Текст книги "Семейный пикник"

Автор книги: Элизабет Ролле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Элизабет Ролле
СЕМЕЙНЫЙ ПИКНИК

Глава I

 

Джоан Уинд посмотрела на часы – Сирил опаздывал уже на тридцать минут.

– Где у вас телефон?

Бармен указал на узкий коридорчик, к которому вела лесенка из пяти ступенек. Джоан набрала номер, но в квартире Сирила Мортисса трубку не снимали; она вернулась обратно в бар и села на прежнее место у дальнего конца стойки. Прежде Сирил никогда не опаздывал, и Джоан ощущала легкое беспокойство. Последние дни он держался очень нервно, у него явно были– какие-то неприятности, в которые он не посвящал ее. Выпив еще один коктейль, Джоан поднялась и направилась к выходу; она слишком долго сидела одна и расположившийся рядом мужчина начал посматривать на нее с чересчур откровенным интересом. Когда Джоан встала, он торопливо расплатился и направился следом. На выходе, открыв перед нею дверь, он хотел заговорить, но Джоан посмотрела на него долгим, холодно-высокомерным взглядом – он смешался и молча пропустил ее. Поправив воротник плаща, она вышла на улицу и увидела на повороте машину Сирила. Он затормозил, и, не выпуская руля, одной рукой распахнул дверцу; когда Джоан села, машина резко рванулась с места. Джоан посмотрела на его четкий профиль, тряхнула своими каштановыми волосами и решительно сказала:

– Я хочу знать, что с тобой происходит.

Мортисс не ответил, он гнал машину вперед, выжимая из старенького мотора все, на что тот был способен.

– Вряд ли лондонская полиция одобрит твою манеру езды, – заметила Джоан, однако ее спутник по-прежнему молчал.

Свернув на тихую, безлюдную улочку, Мортисс остановил машину и сказал с кривой усмешкой:

– Все кончено, Джоан. Я ввязался в рискованную игру и проиграл.

Маленькая твердая ладонь Джоан легла на его руку.

– Я давно чувствовала, что с тобой неладно. Ты все-таки связался с этой конторой авантюристов? – Мортисс отвел взгляд и нехотя кивнул. – Но ты же обещал мне?..

– Они посулили десять тысяч.

– А в результате ты не получил ничего и еще угодишь в тюрьму, – с горечью сказала Джоан. – Ты бы хоть обо мне подумал.

– Об этом-то я и думал, – упрямо сказал Мортисс. – Именно об этом.

– Сирил, ты просто сумасшедший! Не виновата же я в том, что отец оставил мне наследство! Я люблю тебя и знаю, что ты тоже меня любишь, меня, а не мои деньги. – Вместе с состоянием Джоан Уинд унаследовала решительный характер полковника Уинда и была не склонна к пустым разговорам и запоздалым упрекам. – Сколько надо денег, чтобы развязаться с этими жуликами?

Мортисс покачал головой.

– Ты не в состоянии помочь мне, Джоан, я ведь знаю завещание твоего отца. Мне нужно восемь тысяч и не позже, чем через месяц.

– Восемь тысяч, – протянула Джоан, нахмурив тонкие брови. Она обдумала все способы получить деньги и, не найдя ни одного, кроме того, что упирался, как в глухую стену, в согласие Роджера Карлайла, с досадой воскликнула: – Дурацкое завещание!

Завещание полковника Уинда позволяло ей пользоваться только доходом с капитала, трогать его до двадцати пяти лет она имела право лишь с согласия Роджера Карлайла; в том случае, если бы Джоан вступила в не одобряемый сэром Карлайлом брак, она навсегда теряла право самостоятельно распоряжаться наследством. Полковник Уинд составил такое завещание из лучших побуждений, стремясь обеспечить своей единственной дочери твердый доход; он был низкого мнения о деловых способностях женщин (совершенно напрасно, если говорить о Джоан) и принял меры, чтобы оградить ее от искателей легкой наживы,

– Роджер настроен против тебя.

– Откуда он обо мне знает?

– Разумеется, я сама сказала. Сказала, что собираюсь выйти за тебя замуж. Он навел справки и заявил, что ты... – Джоан замялась.

Мортисс горько усмехнулся.

– Говори, что уж там.

– Роджер считает тебя мошенником. Я переубеждала его, но он на редкость упрям. Тут ничего не поделаешь. Хотя подожди... одна возможность у нас есть. Для Роджера очень много значит личное впечатление. Он никогда не видел тебя, и, если ты ему понравишься, он может изменить свое мнение.

Мортисс передернул плечами.

– Что значит "понравишься"? Я же не девица, чтобы нравиться ему.

– Не обижайся, – примирительным тоном сказала Джоан, – я просто неудачно выразилась. Постарайся произвести на него хорошее впечатление. Прошу тебя, Сирил, ради меня! Я хочу стать твоей женой, и хочу стать ею сейчас, а не когда ты выйдешь из тюрьмы. Мы должны добиться, чтобы Роджер разрешил мне взять деньги.

– Что он из себя представляет, этот Роджер? Он твой родственник?

– Нет. Мой отец и отец Роджера, Роберт Карлайл, были близкими друзьями. Роджер тоже нравился отцу, и он возложил на него обязанность опекать меня. Роджер относится к этому очень добросовестно, даже слишком, хотя ему и своих забот хватает. Его отец был старшим из сыновей сэра Уильяма Карлайла; младший, Артур, обладал очень неуравновешенным характером и причинил своим родным много неприятностей. Наконец, он против воли отца женился на женщине совершенно не из их круга, к тому же вдове с ребенком. Точнее, ребенок был не ее, а остался ей от первого мужа. Сэр Уильям заявил, что впредь не желает видеть своего младшего сына, и вскоре умер, оставив все состояние старшему. Роберт Карлайл хотел помочь брату, но они поссорились из-за того, что Роберт вроде бы высокомерно держался с его женой. Артур порвал всякие отношения со старшим братом и потом вторично отклонил попытку Роберта помириться с ним после смерти жены. Когда Роберт тоже умер и состояние Карлайлов перешло к его сыну Роджеру, он поехал к дяде, но тот, очевидно, встретил его не слишком любезно – больше они не встречались. А пятнадцать лет назад Артур Карлайл окончательно запутался в долгах и застрелился. К этому времени у него был восьмилетний сын Патрик. Получилось так, что он услышал выстрел и первым вбежал в комнату. Говорят, там было много крови и вообще... Тот выстрелил себе в рот из крупнокалиберного револьвера – представляешь, как это выглядело? Патрик потом полгода пролежал в больнице, а затем Роджер взял его к себе. Сейчас Патрику двадцать три, но Роджер до сих пор нянчится с ним. Роджер все еще не женат, хотя ему уже тридцать восемь. Если он все-таки женится, для Патрика это будет неприятный сюрприз. – Джоан язвительно усмехнулась, Патрик Карлайл не пользовался ее симпатиями. – При нынешнем положении вещей он – наследник Роджера, а тот очень богат. У самого Патрика нет ни пенса, однако он привык иметь в своем распоряжении большие деньги. Роджер практически ему ни в чем не отказывает.

– Будем считать, что общий курс истории семейства Карлайлов я прослушал. Что дальше? Под каким предлогом я встречусь с Роджером?

– Роджер с Патриком уехали куда-то в Альпы, я узнаю точный адрес, и ты просто-напросто остановишься в том же отеле. Роджер давно увлекается альпинизмом, а Патрик увязался за ним, хотя Роджер не хотел брать его с собой: у Патрика был сложный перелом ноги. С ними еще врач, который тогда лечил Патрика, кажется, его фамилия Бэрридж. С Патриком советую тебе не ссориться, даже если услышишь какую-нибудь колкость. Учти: если поругаешься с Патриком, у тебя не будет никаких шансов понравиться Роджеру. Впрочем, несмотря на свои капризы, Патрик все же довольно хорошо воспитан и обычно не позволяет себе явных грубостей. Во всяком случае, с посторонними людьми, – уточнила Джоан. – Да, и последнее: Патрик не переносит разговоров обо всем, что связано с огнестрельным оружием и кровью. После самоубийства отца у него был шок, и он до сих пор болезненно воспринимает все, что хоть сколько-нибудь напоминает об этом. Однажды он принял участие в охоте, а потом у него был нервный припадок. Кажется, он лечится у психиатра. Так что будь осмотрителен, иначе Роджер сразу тебя невзлюбит. – Джоан переменила позу, устраиваясь поудобнее. – Теперь перейдем к другим, – сказала она, откидывая упавшие на лоб волосы.

– Их еще много? – шутливо спросил Мортисс.

– Двое, – серьезно ответила Джоан. – С Роджером обычно ездит в горы Фрэнсис Гловер, это его единственный, кроме Патрика, родственник. Я с ним почти незнакома, видела мельком пару раз. Еще Луиза Олбени, сводная сестра Патрика, вполне возможно, что она окажется там. Спит и видит женить на себе Роджера. Луиза – очаровательное хрупкое белокурое создание с нежным голосом и железной хваткой. И в отличие от Патрика, Луиза всегда твердо знает, чего хочет. Если она сейчас опять увяжется за Роджером, будет полный сбор. Так сказать, семейный пикник.

– Она живет вместе с ними?

– Нет, Луизе кое-что досталось от ее отца, и она живет самостоятельно. Она и Патрик, мягко говоря, недолюбливают друг друга, однако она старается сохранять видимость родственных отношений, чтобы иметь предлог для визитов в дом Роджера.

– Милая семейка. Почему они не ладят?

– Патрик с Луизой? Дружбы между ними никогда не было, а окончательно они перегрызлись после того, как Патрик однажды просил у нее денег.

– Зачем? Ты же говорила, что Роджер не отказывает ему в деньгах.

– Обычно да, но это случилось сразу после истории со скачками, из-за которой Патрику едва не пришлось уйти из Оксфорда. Он оказался замешан в какие-то махинации; широкой огласки удалось избежать, но Роджеру это обошлось очень дорого. Кстати, Луиза разболтала об этом всем знакомым, за что Патрик на нее страшно разозлился. Вообще трудно понять, зачем он в это ввязался. Вряд ли ради денег.

– Захотелось острых ощущений? Он любит азартные игры?

– Про Патрика нельзя с определенностью сказать, что он любит, а что нет.

Мортисс вытащил из пачки сигарету, помял, но не закурил – Джоан не любила дыма.

– Твой план мне не нравится, – хмуро сказал он. – Вряд ли мы с Роджером подружимся.

– Тебе надо всего лишь произвести на него хорошее впечатление. Пожалуйста, постарайся, Сирил! Это наш единственный шанс, другого нет.

Шевельнувшись, Мортисс уронил лежавшую рядом на сиденье пачку сигарет; он наклонился и, шаря рукой внизу, так что Джоан был виден только его затылок, спросил:

– А что сказано в завещании на тот случай, если Роджер Карлайл вдруг умрет?

– Его права перейдут к адвокату Квентину.

Мортисс выпрямился, так и не подняв сигареты.

– Это лучше или хуже?

– Квентин не стал бы мне мешать распоряжаться деньгами по своему усмотрению.

Мортирсс хмыкнул, включил мотор и медленно тронулся с места.

– Поужинаем у меня, – предложила Джоан. – Заодно покажу тебе фотографии Карлайлов.

Мортисс кивнул, затем спросил:

– Ты поедешь со мной?

– Да, но поселюсь в другом отеле, чтобы Роджер не увидел нас вместе раньше времени.

Машина плавно остановилась у подъезда, и Джоан открыла дверь квартиры.

– У тебя найдется что-нибудь выпить? – спросил Мортисс.

– Посмотри в буфете, а я пока поищу фотографии.

Мортисс открыл буфет, выбрал бутылку хереса и поставил две рюмки.

– Тебе налить?

– Нет. Я выпила два коктейля, пока сидела в баре.

– Извини, что заставил тебя ждать.

Джоан повернула голову и внимательно посмотрела на него через плечо, сдвинув темные брови.

– Я передумала, налей мне тоже.

Мортисс наполнил и вторую рюмку, а Джоан тем временем достала пачку фотографий.

– Вот, смотри. Тут в основном Роджер, но Патрик тоже где-то должен быть.

Перебрав несколько штук, Мортисс недовольно нахмурился – на всех фотографиях Джоан была вместе с одним и тем же высоким темноволосым мужчиной.

– Где это вы снимались?

– Это Венеция. Осенью мы ездили на две недели в Италию. Рим, Венеция, Милан.

– Зачем ты с ним поехала?

– Во-первых, не с ним, а с ними, мы ездили втроем: Роджер, Патрик и я. А во-вторых, почему бы и нет? С тобой я тогда была еще незнакома. Роджер пригласил меня, и я согласилась. Если ты вздумал ревновать, то совершенно напрасно. – Джоан задорно рассмеялась. – Открою маленький секрет: я подозреваю, что Роджер предложил мне поехать, чтобы избавиться от Луизы. Луиза не выносит присутствия другой женщины.

– И как тебе эта поездка, понравилась? – В тоне Мортисса звучала откровенная неприязнь к Роджеру Карлайлу.

– Пока не появился ты, у меня были прекрасные отношения с Роджером, его опека меня не стесняла, и он всегда держался очень тактично.

– Выходит, во всем виноват я.

– Перестань, Сирил!

Мортисс молча рассматривал фотографии.

– Здесь все ты да он, – наконец сказал он, добравшись до последнего снимка.

– Патрик снимал. Он тогда увлекался фотографией и совсем замучил нас. Мы получали отдых, только когда он принимался снимать свою собаку.

– Пес красивый, – сказал Мортисс, разглядывая фотографию огромного сенбернара.

– Патрик тут тоже где-то есть. Вместе с собакой, я сама снимала. Ты пропустил, сейчас найду.

Джоан потянулась к фотографиям.

– Сам найду, – пробурчал Мортисс, отстраняясь.

– Сирил, не будь таким мрачным, это просто смешно! Между мной и Роджером всегда были только дружеские отношения.

Мортисс отобрал две фотографии (одну – Патрика с собакой, вторую – Джоан с Роджером, где они были сняты крупным планом), остальные небрежно бросил на стол, потом с раздражением произнес:

– Бредовая затея.

Тонкие брови Джоан сошлись в одну линию.

– Ты придумал что-нибудь получше?

– Нет.

– Тогда нечего и говорить. Когда будешь знакомиться с Роджером, назови фамилию своей матери.

– Зачем? Не такая уж у меня уникальная фамилия.

– А если Роджер, услышав "Сирил Мортисс", прямо спросит, не знаком ли ты со мной? Тебе нельзя будет ответить ни "да", ни "нет". Если скажешь "да", у него сразу возникнет против тебя предубеждение. "Нет" говорить тоже нельзя, так как потом выяснится, что ты соврал, а это ему не понравится.

– Хорошо, я буду Сирил Белл. Положим, я произведу на него хорошее впечатление как Сирил Белл, а дальше что?

– Дальше очень просто. Там я не буду показываться Роджеру на глаза, а когда вернемся в Англию, познакомлю тебя с ним так, будто не знаю о вашей встрече. Ты сделаешь вид, словно очень удивлен, и скажешь что-нибудь вроде: "Я и понятия не имел, что вы и есть тот самый сэр Карлайл, о котором говорила Джоан". А насчет своей фамилии, если он спросит, почему ты записался в отеле как Белл, скажешь, что это фамилия твоей матери и ты иногда пользуешься ею.

– Что ж, попробую... А ты оставайся здесь. Зачем тебе ехать?

– Нет, мне лучше тоже поехать. Поселюсь поблизости, и ты будешь звонить мне и сообщать, как дела. Может быть, я дам тебе какой-нибудь дельный совет, ведь я давно знакома с Роджером, знаю его привычки и на что он способен.

– Берешь командование в свои руки? Разрешите начать военные действия, генерал?

Джоан, улыбаясь, потянулась с кошачьей грацией.

– Достань портвейн, там должна быть начатая бутылка. Поднимем боевой дух армии.

Мортисс направился за вином. Когда он повернулся к Джоан спиной, улыбка с ее лица исчезла и оно приобрело выражение холодной решимости.

Глава II

Выбор места принадлежал Роджеру. Маленький, но комфортабельный отель располагался в очень живописной местности. От города до отеля можно было добраться по канатной дороге, с которой открывался чудесный вид на пламенеющие маками альпийские луга.

Через пять дней после их приезда в отеле появилась Луиза Олбени и с милой улыбкой сообщила, что в Лондоне невыносимо скучно и ей захотелось погулять по красивым местам. Патрик скорчил выразительную гримасу и пробормотал:

– Надеюсь, она будет проводить время в баре, а насчет прогулок просто так сболтнула.

Роджер был более сдержан, однако казалось, что приезд Луизы обрадовал его столь же мало, как и Патрика. Когда Гловер, заходивший в ее номер и видевший, как она распаковывала вещи, сказал, что Луиза привезла горные ботинки, Роджер и Патрик помрачнели одинаково.

Вечером мужчины собрались в ресторане; вскоре к ним присоединилась Луиза, одетая в элегантное вечернее платье. Из присутствующих женщин она, бесспорно, была самой красивой. Пышные белокурые волосы, волной падающие на точеные плечи и обнаженную спину, с боков были подняты вверх, открывая маленькие, изящной формы уши, и крупными локонами вились надо лбом. Немного вздернутый носик придавал лицу что-то очаровательно-ребяческое; она, несомненно, знала об этом и держалась с откровенной кокетливостью, но была достаточно умна, чтобы не переигрывать. Выглядела она лет на двадцать, хотя в действительности была старше двадцатитрехлетнего Патрика. Патрик обладал такой же белокурой шевелюрой; его густые, чуть вьющиеся волосы были чуть длиннее, чем принято для мужчин, а красивое продолговатое лицо со светло-карими глазами носило отпечаток некоторой изнеженности. Семейное сходство с Роджером, темноглазым и темноволосым, просматривалось в одинаково правильных чертах лица – у Патрика более тонкого и нервного. При том же росте Роджер казался более массивным, а его манере держаться была присуща спокойная уверенность, отличавшая его от порывистого и неуравновешенного Патрика. Третий мужчина, Фрэнсис Гловер, лет тридцати пяти, с крепкой, по-спортивному подтянутой фигурой, принадлежал к людям, которые редко играют первую скрипку, зато вполне способны быть как надежным другом, так и опасным врагом: глубоко посаженные цепкие серые глаза свидетельствовали об упорстве и решительности, соединенных с умом, возможно не слишком быстрым, но пытливым и основательным. Четвертым был доктор Джеральд Бэрридж.

Патрик ушел танцевать первым – он любил развлекаться. Луиза выразительно посматривала на Роджера, но тот делал вид, будто не замечает ее призывных взглядов.

– Что мы будем делать завтра? – поинтересовался Гловер.

– Я хочу показать Патрику пещеру, которая напротив сквозной, – ответил Роджер. – Отправимся утром, часов в восемь. Вы пойдете?

– Нет, спасибо, этот маршрут для меня не представляет интереса, я там был в прошлом году.

– А вы, мистер Бэрридж?

– Тоже нет, собираюсь спуститься в город.

– Вас, Луиза, я не приглашаю, – самым естественным тоном сказал Роджер. – Дорога длинная, а вы бы устали, к тому же в пещеру надо спускаться по веревке. Мистер Бэрридж, как вы считаете: долгая прогулка Патрику не повредит?

– Думаю, что нет, но, если он все-таки начнет прихрамывать, возвращайтесь. Надеюсь, однако, что этого не произойдет.

Бэрридж привычным жестом пригладил свою короткую каштановую бородку, и в его голубых глазах промелькнула сдержанная усмешка – он прекрасно понимал, что основной причиной любезного приглашения Роджера провести две недели в горах вместе с ними является Патрик. Бэрридж был преуспевающим хирургом, имеющим собственную клинику, и нанять его в качестве сопровождающего лица для бывшего пациента было невозможно независимо от размера предложенной платы, поэтому Роджер, будучи человеком умным, просто пригласил его отдохнуть вместе с ними, воспользовавшись тем, что доктор Бэрридж был заядлым альпинистом и обожал горы; правда, на сей раз из-за Патрика поездка превратилась всего лишь в увеселительную прогулку, однако оба Карлайла были Бэрриджу симпатичны, и потому он согласился.

В свое время Патрик из-за сложного перелома провел в его больнице два месяца; к Бэрриджу он попал уже после того, как кости срослись неправильно, – и он едва ходил. Бэрриджу пришлось снова его оперировать и потом еще долго возиться с его ногой, чтобы избавить от хромоты. Поначалу нетерпеливый и избалованный пациент изрядно донимал его своими капризами, и лишь профессиональный долг заставил Бэрриджа продолжать лечение. Когда Патрик в приступе раздражения через две недели после операции заявил Бэрриджу, что его специально держат так долго в больнице, тот не на шутку рассердился и ответил, что, напротив, прилагает все усилия, чтобы как можно скорее от него избавиться. Вместо того чтобы окончательно разозлиться, Патрик вдруг засмеялся и вежливо извинился. Бэрридж тогда был несколько удивлен, но познакомившись с ним поближе, понял, что Патрик, невзирая на свои выходки, редко ссорится с кем-нибудь всерьез: у него был легкий нрав, и при желании ему всегда удавалось наладить отношения с человеком, которого он задел, причем это получалось очень естественно, без особых усилий. В дальнейшем Патрик больше не предъявлял Бэрриджу претензий, зато постоянно жаловался, что устал лежать, и совсем по-детски буквально вымогал разрешение встать; заранее зная, что Бэрридж откажет, он, услышав отказ, каждый раз искренне огорчался.

На столике он держал фотографию рыжеволосой синеглазой девушки, однако навещал его – очень часто – один Роджер. Из случайно услышанного обрывка телефонного разговора Бэрридж понял, что Патрик сам против того, чтобы она приезжала сюда, а вскоре догадался и о причине: Патрик был еще слишком молод и самолюбив и не хотел показываться своей девушке в таком беспомощном состоянии. Патрик любил поболтать, и вскоре Бэрридж уже знал, что девушку зовут Джемма Кембелл, что она шотландка и живет в Эдинбурге, а познакомились они год назад, когда она приезжала в Лондон к родственникам.

Бэрридж был предупрежден Роджером о том, что Патрик плохо переносит вид крови, и старался ненароком не вызвать у того тяжелых воспоминаний, однако после месячного пребывания в клинике сама больничная обстановка стала тяготить Патрика; дело было уже не в капризах или дурном настроении, ему действительно было плохо. Причина этого, по-видимому, крылась в сложных ассоциативных связях; Патрик вообще с предубеждением относился к больницам, за свою жизнь ему дважды (первый раз сразу после самоубийства отца, второй – после охоты, куда его затащили приятели) приходилось подолгу лечиться в психиатрической клинике, воспоминания об этом были крайне неприятны сами по себе, а кроме того, связывались в его памяти с первопричиной болезни. В результате Бэрридж был вынужден попросить Роджера привезти для консультации психиатра, у которого Патрик лечился, и тот заявил, что пациенту необходимо немедленно покинуть клинику. Бэрридж оказался в затруднительном положении: с одной стороны, держать Патрика в больнице становилось опасно, с другой – если прекратить лечение и отпустить его домой, он останется хромым. Опасаясь нервного срыва, Бэрридж все же решил уступить настоянию доктора Рэморни и сказал Роджеру, чтобы завтра утром он забирал Патрика – гипс с ноги был уже снят. Пока Бэрридж обсуждал положение с Роджером и доктором Рэморни, наступил вечер. Доктор Рэморни зашел еще раз взглянуть на Патрика, потом вышел настроенный очень мрачно и потребовал, чтобы ночью при нем дежурила медсестра. Сам Патрик, чувствуя, что находится на грани срыва, просил Роджера увезти его сейчас же, однако пускаться с ним в путь ночью Бэрридж считал неразумным, вместе с тем он полностью разделял тревогу психиатра и боялся оставлять Патрика на ночь в больнице. В итоге он предложил Патрику провести эту ночь в своем доме, расположенном рядом с клиникой. Патрику было уже все равно, где находиться, лишь бы не в больничной палате. В доме Бэрриджа он сразу почувствовал себя лучше. Бэрридж специально устроил его в экзотически обставленной комнате, где на стенах висели охотничьи трофеи (свободное время Бэрридж делил между альпинизмом и охотой), а на полу лежала тигровая шкура, сшитая из двух так искусно, что казалось, будто она принадлежала одному зверю-гиганту. Красочные трофеи завладели воображением Патрика; Бэрридж стал рассказывать, как охотился в Африке, молодой человек слушал с загоревшимися глазами и потом заявил, что тоже обязательно съездит туда, после чего доктор оставил его одного уже без всяких опасений. Когда утром он заглянул к Патрику, тот спал совершенно спокойно. Бэрридж прекрасно понимал, что отправлять его обратно в больницу нельзя, а бросать лечение на середине ему не хотелось: он обещал избавить Патрика от хромоты и, хотя теперь непредвиденное осложнение снимало с него ответственность, все же предпочитал довести дело до конца. Существенную роль сыграло и то, что Патрик ему нравился, – в итоге Бэрридж предложил молодому человеку жить в своем доме, откуда он будет ходить в клинику на процедуры.

На новом месте Патрик освоился очень быстро и столь же быстро выяснилось, что он обладает непревзойденной способностью в поразительно короткие сроки производить полнейший беспорядок в поразительно большом количестве помещений. Бэрридж чувствовал, что в его доме талант Патрика еще не раскрылся полностью, – он явно был в состоянии охватить значительно большую территорию. Хотя комнаты для гостей были на втором этаже, Бэрриджу пришлось поместить Патрика на первом (подниматься по лестнице тому было бы тяжело), где находились и его собственные комнаты, о чем он вскоре стал сожалеть: при ограниченности передвижений Патрик все-таки умудрялся повсюду разбросать свои многочисленные вещи, привезенные Роджером после переезда, и перемешать все, что попадало ему в руки; он редко ставил что-либо на место, туда, откуда взял, – пока Патрик жил в доме Бэрриджа, прислуга получала жалованье не зря. Самое скверное происходило, когда Патрик начинал наводить порядок сам, он старался быть аккуратным, но это настолько противоречило его склонностям и привычкам, что было совершенно бесполезно и приносило только вред. Обычно подобная процедура сводилась к следующему: Патрик тщательно собирал все, что, как он считал, лежало или стояло не на своем месте, и, поскольку затруднялся определить, куда все это деть, складывал в одну кучу с намерением потом разобрать ее и разложить все по местам, однако до второго этапа дело доходило редко, а в тех случах, когда доходило, Бэрридж с изумлением обнаруживал привычные предметы в самых неожиданных местах – у него и Патрика были совершенно разные представления о том, что где должно находиться. В конце концов он попросил Патрика ограничиваться первым этапом, поскольку тогда по крайней мере ясно, где искать пропажу. Патрик каждый раз мило извинялся и предлагал помочь в поисках, но Бэрридж неизменно отклонял его услуги: ища одну вещь, тот засовывал куда-то несколько. Человека педантичного Патрик Карлайл мог довести до полнейшего исступления! Бэрридж по натуре и в силу своей профессии был человеком аккуратным, однако не принадлежал к людям, которые считают, что и остальные должны быть такими же, поэтому к поведению Патрика относился снисходительно и стоически переносил его пребывание в своем доме. Навещая Патрика, Роджер, прекрасно знавший манеры своего родственника, каждый раз спрашивал Бэрриджа, не слишком ли тот ему мешает, на что доктор вполне искренне отвечал, что привык к его обществу и ничего не имеет против.

Однажды Патрик, как обычно болтая за обедом на самые разные темы, невинно спросил:

– Мистер Бэрридж, как вы относитесь к собакам?

– Смотря к каким. Мне нравятся крупные собаки, – ответил Бэрридж, не подозревая подвоха.

Обрадованный Патрик с милой непосредственностью тотчас заявил тоном скорее утвердительным, нежели вопросительным:

–  Тогда вы не будете возражать, если Роджер привезет сюда моего сенбернара?

От такого поворота Бэрридж сначала опешил, а затем философски решил, что к производимому Патриком беспорядку что-либо добавить уже невозможно, и согласился. Прошло три дня, и Бэрридж, у которого в этот период было много тяжелых больных, забыл о собаке и вспомнил о ней только тогда, когда вечером, открыв входную дверь, увидел, как навстречу поднимается лежавший в прихожей огромный сенбернар. Новый жилец оказался спокойным и хорошо воспитанным, единственным неудобством было то, что горничная его смертельно боялась и отказывалась убирать помещения, если пес гулял по дому, хотя Ник не обращал на нее никакого внимания. Он понимал, что находится в гостях, и днем совершенно равнодушно относился к приходу и уходу незнакомых людей, но, если входная дверь открывалась ночью (Бэрриджу случалось возвращаться из больницы очень поздно), Ник шел проверить, кто это; видя Бэрриджа, он обнюхивал его ботинки, словно желая удостовериться, что тут нет обмана, и неторопливо уходил обратно в комнату Патрика. Лаял Ник редко и вообще держался с чувством собственного достоинства, играл только с хозяином и одному ему разрешал катать себя по полу, теребить за уши и шлепать ладонью по морде; Патрику он позволял делать с собой все что угодно. Если его подзывал Бэрридж, Ник подходил, клал тяжелую, лобастую голову ему на колени и ждал, когда его погладят, – больших вольностей посторонним не позволялось.

Увидеть Джемму Кембелл Бэрриджу так и не довелось: Патрик упорно не желал встречаться с ней, пока не поправится, но по телефону говорил часто. У него была привычка не закрывать за собой дверей, и до Бэрриджа, чьи комнаты находились напротив, порой доносились его разговоры. Патрик любил поболтать, а приятелей имел множество, поэтому телефон Бэрриджа бывал занят подолгу. Звонил он и девушкам, но Бэрридж по тону сразу отличал, когда Патрик говорил с Джеммой, даже если он не произносил ее имени.

Полгода спустя Патрик приезжал на контрольный осмотр, и Бэрридж разрешил ему не ограничивать себя в физических нагрузках, но не рекомендовал заниматься такими видами спорта, при которых возможны падения или прыжки с высоты. Патрик слушал вполуха, а Роджер (они приехали вместе) в отличие от него очень внимательно и задал несколько уточняющих вопросов, чем подтвердил уже сложившееся у Бэрриджа мнение об их отношениях.

Будучи на пятнадцать лет старше Патрика, Роджер заботился о нем так, как заботятся скорее о своих детях, чем о братьях, вместе с тем он считал, что не имеет прав, которыми обладают родители, и никогда не заставлял Патрика поступать соответственно своему собственному желанию, если тому хотелось сделать иначе. Он мог его убеждать и уговаривать, но принуждать силой – нет; то, что у него было средство заставить Патрика подчиниться (тот материально полностью зависел от него), приводило лишь к большей осторожности и тактичности самого Роджера, старавшегося, чтобы Патрик этой зависимости не ощущал. Правда, после скандала со скачками Роджер усомнился, правильно ли поступает, практически не ограничивая молодого человека в деньгах и не контролируя его. Смущало Роджера и то, что после неудачи с Луизой Патрик попросил у него деньги, не объяснив толком, на что они ему нужны. Опасаясь, что Патрик снова ввяжется в какое-нибудь сомнительное предприятие, он стал допытываться, для чего понадобилась эта сумма, – Патрик встретил расспросы в штыки, нагрубил и уехал. Через месяц, в течение которого он не подавал о себе никаких вестей, хотя обычно приезжал каждую неделю или по крайней мере звонил, Роджер решил, что дольше ждать, кто из них сделает шаг к примирению, глупо, и поехал в Оксфорд.

Патрик его приезду очень обрадовался, и Роджер был уверен, что деньги, которые он дал ему как бы между прочим, здесь ни при чем: на лицемерие Патрик был не способен и ради денег не сказал бы ни одного приветливого слова.