Текст книги "Пепел стихий"
Автор книги: Элис Клэр
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
Элевайз постояла немного, наблюдая, как процессия медленно исчезает вдали, спускаясь вниз по дороге. Как и предсказывала Алиенора, все эти всадники действительно подняли такой столб пыли, что стало трудно дышать. Элевайз отложила возвращение в стены аббатства, решив глотнуть немного свежего воздуха, и быстрыми шагами направилась по тропинке, ведущей в лес.
Тепло раннего июня заставило полевые цветы распуститься, и нежный сладкий аромат, казалось, наполнял воздух. Где-то рядом пел дрозд. Ах, как прекрасно жить! Элевайз расправила плечи и, энергично размахивая руками, ускорила шаг. Приблизившись к первым деревьям на опушке, она решила, что далеко не пойдет – в лесу всегда было слишком сумрачно и прохладно, даже в июне солнечные лучи не проникали сквозь густые заросли. Она лишь прогуляется немного вокруг, милю или около того, не больше, а потом…
Она почти наступила на него.
Отпрянула, отдернув подол широкого монашеского одеяния, чтобы не замочить его в крови, залившей молодую зеленую траву, она прижала руку ко рту и еле сдержала возглас ужаса.
Мужчина был мертв. В этом не могло быть сомнения. Он лежал лицом вниз, и длинное древко дротика торчало из его спины. Судя по углу наклона, острие, глубоко вошедшее в тело, должно было пронзить сердце.
На нем была простая одежда селянина. Штаны из грубой ткани не подходили по размеру, а туника была покрыта заплатами и заштопана. Причем заштопана аккуратно – мелкие стежки явно были нанесены умелой и заботливой рукой.
«Наверно, у него есть жена, – подумала Элевайз. – А может, любящая мать. Бедная женщина будет горевать, когда узнает! Если это жена, ее ждет потеря супруга и кормильца. Печальный день наступит для нее, кем бы она ни была».
Немного придя в себя, аббатиса задумалась о том, что этот человек мог делать на окраине леса? И долго ли он был здесь? Неужели, пока она и ее монахини несколько дней занимались своими обычными делами, этот несчастный лежал мертвым менее чем в полумиле от аббатства?
Элевайз наклонилась, коснулась его шеи и не могла не заметить грязь. В засаленных волосах копошились вши – но разве они не оставили бы тело, если бы мужчина был мертв довольно долго? Несомненно, этих маленьких кровопийц привлекает только свежая, незастывшая кровь… Тело сохранило видимость тепла, но Элевайз поняла, что причиной тому лучи солнца, падающие сквозь ветви деревьев. Она осторожно приподняла одну из раскинутых рук мужчины: трупное окоченение, настигающее мертвых, уже началось.
Значит, он умер прошлой ночью?
Элевайз стояла над телом, хмурясь все больше и больше. Потом она резко повернулась. Спеша в аббатство, она думала: «Я должна найти помощь. Я должна известить шерифа. Этими делами обязан заниматься он».
Вскоре Элевайз почти бежала – не слишком достойный способ передвижения для аббатисы, но она не обращала на это внимания. Элевайз думала: как удачно, что об этой смерти – этом убийстве – не стало известно во время визита королевы Алиеноры. Иначе поднялся бы переполох, и королева и аббатиса лишились бы возможности насладиться их маленьким уединенным tete-a-tete.
Вслед за этой мыслью пришла другая: едва ли уместно радоваться таким вещам, когда человек лежит мертвый, жестоко убитый. Стыд и раскаяние прибавили скорости ее движению. Элевайз подобрала юбки и бегом помчалась по тропинке к аббатству.
* * *
Шериф Гарри Пелем был личностью крайне неприятной.
Пока он разглагольствовал по поводу убийства, аббатиса изо всех сил сдерживала раздражение.
Во-первых, ей приходилось выслушивать его мнение, излагаемое столь высокопарно, как будто только он один мог быть прав, а она, всего лишь женщина, не могла внести никакого весомого вклада в расследование. Во-вторых, Элевайз было трудно терпеть само его присутствие в ее комнате.
Он был здоровяком. Приземистым, коренастым, с грудью, напоминавшей бочонок. Его короткие ноги, казалось, едва могли поддерживать вес остального тела, облаченного в потертую кожаную накидку поверх туники. Он то и дело выпячивал грудь, привлекая внимание к следам былых битв, покрывавшим крепкую кожу накидки, словно хотел сказать: «Смотрите! Вот каким опасностям подвергает меня мой долг! Вот какие удары дубин и выпады мечей должен был я отразить!»
Очевидно, его было нелегко уговорить оставить у ворот меч и нож. Элевайз рассказали, как сестра Эрсела добилась этого. Вышедшая из себя, похожая на курицу с взъерошенными перьями, она настаивала на своем и кричала Гарри Пелему, что, вне зависимости от того, шериф он или нет, никто не внесет оружие в святую обитель Господа.
Еще одна наблюдательная монахиня – больничная сестра Беата, которая всегда была очень внимательна, – также сообщила аббатисе, что меч Гарри Пелема был чем-то испачкан, а его нож выглядел так, словно им недавно резали мясо.
«И этот бестолковый человек, – думала Элевайз, слушая его громогласные рассуждения, – наш единственный защитник закона и порядка. Может быть, он весьма деятелен… Он должен быть таким, – поправила она себя, – раз он назначен Клерами в Тонбридже, а они конечно же не потерпят расхлябанности среди своих служилых, но… о, какой же он болван!»
– Само собой, – говорил Гарри, раскачиваясь на деревянном стульчике, так что его задние ножки протестующее скрипели, – само собой, Хамм Робинсон был известным преступником. Что до меня, я совсем не удивился, что кто-то наконец прикончил его, о нет, ничуть, ха, ха, ха!
Даже ради спасения собственной жизни Элевайз не смогла бы признать это забавным. Она холодно переспросила:
– Преступник, шериф? И что он натворил?
Гарри Пелем потянулся к аббатисе, словно собирался поведать ей тайну. В складках, пролегших между крыльями его мясистого носа и щеками, виднелись точки угрей, а в бровях и волосах надо лбом белели жирные масляные хлопья.
– Ну, сестра, он же был браконьер!
– Браконьер, – повторила она. – Да, шериф, это действительно опасный человек.
Пропустив мимо ушей иронию, Гарри Пелем кивнул:
– Именно, сестра, опасный, даже отчаянный, все так.
Он замолчал, словно не зная, как продолжить. Элевайз не сомневалась, что шериф размышляет, сколько можно добавить вранья к тому, что он хочет рассказать. Снова приблизившись – аббатиса предпочла бы, чтобы он этого не делал: запах, исходивший от шерифа, никак нельзя было назвать свежим, – Гарри Пелем заговорил:
– Несколько раз я почти настигал его, да, было дело. Выслеживал его, поверьте, по всему этому старому лесу.
Он махнул рукой через плечо, показывая большим пальцем куда-то в сторону.
– Эх, но он был хитрый малый! Пробирался через кустарник как какой-нибудь дикий зверь, бесшумно и ловко. Думаю, он знал здешние места как свои пять пальцев. – Гарри Пелем покачал головой. – Мне так и не удалось сцапать его!
– Вероятно, он слышал, как вы приближаетесь, – сдержанно заметила Элевайз.
Шериф бросил на нее быстрый взгляд.
– Да, все может быть. А может, мне даже здорово повезло, что я так и не схватил столь отчаянного типа, как он! Очень может быть, я не сидел бы здесь, беседуя с вами, сестра, если бы это произошло!
– Да, – пробормотала Элевайз, – уверена, это была бы небывалая битва.
Она внимательно посмотрела на широкие плечи Гарри Пелема.
– Шериф, кажется, вы говорили, что он был могучего телосложения? – спросила Элевайз бесхитростно, подняв на него невинные глаза. – Я видела его только мертвым, поэтому мне трудно судить.
Некоторое время шериф только повторял: «гм…» и «ха!», затем едва слышно проворчал что-то.
– Что вы сказали, шериф? Я не совсем поняла.
– Я сказал, что он был достаточно крупным, – прорычал Гарри Пелем.
– А-а…
Элевайз опустила голову, чтобы спрятать улыбку. Затем, снова посерьезнев, спросила:
– Он был убит брошенным в спину дротиком. Оружие настигло его в тот миг, когда он убегал из леса, так?
Снова послышалось недовольное ворчание. Шерифа явно возмущало, что у аббатисы были какие-то сведения об этом деле, пусть даже самые незначительные. Он неохотно ответил:
– Да. Так все и было.
– И, исходя из этого, вы рискнули предположить, что он был убит… как вы сказали, шериф? Лесным народом?
– Да, Лесным народом. Здесь их так называют.
– И вам известно наверняка, что эти люди были в лесу прошлой ночью?
– Точно. Сейчас июнь, в этом все дело! Они всегда приходят сюда в июне. – Шериф насупился. – Ну, время от времени. Во всяком случае раньше приходили.
– Понятно.
Слова шерифа показались Элевайз слабым доказательством вины неведомого, до сих пор ни в чем не подозреваемого племени, даже если прежде эти люди в определенное время года располагались лагерем почти у порога аббатства.
– Но что если… Простите меня, шериф, если вам кажется, что я ставлю под сомнение ваши действия. Это лишь оттого, что убийство было совершено так близко, и…
– Что если один из этих людей повстречается с вами, сестра? – перебил ее шериф. – Да, понимаю. – Покровительственная улыбка скривила его мокрые губы. – Обратитесь ко мне, – сказал он важно. – Дабы утешить вас, могу сказать: я сделаю все, чтобы вы и ваши добрые сестры могли спокойно спать ночью в своих постелях!
– Вы очень любезны, – произнесла Элевайз. – Как я уже говорила, шериф, вы были в лесу, я правильно поняла? А вы нашли доказательства того, что этот самый Лесной народ недавно побывал здесь?
– Ну, я…
Шериф вновь сердито насупился. Скорее даже разозлился. Элевайз подумала, что хмурый взгляд и сердитое выражение лица, по-видимому, означают, что Гарри Пелем собирается солгать. Или, по крайней мере, улизнуть от ответа, утаив правду.
– Знаете, сестра, нет особого смысла искать следы Лесного народа. Они хитры и осторожны, они не срубают деревья и не ломают ветви, чтобы строить жилища. Похоже, они живут прямо так, под деревьями, а то и под открытым небом. Они были здесь всегда и всегда шли своим странным путем. Кое-кто поговаривает, они были здесь еще во времена римлян. – Вспомнив свою главную цель, шериф повторил: – Нет смысла искать улики. Никакого смысла. Хотя, конечно, я послал туда некоторых своих людей.
– Не сомневаюсь.
Очень правдоподобные слова!
– И они ничего не нашли.
Это было утверждение, а не вопрос. Гарри Пелем ухмыльнулся.
– Нет. Как я и сказал.
Элевайз медленно сложила руки ладонями вместе и оперлась подбородком о кончики пальцев.
– Итак, все, что мы имеем, – это мертвый браконьер, и вы убеждены, что его убили эти Лесные люди. А раз вы не смогли разыскать их, значит, их нельзя допросить. – Аббатиса посмотрела шерифу прямо в глаза и испытала не слишком благородное чувство удовлетворения, заметив, как он заерзал на стульчике. – Следовательно, у вас нет никаких доказательств их вины помимо вашей собственной уверенности?
Гарри Пелем быстро собрался с мыслями. Нахмурившись самым угрожающим образом, он заявил:
– Мне вполне хватает моей уверенности! – Но тут же, словно осознав неубедительность этого утверждения, добавил: – Хорошо, скажите мне, кто еще совершил бы такое? Ну давайте, скажите мне!
– Совершенно не зная ни человека, ни его жизнь, я, естественно, не могу ничего сказать, – спокойно ответила Элевайз. – Но ведь это ваша работа, шериф! Разобраться, как и где жил этот мужчина, были ли у него враги, есть ли кто-нибудь, кто выиграл от его смерти…
– Ха! – выдохнул Пелем, ударяя по воздуху, как будто хотел заорать: «Да поймите же наконец!» – Я знаю, кем он был. Это был, как я уже сказал, Хамм Робинсон. У него есть жена – худосочная, забитая, глупая женщина. Хамм держал ее в ежовых рукавицах и распускал руки каждый Божий день. Одному Господу известно, почему она не удрала от него как-нибудь темной ночью… А что до того, чем он занимался, – он был браконьером. – Пелем направил свой грязный палец на аббатису. – И это я уже говорил вам!
Он шумно вздохнул и продолжил:
– Если вы спросите меня, я скажу, что весь мир был только рад избавиться от него.
– Может быть, и так! – воскликнула Элевайз. – Но он был человеком, шериф! Он жил и дышал, пока кто-то не бросил ему в спину дротик и не убил его. Разве он не имеет права на правосудие, как любой другой?
Она могла поклясться, что Гарри Пелем почти сказал: «Нет». По крайней мере, это представлялось ей весьма вероятным. На его мясистом сальном лице снова появилось высокомерное выражение.
– Говорю вам, сестра, – заявил он, – если бы я мог, то сделал бы то, о чем вы просите: взял бы да и призвал к ответу это дикое племя. Арестовал бы их всех, притащил в суд, а кое-кого вздернул бы, – если бы только это было в моих силах! Но что поделаешь, если они исчезли? – Он захихикал. – Даже я не могу посадить под замок человека, если его тут нет, верно, сестра?
Элевайз подумала, что продолжать этот разговор нет смысла. Она не могла заставить шерифа делать то, чего ему не хотелось. Ни одно из ее слов не вызвало у него угрызений совести и не побудило к действию. Она намеренно продлила неловкую паузу. Затем, поднимаясь, произнесла:
– Что ж, прекрасно, шериф. Но, прошу вас, дайте мне знать, если ваше расследование приведет хоть к какому-нибудь результату.
Осознав, что его выпроваживают – судя по выражению лица шерифа, такой поворот не слишком пришелся ему по душе, – Гарри Пелем поднялся на ноги. Аббатиса открыла дверь, и он тяжело зашагал прочь.
– Вы можете забрать ваше оружие у ворот, – сказала ему Элевайз. – Не сомневаюсь, что сестра Эрсела позаботилась о нем. Всего хорошего!
Он буркнул что-то в ответ. Это могло быть тем же «Всего хорошего!», но с равным успехом могло оказаться и чем-нибудь другим, отнюдь не столь вежливым.
* * *
Убедившись, что Пелем ушел, Элевайз вышла из комнаты и через внутренний двор направилась в больничный покой, где попросила сестру Евфимию дать ей немного драгоценного, приправленного лавандой фимиама. Несмотря на все усилия думать о шерифе только хорошее, Элевайз, чувствовала неодолимое желание очистить комнату от последствий его пребывания.
* * *
В тот же день аббатиса вернулась на тропинку, ведущую в лес. Она обнаружила, что не так-то просто забыть об этом деле. Мужчина был жестоко убит совсем рядом с аббатством, она почти наступила на его тело. Казалось, не было ни малейшего шанса предать убийцу в руки правосудия, и Элевайз не видела никакой возможности что-либо изменить. Но и сдаваться она тоже не собиралась.
«Я должна взглянуть еще раз, – думала она, направляясь к опушке. – Вдруг мне удастся найти какую-нибудь улику, которую шериф и его люди проглядели. Всемогущий Господь непременно поможет мне».
Она нашла место, где лежало тело. На траве все еще виднелись пятна крови. Аббатиса сделала несколько шагов к лесу и подумала, что могла бы попытаться отыскать следы, оставленные ногой убегающего мужчины. А убийца? Он тоже бежал по следу своей жертвы? Должно быть, какое-то время он стоял неподвижно, чтобы бросить дротик…
Элевайз шла все дальше и дальше в глубокой тени деревьев, не зная точно, что ищет, но вскоре прекратила поиски, поняв, что это абсолютно безнадежно.
Она вернулась туда, где лежал мужчина. Трава в нескольких шагах от этого места была примята. Элевайз подошла поближе, чтобы посмотреть.
Там, среди изумрудной зелени, лежал дротик.
Кто-то – шериф Пелем? – вырвал его из спины убитого и отбросил в сторону. Наконечник и несколько дюймов древка все еще были липкими от крови.
Элевайз наклонилась и подняла оружие. Осторожно вытирая его о свежую молодую траву, она вдруг ощутила непонятную, но настойчивую потребность извиниться за такое осквернение.
Затем, когда дротик стал достаточно чистым, она внимательно осмотрела его. Наконечник был высечен из кремния.
Кремний?
Большую часть жизни Элевайз провела на Южном Даунсе и потому знала о кремнии все. Как-то дождливым днем один из ее братьев скуки ради решил сделать кремниевый нож и убедился, что обивать этот камень совсем не так просто, как может показаться.
Кто бы ни сделал этот наконечник, он был искусным мастером. Изделие было безукоризненно симметричным, а его форма – необыкновенно красивой. Наконечник походил на изящный лист какого-то дерева. Сколы по его краям были совершенны.
А острие – как у лучшего ножа.
Элевайз давно знала, как испытывать остроту орудия, поэтому она проверила наконечник дротика на лужайке с одуванчиками. Листья и стебли оказались срезаны, будто их никогда там не было.
«Наконечник из кремния, – размышляла аббатиса. – Но почему же кремний – в наш век превосходного оружия из металла? Неужели несчастный горе-шериф был прав и это убийство – действительно дело рук людей, живущих в лесу? Тех, которые пользуются тем же оружием, что и их далекие предки?»
Эта мысль вызвала дрожь ужаса во всем ее теле.
«А я стою здесь, – подумала она, – в десяти шагах от леса!»
Элевайз повернулась и поспешила в аббатство.
Но, в смятении или нет, она прихватила с собой дротик. Даже если в этом деле можно было поставить точку, аббатиса все-таки решила сохранить улику.
* * *
Вернувшись в свою комнату, она обнаружила, что лавандовый фимиам еще не прогорел и в воздухе до сих пор держится запах шерифа. От всех волнений пережитого дня у нее разболелась голова.
В довершение всего была пятница. А значит, на ужин будет карп.
Сдерживая кипящее раздражение, Элевайз пробормотала:
– Терпеть не могу карпа!
ГЛАВА ТРЕТЬЯЖосс Аквинский быстро оглянулся в сторону дома: он хотел убедиться, что невестка не наблюдает за ними. Потом он поднял своего племянника и посадил его на широкую спину коня.
– Но-о! – закричал малыш дрожащим от возбуждения голосом. – Пошла, лошадка!
Жосс быстро сжал ладонями маленькие острые пятки, которые так и норовили вонзиться в бока его скакуна. Гораций был добрым и сильным конем, обычно невозмутимого нрава, но ведь никогда не знаешь наперед, как даже самое спокойное животное поведет себя в ответ на такое неожиданное воздействие.
– Тише, Огюст, приятель, – поспешно сказал Жосс. – Я ведь говорил тебе раньше, что «но-о!» – совсем не то, что нужно.
– А что нужно сказать, дядя Жосс? – запищал мальчуган. – Я все время забываю.
– Ну, ты можешь сказать «хоп!», если тебе очень хочется, – разрешил рыцарь. – Но лошади, как я объяснял, отзываются и на ноги, и на руки, и на голос. Нельзя использовать что-то одно, не подумав об остальном.
– И на задницу, дядя Жосс! Ты говорил, что нужно использовать задницу, чтобы держаться крепко в седле!
Ребенок вертелся от радости, наслаждаясь непривычной для него свободой в компании своего нестрогого дяди, – ему удалось сказать слово «задница» два раза и не получить за это взбучки!
– Так и есть, – улыбнулся Жосс. – Сиди крепко в седле, говорил я, дай старине Горацию знать, что ты «на коне».
– Я хочу скакать сам, без твоей помощи! – потребовал Огюст. – Ну пожалуйста, дядя Жосс!
– Нет! – Жосс сильнее сжал поводья. – Если твоя дорогая матушка узнает, что я всего лишь посадил тебя на лошадь, она спустит с меня шкуру, – проворчал он.
– Что значит «спустит шкуру», дядя Жосс? – слух у племянника был намного острее, чем предполагал Жосс.
– Э… ну… ничего особенного. Хорошо, Огюст, дружище, сейчас один круг по двору, а потом…
– Жосс! – раздался пронзительный женский голос. – Жосс, ты думаешь, что делаешь? О, осторожно! Осторожно!
Теофания Аквинская, казалось, была вне себя. Мать не только шестилетнего Огюста, но и его младшей сестренки и грудного братишки, она была женой самого младшего брата Жосса, Аселена. Едва завидев Жосса рядом со своими детьми, она тут же норовила вмешаться.
– С парнем все в порядке! – запротестовал Жосс, придерживая Горация. Ничуть не сопротивляясь появлению на своей спине маленького наездника, даже когда тот начинал брыкаться и визжать, конь, тем не менее, мог испугаться орущей женщины.
– Заткнись, Теофания! – закричал Жосс, натягивая поводья, чтобы наклонить тяжелую голову Горация. – Разве ты не видишь, что пугаешь его?
– Что? – воскликнула Теофания. – Как ты смеешь так говорить со мной?
Очевидно, мальчуган решил, что конь дяди Жосса – неподходящее для него место, во всяком случае когда maman несется по двору с боевым кличем. Одной рукой подхватив слезающего Огюста, другой удерживая Горация, Жосс буркнул что-то себе под нос.
И вновь он недооценил остроту слуха шестилетнего мальчугана. Едва Теофания, пылая праведным гневом, стащила свое дитя с плеча Жосса, Огюст наивно спросил:
– Дядя Жосс, а что такое salope?[1]1
Salope (фр.) – сука, шлюха (груб.). (Здесь и далее – прим. ред.)
[Закрыть]
* * *
За все нужно платить.
В тот вечер, когда Теофания, ворча, поднялась наверх, чтобы проведать малютку, Жосс остался внизу с братьями и невестками. Он прекрасно понимал, что собравшееся общество не слишком им довольно.
«Проклятье, – думал он, подливая себе вина, – в конце концов, чей это дом? Я старший из братьев, и в моем собственном доме я могу творить все, что захочу!»
Но, разумеется, на деле все было не так просто. И Жоссу хватало здравого смысла, чтобы понимать это. Аквин – и большой, укрепленный поместный дом, и обширное поместье – по закону принадлежал Жоссу он был наследником, и собственность и титул перешли к нему пятнадцать лет назад после смерти отца, Жоффруа Аквинского.
Но Жосс всегда знал, что не создан быть землевладельцем. Он не умел обращаться ни с землей, ни с домашним скотом, за исключением лошадей; его не интересовало управление селянами, работающими на благо всех, кто зависел от Аквина. А его братья – Ив, Патрис, Оноре и Аселен – любили и понимали землю.
Как бы там ни было, едва вступив в права наследства, Жосс сразу покинул родной дом. Он оставлял его и раньше: как и множество старших сыновей, он поступил в качестве пажа в семью рыцаря, чтобы выучиться ремеслу, весьма далекому от земледелия. Он даже провел два года в Англии с родней матери, где его дедушка по материнской линии, Герберт из Луэса, оказал ему радушный прием, очевидно, справившись с потрясением от того, что его любимая Ида покинула родной дом, дабы выйти за француза. Когда дедушка был уже довольно стар, Жосс стал оруженосцем и в должное время получил шпоры – заслужил звание рыцаря.
В совсем еще юном возрасте он уже бывал в походах с самим королем Ричардом. Тогда тот еще не был королем, но теперь сделался им.
Благодаря щедрости нового правителя Жосс получил поместье в Англии. Точнее, он должен был стать владельцем поместья, после того как закончится строительство, но лишь одному Богу было известно, когда это произойдет.
И до поры до времени, стараясь сохранять терпение, покуда задержки громоздились одна на другую, Жосс снова жил во Франции. В доме, хозяином которого он был по закону, но в котором чувствовал себя скорее гостем.
И в такие моменты, как этот, – не слишком желанным.
Жосс опустился на массивную деревянную скамью, одновременно ощущая и раздражение, и растерянность.
– Я не причинил парню никакого вреда! – запротестовал он, сделав большой глоток вина.
– Может, и нет, – отозвалась его невестка Мари, жена Ива. – Но не в этом дело. Теофания ведь просила тебя не сажать Огюста на коня, а ты не стал ее слушать.
– С парнем слишком нежничают! – воскликнул Жосс. – Он до сих пор ездит верхом только на крошечном пони. Разве это дело для такого храброго мальчугана? Тут слишком много женщин, а Огюсту нужна мужская компания.
– Она у него есть, и в изобилии! – возразил Аселен; было видно, что эти слова задели его за живое. – У него есть я, у него есть дяди: Ив, Патрис и Оноре. Да еще мальчики Ива: Люк, Жан Ив и Робер. А когда малыш у Оноре подрастет и окрепнет, он тоже сможет играть с Огюстом. Здесь достаточно мужской компании, Жосс, даже для тебя.
– Что ж, может быть, и так.
Жоссу стало не по себе – он не только оказался в меньшинстве, но и почувствовал себя побежденным.
– И все же позволь мне сказать: он бы уже научился ездить на большой лошади, если бы его воспитывали как меня!
– Когда тебе было шесть, ты все еще оставался здесь и носился по округе на пони немногим крупнее, чем у Огюста, причем надоедал всем до смерти, – напомнил Ив. – И только после того как тебе исполнилось семь, ты уехал отсюда, чтобы стать пажом сэра Гая.
– Нет, в семь я уже уехал!
– Не уехал!
– Уехал!
– О, прекратите! – воскликнула Мари. – Правда, Жосс, что ты за человек? Почему в твоем присутствии разумные взрослые мужчины ведут себя как дети?
– Они мои братья, – буркнул Жосс.
– О, конечно, это все объясняет.
В голосе Мари отчетливо слышались саркастические нотки. Но она улыбалась, да-да, улыбалась Жоссу. Мари всегда относилась к нему с нежностью.
– Жоссу не следовало называть Теофанию… э-э-э… так, как он ее назвал, – благочестиво заметил Оноре. – Это было очень грубо. И очень несправедливо.
Аселен, снова впав в ярость из-за нанесенного его жене оскорбления, закашлялся.
– Мне очень жаль, – быстро вставил Жосс, до того как Аселен даст волю своему справедливому негодованию. – Просто сорвалось с языка.
– А что ты сказал ей, Жосс? – шепотом поинтересовалась Мари, пока два младших брата, кивая, соглашались, что Жоссу недостает почтительности. – Аселен не ответил мне, а Теофания вышла из себя, когда я спросила ее об этом.
– Боюсь, я назвал ее сукой, – признался Жосс. – Мне очень стыдно, Мари. Я подумываю пойти на рынок и купить для нее что-нибудь приятное – ленты там или рулон шелковой ткани, чтобы загладить вину.
– Знаешь, скорее всего, она предпочла бы, чтобы ты просто оставил в покое ее мальчика, – проницательно заметила Мари. – Хотя, что до меня, я, наверно, соглашусь с тобой. Когда ты уезжаешь, здесь всем управляют юбки.
– Ты ведь старшая из жен, – сказал Жосс. – К тому же Агнесса наверняка поддержит тебя, даже если Паскаль будет против.
Агнесса была женой Патриса, а Паскаль – Оноре. Мать больного ребенка, Паскаль была слишком занята уходом за ним, чтобы вступать в семейные споры.
– Неужели ты не можешь ничего изменить?
– Хм…
Мари задумалась.
– Может быть. Только ты ведь знаешь, какова Теофания… Когда она злится, у нее начинает болеть голова.
Мари замолкла и перекусила нитку. Округлившаяся и безмятежная по причине немалого уже срока беременности – состояния, которое, по мнению Жосса, ей очень шло, – Мари шила маленькую распашонку из тонкого льна.
– А когда у Теофании болит голова, мы все страдаем, – заключила она. – Весь дом.
– Ясно.
«Неудивительно, что я здесь чужой, – с грустью подумал Жосс. – Мои четыре брата и эта разумная женщина, старшая из невесток, – все они позволяют, чтобы ими командовала самая незначительная особа в доме. И все это – ради спокойной жизни!»
– Где сейчас Теофания? – спросил он через некоторое время.
– Кормит малютку, – ответила Мари.
– Но я думал, что она наняла…
Жосс умолк. В конце концов, это дело Теофании.
– Ты думал, что она наняла кормилицу? – Мари взглянула на него. – Ах, нет ни одной селянки, чье молоко было бы достаточно хорошо для ребенка Теофании.
– О… – отозвался Жосс.
Мари склонила голову над шитьем; Жосс тактично оставил эту тему.
«Я куплю Теофании подарок, – решил он, – и опять принесу свои извинения. Я был непростительно груб по отношению к женщине, которую должен уважать, даже если она мне не по душе. Но как только я буду прощен, я уеду».
Даже если перестройка дома в его английском поместье еще не закончена, если крыша будет протекать и в дождливые ночи ему придется спать в сарае – это все равно лучше, чем жизнь в Аквине.
Во всяком случае пока.
* * *
Король Ричард Плантагенет пожаловал Жоссу дом в английском поместье зимой тысяча сто восемьдесят девятого года в знак благодарности за определенную услугу, которую Жосс оказал новому королю.
В тот холодный январь мысли короля были заняты великим крестовым походом; Жосс часто думал, что лишь благодаря матери Ричарда, доброй королеве Алиеноре, напомнившей сыну о его обязательствах, поместье перешло к Жоссу.
Его новые владения составляли часть – и достаточно большую – богатых поместий покойного Аларда из Уинноулендза. В качестве дара Жосс получил основательно построенный, но ныне ветшающий дом. Как ему сообщили, он был возведен добрых семьдесят лет назад в некотором отдалении от главного здания, чтобы поселить там на редкость сварливую тещу. Возле дома были фруктовый сад и небольшой огород, обнесенные стеной. Дальше тянулось несколько акров пастбища, спускавшегося к быстрой речке со старыми ивами по берегам.
Это был великолепный дар. Жосс трепетал при одной мысли о своей новой собственности. Он был уверен, что это – много больше, чем справедливая плата за его преданность новому правителю, тем более что он и раньше был человеком короля. Жосс осмотрел дом вместе с главным каменщиком, которого ему всячески рекомендовал новый сосед Брайс Роттербриджский. После того как большую часть утра каменщик цокал языком и сокрушенно качал головой в обычной манере людей его профессии, он наконец объявил, что тут нужно проделать огромную работу, но, конечно, он вполне согласен с Жоссом: дом возведен на века. И в скором времени станет прекрасным жилищем.
Тогда, почти восемнадцать месяцев назад, Жосс вряд ли осознавал, как скоро наступит это «скорое время».
В течение тех месяцев, когда главный каменщик и его люди занимались домом и его пристройками, Жосс несколько раз приезжал, чтобы проверить их работу. Было интересно наблюдать, как медленно меняется облик жилища. Вначале, когда в кровле зияли щели и злые сквозняки проникали через плохо пригнанные или полностью отсутствующие двери, дух несчастной ворчливой старухи, для которой было построено это здание, казалось, все еще витал где-то поблизости. В самом же доме царила атмосфера уныния, как будто он стоял с опущенными плечами, преисполненный жалости к самому себе. Жоссу приходилось признавать, что это место навевает тоску.
Но затем, когда ремонт и обновление продолжились, ему вдруг показалось, что дом стал выше. Что он вновь гордо поднял голову и по мере того как его первоначальная красота медленно – очень медленно – стала возвращаться, начал говорить: «Смотрите! Смотрите, как я красив, как я великолепен! Достойное жилище для рыцаря, который поселится здесь!»
Однако никто не делится подобными соображениями с каменщиком. Да и не только с каменщиком. Как-то в разговоре с Брайсом Роттербриджским Жосс обронил, что дом каждый раз радушно приветствует прибытие нового хозяина. Брайс тогда расхохотался и заявил, что будет очень благодарен Жоссу, если тот не станет распространять в здешних краях вздорные чужеземные идеи такого рода.
Однажды Жосс обнаружил, что вместе с частью поместий Аларда из Уинноулендза он в придачу унаследовал и слугу. Уилл служил сэру Аларду, а потом, когда старик медленно и мучительно умирал от гниения легких, заботливо ухаживал за ним со спокойной и деловитой преданностью. В одно прекрасное утро этот самый Уилл появился собственной персоной возле нового дома, когда Жосс спорил с главным каменщиком, превращать или нет западную башенку в небольшую солнечную комнату (хотя Жосс и сам не вполне ясно представлял, зачем ему солнечная комната, он выиграл этот спор).
