Текст книги "Ночной поезд в Мемфис"

Автор книги: Элизабет Питерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

Шмидт увидел меня. Его кустистые седые усы зашевелились, а маленький аккуратный ротик растянулся в широкой улыбке.

– Извините, – сказал Джон, отодвинув меня в сторону, и двинулся вперед тем обманчиво неторопливым шагом, который на деле оказывается быстрее внезапно хлынувшего дождя. Сосредоточившись на мне, Шмидт поначалу его не заметил; когда же заметил, выражение полного восторга разлилось по его лицу. Джон добрался до Шмидта прежде, чем тот успел рассыпаться в приветствиях, и навис над ним.

– Ну не прелесть ли он? – Голос принадлежал Мэри. Я уже достаточно пришла в себя, чтобы оглянуться.

– Прелесть, – повторила я тем же обреченным тоном, каким только что говорил Джон.

– Как хорошо поступил этот милый пожилой джентльмен, который кормит кошек. – Мэри просунула руку мне под локоть. – Я тоже хотела принести какие-нибудь остатки еды; здесь все животные такие заброшенные, вечно голодные. – У нее вырвался трепетный вздох; сияющими глазами она смотрела на Джона, усевшегося на ступеньку рядом со Шмидтом. Шмидт слушал его, открыв рот.

– У Джона такое нежное сердце, – продолжала Мэри, – он любит кошек.

Это было для меня новостью. Уж Клару-то Джон точно не любил, и ей он, в свою очередь, сразу же не понравился: Клара очень проницательна.

Умные кошечки извинили Джона за то, что он отвлек Шмидта частным, но, видимо, важным разговором. К тому времени, когда мы добрались до моего босса, Джон уже ушел вперед, а Шмидт закончил кормить стаю завтраком. Он поднялся на ноги и испустил радостный вопль:

– Вики! Grass Gott [27]27
  Слава Богу (нем.). В северных областях Германии это выражение употребляется в качестве приветствия при встрече.


[Закрыть], доброе утро, привет! Я так рад вас видеть!

– Что вы здесь делаете, Шмидт? – поинтересовалась я. Голос у меня был на удивление спокойным.

– Это судьба, не иначе. Потом все вам расскажу. – Шмидт стрельнул глазами в сторону Мэри, затем снова перевел их на меня. Улыбка его увяла, и он быстро заморгал. Должно быть, Джон уже сообщил ему о своей женитьбе. Да и выхода другого не было: следовало пресечь в зародыше неуместные намеки Шмидта на кое-каких прежних приятельниц Джона. Ах, как бы мне хотелось знать, о чем еще приватно побеседовали эти двое!

Я представила Мэри. Шмидт был немногословен, хотя и очень галантен, он пристально вгляделся в лицо Мэри. Они оказались почти одного роста.

Мэри извинилась, сказав, что ее ждет муж. Он ее вовсе не ждал, а был уже далеко впереди. Она поспешила за ним.

– Бедняжка Вики, – нежно сказал Шмидт, сняв очки и вытирая глаза. – Не позволяйте злу овладеть вашим сердцем, дитя мое.

– О чем это вы, Шмидт?

– Разве вы не в отчаянии? – Шмидт испытующе заглянул мне в лицо из-под своего широкополого шлема. – Что ж, кажется, нет. Женщина, у которой столько любовников, сколько у вас...

– Заткнитесь, Шмидт, – сказала я.

Шмидт не обратил внимания на мои слова, он так часто их от меня слышал, что они пролетали у него мимо ушей.

– Но нельзя ожидать, что все они будут хранить вам верность, если вы ничего не делаете, чтобы их поощрить, а часто бываете, в сущности, грубы с ними. Nein, nein [28]28
  Нет, нет (нем.).


[Закрыть], не отрицайте. Я сам видел. Надеюсь только, что сэр Джон женился на этой бедной девочке не от отчаяния, это было бы несправедливо по отношению к ней. Она, кажется, очень славная молодая дама.

– Шмидт... – Он замер в ожидании, но я не могла придумать, что сказать. Возможно, не следовало ничего говорить, пока не выясню, что наврал ему Джон. Поэтому после заминки я лишь буркнула: – Не хочу об этом говорить.

– Да, это, пожалуй, не лучшее место для доверительных бесед, – согласился Шмидт. Фейсал гнал снизу прямо на нас последнюю, самую нерасторопную овечку своего стада – престарелую англичанку, чьи физические возможности явно не соответствовали ее жизнелюбию.

Как всегда галантно, Шмидт сорвал с головы шлем и поклонился в пояс, если на его фигуре можно обнаружить такое место; согнуться ему было нелегко. Я представила всех друг другу. Фейсал кивнул:

– Да, герр доктор Шмидт, нас предупредили, что вы к нам здесь присоединитесь. Willkommen [29]29
  Добро пожаловать (нем.).


[Закрыть].

– О, как хорошо вы говорите по-немецки! – воскликнул Шмидт. – Вы – наш гид, мой друг? Превосходно! У меня масса вопросов. Можете ли вы мне сказать...

– Было бы лучше, доктор Шмидт, если бы вы подождали, пока мы не доберемся до гробниц. Остальные уже ушли далеко вперед.

– О, простите, это моя вина, – бодро сказала миссис Блессингтон (она просила меня называть ее Анной, но я пока не решалась). – Очень любезно с вашей стороны, что вы, молодежь, миритесь с моей немощью.

Она озарила всех нас улыбкой, включив таким образом в «молодежь» и Шмидта, который от удовольствия раздулся вдвое и воскликнул:

– Я понесу вас! Да, да, для меня это будет удовольствием и предлогом поносить на руках прелестную женщину.

Пусть бы попробовал! Я многозначительно взглянула на Фейсала, и он быстро сказал:

– Нет-нет, герр Шмидт, это нечестно, я первый познакомился с Анной. Анна, если вы мне позволите...

Она позволила, счастливо хохоча. Весу в ней было немного – сколько могут весить кости, кожа да практическая смекалка! – и все же легкость, с какой Фейсал понес ее вверх по лестнице, была впечатляющей демонстрацией его силы. Шмидт семенил рядом, предлагая сменить Фейсала, как только тот устанет. Похоже, они прекрасно поладили друг с другом, поэтому я сказала, что пойду вперед, и пошла.

Восхождение по ступенькам и извилистым дорожкам оказалось долгим, так что у меня было время подумать. Единственным положительным моментом в стихийном бедствии, каковым следовало считать появление Шмидта, было то, что в отношении к нему мы с Джоном на одной стороне. Ему вмешательство Шмидта нужно не больше, чем мне.

Когда-то раньше Джону удалось убедить Шмидта, что он – в некотором роде «скрытый агент», хотя Шмидт не мог не отдавать себе отчета в том, что познакомилась я с Джоном в тот момент, когда он пытался провернуть незаконную аферу с античными украшениями. Джон и Шмидт нашли друг друга: один был лучшим в мире мастером рассказывать небылицы, другой был счастлив поверить в любую чушь, лишь бы она казалась «романтичной».

На этот раз Джон не посмел бы поведать Шмидту о еще одной «секретной миссии». Но Шмидт при всей его романтичности не был глуп. Как мы с Джоном могли объяснить, почему оказались в одном круизе?

Совпадения случаются. Нынешнее, однако, слишком уж невероятное, даже Шмидт не проглотил бы эту байку; впрочем, от отчаяния Джон мог сочинить и такую. У него ведь было не более десяти секунд, пока он поднимался к Шмидту, чтобы придумать историю, которая убедила бы моего босса, что мы здесь не на новом особом задании, в выполнении которого Шмидт, безусловно, тоже захотел бы участвовать.

Затем мне пришло в голову другое возможное объяснение, при этом все мое разгоряченное тело покрылось холодным потом. Однажды я читала детективный роман – кажется, Агаты Кристи, в котором покинутая невеста, обуреваемая ревностью, следует за своим неверным возлюбленным и его молодой женой, проводящими медовый месяц в круизе по Нилу (еще одно странное совпадение). Шмидт, несомненно, читал этот роман или видел фильм, он обожает детективы. Капельки холодного пота превратились в ледышки, когда я вспомнила, что плел Шмидт, – что-то насчет зла, проникающего в мое сердце.

Джону эта история, должно быть, тоже известна. Если он посмел намекнуть Шмидту, что я преследую их с Мэри из ревности, я не просто убью его, а разорву на кусочки и раскидаю части этого восхитительного с анатомической точки зрения организма по всему теплоходу. Пусть Мэри попробует снова собрать его, как Исида Осириса.

Шмидту и самому могла прийти в голову версия о моей мстительной ревности. Если он не тянул на Джеймса Бонда, то роль Эркюля Пуаро исполнить мог вполне. Быть может...

То, что за несколько секунд я фактически решила поддержать Шмидта именно в этом заблуждении, поскольку оно – меньшее из двух зол, – со всей очевидностью свидетельствовало о том, сколь опасен этот чертов коротышка.

– А, вот и вы!

Я с изумлением уставилась на высокого блондина, протягивавшего мне руку. Это был Пэрри. Пристально глядя мне в лицо, он продолжил:

– Вы выглядите немного измученной, Вики. С непривычки здешний климат действительно тяжеловат.

Я огляделась и увидела, что добралась до конца пути, туда, где над «фасадом» скалы нависал уступ. Здесь находились входы в погребальные пещеры. Несколько наших стояли вокруг, обмахиваясь шляпами. Из ближайшей усыпальницы, металлические ворота которой были открыты, доносился голос читающего лекцию гида – одного из местных, как я поняла.

– Вы ведь не хотите ходить вместе со всей этой публикой? – покровительственно сказал Пэрри. – Давайте устрою вам персональную экскурсию.

Абориген в галабее и головном платке, хранитель ключей, ринулся к другим, запертым воротам. Я позволила Пэрри ввести меня внутрь. Думаю, не так уж непростительно, что мне захотелось узнать, нет ли у него тайного мотива, побуждающего уединиться со мной.

Если таковой и имелся, шансов у Пэрри было не много. Шмидт бдительно сидел у меня на хвосте. Я начала было представлять их друг другу, но Шмидт перебил меня:

– Я знаю этого джентльмена. Не говорил ли я вам, Вики, что навсегда запоминаю раз увиденное лицо? Это было на симпозиуме по египетскому искусству пять лет назад в Риме. Он рассказывал о портретной живописи Амарны. Боже правый, доктор Фоггингтон-Смит! Может быть, вы помните меня? Моя фамилия Шмидт.

– Я прекрасно помню вас, герр директор, – холодно ответил Пэрри. – Вы заняли все отведенное для вопросов время, оспаривая каждый пункт моего выступления.

Шмидт крякнул от удовольствия:

– Да, это была очень дружеская профессиональная дискуссия. С нетерпением жду возможности продолжить ее.

И продолжил. Очень скоро Пэрри извинился и слинял. Быть может, мнение мое было предвзятым, но рассуждения Шмидта понравились мне гораздо больше, чем рассуждения Пэрри. Прежде всего Шмидт не боялся говорить об эмоциональном восприятии. Некоторые детали – группа слепых музыкантов, пара трепещущих, гарцующих лошадей – трогали его настолько, что он немел от восторга. Пэрри не был на такое способен.

Осмотрев гробницу, мы все собрались вокруг Фейсала и одного из пароходных стюардов, чтобы освежиться напитками. В таком климате нужно больше пить, обезвоживание погубило многих невежественных путешественников. «Галактик турз» уже приучил меня к тому, что в подобных случаях предлагались самые разнообразные напитки, а также печенье.

Шмидт был совершенно счастлив: друзья, древности, а теперь вот еще и еда! Он что-то мурлыкал себе под нос, а когда мы разобрали прохладительные напитки и печенье, запел во весь голос. Проще смириться с пением Шмидта, чем уговорить его замолчать, поэтому я стиснула зубы и позволила ему продолжать.

– Frankie und Johnny waren Liebende, – ревел он. – Mein Gott, wie verstanden sie sich auf die Liebe [30]30
  Фрэнки и Джонни были любовниками. Мой Бог, что они понимали в любви (нем.).


[Закрыть].

Кое-кто из наиболее нервных пассажиров судорожно подпрыгнул, Джон, стоявший неподалеку, чуть не скатился со ступенек. Шмидт принял подобную реакцию за неподдельный интерес.

– Это старинная американская народная музыка, – пояснил он. – Уважаемая фрау из Гамбурга рассказывала мне, какой вы прекрасный музыкант, э-э-э... герр Тригарт. Не сомневаюсь, вы знаете эту песню.

Джон затряс головой. На какое-то время он, казалось, лишился дара речи.

– Ну что вы, это же очень известная песня. По-английски она звучит так: «Фрэнки и Джонни любили друг друга. О, Боженька...»

– А, да-да, – заморгал Джон.

– Это чрезвычайно интересная разновидность музыкального искусства, – объяснил Шмидт. – Песни в стиле кантри, песни «дикого Запада», блюзы, песни в стиле блу-грасс... Все это не одно и то же, как вы понимаете, у этих жанров разные корни.

– Блуграсс? – бессмысленно повторил Джон.

– Многие из них глубоко и трогательно религиозны. Слышали ли вы песню о катастрофе на шоссе, когда виски и кровь смешались воедино?

Джон подошел поближе. Такой взгляд я видела лишь у кошки, загнанной в угол маленьким, но очень шустрым ребенком, – ужас и недоверие, смешанные с невольным любопытством.

– Чрезвычайно интересно. Расскажите-ка поподробней, герр Шмидт.

Я поспешно отошла в сторону. Увы, недостаточно быстро, чтобы не услышать следующей строчки.

В конце концов мы тем же путем вернулись к ожидавшей нас платформе, которая должна была доставить всех на следующую остановку – к развалинам северного города. Шмидт снова настиг меня, и Пэрри, который толкался рядом, тут же сменил курс. Фейсал, пересчитав нас по головам, крикнул, чтобы отстающие подтягивались, и стал подталкивать своих подопечных к платформе.

Шмидт подал мне руку, помогая забраться, затем обернулся к Мэри. На этот раз она была одна и не сводила тревожного взгляда с верхней части тропы.

– Значит, он задерживается? – любезно сказал Шмидт. – Тем лучше для меня. Вы позволите помочь вам забраться на эту платформу?

– Я его не вижу. – Она козырьком приставила руку к глазам, а руку Шмидта проигнорировала.

– Он решил идти пешком, – объяснил Фейсал. – Это недалеко, он прибудет вскоре после нас. Пожалуйста, садитесь, в нашем распоряжении всего сорок пять минут.

Для меня сорока пяти минут оказалось слишком много, и даже Шмидт через некоторое время отошел в сторону. Я заметила, что он разговаривает с каким-то человеком – по виду археологом, довольно неряшливо одетым, работавшим в месте, запретном для туристов. Джона я нигде не видела (впрочем, специально и не искала) вплоть до того момента, когда настала пора уезжать. Мэри расцвела при его появлении, заспешила навстречу и взяла его за руку.

– Дорогой, я беспокоилась. Где ты был?

– Осматривал окрестности, – небрежно бросил Джон и, перехватив мой взгляд, добавил: – И пытался избегать встреч кое с кем.

Намеки становились все менее тонкими. Этот я тоже поняла.

В течение нескольких часов Шмидт сумел подружиться с большинством участников круиза. Особенно его очаровала Сьюзи, о которой он сказал – нисколько не неожиданно для меня, – что у нее «прелестная женская фигура». Воспользовавшись тем, что все могли меня слышать, я перешла к общим вопросам:

– Почему вы не сказали, что собираетесь присоединиться к этому круизу, Шмидт?

– Хотел сделать вам сюрприз, – лучезарно улыбнулся он.

– Вам это удалось.

– Я ведь все равно собирался в Египет, я же говорил.

– В отдаленном будущем, если не ошибаюсь, – напомнила я.

– Но долг прежде всего. – Шмидт говорил как можно громче, рассчитывая вызвать интерес и восхищение своих новых друзей. – Итак, сначала я отправился в Амстердам. Но там, Вики, я потерпел фиаско, джентльмен никак не мог решиться, морочил мне голову, впрочем, ничего особенно интересного у него и нет. Поэтому в конце концов я сказал ему «Vielen Dank, auf Wiedersehen» [31]31
  Большое спасибо, до свидания (нем.).


[Закрыть] и позвонил в туристическое бюро, где мне сообщили, что в этом круизе освободилось место. Вчера вечером я прибыл в Эль-Минью на поезде, а сегодня утром нанял лодку, чтобы как можно раньше переправиться через реку и ждать вас здесь. Мой багаж доставят на теплоход позднее.

Он повернулся, чтобы ответить на какой-то вопрос Элис, с которой они, разумеется, тоже встречались где-нибудь, когда-нибудь, на какой-нибудь конференции, и предоставил мне терзаться тяжелыми раздумьями. Совершенно очевидно, что туристическое бюро не сообщало ему – с какой стати? – что из-за болезни одного из пассажиров в нашем круизе освободилось место. Джон сказал, что Джен присоединится к нам в Луксоре. Означает ли это, что она не вернется? Или кто-то отказался от поездки еще раньше? Мне было просто необходимо все это выяснить.

Но до обеда такой возможности не предвиделось. Я едва успела принять столь необходимый после подобной экскурсии душ и переодеться, когда колокольчик зазвонил к обеду. Однако, войдя в ресторан, увидела, что Шмидт уже сидит за столом. Он замахал мне и закричал, приглашая за свой столик, за которым также сидела Луиза. Можно было догадаться, что Шмидт ее не пропустит.

На сей раз не она монополизировала разговор. В этом не было необходимости, ибо Шмидт только и говорил что о ее замечательных книгах и о том, как он взволнован знакомством с писательницей, которой он так давно восхищается.

Кажется, Марк Твен определил три ступени, ведущие к сердцу писателя: 1) сказать ему, что читал одну из его книг; 2) сказать, что прочел все его книги; 3) попросить прочитать рукопись будущей книги. Шмидт преодолел уже все три ступени и взошел на четвертую, о которой Марк Твен не упоминал: 4) знать имена всех героев и все сюжетные перипетии всех книг писателя.

Получив уже возможность оценить Луизины стати, я не удивилась, увидев, что она поглощает столько же пищи, сколько и Шмидт. Раздувшееся от калорий и самодовольства, лицо ее являло собой не слишком приятное зрелище.

– Вики тоже пишет романы, – сообщил Шмидт.

– О?! – Улыбка у Луизы стала кислой. Если бы она не была мне так неприятна, я бы ей даже посочувствовала; возможно, она ждала, что я попрошу ее прочесть мою рукопись, представить меня своему литагенту или рекомендовать мою книгу своему издателю. У меня было искушение обременить ее всеми тремя просьбами, просто чтобы позлить, но достоинство взяло верх.

– Я делаю это лишь для собственного удовольствия, – скромно заметила я. – Приключения моей героини слишком невероятны, чтобы кто-нибудь решился их напечатать.

Приключения Розанны были ничуть не более невероятными, чем приключения героинь большинства романов, в том числе и Луизиных, но в последнее время я немного утратила над ними контроль. Виноват был Шмидт, он все время меня подстрекал. Ничто не казалось ему неправдоподобным, лишь бы было побольше поединков на мечах, разорванных на клочки тел и вздымающихся грудей.

Луиза с глухим стуком обронила сюжет о моем писательстве и стала пересказывать Шмидту содержание своего будущего романа, она его еще не написала, поэтому не могла дать прочесть рукопись (см. выше: Марк Твен, пункт третий).

Я охотно предоставила Шмидту с жадным восторгом слушать рассказ Луизы о борьбе ее героини с похотливым жрецом Амона. У меня была надежда перехватить где-нибудь Джона до того, как энтузиасты отправятся на послеобеденную экскурсию. Вместо этого меня перехватил Хамид, интендантский помощник капитана. Вид у него был довольно мрачный, и когда он отвел меня в сторону, я ожидала... сама не знаю, чего, но уж, во всяком случае, не того, что услышала.

– Помните Али, вашего каютного стюарда, доктор Блисс?

– Разумеется, помню. Он сегодня не явился... О Господи, только не говорите мне, что он «соскочил» или как там это называется!

– Именно так и мы подумали, когда он утром не заступил на службу. Меня бы это не удивило: если он был виноват в инциденте с цветочным горшком, нечистая совесть и страх наказания могли заставить его сбежать.

Это само по себе было уже достаточно неприятно, но по суровому взгляду Хамида я догадалась, что дела обстояли еще хуже. Я молчала, у меня было дурное предчувствие.

– Он упал или прыгнул за борт ночью, – медленно проговорил Хамид. – Тело нашли несколько часов назад.

Глава пятая

I

Должно быть, я выглядела соответственно своему самочувствию, потому что Хамид взял меня под руку и подвел к креслу.

– Вы не должны винить себя, доктор Блисс.

– А я и не виню, – солгала я, как ни странно, весьма неубедительно, эта ложь не убедила даже меня самое.

– Это был несчастный случай, – любезно попытался успокоить меня Хамид. – Видимо, он хотел доплыть до берега, но случилась судорога или что-то в этом роде.

Начали подтягиваться те, кто собирался на послеобеденную экскурсию. Среди них был и Джон; Мэри, как всегда, – рядышком.

– Скажите, чтобы меня подождали, – попросила я, вставая. – Я скоро.

Единственное, что я видела, взбегая по лестнице, это стоявшее перед глазами лицо мальчика – мокрое от слез, когда он оправдывался, расцветающее в улыбке, когда благодарил меня за доброту. Доброта! Это не мог быть несчастный случай. То ли его принудили сбросить мне на голову злосчастный горшок и он не вынес мук совести, то ли видел того, кто это сделал. С ним расправились хладнокровно и грубо, словно с москитом.

Записка, которую я нацарапала, получилась довольно бессвязной, но суть дела, несомненно, выражала. Я положила ее в сейф и побежала обратно в холл.

Когда я примчалась, все уже спускались по трапу, но Фейсал ждал меня.

– Хамид сказал, что сообщил вам. – Его теплые, темные глаза изучали мое лицо.

– Да.

– Ему не следовало этого делать. Это вас расстроило?

– Разумеется, расстроило! Вы что, за монстра меня принимаете?

– Я не принимаю вас за монстра. Потому-то и не хотел, чтобы Хамид вам говорил. – Он поддержал меня, обняв за плечи. Я на мгновение прильнула к нему. Почувствовав, как дрожь пробегает по всему моему телу, он сжал меня крепче, не зная, что дрожу я не оттого, что расстроена, а от ярости.

– Не стоит говорить остальным об этом печальном событии, – сказал Фейсал.

Я кивнула:

– Все в порядке, Фейсал, пошли.

– Герр Шмидт еще не явился. Он тоже собирался с нами.

Безумная надежда шевельнулась во мне:

– Но мы же не можем ждать до бесконечности! Может, он заснул.

Однако такого счастья не бывает. Сияя всем своим круглым розовым личиком, бормоча извинения, из чрева лифта возник Шмидт, укомплектованный шлемом, очками, сумкой и массой других предметов, болтавшихся на ремешках, препоясывавших его торс. Я узнала камеру, бинокль, а среди менее известного мне военного снаряжения – походную флягу.

Возможностью посетить царскую гробницу воспользовались менее половины туристов. Я с облегчением обнаружила, что милая старушка Анна все же воздержалась от экскурсии; по сути дела, решились на нее только самые несгибаемые – относительно молодые и жизнестойкие. Оценив все возможности – Свита с Брайтом, Джона с Мэри, Луизу, закутанную в очередные покрывала, чтобы выглядеть загадочной, немецкую чету из Гамбурга, Элис и Пэрри, – Шмидт остановил свой выбор на Лэрри Бленкайроне, уселся рядом с ним и поприветствовал словно старого друга, каковым, как выяснилось, тот ему и доводился. Ну, во всяком случае, он был его добрым приятелем, что, по представлениям Шмидта, одно и то же. Интересно, есть ли кто-нибудь в мире искусств и археологии, кого бы не знал Шмидт? Эд Уитбред любезно подвинулся, чтобы я могла сесть по другую сторону от Лэрри. Полагаю, это была трогательная демонстрация веры то ли в мою безобидность, то ли в собственную способность в любой момент остановить меня, если я захочу убить его босса. В том, что он сумеет это сделать, сомнений не возникало.

Платформа загрохотала по пустынной равнине в сопровождении вооруженного эскорта. В лучах высоко стоявшего солнца песок казался совсем бесцветным; единственный контраст ему составляло сверкающее синее небо над головой. Встречный ветер напоминал дыхание раскаленной доменной печи.

Шмидт предался воспоминаниям о последней встрече с Лэрри на конференции по консервации и реставрации памятников. От витражей средневековых соборов до камней Колизея едва ли сыщется памятник, избежавший повреждений, нанесенных ему огнем или наводнением, и не пострадавший от загрязнения атмосферы, вызываемого интенсивным дорожным движением да и просто повседневной деятельностью человека. Лэрри, разумеется, в первую очередь интересовали египетские памятники, он казался более взволнованным, чем когда бы то ни было, и стоило ему заговорить о разграблении древних усыпальниц, как в голосе зазвучала, глубокая печаль.

– Грунтовка вместе с красочным слоем буквально осыпается со стен, – сетовал он. – За последние двадцать лет вреда причинено больше, чем за предыдущие четыре тысячи.

– Но вы сделали замечательное дело, отреставрировав росписи в гробнице Тетисери! – воскликнул Шмидт.

– Это лишь одно из многих дел, которые надо сделать.

– Гробнице Нефертити тоже повезло.

– О да, там прекрасно поработали люди Гетти, – согласился Лэрри. – Но как только ее откроют для всеобщего обозрения, все начнется сначала.

– Значит, вы поддерживаете идею о сооружении макетов для туристов, в то время как подлинные гробницы будут доступны только ученым? – спросил Шмидт.

– Да. – Лэрри перехватил мой взгляд и смутился. – Думаете, отдает снобизмом? Мол, это не для всех, только для меня? – Он поерзал на сиденье, оно действительно было жестким. – В любом случае для погребений Амарны уже поздно, – с сожалением сказал он, – здесь мало что сохранилось. Я понимаю, что египетскому правительству нужны туристские доллары, но меня огорчает то, что здесь сделано для облегчения доступа туристов в царскую усыпальницу. Прежде чем проложили дорогу через вади, до гробницы нужно было добираться пешком три долгие, трудные мили.

– Я слышал, японцы собираются построить лифты к высокогорным захоронениям знати, – сказал Шмидт.

Они дружно вздохнули.

Мы пересекли равнину и въехали в каньон, или вади, прорезавший окружающие скалы. Тени от них было мало, солнце стояло по-прежнему высоко, середина дороги растрескалась под его палящими лучами. Заметив, как судорожно я сглатываю, Шмидт открыл свою фляжку и предложил мне. Я с благодарностью приняла ее, сделала глоток и подавилась:

– Пиво!

– Aber naturlich! [32]32
  Ну естественно! (нем.).


[Закрыть] – ответил Шмидт, принимая фляжку обратно. – Герр Бленкайрон?

Лэрри отказался. Эд тоже.

Мы везли с собой походный холодильник и перед началом спуска в этот последний пункт нашей экскурсии освежились прохладительными напитками. Путь ко входу в гробницу пролегал по узкому руслу высохшего бокового притока и не был трудным. Короткий марш мелких ступенек вел вниз. В конце галереи брезжил неяркий свет.

Фейсал собрал нас в кружок и начал рассказывать. Шмидт не смотрел на Фейсала, он смотрел на меня. Готовясь спуститься в слабоосвещенный тоннель, он снял солнцезащитные очки, и я увидела тревогу в его глазах-бусинках.

Шмидт, один из немногих, знал, что как-то раз я была заживо погребена под руинами одного баварского замка. Звучит мелодраматично, но это чистая правда: в тоннеле, по которому я двигалась, осыпалась земля, и мне пришлось откапываться. Никаких приспособлений у меня не было, только голые руки, никакого света, кроме нескольких спичек, а под конец не так уж много и кислорода. С тех пор я избегала темных замкнутых пространств под землей. Даже Шмидт не знал, что мне тот случай до сих пор иногда снится.

Знал Джон. Знал потому, что однажды, когда мы были вместе, мне как раз приснился такой сон. Джон крепко обнял меня тогда и держал, пока я задыхалась, давилась и выставляла себя проклятой дурой, прижимаясь к нему и бессвязно бормоча мольбы о воде и свете. После того как я успокоилась, он заставил меня все рассказать. «Это помогает изгнать демонов», – заявил он.

Джон тоже следил за мной во все глаза. Его взгляд поверх головы Мэри, пристальный и немигающий, встретился с моим. Я отвернулась.

Когда группа начала спускаться в усыпальницу, Шмидт подошел ко мне:

– Вики, может, вам туда не ходить?

Ему казалось, что он шепчет, но несколько человек обернулись на его голос, а Фейсал приблизился ко мне:

– Что-то не так, Вики?

– Все в порядке, – коротко ответила я.

Все действительно было более или менее в порядке. Вовсе не классическая клаустрофобия тревожила меня. Если имелся свет и вокруг были люди, я не так уж боялась замкнутых пространств. Во всяком случае, старалась убедить себя в этом.

Да и на самом деле все оказалось не так страшно: через равные промежутки пути были развешены светильники, а над сильно разрушенными участками древней штольни проложены сходни. Кроме того, меня окружали люди. Шмидт, да благословит Господь его заботливое маленькое сердечко, постоянно находился рядом.

Я никогда не увлекалась архитектурой египетских гробниц. Свит же, видимо, решил доказать, что это его страсть. На протяжении всего путешествия он не давал прохода Лэрри, несмотря на все попытки того улизнуть, так что теперь мог рассказать мне все и обо всем. Подойдя, он начал взахлеб делиться познаниями об изменении геометрических осей и углов наклона в поздних гробницах по сравнению с ранними. Надо признать, урок он знал назубок. Элис и Шмидт дискутировали по поводу минойского влияния на искусство Амарны. Таинственно отражался от стен голос Фейсала, обращавшего наше внимание на то, что представляло особый интерес.

Такого, впрочем, нашлось немного. На осыпавшихся стенах крутого спуска не сохранилось никаких росписей. Тем не менее они внушали суеверный трепет, и к тому моменту, когда мы достигли погребальной камеры, никто не решался говорить.

Здесь тоже не было ничего особенного, лишь несколько царапин на грубых стенах. Но, рассказывая о тех сценах, которые когда-то здесь были изображены и от которых нынче остались лишь эти царапины, Фейсал силой воображения сумел отчасти воссоздать ту, былую красоту. Перед глазами вставала картина: фараон и его царственная супруга приносят в дар богу Солнца, которому они поклонялись, солнечный диск с многочисленными расходящимися от него лучами, каждый из которых заканчивается маленькой, ласкающей ручкой, а вокруг стоят плакальщицы в изодранных одеждах, их руки воздеты к небу в ритуальной скорби. Но разобраться в деталях изображения фигуры на саркофаге не помогло даже красноречие Фейсала, который утверждал, что некоторые из них указывают на то, что там изображена женщина.

– А я думала, это гробница фараона, – сказала дама из Гамбурга.

– Мы не знаем, кто та женщина, изображенная на саркофаге, – ответил Фейсал. – Предполагается, что она была...

– Нефертити! – Луиза, словно вихрь, налетела на него, размахивая руками, ее развевающиеся покровы напоминали крылья. – Да, я чувствую! Я чувствую ее присутствие!

Она шлепнулась на пол, скрестив ноги по-турецки, и забормотала что-то себе под нос.

Остальные наблюдали за ней со смесью отвращения и недоумения. Свит проворчал что-то пренебрежительное по поводу мистики Новой эры, а на лице Бленкайрона появилось брезгливое выражение.

– Поразительно, сколько людей распускают нюни по поводу Нефертити, – пророкотал саркастический голос. Джон стоял, засунув руки в карманы, его волосы блестели под светом фонаря над головой. Он взглянул на меня и улыбнулся.

Пожалуй, лишь Фейсала происходящее скорее позабавило, чем удивило. Вероятно, ему и прежде приходилось наблюдать нечто подобное.

– Это не Нефертити, – спокойно возразил он. – Ее погребальный покой находится в другом месте. Правда, один знаток предположил, что это ее усыпальница, а не усыпальница ее мужа, но в целом ученый мир этой точки зрения не разделяет. Для захоронения царицы, вероятно, предназначалась незавершенная анфилада покоев, отходящих в сторону от наклонной галереи. Позднее мы осмотрим эти боковые покои, но прежде нам предстоит увидеть лучше всего сохранившуюся часть усыпальницы, предназначавшуюся для одной из наследниц.