Текст книги "Иностранные связи"

Автор книги: Элисон Лури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– Ладно, не хочешь – не верь. – В голосе Дебби слышны досада и высокомерие. – Джеки, нельзя! Не трогай! – Дебби наклоняется и отнимает у малыша сдутый, облезлый резиновый мячик с выцветшим рисунком английского флага на боку. – Это бяка! Джо, подержи-ка его.

Отец хватает непослушную ручонку малыша, а Дебби закидывает мяч подальше, на заросший травой склон. Джеки смотрит мячу вслед и изумленно вопит.

– Джеки, Джеки, посмотри-ка сюда! – кричит отец, пытаясь отвлечь ребенка. – Смотри, какой… кораблик! – Джо показывает на расписную прогулочную лодку, что стоит на якоре у дальнего берега. – О черт!

Сдутый резиновый мячик выныривает из травы, прыгает впереди по тропинке, падает в лягушачье-зеленую воду и занимает место в целой флотилии мусора, рядом с пластмассовой бутылкой из-под отбеливателя, половинкой апельсина, мокрыми деревяшками и соломинками.

– Джеки, нельзя! – Отец держит малыша, тот вырывается, кричит. – Там одна зараза! Все, уплыл.

– Ну зачем тебе этот старый грязный мячик, – уговаривает Дебби. (Все вранье, думает Фред.) – Прекрати сейчас же!

Малыш вопит во все горло и брыкается, скукожив красное личико в страшную маску.

– Фу ты черт, – вздыхает Джо. – Ладно, Джеки, пошли. – Он берет орущего гномика на руки, тот вырывается. – Раз, и два, и три… – Джо подбрасывает сына, пытаясь его успокоить, и быстрыми шагами идет по набережной впереди Дебби с коляской. – Раз, и два, и… Вот умница!

– Послушай, Фред… Прости, если я тебя чем-то обидела, – говорит Дебби, когда мяч остается далеко позади, а Джеки перестает вопить и только обиженно хнычет.

– Не страшно, – отвечает Фред, которому от души жаль Вогелеров – родителей умственно отсталого маленького чудовища.

– Мне просто не хочется, чтобы ты так расстраивался из-за пустяка.

– Не страшно, – повторяет Фред. – Постепенно все забудется, – добавляет он, думая, что если повезет, то завтра он снова будет вместе с любимой.

– Конечно, забудется, – уверяет его Джо. – Розмари Рэдли – не тот человек, который тебе нужен.

– Могу поспорить, вернешься в Америку – будешь смотреть на все другими глазами, – говорит Дебби.

– Гм, – бормочет Фред. Похоже, для Вогелеров его любовь к Розмари – тот же каприз Джеки из-за старого резинового мячика.

– Джо прав, – соглашается Дебби. – Тебе нужна женщина умная, не пустышка. Я всегда так думала, – продолжает она, приняв молчание Фреда за знак согласия. – Та, с кем ты сможешь общаться на равных. Делиться мыслями.

– Верно, – вставляет Джо. – Девушка вроде Кариссы.

– Карисса ни за что не станет вести себя так легкомысленно, безрассудно. От Кариссы всегда знаешь, чего ожидать. Она человек прямой. Помню, как-то раз она…

– Послушай, Дебби, – перебивает Фред, останавливаясь и глядя на нее в упор, – будь другом, не надо больше о Кариссе. Не в ней дело.

– Как раз таки в ней, – настаивает Джо. – Ладно, ладно! – При виде лица Фреда он идет на попятный. – Не хочешь – не будем.

– Не хочу, – отвечает Фред. Ему кажется, что он и Вогелеры вот-вот поссорятся всерьез и их семилетней дружбе придет конец. Ну и черт с ними. Сейчас ему все равно.

Все трое стоят на набережной лицом друг к другу, а внизу течет грязная зеленоватая вода, неся с собой всякий хлам. Джеки, глядя отцу через плечо, вдруг замечает свое потерянное сокровище и начинает радостно лопотать:

– А-а-а! Мя-а-а… Мя… аць!

– Мяч! – восклицает Джо. – Дебби, он сказал «мяч»!

– Слышала! – Сердитое, напряженное лицо Дебби вдруг озаряется радостной улыбкой. – Джеки, хороший мой! Скажи еще разок! Скажи: мяч!

– Мя-у-а… Мя-а… Мяць! – Малыш тянется ручонками к желанному мячу, а тот проплывает мимо среди намокшего мусора.

– Он сказал «мяч»! – торжествует мать.

– Первое слово. – Голос отца дрожит.

– Мяч, – шепчет Дебби. – Слышал, Фред?

Он сказал «мяч»!

Но они с Джо не дожидаются ответа; позабыв о Фреде, они глядят на сына с облегчением и трепетом, а потом принимаются его обнимать и осыпать счастливыми поцелуями.

Встречу с Розмари на другой день Фред собрался устроить без ее ведома и согласия. Из воскресных газет Фред узнал, что Розмари участвует в радиопередаче, посвященной недавно вышедшим воспоминаниям ее подруги Дафны Вэйн, и решил прийти во что бы то ни стало. Просидев целое утро над своей книгой (без особого успеха), он уточняет время, адрес и отправляется в путь.

Вид студии разочаровывает Фреда – совершенно неподходящее место для любовных свиданий. Он предпочел бы здание Би-би-си на Портленд-плейс, где как-то раз был с Розмари: причудливое, в стиле ар деко, над входом – золотое солнце с лучами, внутри – ряд лифтов с позолотой, а за ними лабиринт коридоров, по которым шныряют странного вида люди, все как один чем-то похожие на Белого Кролика из «Алисы в Стране чудес». Комнаты с мягкими потертыми кожаными креслами – будто уютные норки; микрофоны и пульты кажутся памятниками истории; в воздухе до сих пор веет Битвой за Англию. [6]6
  Битва за Англию – воздушные бои в 1940–1941 гг.


[Закрыть]

А здание этого частного радиоканала холодное, безликое, ультрасовременное, стеклянный коридор обставлен по-американски скупо. На пластмассовых диванах развалились больше десятка подростков, жуют резинку и болтают ногами под ритмичную рок-музыку.

– Я должен увидеться с Розмари Рэдли, – перекрикивая шум, сообщает Фред сексапильной секретарше с фиолетовыми губами и ярко-зелеными веками. – Она участвует в программе «Живое искусство» в четыре часа.

– Представьтесь, пожалуйста.

Фред машинально называет свое имя, не сразу сообразив, что стоило бы назваться чужим.

– Минутку, красавчик. Посмотрим, чем я могу помочь. – Девушка смотрит на Фреда с неподдельным восхищением, сияет улыбкой цвета спелой сливы, поднимает красную телефонную трубку. – Сейчас ее попробуют найти. – Девушка вновь улыбается Фреду. – Американец?

– Угадали.

– Я так и думала. Давно мечтаю прошвырнуться в Штаты. – Девушка держит трубку, прислушивается, улыбка ее становится натянутой – уже не спелая слива, а чернослив. Вскинув глаза на Фреда, секретарша качает головой.

– Скажите, что дело важное. Очень важное.

Девушка смотрит на Фреда иначе: все с тем же восхищением, но уже не столь почтительно – похоже, принимает его теперь не за важную персону, а за фаната. Снова что-то говорит в красную трубку.

– Извините, сейчас никак нельзя, – произносит наконец она. – Я бы вас впустила, но мне влетит.

– Дождусь конца программы.

Фред садится на черный блестящий кожаный пуфик. Пока он сидит на краешке и ждет, к столу секретарши подходят другие посетители. Девушка говорит по телефону, нажимает на кнопку звонка, пропуская их в дверь, обитую искусственной кожей. Музыка не умолкает, завывает все громче, некоторые из подростков поднимаются с диванов, дергаются в танце.

Музыка прерывается оглушительной рекламой. Подростки сгрудились в конце коридора, в руках у некоторых записные книжки, по-видимому, для автографов.

– Не упустите эту потрясающую возможность! Звоните СЕЙЧАС!.. Это программа «Живое искусство», оставайтесь с нами.

Звучит бравурная мелодия.

– И вновь я приветствую вас на программе «Живое искусство», – начинает мягкий, доверительный голос. – С вами ведущий Деннис Уитер. Сегодня мы приготовили для вас настоящий сюрприз! У нас в гостях достопочтенная Дафна Вэйн, чью автобиографию под названием «ДАФНее прошлое: жизнь в театре» недавно опубликовало издательство «Хайнеман». Госпожа Дафна Вэйн сейчас у нас в студии вместе с леди Розмари Рэдли, звездой телесериала «Замок Таллихо», удостоенного многочисленных наград…

Подростки-панки от новости не в восторге: кое-кто стонет, один притворяется, будто его сейчас вытошнит. Фред сердито косится на них, хотя и понимает, что у сериала Розмари, при всей его популярности, есть свои хулители. Например, некоторые умники-либералы считают, что загородная жизнь в нем изображена слащаво и лицемерно. Но эти бездельники, эти наглые малолетки, которых тошнит от имени Розмари… Поубивал бы всех!

– Мы будем с вами через минуту.

Пока по вестибюлю разносится реклама шампуня с дурацкой музыкальной заставкой («Еще волшебней, еще прекрасней!»), из дверей позади секретарши появляется тощий человечек в белом кожаном комбинезоне с заклепками, а за ним – двое потолще, в дешевых костюмах. Фанаты с воплями окружают тощего.

Их кумир – кто бы он ни был – пробирается сквозь толпу с натянутой улыбкой, на ходу дает пару автографов и бросается к выходу, где его ждет лимузин, а двое толстяков бегут наперерез толпе. Что в Нью-Йорке, что в Лондоне, везде одно и то же, думает Фред, с отвращением наблюдая за этой сценой.

В коридоре неожиданно звучит серебристый смех Розмари – только раза в три громче, чем в жизни. Сердце у Фреда готово выпрыгнуть из груди.

– Спасибо, дорогой Деннис, я безумно рада, что сегодня я в вашей студии. – Голос Розмари – нежный, чистый, безупречно поставленный голос аристократки – отдается эхом по всему вестибюлю, будто над головой у Фреда плывет невидимая Розмари, футов шестнадцати ростом.

Фред слушает, и мало-помалу им овладевает гнев. Розмари на все лады расхваливает автобиографию Дафны, но Фред-то знает, что это ложь. Не так давно та же Розмари при нем называла сочинение Дафны «глупой детской книжкой», а над автором насмехалась – пожалела, мол, денег на хорошего писателя-невидимку. А теперь что? Заявляет на весь Лондон – да что там, на всю Англию, – что была «просто очарована блестящим остроумием» Дафны. Как у нее язык поворачивается так врать? Как она может щебетать, заливаться смехом и болтать о театральных пустячках с Дафной и прочими олухами? Похоже, она не страдает так, как Фред, ей на него наплевать; она забыла, что он есть на свете. Ну ничего, как только кончится передача, он ей напомнит.

Под звуки все той же бравурной мелодии программа подходит к концу, и Фред направляется к дверям, обитым искусственной кожей. Пять минут спустя ни Розмари, ни остальных участников программы по-прежнему не видно.

– Эй! – окликает Фреда секретарша, пытаясь перекричать очередную современную мелодию. – Эй, молодой человек!

– Вы меня? – Фред оглядывается.

– Все еще ждете Розмари Рэдли?

– Да.

– Зря теряете время. Звезды в эти двери не выходят – разве что хотят пообщаться с поклонниками.

– Спасибо. – Фред подходит к столу, наклоняется к девушке, призвав на помощь все свое обаяние, хотя сейчас это и нелегко. – А как они выходят?

– Из задней двери и через автостоянку. Только они все, наверное, уже ушли. – Девушка опускает ядовито-зеленые веки, опушенные густыми ресницами, придвигается к Фреду поближе. – Никак в толк не возьму, зачем красавчику вроде вас эта старая корова?

– Я… – Фред рвется на защиту любимой, но одергивает себя: нельзя терять ни минуты. – Простите.

Он летит по вестибюлю, распахивает тяжелую стеклянную дверь и обегает здание кругом. Отыскивает задний ход, но двери не открываются.

С бьющимся сердцем стоит он возле груды пустых картонных коробок и ждет Розмари. Наверняка она появится в компании Дафны и прочих ослов, но это не беда… Надо увести ее в сторону, сказать ей… Фред повторяет про себя подготовленную речь, утекают минуты, пока он не догадывается наконец, что Розмари ушла. Ушла, зная, что он ее ждет.

Вне себя от долго сдерживаемой ярости, Фред разражается проклятиями.

– Чертова стерва! – вопит он на всю пустую автостоянку и продолжает ругаться. Кричит, что Розмари холодная, бессердечная, что все ее слова и жесты – некоторые всплывают в памяти, но Фред загоняет воспоминания внутрь – одна фальшь, спектакль. «Живое искусство», думает он. Ах, какое живое. И насквозь фальшивое. Дьявольщина! Фред поддает ногой влажную картонную коробку, еще раз, еще, еще…

Может быть, от него требовалось побольше «живого искусства»? Может быть, нужно было соврать Розмари, сказать, что летние курсы вести теперь не надо, пожить припеваючи еще четыре недели – и смыться на самолете домой, как «вертихвост американский», по словам миссис Харрис.

Но Фред не выдержал бы такого притворства – плохой из него лицедей. Даже думать тошно. Какая это любовь? Сплошной холодный расчет, потребительство это, а не любовь. А вот Розмари, пожалуй, выдержала бы, если б захотела…

Ревность и подозрения окутывают Фреда, словно едкий дым; как будто влажные серо-лиловые тучи, нависшие над автостоянкой, вдруг накрыли весь Лондон. А что, если Розмари с самого начала притворялась? И ссору после вечеринки разыграла нарочно… А вдруг она влюбилась в кого-то еще или вспомнила прежнюю любовь, и сейчас ее обнимает другой, и она тихонько шепчет ему что-то, смеется своим серебристым смехом, предназначенным только для самых близких. Фреду вновь кажется, что он очутился в романе Генри Джеймса. Только у Розмари теперь совсем другая роль – роль злодейки из Европы, прекрасной, многоопытной, порочной, каких у Джеймса немало.

Неужели все, что она говорила, все, чему он верил, – ложь? Что, если Дебби права и Розмари на самом деле намного старше? Ей и тридцати семи не дашь, но Нико заявил, что она сделала немало пластических операций, что для актрис это дело обычное. Фред тогда решил, что Нико просто злобный извращенец. Но предположим, что это правда… и что? Сколько бы ей ни было лет, она все равно его Розмари. Та, которую он любит. Та, которая не любит его, быть может, никогда не любила, не хочет сейчас с ним разговаривать и, возможно, лгала ему с самого начала.

Нет, ну не осел ли он? Топчется в ожидании возле кучи мусора, как влюбленный фанат ждет после концерта звезду, которая так и не появится.

Фред хмуро глядит на смятую коробку, на мусор, прибитый ветром к стене: грязные бумажки, фольгу, банку из-под пива, обрывок красной крученой шерстяной нитки, похожей на ту, которой Ру повязывала волосы.

И вдруг, в первый раз за многие недели, перед ним как живая возникает Ру. Она сидит голышом на краешке незастеленной кровати в их коринфской квартире, подняв кверху загорелые гладкие руки, удерживая тяжелую копну темно-рыжих волос. Ру делит волосы на три части и с сосредоточенной улыбкой заплетает их в блестящую косу, тугую, как трос морского корабля. Перекидывает косу на плечо и заплетает дальше, пока не останется короткий хвостик, потом прихватывает кончик косы резинкой, а поверх нее повязывает алую шерстяную нитку. Наконец, тряхнув головой, забрасывает косу с пушистым медно-рыжим хвостиком через голое смуглое плечо на спину.

Жгучая тоска по Ру охватывает Фреда. При всех своих недостатках, думает он, Ру не способна на театральное притворство. «Пока моря не высохнут до дна», как поется в ее любимой народной песне, не скажет она, что «безумно рада» выступить на какой-нибудь треклятой радиостанции.

И мучительно стыдно Фреду делается при воспоминании, что письмо Ру до сих пор одиноко лежит без ответа, поверх стопки непрочитанных умных книг, в квартире на Ноттинг-Хилл-Гейт. Сегодня же напишу ей, решает Фред, поворачивая от студии к дому. Сейчас же.

Однако почта ходит медленно, до Ру письмо дойдет только дней через десять. Может, позвонить? Дорого, конечно, ну и пусть! Но после такого долгого молчания – больше четырех недель, вспоминает Фред со стоном – Ру опять разозлится. И поделом ему, между прочим. Кричать станет, бросит трубку. А вдруг она будет в это время с другим мужчиной? На это она тоже, черт возьми, имеет полное право! Нет уж. Надо послать телеграмму.

9

Скажу вам, правду не тая,

Ей-богу, я не лгу:

Чтоб не взлететь на воздух, я

Спиной вперед бегу.

Из английской народной поэзии

В Лондонском зоопарке на дощатой скамейке сидит Винни Майнер и смотрит на белых медведей. Отсюда видно сразу нескольких: один лениво плещется в бассейне, выложенном камнями, другой спит на боку у входа в пещеру и кажется издали похожим на кучу мокрых кусочков желтовато-белого меха, третий прохаживается взад-вперед, то и дело поворачивая широкую морду, грубая шерсть на которой слиплась иголочками, и вопросительно посматривая на Винни блестящими темными глазками.

Винни живет всего в нескольких кварталах от зоопарка, но в этом году она здесь в первый раз, да и то потому, что ее пригласили двоюродные сестры из Америки. Они хотят «осмотреть» Лондон за три дня, носятся сломя голову и сегодня уже побывали в Национальной галерее. Винни никуда не спешит. Во-первых, раз уж отдала несколько фунтов за вход, может полюбоваться вволю, а во-вторых, погодка сегодня славная, а работа у нее идет быстрее, чем она ожидала. Винни собрала в Лондоне все нужные сведения, прочла почти всю литературу по теме, побывала в Оксфорде, Кенте, Гэмпшире и Норфолке, побеседовала со специалистами по детской литературе и фольклору.

Винни не из тех, кто радуется бурно, но сегодня настроение у нее на подъеме, если не сказать больше. Впервые за многие месяцы – или даже за годы – она настолько счастлива. Ей нравится все вокруг: и звери, и посетители зоопарка, и стройные деревца в молодой листве, и сверкающие мокрые газоны Риджентс-парка. Даже двоюродные сестры, против обыкновения, кажутся не скучными, а лишь слегка наивными. Фидо не появлялся вот уже несколько дней, а сама Винни о нем ни разу и не вспомнила. Должно быть, отправился вслед за Чаком в Уилтшир.

Сидя в одиночестве на скамейке, Винни чувствует себя не просто счастливой, но еще и на удивление свободной. Университет далеко, и нет нужды играть роль старой девы-преподавательницы. Смолкли настойчивые, требовательные голоса коллег, студентов и друзей. Более того, английская литература, которой Винни в детстве доверяла всем сердцем и которая целых полвека указывала ей, что думать, делать, чувствовать, к чему стремиться и кем быть, больше не имеет над ней власти. Книги ей теперь не указ просто потому, что она уже слишком стара.

В мире английской классической литературы, хорошо знакомом Винни, почти нет героев старше пятидесяти, а то и сорока. Это и понятно, ведь так оно на деле и было во времена, когда зарождался роман. Тем немногим пожилым людям – особенно женщинам, – которые все-таки попадают в книгу, обычно отводятся роли родственников, а Винни никому не мать, не дочь, не сестра. Людям старше пятидесяти, если они не родственники главных героев, остаются лишь второстепенные, характерные роли, и стариков обычно изображают смешными, жалкими или злобными. Иногда кто-то из них – учитель или наставник юного героя, но чаще он показывает плохой пример, дает вредные советы, а прошлое такого учителя скорее предупреждение, чем образец для подражания.

Авторы большинства романов принимают как должное, что люди, которым за пятьдесят, похожи на старые яблони, что они уже не меняются, не растут, а шрамы прожитых лет останутся у них навечно. В литературе принято считать, что с ними не может произойти ничего значительного, что жизнь больше ничего не дарит им, а только отнимает. Их может поразить молния или подрезать рука человека, они могут захиреть или высохнуть, их скудные плоды могут вырасти безобразными, невкусными или покрыться пятнами. Эти невзгоды они сносят достойно или не очень. Но никогда, даже при самом заботливом уходе, не пустить им новых ростков, не расцвести пышно и нежданно.

Даже в современной художественной литературе на удивление мало пожилых героев. Былые условности по-прежнему живы, и нынешний писатель, как садовод, вырубает почти все старые деревья, чтобы дать простор молодым, которые еще не привиты и не пустили глубоких корней. Принимала эту условность и Винни; долгие годы пыталась она привыкнуть к мысли, что весь остаток ее жизни будет лишь эпилогом к довольно скучному роману.

Но, сколько бы ни было человеку лет, его мировосприятие подчиняется обычным законам оптики. Какую бы малозначительную роль ни играли мы в жизни других людей, для себя самого каждый из нас – центр мироздания. А мир, размышляет Винни, – это вам не английская литература. Он полон людей за пятьдесят, которым жить и здравствовать еще добрую четверть века, у которых предостаточно времени для приключений и перемен, а то и для подвигов и прозрений.

Зачем, в конце концов, переходить на вторые роли в собственной жизни? Почему бы не представить себя исследователем, перед которым простираются новые земли, еще не описанные в литературе, – заинтересованным, увлеченным, готовым к сюрпризам?

А сейчас перед Винни открывается зоопарк, и сегодня он просто загляденье. Полуденный ливень смыл пыль с блестящей листвы и посыпанных слюдой дорожек, а воздух напоил благоуханной свежестью. К тому же благодаря дождю Винни сегодня в новом серо-голубом плаще, длинном, ярком, из мерцающего непромокаемого шелка. Сама она на такой дорогой плащ ни за что не раскошелилась бы, это подарок. В нем Винни кажется выше ростом и красивее и почти гордится собой.

Переполняет ее гордость и за Лондон. Винни радует красота его природы и архитектуры, чистота и спокойствие на улицах, разнообразие магазинов и их очарование, здешняя культура и утонченность – ученый, ироничный слог газет, уважение к истории и традициям, почтение к старости, терпимость ко всякого рода чудачествам, даже преклонение перед ними.

События, которые в другое время привели бы Винни в ярость или уныние, сегодня кажутся лишь неприятными пустяками. Утром пришел свежий номер «Атлантик» с хвалебным отзывом на статью Л. Д. Циммерна, а Винни почти не огорчилась. Бедный глупый Циммерн! Сидит себе в грязном, противном Нью-Йорке и купается в собственной мрачной злобе. Винни представляет эту злобу глубокой, холодной, грязной лужей – точь-в-точь как выложенный камнями бассейн в вольере для белых медведей. Вот Циммерн увяз почти по самый подбородок (в ее представлении – жирный) и не может выбраться. Стоит ему вскарабкаться на скользкий борт, самый большой белый медведь, который сейчас вылез из воды и греется на камнях возле бассейна, бьет его по голове тяжелой лапой, словно мокрой шваброй, и заталкивает обратно в воду.

Денек сегодня чудесный, настроение у Винни отличное, и она щадит профессора Циммерна, не дает ему утонуть. Такая ужасная смерть принесла бы дурную славу Лондонскому зоопарку. Да и медведю пришлось бы несладко – возможно, ему даже грозила бы опасность, узнай смотритель, что его призовой Thalarctos maritimus – убийца. А все-таки славный зверь! Не беда, что он неуклюжий, неповоротливый, а его грубый желтоватый мех не совсем чистый; да и умом он, похоже, не блещет. Зато он такой большой, и морда у него такая славная, веселая, лукавая! По правде сказать, он чем-то похож на Чака Мампсона. Точно такое же лицо было у Чака, когда они на прошлой неделе ходили за покупками в «Харродз», как раз перед его отъездом в Уилтшир.

Это была последняя попытка Винни привести Чака в божеский вид – не только ради него, но и ради себя самой. Если уж ходить с Чаком по Лондону – а ходить они будут немало, – то он ни в коем случае не должен быть карикатурой на американского туриста с Запада, тем более что он уже не турист. Его ковбойский наряд Винни менять не стала, поняла, что это бесполезно, к тому же, как ни странно, в обществе Чак от своего костюма только выигрывает. Ей удалось мало-помалу убедить Чака не таскать с собой столько карт и путеводителей, а фотоаппараты и экспонометры оставлять в гостинице. Винни сказала, что экскурсоводом теперь будет она, а постоянное щелканье фотоаппаратом мешает разговаривать.

Труднее было избавиться от мерзкого полиэтиленового плаща. Объяснять Чаку, какой у него отвратительный плащ, бессмысленно, как в конце концов поняла Винни. Чувство прекрасного у него развито плохо, даже об искусстве он судит почти исключительно по смыслу, а не по красоте форм. (Может быть, думала Винни, точно так же он судит и о ней – ведь для Чака неважно, как она выглядит, ему нравится не смотреть на нее, а ласкать.)

И Винни решила воззвать к его разуму и чувству приличия: отзывалась о плаще пренебрежительно, говорила, что такие носят невежественные туристы и коммивояжеры, сравнила его с занавеской для душа в дешевом мотеле. Но даже когда она в отчаянии сказала, что плащ похож на презерватив, Чака это нисколько не задело.

– Да брось, Винни, – ухмыльнулся он, – что в нем такого особенного? Ясное дело, он неказистый, зато не протекает. И почти новый.

– Неужели? – усомнилась Винни.

– Ага. Я его к турпоездке купил. А к нему конвертик из того же материала, видишь? Можно свернуть и спрятать прямо в карман. Для путешествий – самое то. Хорошо бы и тебе купить такой же.

Увидев его довольное лицо, Винни уж было совсем отчаялась. Оставалась последняя надежда, крайне слабая, учитывая климат Англии. Винни могла рассчитывать только на то, что, если они с Чаком куда-нибудь вместе пойдут, дождя не будет.

А через два дня Чак пришел к Винни обедать и, когда уходил – гораздо позже, с физиономией, довольной пуще прежнего, – забыл у нее плащ. Винни нашла это чудовище в углу гостиной – плащ лежал на ковре, похожий на большую дохлую рыбу. Винни с отвращением подняла его с пола, удивляясь про себя, до чего же он жесткий и при этом склизкий, этот серо-зеленый кусок полиэтилена! Как может Чак, такой привлекательный мужчина, носить эту мерзость? И куда бы ее повесить до следующего его прихода? Только не в чулан в коридоре – в этом уголке без дверей его увидит всякий, кто войдет в квартиру.

Винни втащила дохлую рыбу в спальню, открыла крохотный платяной шкаф и сдвинула в сторону одежду. Хорошенькие светлые блузки, платья, юбки – все из мягких натуральных тканей, – казалось, жались в сторону, подальше от незваного полиэтиленового гостя. Винни уже протянула руку, чтобы их поправить, как вдруг ни с того ни с сего сдернула плащ с вешалки, взяла за шиворот, вышла из дома, спустилась по ступенькам крыльца. Во дворе подняла железную крышку мусорного бака и затолкала плащ внутрь, между зеленым мусорным пакетом и стопкой мокрых газет.

– Тут тебе самое место, – сказала Винни дохлой рыбе. – А если Чак спросит – скажу, что нигде тебя не видела. Пусть думает, что забыл тебя где-то еще.

Как выяснилось, ничего подобного Чак не подумал и не поддался на заверения Винни, что ей ничего не известно о судьбе плаща.

– Нет уж. Я его в четверг у тебя забыл. Спорим, что ты его спрятала!

– Ну что ты! – с улыбкой, как ни в чем не бывало ответила Винни. – С какой стати мне его прятать?

– Ты его на дух не переносишь, вот с какой! – ухмыльнулся Чак.

– Полно, не смеши меня. Лежит себе, наверное, у тебя в гостинице.

– Брось, Винни. Я у тебя его оставил. Позавчера. – Чак заулыбался во весь рот. – Ты его спрятала – по глазам вижу. Меня, старого мошенника, не проведешь.

– Честное слово, не трогала. – Винни смешалась под пристальным лукавым взглядом Чака. – Хотя была бы не прочь.

– Так-так. – Чак заглянул в чулан в прихожей, пошел к Винни в спальню и настежь распахнул дверцу шкафа.

– В самом деле, Чак! – воскликнула Винни, спеша за ним следом. – Видишь ведь, его здесь нет!

– Может быть, и нет. – Чак проверил за дверью спальни и принялся выдвигать ящики комода – заглянет в каждый и снова со стуком закроет. – Ладно, радость моя. Пошутили – и будет. Давай его сюда, а я обещаю в театр сегодня не надевать.

– Нет его здесь больше. То есть и не было.

Чак весь затрясся от смеха.

– Стащила мой плащ! – сказал он. – Вот уж не ожидал! Милая, воспитанная женщина-профессор! Ну и где же он?

– Честное слово, я не… – Но у Винни больше не было сил притворяться. – Мусорщики вчера увезли, – выдавила она наконец. – Туда ему и дорога.

– Красота! И что мне теперь делать, если дождь пойдет?

– Гм… – Кровь бросилась Винни в лицо. – Куплю тебе новый.

– Идет. – Чак снова расхохотался. – Хочешь – купи.

– Только не такой, как эта твоя гадость, – решительно сказала Винни.

– Какой хочешь. – Насмеявшись вволю, Чак крепко обнял Винни.

Очутившись в его объятиях, а потом обняв его в ответ еще крепче, Винни решила, что Чак это не всерьез. Хорошо, если послушается ее совета и купит новый плащ, но вряд ли заставит ее платить, – а если и заставит ради справедливости, то уж не больше, чем стоила дохлая рыба.

Так думала Винни и на другой день, в универмаге «Харродз», даже когда Чак снял с вешалки очень дорогой плащ с поясом – Винни он тоже понравился больше всех – и сказал продавцу: вот этот подойдет.

– Вам завернуть?

– Нет, спасибо, – ухмыльнулся Чак. – Я в нем пойду. А платить будет дама, – добавил он и с невозмутимым видом дожидался, пока с карточки у Винни снимали почти сто фунтов. «Господи, что же подумал продавец? – вертелось в голове у Винни. – Решил, должно быть, что Чак – какой-нибудь альфонс… – Винни с тяжелым сердцем подписала чек. – Или что я жена-командирша, которая распоряжается его деньгами. Еще неизвестно, что хуже».

Тем не менее возражать у Винни не хватило духу – в конце концов, сама виновата. К тому же, если посчитать, сколько платил Чак за обеды, ужины и билеты в театр, она все равно в выигрыше. При всем при том Винни не могла избавиться от чувства, будто ее ловко обвели вокруг пальца. Ей вспомнилось, что Чак – бывший малолетний преступник. Старый мошенник, по его же словам.

– Ну что ж, спасибо большое, – сказал Чак.

Интересно, кого он благодарил – Винни или продавца? Понять можно было по-всякому. Затем он протянул Винни руку, но она сделала вид, что не замечает, мучительно соображая, как бы повежливей попросить назад хотя бы часть денег. Как бы сказать, что шутки шутками, а сейчас… Но не находила слов.

– Рад, что заглянули сюда, – сказал Чак уже у лифта. – Славное пальтишко, правда?

– Да, – безропотно согласилась Винни.

– И ты молодчина, – улыбнулся Чак. В эту минуту, в новом бежевом плаще, он был точь-в-точь как тот белый медведь. – Как чек подписала! Даже не пискнула!

– Да, – пискнула Винни, неловко улыбаясь.

– Все, мы в расчете. А теперь я тебе покупаю плащ.

– Мне? Но мне-то плащ не нужен!

– Еще как нужен!

Винни отпиралась изо всех сил, но Чак твердо стоял на своем.

– Хочешь сделать из меня подлеца, воришку, коммивояжера, да?

– Нет конечно, – сдалась Винни, и у нее появился новый плащ, элегантный, с капюшоном в сборках, с этикеткой известной фирмы. Уж сколько лет Винни не носила ничего столь роскошного.

Чак удивил Винни не только подарком. Он оказался великолепным любовником – настолько, что Винни нарушила данное себе слово и допустила его к себе еще раз, другой, третий… и так почти каждый день до его отъезда в Уилтшир. Подумать только, если бы не Пози Биллингс и ее суп из авокадо и водяного кресса, то, может быть, она так никогда бы и не узнала…

Иногда Винни задается вопросом: для чего вообще женщине ложиться в постель с мужчиной? Снять всю одежду и лечь рядом с кем-то большим, тоже раздетым, – чертовски опасная затея. Надежда на выигрыш так же мала, как в лотерее штата Нью-Йорк. Этот «кто-то» может обидеть тебя, посмеяться над тобой, брезгливо отвернуться при виде твоего немолодого тела. Может оказаться неловким, невнимательным, неумелым, вовсе ни на что не способным. Или с причудами. Скажем, ему нравишься не ты, а твое нижнее белье, или он предпочитает одну позу в ущерб другим. Риск так велик, что ни одна женщина в здравом уме не пошла бы на это (хотя обычно, когда на это решаешься, ум твой помрачен). Однако если тебе повезет, то выигрыш будет огромен, опять же как в лотерее штата Нью-Йорк, которой Винни иногда не брезгует.