Текст книги "Правосудие в Миранже"
Автор книги: Элизабет Мотш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
Жаспар вернулся к рисунку. Но маленький хрупкий крокус уже потерял свою притягательную силу. Отвернувшись от мольберта, Жаспар подошел к окну. В темноте ничего не было видно, даже звезды утонули во мраке. Он пытался рассмотреть окно напротив, но не замечал даже слабого отблеска свечи. Вдова уже легла спать? Унялась ли боль от пыток, или ожоги по-прежнему причиняют ей страдания?
Надо убедить ее, что скоро все изменится, что ей не стоит отчаиваться, что он с ней, на ее стороне, что все может случиться… Она не поверит ему. И ее сомнения будут вполне обоснованны. Но он больше не может оставаться здесь, в этой комнате. Он не может ни рисовать, ни писать, ни, тем более, трезво мыслить. Ему не хватает проницательности, а скоро он лишится и рассудка. Жаспар начал одеваться. Он должен ее увидеть.
18
Стук в дверь был почти не различим из-за рычания ветра и плеска дождевых струй. Жаспар постучал сильнее. Заслонка смотрового окошка почти тут же отворилась, и это удивило его – он не слышал звука шагов.
Он заговорил торопливо и резко, пытаясь быть как можно более убедительным. Знает ли она, что дошла очередь и до Коломбана? Он стал следующим в списке обвиняемых. Жаспар прижался лицом к решетке. Она должна впустить его. Он не может продолжать разговор, стоя на улице, это слишком опасно. Анна Дюмулен не отвечала, но и не закрывала окошка. Судья с жаром оправдывался: если он отсутствовал, то только потому, что ездил за помощью. Он должен был действовать быстро и не подозревал, что они осмелятся…
Анна открыла дверь. Жаспар стремительно шагнул через порог. Она заперла дверь на ключ и взглянула ему в лицо. Он ждал, прижавшись спиной к двери. Она тоже молчала, плотнее запахнув на груди теплую шаль.
Жаспар перевел дух и выдавил из себя, что сожалеет о случившемся. Анна вздрогнула. Высший суд Дижона, продолжил он, принял решение срочно отправить в Миранж своих судей в сопровождении отряда солдат. Анна никак не отреагировала на это известие.
Она провела его в комнату, где горела одна свеча. Свет, проникавший через окна, был таким слабым, что не мог рассеять мрак дальше подоконника. Анна Дюмулен сделала знак, чтобы он подошел ближе. Колеблющийся свет свечи выхватывал из темноты за ее спиной ряды книг. Не произнося ни слова, она пристально посмотрела на своего гостя и принялась распускать шнуровку на платье, чтобы обнажить левое плечо. Шаль соскользнула на пол. Жаспар сделал непроизвольный жест, чтобы остановить вдову. Но она хотела показать ему следы пытки. Длинный шрам тянулся от основания шеи до округлости плеча. Края открытой раны казались черными, а кожа вокруг приобрела синюшный оттенок. Дав судье время все как следует разглядеть, Анна расстегнула ворот нижней рубашки и обнажила левую грудь. Нежная плоть казалась изжеванной, темные пятна окружали рану неопределенной формы, а кожа посинела так же, как и на плече.
– Вам очень больно? – пробормотал Жаспар, смущенно опуская глаза.
– Да, особенно сильно болит голова… Будто в нее втыкают иголки. Никакие лекарства не помогают. Но больше всего я боялась, как бы не началась лихорадка.
Он взял ее за руки: они горели огнем. Кончиками пальцев Жаспар коснулся ее лба, провел по волосам. Молодая женщина в молчании поправила на себе одежду.
Он последовал за ней в ее комнату. Как и гостиную, ее освещала одна свеча. Постель была разобрана, а скомканные простыни разбросаны по кровати.
– Не могу заснуть. Даже со снотворным порошком. Мой организм борется со сном, как с опасной болезнью. Может быть, тому виной мой страх никогда не проснуться, если тело все же сдастся. Я не хочу умирать.
Почувствовав головокружение от усталости, она вытянулась на постели. Ее взгляд, устремленный вверх, казалось, видел то, что было скрыто от чужих глаз. Неподвижное тело сливалось с простынями и словно растворялось в белых складках. Пальцы ее правой руки дрогнули и поманили его. Жаспар скинул мокрый камзол и лег рядом с Анной. Как и она, он посмотрел вверх и нащупал руку, которая подала ему знак. Быть рядом с этой женщиной, о чем он постоянно мечтал все эти дни, теперь казалось ему совершенно естественным.
Он провел ладонью по локтю Анны Дюмулен, ее здоровому плечу, потом обнял за талию, ощущая тепло молодого тела. Она взяла его руку, поднесла к губам и шепнула, что дальнейшее сближение сейчас невозможно. Но не из-за ран, а потому, что в период черной луны у нее начинаются месячные. «Налог кровью», как считала она. Ей не хотелось навлекать на него дурные последствия. У него уже и без того немало проблем.
Они лежали, не шевелясь, тесно прижавшись друг к другу. Жаспару не хотелось возвращаться на постоялый двор, да и Анна не предлагала ему уйти. Они молча слушали завывание разгулявшейся бури, которая и не думала стихать. Время от времени с губ Анны срывался слабый стон. Жаспар приложил руку к ее лбу. Они оба смотрели на подрагивающий огонек свечи, который отбрасывал на стену изменчивые тени, и постепенно ими овладело чувство удивительного покоя.
– Одиночество не давит на вас в этом доме?
– Мне нравится быть одной.
Его поразила твердость, с которой были произнесены эти слова.
– Вы не любили мужа?
– Он был чудовищем, – ответила она, отчеканивая каждое слово.
Жаспар не мог скрыть своего удивления.
– Вы не хотели от него ребенка?
– Я только о нем и думала.
– Но он не мог жить?
– Мог! – с горечью воскликнула она.
– Тогда что произошло?
– Мой муж не хотел, чтобы этот ребенок жил.
– Ему не нужен был наследник?
Жаспар хотел разобраться в этой странной истории и, сам того не желая, устроил форменный допрос. Анна спокойно заметила, что он даже сейчас остается судьей, но тем не менее отвечала на все его вопросы.
– Мы спали отдельно. Но весь город считал нас дружной парой. Мы никогда не ссорились на людях. Дюмулен слыл образцовым супругом… В один прекрасный день я поняла, что забеременела. Я знала, что он никогда мне этого не простит… Я могла бы избавиться от ребенка: любая повитуха сделает это, если ей заплатить, но я уже любила его. А потом, это ведь грех, не так ли? Я подумала, что ребенок скрасит мои печальные и безрадостные дни в этом мрачном доме, в этой аптеке с запахами смерти. И тогда я решилась на обман… Вы удивлены?
Она села на постели, обхватив колени руками.
– Мой единственный шанс заключался в том, чтобы заставить его поверить в свое отцовство. Я рассчитывала хранить секрет до его смерти, а потом открыть правду моему ребенку. Я придумывала планы, построенные на лжи. Наконец я провела ночь в его постели. Это была ужасная ночь. Я казалась себе проституткой, подцепившей первого клиента. Он ничего не сделал, чтобы умерить мою стыдливость, наоборот. Он наверстывал упущенное, мстил за вынужденное и долгое воздержание… Но после этого поверил, что является отцом ребенка. Однако вскоре у него возникли сомнения. Ведь я отдавалась ему всего три раза. Он потребовал от меня клятву, что ребенок от него. И я поклялась.
Анна Дюмулен закусила нижнюю губу.
– Однажды он застал меня танцующей с веткой бука, которую я принесла из леса. Я ласкала ветку, целовала ее и пела. Я думала, что муж в Дижоне, куда он уехал, чтобы лично забрать посылку, пришедшую с Востока. Но он вернулся раньше, чем я предполагала. Он оставил повозку на соседней улице, чтобы понаблюдать за мной и, возможно, застать в компании с мужчиной. И что же он увидел? Я пела и танцевала с веткой в руках, как будто дитя уже вышло из моего чрева… Одинокая женщина, по его мнению, не должна петь. Он подумал, что это была какая-то колдовская песня. С того дня он пытался любой ценой заставить меня сознаться в измене и выдать имя настоящего отца. В конце концов я перестала протестовать. А в тот день, когда он ударил меня слишком сильно, я не выдержала и сказала, что не он отец моего ребенка, и я счастлива этому. Это был единственный способ сделать ему больно.
Анна встала с постели и нервно прошлась по комнате. Ее силуэт закрыл огонек свечи.
– Он отомстил мне, приготовив специальное снадобье для прерывания беременности: цианистый калий в смеси с рвотным орешком и аконитом, от которого заходится сердце. Потом он связал меня и заставил выпить эту отраву, влив ее мне в рот через воронку… Вечером я впала в транс. Его снадобья в большинстве своем были очень эффективны. Из всего, что о нем говорили, это единственная правда. И пока я корчилась от боли, чувствуя, как плод покидает мое тело, он унижал и осквернял меня…
У нее перехватило горло. Неожиданно яростный порыв ветра с такой силой ударил в плотно закрытые ставни, что они жалобно заскрипели и запрыгали на своих петлях. Дождь усилился и с новой силой забарабанил в окна. Похоже, до прихода весны было еще далеко.
– Спустя какое-то время его начали мучить угрызения совести. Он просил у меня прощения и часто ходил в церковь, а на исповеди признался кюре в своем преступлении.
– Выходит, приходской священник знал обо всем?
– Да, и он отпустил ему грехи, посчитав, что женщина, нарушившая супружескую верность, может довести мужа до безумия. На самом деле кюре всегда стоял на стороне супруга и был настроен против меня. В сложившейся ситуации все были заинтересованы в том, чтобы сохранить эту историю в тайне… Но вскоре по городу поползли всякие слухи. Стали поговаривать, что я доступная женщина…
Анна присела на край кровати. Ее профиль четко вырисовывался на фоне горящей свечи.
– Мне было так плохо… Я разговаривала с проезжими. Я общалась только с теми, кто не был уроженцем Миранжа. Я начала ненавидеть этот город. И он платил мне той же монетой.
«Надо полагать, аптекарю не нравились эти „проезжие“, – мелькнуло в голове Жаспара. – Возможно, она отдавалась им… А ее прогулки в лес…» Он вспомнил свою первую встречу с Абелем и неожиданное появление Анны Дюмулен.
Они замолчали, но отныне их связывала общая тайна.
Она потянулась к нему и осыпала его лицо быстрыми легкими поцелуями. Не в силах сдержать дрожь, он ответил ей тем же, чувствуя, как его бросает то в жар, то в холод. Неимоверным усилием воли Жаспар подавил растущее желание. Настроение Анны изменилось: печаль отступила и она заметно повеселела. Но иногда из-за неловкого движения по ее лицу пробегала легкая гримаса боли. Она вздохнула и сменила позу. Он ласково взял ее за руки, и она ответила легким пожатием нежных пальцев.
С первым ударом колокола Жаспар вернулся на постоялый двор и, стараясь не шуметь, двинулся к лестнице. Неожиданно чья-то рука схватила его за плечо…
Это была хозяйка постоялого двора. Бесполезно отпираться, ей все известно. Неужели она подслушивала за дверью или под окном? Женщина потянула его за рукав в подсобку за кухней. Там, в этом каменном мешке, их мог слышать только разверстый зев печи.
Тон трактирщицы удивил его. После лести наступил черед угроз.
– Если вы не поможете Коломбану, я донесу на вас.
– Чего вы хотите на самом деле?
– Ему нужно найти убежище.
– Но не вы ли хотели, чтобы он уехал?
– Это так, однако я не хочу, чтобы он превратился в попрошайку.
– Так в чем же дело?
– Нужно отправить его в Дижон, и чтобы там кто-нибудь приютил его в ожидании лучших времен.
Такая постановка вопроса показалась Жаспару Данверу весьма разумной.
– Кто бы это мог сделать?
– А вот это я хочу услышать от вас.
В Дижоне у него не было знакомых. Но он знал, что женщина ждет от него ответа, нет – требует. Может быть, пастор, о котором ему говорили.
– Я займусь подготовкой к поездке, – сказала женщина. – Об остальном поговорим за ужином.
Они обменялись понимающим взглядом. Услуга за услугу. Она ничего не скажет, он ничего не скажет.
До рассвета он мог еще часик поспать.
19
На следующий день Анна Дюмулен была снова вызвана в суд.
Председатель Ла Барелль не хотел лишиться добычи. Он никому не доверял и, опьяненный властью, неистовствовал в своем стремлении наказать порок. Когда он уставал, допрос продолжал Канэн, чтобы не давать вдове передышки.
Но она не сдавалась и стояла на своем, придерживаясь первоначальной версии. Ее упрямство выводило судей из себя. На Жаспара ее сила произвела большое впечатление. Ночные признания этой хрупкой молодой женщины, казалось, лишь пригрезились ему. История жизни вдовы Дюмулен выглядела на удивление пресной: в ней не нашлось места ни тайному любовнику, ни спровоцированному выкидышу. Зато были преждевременные роды, разочарованный муж, остановка сердца и, наконец, печальное вдовство.
Судья Данвер сидел, как на иголках: малейшие звуки, доносившиеся с улицы, едва не заставляли его срываться с места. Ему почудился цокот копыт, но – увы! – это не были посланцы Дижона. Он снова прислушался, пытаясь представить себе шумное появление отряда солдат у городских ворот. Красно-синие стражники Миранжа не смогут их задержать. Процесс будет остановлен. Места за большим столом займут судьи из Дижона. Вдову отправят домой…
Прокурор Канэн обвинил ее в том, что она отравила своего мужа, который был на двадцать лет старше ее, чтобы без помех забавляться с суккубами.
– Это бредовое обвинение! – возмущенно выкрикнул Караш д’Отан, но ему тут же пригрозили немедленным удалением из зала суда.
Председатель Ла Барелль был взвинчен до предела и жаждал только одного – добиться для вдовы вынесения смертного приговора. Стремясь поскорее поставить в этом деле точку, он снова взял ведение допроса в свои руки. Но вдова давала четкие ответы на все его вопросы.
– Послушать ее, так эта женщина – просто святая, – склонившись к Бушару, тихо произнес Ла Барелль, постаравшись, однако, что бы его услышали все. – Тут каждый рвется в святые. Вот увидите, скоро портреты ведьм появятся в церквях. Верующие смогут любоваться их ликами!
Они говорили о вдове так, как будто ее не было в зале суда. Их спесь превзошла все мыслимые пределы. Данвера мучили сомнения: неужели председатель Высшего суда Дижона надавал ему пустых обещаний? Либо он просто решил потянуть время, чтобы не выглядело так, будто он подчиняется Парижу?
Ла Барелль грубо приказал вдове покинуть зал суда. Он чувствовал, что больше ничего от нее сегодня не добьется. Досада и ненависть ясно читались на его лице, пока стражники выводили обвиняемую из зала.
В раздражении он взялся за своих «карманных» заседателей. Эту женщину нужно взять в оборот любой ценой, втолковывал он им, найти неопровержимые свидетельства ее вины! Хватит с него косноязычных мегер и старых злобных хрычей, жадных до чужого добра!..
– В город пришли музыканты, – нерешительно сообщил Бушар. – Я подумал, мы могли бы извлечь выгоду из их пребывания…
– Правосудие не извлекает выгоду!
– Господин председатель, поговаривают, будто музыканты участвуют в шабашах на горе…
– Музыка, это пустое! А я ищу женщину с растрепанной бородой! Насколько мне известно, она не играет на арфе!
Тем не менее Ла Барелль согласился, чтобы музыкантов привели завтра пополудни, после допроса Жанны Бург и Абеля. Эти двое, заметил он, уже во всем сознались. С ними дело пойдет быстрее, чем с упрямой вдовой.
Когда заседание закончилось, Караш д’Отан отвел Данвера в сторонку.
– Пойдемте со мной. Сегодня у одного виноградаря крестины, и меня пригласили прочитать проповедь по этому случаю. Там будут музыканты, о которых шла речь.
Когда они добрались до усадьбы, праздник уже начался. Музыканты, расположившись у большого камина, играли быструю мелодию, очень нравившуюся молодым танцорам. Две флейты, виола и барабан постепенно ускоряли темп, пока наконец одна из девушек не упала. Под веселый смех гостей ее подхватили, поставили на ноги, и танец продолжился, но уже более медленный и скромный. Музыканты знали, в какой момент давать публике передышку. Но вот музыка смолкла, и в зале установилась почти полная тишина. Пришло время для духовного наставления, кроме того, проповедь святого отца должна была остудить пыл тех, кто жаждал поскорее приступить к возлиянию.
Воспользовавшись паузой, Данвер подошел к музыкантам и поинтересовался, из какой они деревни.
– Из Сен-Пьер-де-Кор, сударь.
– Там сейчас не до веселья, – сказал флейтист.
– Слишком много солдат, – добавил его коллега с виолой. – Этим утром их было больше, чем обычно. Они расположились на почтовой станции в ожидании подкрепления из Дижона. По-моему, они направляются в Миранж…
Жаспар Данвер вздрогнул и тут же решил отправиться навстречу отряду.
Два человека торопливо шагали в сторону последней перед городом почтовой станции, надеясь узнать новости с предыдущей остановки в Сен-Пьер-де-Коре. Жаспар вспомнил события недавних дней…
На станции подтвердили, что в их сторону, действительно, идет отряд военных, но кто эти солдаты и откуда они, никто толком не знал. Разочарованные неопределенностью, иезуит и судья-инспектор решили вместе дождаться солдат под трехсотлетними дубами, которые росли перед въездом в Миранж.
Святой отец предусмотрительно взял с собой молитвенник и коротал время за чтением. Судья думал о письме, которое доверит Коломбану. Караш д’Отан согласился поставить на нем и свою подпись. Никто из них не был лично знаком с пастором Денэном, но тот слыл человеком открытым, честным, проповедующим терпимость, что вызывало ярость у мракобесов… Задуманное предприятие казалось Данверу довольно опасным, и он всерьез побаивался за Коломбана. Ему повсюду чудились бесчисленные препятствия, и он уговаривал сам себя не терять надежду.
Мимо них проезжали повозки, в которых виноградари везли чаны для будущего урожая; порой подходили ремесленники и предлагали свои товары и услуги. Но Данвера и Караш д’Отана больше всего интересовало, что путники видели по дороге в Миранж. И все как один говорили, что встречали солдат.
Ближе к вечеру иезуит отправился в город, чтобы узнать, какое решение принял суд в отношении Абеля и Жанны Бург. Что касается Жаспара, то на их счет он не питал никаких иллюзий. Его терзало страшное предчувствие поражения.
Караш д’Отан явился к Данверу на постоялый двор задолго до рассвета: Дени Мало предупредил, что приговоры велено приводить в исполнение безотлагательно. Не теряя ни минуты, они торопливо пошли через весь город к дубовой роще.
Иезуит глухим голосом рассказывал о том, что узнал от начальника тюрьмы. Суд без колебаний вынес обвинительный приговор. Его исполнение назначено на сегодня. Значит, для подачи апелляции уже нет времени. Сам Мало не уверен, что суд допустил ошибку… Он не хочет, чтобы старуха гнила у него в замке, а человек-волк сеял смуту, намекая на свои мнимые способности…
– Чудовищно, – пробормотал Жаспар.
Бенедикт Караш д’Отан положил руку ему на плечо.
– Нельзя падать духом… Это наш долг. Я знаю, что вы опасаетесь за судьбу Анны Дюмулен. Но вы должны верить в нее. Она так быстро не сдастся, а может быть, этого и вовсе не случится. К тому же вы сами знаете, что нельзя отправить на костер человека, который не признал себя виновным.
– Жанна и Абель тоже не признали себя виновными. Они верили в свои магические способности и заявили об этом в суде.
– Да. Но не все нужно говорить… Теперь уже слишком поздно. Мне остается лишь проводить их. Я хочу быть с ними до конца, чего бы это мне ни стоило, и соборовать их.
Густой ночной мрак, слившийся с влажной землей, не торопился уступать место рассвету.
Неожиданно предрассветную тишину нарушил скрип колес. Судья и священник прислушались: скрип становился громче по мере приближения повозки. Они обменялись коротким рукопожатием, чтобы подбодрить друг друга и дать молчаливый обет солидарности.
– Не волнуйтесь, – сказал иезуит, – я стану посреди дороги. Это единственный способ остановить кортеж. Я скажу, что получил специальный приказ, или придумаю еще что-нибудь. Главное – иметь решительный вид. Я поеду с этими несчастными. Больше, чем страдания и смерть приговоренных, пугает мысль, что их ждут вечные блуждания в аду. Отказ в соборовании – акт немыслимой жестокости. Фанатики боятся, что дьявол завладеет совершаемыми таинствами. Вы можете представить дьявола, который сам себя соборует?
Караш д’Отан сардонически рассмеялся. «Этот смех – вызов», – подумал Данвер, с завистью глядя на священника, который высоко над головой воздел свой крест, чтобы остановить приближающийся кортеж.
При виде креста и белой сутаны стражники натянули поводья, сдерживая лошадей. Иезуит что-то коротко сказал им и, не дожидаясь ответа, взобрался на повозку. Жанна Бург и Абель стояли на коленях, прикованные друг к другу. Жанну била крупная дрожь. Абель кричал, он больше не верил в свои силы. Страх вернул им способность здраво мыслить, а прояснившееся сознание окончательно сломило их.
Караш д’Отан раскрыл объятия и прижал приговоренных к своей груди. Кортеж тронулся под злобные крики стражников во главе с лейтенантом Пьером Шатэнем.
Покачиваясь на ухабах, повозка покатилась дальше. Три силуэта на ней слились в одно темное пятно, которое вскоре без следа растворилось в тумане.
