаила, боясь, что такое признание Ральф может принять за намёк на то, что он, как выходец с Запада, должен мне помочь. И подумать, будто я с самого начала держала в уме только это. Что именно за этим подошла к нему в первый раз, а другие причины были лишь предлогом. Допустить такого я не могла: мнение Ральфа день за днём становилось определяющей ценностью в моей жизни.

При этом меня совершенно не смущало то, что про самого Ральфа я почти ничегошеньки не знала. Не знала даже, как называется страна, из которой он приезжает, и каким образом это возможно при железном-то занавесе. Не знала, зачем, по каким делам он так часто бывает на Руси: наверняка ведь не только затем, чтобы отдохнуть в Оазисе. Чем занимается, как зарабатывает на жизнь явно немаленькие деньги, раз сумел заплатить за меня впечатляющую даже по местным меркам сумму и оставить с носом Ховрина, считающегося одним из самых дорогих завсегдатаев острова.

Задавать вопросы мне и в голову не приходило. Я хорошо помнила совет Аси: никогда ни о чём не спрашивать гостей. Да и некий вкрадчивый голосок внутри, не голос-без-слов, а скорее еле слышный шепот, подсказывал, что ответы на эти вопросы могут мне не понравиться. Поэтому я не искала от добра добра, а довольствовалась своим новым положением. Положением девочки при постояннике и бэк-вокалистки в ресторане Айсберга.

Репетициям в группе, а также осваиванию новых музыкальных азов, я посвящала дни и ночи без Ральфа. Ночные выступления перед гостями уже стали для меня обыденностью, и теперь было смешно вспоминать, в какой ужас меня привела новость о назначении на это место. Зарабатывать на этом чаевые, как делала Яринка, танцуя, не получалось, но я не унывала. Алла по моей просьбе узнала у Ирэн, что мой долг почти уплачен благодаря Ральфу. Остались крохи, и я решила, что задумаюсь об их погашении, когда у Яна выйдет уговорить отца повторно купить ему Яринку. Тогда мы бы смогли рассчитать всё так, чтобы закрыть задолженности одновременно. О том, что будет дальше, я пока не думала.

С нетерпением дождавшись купального сезона, я, навёрстывая упущенное в прошлом году, когда свежие раны не позволяли мне отдать должное морю и солнцу, целые дни проводила на пляже. Читала, лёжа в шезлонге, училась плавать брассом, а когда появлялся Ральф, тащила его гулять вдоль берега (было приятно идти с ним за руку на виду у всех) и ныряла с его плеч в накатывающие волны. Однажды он устроил нам прогулку на катере в открытое море, где мы пили шампанское, видели дельфинов и целовались на палубе под палящим солнцем. Последнее сделало это приключение особенно счастливым, учитывая то, что обычно Ральф никогда не целовал меня просто так, без намерения перейти к чему-то большему. А мне нравилось с ним целоваться. Будь моя воля, я бы любую нашу близость свела к поцелуям да объятиям, без всего остального, что причиняет боль.