Текст книги "Иностранные связи"

Автор книги: Элисон Лури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Сейчас Винни, можно сказать, забыла о своем грустном перелете в Англию и почти не вспоминает омерзительную статью в «Атлантик». Пока что никто из здешних знакомых Винни ни словом не обмолвился о ней, – возможно, никто ее и не читал. Чтобы статья не попалась никому на глаза – ведь многие из ее друзей постоянно ходят в Лондонскую библиотеку, – Винни, когда в первый раз пришла в читальный зал, на всякий случай сунула мартовский номер «Атлантик» под соседнюю стопку журналов «Археология». Время от времени журнал появляется вновь, и Винни опять его прячет. Сегодня утром она всего лишь переложила его в самый низ стопки «Атлантик», и это хорошая примета: значит, Винни слегка успокоилась. Перекладывая журнал, она представила, как Л. Д. Циммерна – крошечного, всего шести дюймов ростом, – сплющили между страниц его же собственной статьи, словно уродливую бумажную куклу, а на бумаге после него осталось коричневое пятно. И еще ей в который раз подумалось: а что, если тайком засунуть журнал в холщовую сумку для продуктов, вынести из библиотеки и на досуге уничтожить? Жаль, воспитание не позволяет. Для Винни жечь журналы – почти такое же преступление, как жечь книги, тем более что в том же номере замечательная статья об исчезающих животных и растениях, которую многие с интересом прочтут.

Только одно тревожит сейчас Винни – вчерашний разговор с Эдвином Фрэнсисом в ресторане. Винни перебирает в памяти слова, и ей не сидится даже на самом удобном стуле в читальном зале. Она злится на Фреда Тернера и винит его – хотя и несправедливо – в том, что между нею и старейшим ее лондонским другом Эдвином Фрэнсисом пробежал холодок, и в том, что, расставаясь вчера с Эдвином, они не условились о следующей встрече. Более того, Фред, можно сказать, оставил ее без абрикосового пирога со взбитыми сливками, что кажется особенно досадным сегодня, после обеда из пары тоненьких ломтиков хлеба с лососевым паштетом и резинового яйца в колбасном фарше. С какой стати ей вмешиваться в любовные дела едва знакомого младшего коллеги? Нужна ему рекомендация на грант – пожалуйста; решил он поразвлечься с общей знакомой – его дело. Вместе с тем неприятно сознавать, что попроси Фред рекомендацию сейчас, ей трудно будет ответить доброжелательно и непредубежденно.

Для начала, не стоило приглашать его в гости. Шестое чувство всегда подсказывало Винни, что американских коллег лучше не знакомить с английскими друзьями. Они могут не оценить друг друга по-настоящему, а то и вовсе не понравиться друг другу – и эта неприязнь отразится и на ней, ляжет пятном на ее отношения и с теми, и с другими («Не понимаю Винни. Что она нашла в этих людях?»). Раз или два ей хотелось отбросить подозрения в сторону, но, хорошенько поразмыслив, Винни решала не рисковать. Как сказал однажды Эдвин, светская жизнь – та же алхимия: смешивать чужеродные элементы опасно. Месяц назад Винни нарушила это правило всего лишь ради младшего коллеги, и, вместо того чтобы невзлюбить друг друга, Фред и Розмари, похоже, понравились друг другу слишком сильно. Как ни крути, все плохо.

Сначала Винни вовсе не собиралась приглашать Фреда. Она, конечно, знала, что он в Лондоне – видела его несколько раз в Британском музее. Знала, что приехал он один, а жена его куда-то делась, но куда – непонятно. Как замечала Винни, преподавателям на кафедре мало что известно о личной жизни их младших коллег, при том что слухов о преподавателях-сверстниках ходит предостаточно. Винни и не думала жалеть Фреда из-за того, что он приехал без жены, поскольку после долгих лет наблюдений со стороны не очень-то уважала институт брака.

А пригласила она его в результате чистой случайности. Однажды ветреным дождливым днем, по пути домой из гостей, Винни зашла в продуктовый магазин на Ноттинг-Хилл-Гейт и встретила там Фреда – он живет по соседству. Продрогший, мокрый до нитки, он покупал к ужину два чахлых зеленых апельсина и банку скверного овощного супа. Винни почему-то стало обидно за него и страшно его жалко. Дома, в Америке, она редко заботилась о ком-то, кроме своих студентов и самых близких друзей, – ну не хватало у нее сил на других. Однако сейчас перед ней был младший коллега, голодный и несчастный, в чужом городе. В Коринфе она бы небрежно кивнула и прошла мимо, но в Лондоне Винни – совсем другой человек, здесь она лучше, добрее. И ей, против обыкновения, подумалось, что надо чем-то ему помочь. А не пригласить ли его в воскресенье на вечеринку? В конце концов, гостям его показать не стыдно.

Что и говорить, не стыдно. Есть, правда, во внешности Фреда что-то чересчур изысканное, как у щеголей с реклам времен ее детства, – хотя, видит бог, его вины здесь нет. Он не наряжается в пух и прах, не смотрит свысока на других; носит обычную, даже скучную деловую одежду, хорошо воспитан, не выделяется из толпы. И все же красота его часто злит людей, особенно мужчин, достаточно вспомнить, как над ним насмехались после собеседования в Ассоциации изучения современного языка. Его счастье, что у него вышли две серьезные статьи и занимался он литературой восемнадцатого века: по этой части достойные кандидаты – редкость.

Не спасла красота Фреда и его брак, размышляет Винни. И пожалуй, немудрено. Такая совершенная красота рождает пустые надежды. За благородным обликом якобы должен таиться столь же могучий ум и прекрасная душа – заблуждение в духе философов-платоников. Между тем Фред, насколько может судить Винни, всего лишь обычный, в меру умный молодой человек, который кое-что смыслит в литературе восемнадцатого века. Да и жизнь рядом с писаным красавцем утомляет, как и любые слишком яркие впечатления.

Винни тут же пожалела о приглашении, но на вечеринке Фред ей хлопот не доставил. Винни заметила, что он едва обменялся парой слов с девушкой-панком и ее грозным на вид приятелем, – ну кто бы его обвинил? Много ел, что неудивительно: если судить по овощному супу и настойчивым расспросам о том, как получить зарплату по чекам из Коринфа без четырехнедельной задержки (ответ: никак), Фред сейчас без гроша.

Чуть позже Винни заметила, что Фред присоединился к кружку вокруг Розмари Рэдли, но вокруг Розмари каждый раз собирается кружок. У нее дар притягивать к себе внимание и при этом не подавлять собеседников, – по мнению Винни, этим даром должен обладать всякий хороший актер. Влияние Розмари распространяется недалеко, всего на несколько футов, как и положено актрисе кино и телевидения. В отличие от многих театральных артистов, знакомых Винни, Розмари не способна приковать к себе все взоры в большой комнате, но в маленьком кружке ей нет равных. При этом она не задерживается подолгу на одной теме, не сплетничает, не выдает чужих тайн, не умничает – словом, не говорит ничего такого, чего не стали бы говорить ее героини на экране.

Играет Розмари в основном настоящих леди, аристократок всех времен и народов – от Древней Греции до сегодняшней Англии. Но не королев и императриц, для которых ей недостает величия и царственности. Красавицей Розмари не назовешь, скорее она на редкость хорошенькая: бело-розово-золотистая, изящная, будто с картины Франсуа Буше, черты лица приятные, но мелкие и не очень выразительные. Она легка, нежна, воздушна и изысканна (при этом на экране может быть смешной, жалкой или печальной, как того требует сценарий). Без работы она не сидит, ведь среди героинь британских телесериалов масса аристократок, а критики называют Розмари одной из тех редких актрис, кому удается убедительно играть истинных леди. Иногда в прессе добавляют, что это и неудивительно, поскольку она и есть истинная леди, дочь графа.

В личной жизни, по всеобщему мнению, Розмари не везет. Она дважды была замужем, оба раза недолго и неудачно. Детей у нее нет; сейчас она живет одна в большом, красивом, неопрятном доме в Челси. Злые языки, понятно, говорят, что она сама виновата в своем одиночестве – Розмари безнадежный романтик, слишком много (или слишком мало) требует от мужчин, необоснованно ревнива, себялюбива (или, наоборот, позволяет вытирать об себя ноги), ненасытна (или, напротив, холодна) в постели и так далее и тому подобное. То же самое, как известно Винни, говорят о любой одинокой женщине. Поэтому Винни от души сочувствует Розмари. Но не доверяет ей.

Точнее, ее обаянию: вкрадчивости, легкомысленной порывистости, привычке говорить с тобой как с близким другом, но при этом держать на расстоянии. Например, когда в кругу ее знакомых появляется новый человек, Розмари делает ему необычный комплимент – хвалит какую-нибудь черточку, на которой никто иной не заострил бы внимание, а возможно, и вовсе не заметил бы. Розмари может объявить во всеуслышание, что обожает свою двоюродную сестру, или знакомую, или дантиста, или продавщицу фруктов за то, что она (или он) чудесно составляет букеты из роз, четко выговаривает слова, у нее прелестно вьются волосы… Говорит Розмари так, будто сделала удивительное открытие, и неважно, где находится предмет восхищения – рядом с ней или за много миль.

Как-то раз за обедом у Эдвина, когда на минуту стих шум голосов, Розмари пропела, что в восторге от того, как Джейн (подруга Винни) ест салат! Джейн впоследствии убедилась, что уточнять у Розмари, что она имела в виду, совершенно бесполезно. Даже если удастся вновь завладеть ее вниманием – а это дело непростое, – Розмари лишь откинет со лба бледно-золотистые локоны, рассмеется, как только она одна умеет («будто хрусталь сверкает на солнце», по словам одного восторженного телевизионного критика), и воскликнет: «Ах, даже не знаю, как это объяснить! Просто… это так… чудесно!» А если ответить возьмется кто-то другой, Розмари либо пропустит объяснение мимо ушей, либо возразит, что дело совсем, совсем не в том! Она не могла вынести, чтобы ее минутные настроения – легкие, как бабочки, – кто-то разбирал, раскладывал по полочкам.

Услышав от Розмари похвалу собственным необыкновенным достоинствам (или узнав из третьих уст), многие радуются. Приятно, конечно, когда тебя любят и восхищаются тобой, пусть даже мимоходом, тем более что Розмари очаровательна и знаменита. Даже если и неясно, что она имела в виду, в ее манере делать комплименты есть что-то необычайно милое. В самом деле, некоторым из тех, кого Розмари еще ни разу не похвалила – в том числе и Винни, – казалось, что их несправедливо обошли.

Но были и такие, кому от похвал Розмари делалось неловко. Представьте, к примеру, зубного врача Розмари. Его знаменитая пациентка только что ушла, и он остался в кабинете один. Он направляет на себя зеркальце, смотрит в него и хмурится. Неужели волосы у меня и вправду очень мило вьются за ушами? Или, наоборот, в этом есть что-то странное, уродливое? Может быть, леди Розмари смеялась надо мной?

Джейн призналась, что много дней после приема у Эдвина похвала Розмари не выходила у нее из головы. В конце концов Джейн достала из холодильника миску вчерашнего салата, встала напротив зеркала в столовой, сняла с миски полиэтиленовую обертку и принялась перед зеркалом жевать пряные, пропитанные маслом листья салата и ломтики помидоров, пытаясь понять, что же такого замечательного или необычного в том, как она ест. Что же на самом деле хотела сказать Розмари?

Скорее всего, ничего особенного, объяснила ей Винни. Сказала первое, что пришло на ум, чтобы привлечь к себе внимание или сменить тему разговора, – словом, сотрясала воздух, не более того. Для актера слова не столь важны, как для человека, имеющего дело с литературой, значение для них таится в жестах и тоне голоса. Слова для артиста – всего лишь либретто, ряд пустых бокалов, которые можно наполнить голосом, словно золотистым, серебристым или бронзовым вином. В драматических школах, слышала Винни, учат говорить «Закрой, пожалуйста, дверь» двадцатью разными способами.

В любом кругу знакомых всегда есть люди, которые считаются «друзьями», но общаются лишь вынужденно, а если круг распадется, легко забудут друг о друге. Винни и Розмари как раз такие «друзья». Благодаря Эдвину они встречаются достаточно часто и делают вид, что очень рады, но на самом деле друг друга недолюбливают. По крайней мере, Винни не очень-то любит Розмари и чувствует, что неприязнь эта взаимна. Но ничего тут не поделаешь. Винни представляет себе нити, точнее, паутину, которая связывает их с Розмари, – тончайшую, протянутую через дождливый Лондон от Фулхэма до Айлингтона, с отдельными ниточками до Хайгейта и Уимблдона. Винни и Розмари – точки пересечения нитей, их связывает множество витых шелковых паутинок. Если нити добрых отношений оборвутся, то останутся липкие, зияющие дыры, и всем от этого будет плохо. И возможно, думает Винни, не мы одни так связаны поневоле. Но паутина остается, простирает над Лондоном свой узор из упругих нитей, весь в капельках росы, – и никуда не денешься.

Читать стало темно, да и час пик вот-вот начнется, пора собираться домой. За стенами Лондонской библиотеки сыро и зябко, дождевые капли как будто не падают, а висят в воздухе. Есть по-прежнему хочется, а дома в буфете пусто. Винни сворачивает на Дьюк-стрит и заходит в «Фортнам и Мэйсон». Продавец в строгом костюме, как у банкира начала века, подходит к ней и любезным полушепотом предлагает помочь. Винни вежливо отказывается. Нет уж, выкладывать здесь безумные деньги – сущая глупость. Пока Винни стоит в раздумье перед вавилонской башней импортных варений и конфитюров, ее окликает другой голос, гораздо громче и далеко не такой вежливый, – настоящий голос американца со Среднего Запада.

– О-о, здрасьте! Вы ли это, профессор Майнер?

Винни оборачивается. Ей улыбается во весь рот грузный мужчина в зеленом полупрозрачном полиэтиленовом плаще, самом что ни на есть отвратительном из тех, что носят в Америке. К широкому, потному, красному лбу мужчины прилипли рыжеватые, седеющие пряди волос.

– Мы в самолете познакомились, месяц назад. Чак Мампсон.

– Ах да, – вяло отзывается Винни.

– Ну что, как оно? – Чак смотрит на нее, хлопая глазами, точно так же, как в самолете.

Оно? Должно быть, работа? Или жизнь в целом?

– Все хорошо, спасибо. А у вас?

– Потихоньку. – Радости в его голосе не слышно. – Хожу вот по магазинам. – Чак поднимает бумажную хозяйственную сумку, всю в дождевых пятнах. – Везу своим гостинцы, без них на порог не пустят. – Он невесело, вымученно смеется.

То ли мистер Мампсон и вправду боится возвращаться к «своим» без подарков, то ли – что более вероятно – это всего лишь одна из тех глупых, бессмысленных шуток, что в ходу у полуобразованных жителей Среднего Запада.

– Вот повезло, что вас встретил, – продолжает Мампсон. – Хотел кое о чем спросить, вы-то страну получше меня знаете. Как насчет чашечки кофе?

Винни не особенно рада встрече с Мампсоном, но ей льстит, что к ней обратились как к знатоку, да и подкрепиться совсем не помешает.

– Почему бы и нет?

– Отлично. Славно было бы пропустить по стаканчику, но сейчас, должно быть, все закрыто. Ну и дурацкие здесь законы!

– Да, до половины шестого, – подтверждает Винни. Очень даже хорошо, что здесь такие строгие законы торговли спиртным. Она не любит местные бары и тем более не хочет там появляться с человеком, одетым как Мампсон. – Здесь, прямо в магазине, есть кондитерская, только там очень дорого.

– Спокойно. Я угощаю.

– Ладно, договорились. – Винни ведет своего спутника мимо искусно сложенных пирамид из печенья и цукатов, а потом по лестнице наверх.

– Вот это да! Видали тех двух парней? – громким шепотом спрашивает Мампсон, кивая на маленький столик на лестничной площадке, за которым сидят двое служащих универмага в костюмах начала прошлого века, пьют чай и играют в шахматы. – Вот придурки!

– Что? Ах да. – Винни отходит от него на безопасное расстояние. – Они частенько здесь сидят. Изображают Фортнама и Мэйсона, основателей универмага.

– Ага! – Мампсон оборачивается и смотрит на них в упор, бесцеремонно, с тупым любопытством туриста. – Понял. Еще одна рекламная штучка.

Винни угрюмо молчит. Верно, «рекламная штучка», но ведь, в сущности, довольно милый обычай. Не надо было принимать приглашение этого Мампсона. Если пустить все на самотек, то для начала придется добрых полчаса выслушивать его рассказы о поездке – что видел, что купил, что ел и какая скверная гостиница.

– Не думала, что вы здесь так надолго, – говорит Винни, усаживаясь на один из бледно-зеленых металлических стульев с бабочками, из-за которых кондитерская Фортнама похожа на зимний сад времен короля Эдуарда VII.

– Дак и я не помышлял. – Чак Мампсон снимает полиэтиленовый плащ, обнаруживая под ним коричневую кожаную куртку на западный манер, с бахромой, блестящую желтую рубашку с перламутровыми запонками вместо пуговиц, тоже на западный манер, и кожаный галстук-ленточку. Вешает плащ на свободный стул – с него на темно-красный ковер льется вода – и тяжело усаживается напротив Винни. – Остальные уехали домой еще в прошлом месяце. А я подумал: раз уж попал сюда, почему бы, черт возьми, не остаться на подольше? Сколько всего не успел посмотреть. Ходил на экскурсии с одной парой из Индианы – в гостинице познакомился, – но и они в понедельник уехали.

– Никогда не понимала, что хорошего в этих двухнедельных поездках, – соглашается Винни. – В Англию нужно ехать хотя бы на месяц. Если, конечно, работа позволяет, – добавляет она, вспомнив, что далеко не у всех такие длинные отпуска, как у университетских преподавателей.

– Да. То есть нет. – Чак моргает. – Вообще-то мне об этом беспокоиться нечего. Я на пенсии.

– Правда? – В самолете он, кажется, этого не говорил… с другой стороны, Винни и не слушала. – Рано вы на пенсию вышли, – добавляет она, приглядываясь к Мампсону, которому не дашь шестидесяти пяти.

– Угу. – Мампсон ерзает на бледно-зеленом железном стуле, маловатом для такого крупного мужчины. – Так они и сказали: досрочный уход на пенсию. Не моя была затея. Меня, можно сказать, вышвырнули. Был Чак, а стал – никак. – Он смеется громко, неестественно, как человек, над которым подшутили, а он не хочет подавать вида, что обиделся.

– Вот как! – Винни вспоминает статьи о том, как пожилых руководителей досрочно отправляют на пенсию, и в душе радуется бессрочным университетским контрактам.

– Да, в пятьдесят семь выкинули на свалку. Был Чак, а стал – никак, – повторяет он на случай, если Винни не поняла шутку – ведь она не смеялась. – Ну, Вирджиния, что будете?

– Винни, – поправляет она, не подумав, и тут же понимает, что разрешила Мампсону – то есть Чаку – называть ее по имени. Винни предпочла бы, чтобы к ней обращались «профессор Майнер» или даже «мисс Майнер», но требовать этого теперь, по неписаным законам Среднего Запада, было бы неслыханной грубостью.

Чак заказывает кофе, Винни – чай и абрикосовый пирог. Потом, чтобы отвлечь Чака от неудач на деловом поприще, а может быть, даже утешить, Винни уговаривает его попробовать бисквитный торт со взбитыми сливками.

– Думаю, в том, что не надо каждый день ходить на работу, есть и немало хорошего, – бодро говорит ему Винни после ухода официантки. – Во-первых, теперь вы сможете гораздо больше успеть. («Успеть? Что именно?» – беззвучно прибавляет Винни, безуспешно гадая, чем мог бы заниматься на досуге Чак.) Путешествовать можете, навещать друзей, читать… (Читать? Едва ли он возьмет в руки книгу.) Играть в гольф, ходить на рыбалку… (А водится ли в Оклахоме рыба?) Заниматься еще чем-нибудь интересным…

– Жена то же говорит. Но если в гольф каждый день играть, от него тошнит, а больше я никаким спортом не занимаюсь. Любил когда-то бейсбол, еще как любил, только давно уж бросил.

Занять сам себя не умеет, говорит с ошибками, выносит вердикт Винни.

– Жаль, что жена ваша с вами не поехала, – замечает она.

– Угу. Мирна недвижимостью занимается, а дома в Талсе нынче покупают вовсю. Она сейчас в делах по самую за… – из уважения к старомодному аристократизму Винни – или всей обстановке вокруг – Чак заменяет часть тела на более приличную, – по горло. Деньги гребет лопатой. – Чак проводит в воздухе большой веснушчатой рукой, будто гребет к себе, и тяжело опускает ладонь на стол.

– Вот как!

– Да уж, сил ей не занимать. Она, должно быть, даже рада, что я не путаюсь у нее под ногами, не болтаюсь дома без дела. Я на нее не в обиде.

– Хм.

При слове «болтаюсь» Винни смотрит, как болтаются концы его галстука из сыромятной кожи, сколотого огромной, безвкусной серебряной брошью с бирюзой вроде тех, что любят носить истинные и липовые фермеры на Юго-Западе. Можно понять, почему Мирне хотелось выпроводить Чака из дому, как и немудрено, что после долгих одиноких дней вдали от родины Чаку очень хочется излить кому-то душу. А Винни совсем не улыбается выслушивать его откровения. И она направляет разговор в другое русло, в сторону общих туристских тем, которых так надеялась избежать.

По мнению Чака, в Лондоне смотреть не на что. На погоду он не жалуется:

– Не беда. Зато все время разная. Дома изо дня в день одна и та же проклятая жара. А земля, если не поливать, делается твердая как камень. Когда я сюда приехал, не мог отделаться от мысли, до чего же зеленая эта Англия – точь-в-точь как на картинке для туристов! Зато, – сетует Чак, – кровати в гостинице все в буграх, горячей воды мало. А еда? Ну что твое сено. Хочешь более-менее прилично пообедать – иди в ресторан заморской кухни. Водители будто с ума посходили, все как один едут по встречной полосе. А как эти англичане говорят? Сам черт ногу сломит, коверкают язык как им вздумается.

Винни сердится и уже готова объяснить, что английский коверкают именно американцы, но тут приносят чай.

– Как, говорите, это называется? – Чак тычет ложкой в гору из фруктов, заварного крема, варенья, бисквита, пропитанного ромом, и взбитых сливок, которая выросла перед ним на мраморном столике.

– Бисквитное пирожное.

– Ничего себе пирожнице! Да оно побольше, чем банановый сплит! [3]3
  Разрезанный вдоль банан с мороженым, взбитыми сливками, орехами.


[Закрыть]– Чак ухмыляется и набрасывается на пирожное. – А есть можно! И ложку дали тоже здоровенную!

Винни, наслаждаясь абрикосовым пирогом, хочет сказать, что в Англии десертные ложки всегда такого размера, но предпочитает промолчать.

В отличие от Эдвина, Чак ест жадно и некрасиво – роется в изысканном десерте, как в стоге сена, и при этом болтает без умолку.

– Видел я почти все достопримечательности, – сообщает он Винни. – И чего в них такого особенного? Некоторые и вовсе не понравились. Взять хоть Тауэр. Приезжаешь туда – а это, оказывается, старая заброшенная тюрьма, только и всего. Экскурсовод говорил, будто там сидели известные люди, которых, по большому счету, сажать было не за что. В основном хорошие ребята. Но их запирали в камеры, тесные, как лошадиные стойла, холодные, без солнца. Оттуда, похоже, почти никто не выбирался. Одни умирали от болезней, других травили, душили, рубили им головы. И женщинам, и детям маленьким. Ума не приложу, чем тут гордиться. Если ты хоть раз сидел в тюрьме, то у тебя волосы дыбом встанут!

– Понимаю, о чем вы, – вежливо соглашается Винни, а про себя ужасается: уж не сидел ли Чак в тюрьме?

– А эти большие черные вороны во дворе, которые бродят вокруг, будто привидения? – Чак стучит широкими ладонями по мрамору с зелеными прожилками. – Тюремные стражи, да?

– Да, – улыбается Винни.

– В наших краях верят, будто эти птицы приносят несчастье. Вот я и подумал, что, может, когда строили тюрьму, их потому сюда и привезли. Я и спросил у экскурсовода.

– И что же он ответил? – Винни уже находит Чака забавным.

– Да ничего. Ничего-то он не знал, просто повторял заученное как попугай. Показывал нам драгоценности королевской семьи – мы за это еще и доплачивали. А оказалось, что это всего-навсего копии, фальшивки. Никакие не драгоценности, а стекляшки цветные. А настоящие драгоценности где-то еще заперты. Да черт подери, это всякому понятно. Короны и прочая дребедень – точь-в-точь как у масонов на каком-нибудь сборище.

Винни смеется.

– Помню, и мне тоже так казалось много лет назад. Дешевые побрякушки.

– Угу, точно. Я так и сказал экскурсоводу. Вы что, дескать, за дурачков нас держите, раз за такое денежки берете? Так он не на шутку взбесился – похоже, балбес какой-то. Но я таких, как он, больше здесь не встречал, честно скажу. Здесь почти никто на такие разговоры не обижается. Никто тебе не станет рассказывать, какие они все замечательные, хвастаться, что у них все самое лучшее. Наоборот, люди над собой смеются – даже по газетам видно.

– Что правда, то правда.

– Знаете, у нас в Талсе полно горлопанов. Улыбайтесь, мол, думайте про все хорошее, цените то, что у вас есть, и так далее. Эта чушь с ума может свести, тем более если тебе плохо. Университет Орала Робертса – слыхали о таком?

– Нет, – отвечает Винни. Название ей смутно знакомо, но и только.

– Это университет у нас в Талсе, основал его один проповедник с телевидения. Там учат, что если ты человек верующий и в церковь ходишь исправно, то тебе будет во всем везти, разбогатеешь, призов всяких наполучаешь и все такое прочее. Мне сначала казалось, вреда в этом нет. Но когда теряешь работу, то смотришь на все с другой стороны. Если ты не работаешь – значит, ты богом обиженный неудачник. А-а, вспомнил! Я ж кой о чем у вас спросить хотел. – Чак опускает ложку. – Навела меня на мысль книжка, что вы мне в самолете давали. Ну, о том, как американский парнишка едет в Англию, а там у него дед – герцог, что ли… Забыл, как называется.

– «Маленький лорд Фаунтлерой».

– Точно. Ну так вот, я когда читал, то вспомнил своего деда. Я мальчишкой каждое лето у него на ранчо работал. Он, бывало, рассказывал, что у нас в роду тоже был какой-то английский лорд.

– Правда?

– Ей-богу, без шуток. Он говорил, что почти все наши английские предки были люди простые, а один – звали его Чарльз Мампсон, как меня и деда, и жил он во времена Революции – был какой-то знатный лорд. Жил в большом поместье где-то на юго-западе Англии, и знали его все в округе. Был он мудрец. Ночевал не в замке, а в лесной пещере. И одевался по-особенному, ходил в шубе до пят, из меха дюжины разных зверей. Звали его Отшельником из Саутли, и люди со всей округи приходили на него полюбоваться.

– Правда? – повторяет Винни, на этот раз совсем другим тоном. Впервые в ней проснулся профессиональный интерес к Чаку Мампсону.

– Вот и вздумалось мне, что, пока я здесь, попробую-ка разузнать побольше о нем и обо всех наших здешних предках. Да только не знаю, как это делается. Ходил в публичную библиотеку, но ничего там не нашел, даже толком не знал, с чего начать. В том вся беда, что у этих герцогов, рыцарей и прочих по несколько разных фамилий, по три-четыре на семью. Да и нет в этой части Англии такого места – Саутли. – Чак улыбается, пожимает плечами. – Я пробовал вам позвонить, спросить совета, но, должно быть, номер неправильно записал – каждый раз попадал в прачечную.

– Хм. – Винни, конечно, не сознается, что нарочно продиктовала свой номер с ошибкой. – Ну, есть кое-какие места, где обязательно стоит поискать. К примеру, Общество специалистов по генеалогии.

Пока Чак записывает ее советы, Винни думает, что в его поисках, как и в нем самом, ничего особенного нет: всего лишь обычное желание среднего американца-обывателя породниться с английской знатью – найти «корни», обрести семейную историю, герб, родовое поместье и дворянский титул.

Такой же, как все. Неинтересный. Однако отдельные подробности семейной легенды Чака любопытны для фольклориста: чудак-аристократ и местный мудрец, одетый в шкуры и живущий в лесной пещере. Религиозный фанатик? Последователь Руссо? Лекарь-травник? Колдун? Или, может быть, какой-нибудь языческий лесной бог, полузверь-получеловек, созданный народной фантазией? В голове у Винни мелькают обрывочные фразы будущей статьи, небольшой, но занимательной. А еще забавно думать, что Чак – в некотором роде примитивное заокеанское воплощение этого народного героя, – как ни странно, тоже с юго-востока страны и тоже облачен в шкуры.

Официантка приносит счет, и Винни, как обычно, настойчиво предлагает заплатить свою долю. Кое-кто из друзей Винни объясняет это ее феминистскими убеждениями. Винни не оспаривает, хотя на самом деле ее правило появилось намного раньше, чем женское движение. За ним стоит ее нежелание быть перед кем-то в долгу. Чак уверяет, что все равно должен отблагодарить ее за совет, но Винни напоминает, что он помог ей добраться до Лондона на автобусе «Сан-Турз» и теперь они в расчете.

– Ладно уж. Так и быть. – Чак комкает фунтовые бумажки Винни в огромном красном кулаке. – Знаете, когда я учился в четвертом классе, была у нас одна учительница, на вас похожая. Такая была славная… Такая…

Винни молча слушает излияния Чака. Видно, такая уж у нее судьба – напоминать чуть ли не каждому встречному какую-нибудь учительницу.

– Я вот что хотел сказать: похоже, я здесь надолго. Может, встретимся как-нибудь, пообедаем вместе?

Винни вежливо отказывается – говорит, что на этой неделе ужасно занята (хотя это неправда), и добавляет, что хочет быть в курсе поисков. Потом дает Чаку свой номер телефона – на этот раз без ошибок, – а заодно и адрес.

– Если и в самом деле хотите что-то разузнать, – говорит она, – поезжайте в город или деревню, откуда родом ваши предки. Разумеется, когда узнаете, где это.

– Съезжу, а как же, – обещает Чак. – Можно взять напрокат машину и поехать.

– А можно и поездом. Знаете, прокат машин здесь ужасно дорогой.

– Не беда. Денег мне хватает. Честно признаюсь, когда меня вышвырнули из «Амальгамейтед», следом вышвырнули и кучу акций.

Денег Чаку Мампсону хватает, думает Винни, садясь в автобус до Кэмден-тауна (от предложения Чака поймать ей такси она отказалась), свободного времени у него тоже достаточно, даже слишком много. Страдает он от одиночества, скуки, ненужности, потери самоуважения. А прячет это за напускной веселостью, которая когда-то, наверное, была искренней.

Винни сразу хочется добавить к списку несчастий Чака еще одно – сексуальный голод. Достаточно вспомнить, как он нежно, но твердо держал ее за руку – точнее, за рукав плаща – чуть повыше локтя, пока вел через площадь Пикадилли к автобусной остановке. Он ведь как-никак здоровый, крупный, сильный мужчина и без этих глупых, довольно безвкусных ковбойских тряпок, наверное, неплох в постели. Вот что он, должно быть, пытался выразить без слов.

Чуть подумав, Винни отбрасывает эту мысль. Чак Мампсон – самый обычный делец со Среднего Запада, и, если ему понадобится то, что Кинзи и прочие называли неромантичным словом «разрядка» (при этом слове Винни почему-то всегда представляет электрическую розетку), он ее попросту купит. И наверняка Чак уже не раз покупал эту самую «розетку» на рынках Сохо, перед тем напиваясь до беспамятства, чтобы не мучила совесть («Пьян был как свинья – не соображал, что делаю»). Мужчины вроде Чака никогда не станут думать о Винни как о женщине, для любовных утех им нужна какая-нибудь «малышка» или «горячая девчонка» – именно девчонка, не старше тридцати. Чаку необходимо было сочувствие, понимание, внимательный слушатель. Видимо, с проститутками не очень-то поговоришь, а кроме них и Винни, у него в Англии ни одной знакомой женщины.