Текст книги "Пепел стихий"

Автор книги: Элис Клэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Пристально глядя на аббатису, Наставница продолжала:

– Мать умерла, потому что роды были слишком тяжелыми, а роды были тяжелыми потому, что в своем чреве она носила не одного, а двух детей. Две дочери, каждая – точное подобие сестры.

«Близнецы, – подумал Жосс. – Какая-то бедная женщина из этих убогих Лесных людей родила близнецов. Богу известно, рождение двойни – трудное дело даже в очень хороших условиях. Но здесь, в лесу, где нет ни удобств, ни тепла, ни даже деревенской повитухи… Как же должна была страдать эта несчастная женщина!

Вдруг Жосс понял, что Наставница наблюдает за ним. Она заговорила.

– За матерью, чужак, ухаживали лучшим образом. Не воображай, что в твоем мире, в одном из ваших огромных домов, о ней позаботились бы лучше.

Рыцарь уронил голову.

– Простите.

«Глупец!» – обругал он себя. Во-первых, за то, что забыл, насколько искусна Наставница в целебных травах и снадобьях, и в этом она, без сомнений, далеко превосходит любую селянку-повитуху. А во-вторых – за то, что упустил из виду ее явную способность читать его мысли.

– Племени был нужен только один ребенок, – продолжала Наставница. – По нашим законам, если такое случается, выбор должен пасть на старшую. Селена осталась с нами, а Калисту отдали.

– Калиста! – выдохнула аббатиса. – Так она и назвала себя!

Наставница слегка удивилась.

– Разумеется.

– Но… – Жосс знал, о чем думает аббатиса, и та продолжила именно об этом: – Но как же она узнала? Она ведь была младенцем, когда ее оставили у порога дома Элисон Херст! А они – Элисон и Мэтт – назвали ее Пег!

– Пег, – холодно повторила Наставница.

– Конечно, это не слишком благозвучное имя, – согласилась аббатиса, – особенно, если сравнивать с настоящим именем ребенка. Но они же не знали ее настоящего имени! И я не могу понять, как это удалось ей.

– Она носила свое имя на шее, – ответила Наставница.

– Но… – Аббатиса нахмурилась, потом ее лицо просветлело. – Кусочек дерева! – воскликнула она. – Да, я помню, как Элисон Херст показала мне его, когда Калиста захотела присоединиться к нам. – Она повернулась к Жоссу. – На шее младенца был кожаный шнурок, на котором висел вырезанный из дерева оберег, испещренный странными знаками. – С волнением она снова повернулась к Наставнице. – Это была какая-то надпись, которую могла понять лишь Калиста? – спросила она тихо.

– Это наше письмо, – ответила Наставница.

– Но как же ей удалось его прочитать? – недоумевал Жосс. – Она была младенцем, когда вы оставили ее у дома Херстов, а раз так, то где она смогла выучить ваши буквы?

Наставница пристально посмотрела на аббатису.

– В вашем аббатстве вы храните манускрипты?

– Да, храним.

– Древние книги, содержащие знания о природе?

– Мы… да! – Элевайз на миг умолкла, а потом с жаром продолжила: – Теперь я вспомнила! Пег – мы еще называли ее Пег, когда она впервые пришла к нам, – особенно понравился один манускрипт о деревьях! – Она подняла глаза на Наставницу. – Как раз когда она обнаружила его, она и попросила разрешения носить имя Калиста.

Наставница кивнула так, будто все это было ей давным-давно известно.

– Она нашла ключ к системе наших знаков.

– А на что эти знаки похожи? – поинтересовался Жосс. Он напряженно о чем-то размышлял.

– Там была полоски насечек на гранях оберега, – объяснила ему аббатиса.

– Я знаю! – Он поднял глаза на Наставницу. – Это огамический алфавит.

Та пожала плечами.

– Называйте как хотите. Это наш способ записи имен вещей.

– Она всегда любила проводить время на воздухе, – сказала аббатиса. – Элисон Херст рассказала мне, как Пег, когда была еще совсем крошкой, разбила свой собственный маленький садик. – Элевайз посмотрела на Наставницу. – Вряд ли это должно нас удивлять, правда? Если принять во внимание ее происхождение.

Наставница вновь пожала плечами.

– Все живущие со мной понимают наших братьев и сестер в природе. Все они – дети Великой Матери.

Аббатиса задумчиво кивнула.

– А также дети рода человеческого, – проговорила она. – Наставница, Калиста обладает даром исцелять. Недавно я возложила на нее обязанности сестры в нашем больничном покое, и то, как она ухаживает за больными, говорит о ее природных способностях.

В первый раз Наставница едва заметно улыбнулась.

– Калиста – дочь своей матери, – сказала она.

Жосс чувствовал, что в нем растет раздражение. Да, все это очень хорошо и замечательно – говорить о Калисте с такой гордостью, но есть ли у Наставницы хоть какое-нибудь право гордиться? Подумать только, чему она подвергла сестру-близнеца Калисты этой ночью!

Вспомнив – увы, слишком поздно – о способности Наставницы читать мысли, он постарался подумать о чем-нибудь другом. О чем-нибудь безобидном – цветах, деревьях…

Однако Наставница вновь подслушала его и уловила его гнев.

– Ты порицаешь наши обычаи? – сказала она ледяным тоном. – Ты, у которого нет ни знаний о лесной жизни, ни понимания ее!

Жосс поднялся, внезапно почувствовав унижение от того, что, как мальчишка, сидит у ее ног.

– Да, порицаю, – честно ответил он. – Вы привели на опушку юную девушку, заставили лечь обнаженной на бревно и стояли там, наблюдая, пока пятеро мужчин насиловали ее! Разве найдется хоть кто-нибудь, кто не станет порицать это?

Лицо Наставницы изменилось. Казалось, в ее глубоких темных глазах вспыхнуло пламя. И когда ее губы шевельнулись, приоткрыв ровные сильные зубы, она зашипела, как разъяренная змея. Жосс почувствовал, что его словно обожгло огнем с головы до ног. Первобытный ужас обуял его, и все, что он был в силах сделать, – это не упасть к ее ногам, визжа от страха и умоляя о прощении.

Но гнев Наставницы быстро угас.

Довольно мягко она сказала:

– Не было никакого насилия. Селена по своей воле исполнила этот обряд, ей было хорошо известно, что произойдет. Долгие годы она знала, что будет избрана. А я своими руками приготовила снадобье, которое возбудило ее. Разве она не выглядела жаждущей, чужак? Разве для нее обряд не закончился на более страстной, более высокой ноте, чем для любого из мужчин? К тому же сам рассуди, почему я должна желать ей вреда?

Суровые линии на лице Наставницы разгладились. Она посмотрела на аббатису, затем снова перевела взгляд на Жосса.

– Почему, ответь, я должна причинить ей боль или вред? – повторила она. – Ей, ребенку моей родной дочери?

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Наблюдая за Жоссом, Элевайз почувствовала прилив жалости. «Он ничего не понимает», – думала она. Он выглядел так, будто все еще пребывал на каком-то поверхностном уровне восприятия, где вещи представляются такими, каковы они есть, и не заключают в себе более глубинного или символического смысла.

«Но я-то понимаю», – с удивлением осознавала она. Несмотря на жизнь, проведенную в тесном мирке – сначала в домах рыцарей, потом в стенах аббатства, в отдаленном уголке ее сознания нашлось место для представления о сущности этого странного архаичного параллельного мира, на который они с Жоссом случайно натолкнулись.

В какой-то момент к Элевайз вернулось состояние прошлой ночи, и, словно во сне наяву, аббатиса увидела вереницу монотонно поющих женщин, опасливо пробирающихся по темным подземным ходам и проникающих в скалистое лоно Земли, где открывается изначальная тайна…

Открывается им. Этим женщинам.

Вздрогнув, Элевайз яростно встряхнула головой, чтобы сокрушительная волна боли от рассеченного лба захлестнула ее и прогнала видение.

«Я монахиня! – воскликнула она про себя. – Я поклоняюсь одному истинному Богу и его Святому Сыну Иисусу Христу и живу жизнью молитв и богослужений в аббатстве, посвященном Пресвятой Деве Марии! Что общего у меня может быть с Великой Матерью?»

Откуда-то из глубины души – или, возможно, это исходило от женщины, стоявшей рядом так бесшумно и напряженно – до аббатисы донеслись первые слова ответа: «Все мы связаны с Великой…»

Но Элевайз громко ответила: «Нет!», и тихий внутренний голос умолк.

Жосс что-то говорил. Не без усилий вернувшись к настоящему, Элевайз прислушалась.

– …никакой другой причины убийства Хамма Робинсона? – нахмурившись, мрачно спрашивал Наставницу рыцарь.

Невозмутимо встретив его взгляд, та в свою очередь поинтересовалась:

– Хамм Робинсон? Кто он?

– Человек, которого вы пронзили дротиком! – почти закричал Жосс.

– А, вам угодно знать, видел ли и он наш тайный обряд.

– Да.

Легкая усмешка исказила спокойное бледное лицо Наставницы.

– Видел. Он стоял там, на краю Священной рощи, и у него текли слюнки от того, что представилось его глазам. Его участь уже была предрешена, потому что он убил дуб в роще серебряных плодов. Тем не менее мы сразили бы его дважды, если бы это было возможно, за нанесенную нам двойную обиду. Да, чужак! Этот человек, – Хамм, как ты его называешь, – увидел обряд продолжения рода два лунных месяца назад.

– Вы хотите сказать, – медленно проговорил Жосс, – что несчастной девушке пришлось пройти через это дважды?

– Ты все еще не можешь понять, – в голосе Наставницы зазвучали ледяные нотки, – Селена хорошо знает о почетности своей роли. Это высшая почесть лесной жизни – быть избранной хранительницей всей нашей изначальной сущности. И естественно, она знала: если попытка не будет успешной, за ней последует другая.

– Вы говорите только об одном дополнительном обряде, – сказала Элевайз. – Почему же его не было в прошлое полнолуние?

Взгляд темных глаз Наставницы устремился на Элевайз.

– Потому что… – начала она.

Но Жосс не дал ей закончить.

– Обряд был! – закричал он. – Я был в лесу той ночью, я спрятался в роще с поваленными дубами и слышал ваше проклятое пение! Вы были там, я знаю наверняка, что были!

Аббатиса, изумленная внезапной вспышкой неуважения к чужим обычаям, почти в тот же миг с опаской подумала, как воспримет это Наставница. Очень медленно женщина повернулась и оказалась лицом к лицу с Жоссом, даже Элевайз чувствовала кипевшее в ней негодование.

Но Наставница внезапно успокоилась и ответила вполне сдержанно:

– Мы были там. Я не спорю. Но в ту ночь у нас не было обряда. – Она многозначительно посмотрела на Элевайз, словно говоря, что только женщина способна разобраться в подобных вещах. – Мы знали, что Селена понесла после первого раза. Поэтому тогда не было необходимости во втором. Однако то, что было в ней, выскользнуло. Ее лоно не удержало новую жизнь.

Даже не будь всего прочего, Элевайз поразилась бы невероятной способности распознавать так скоро, забеременела девушка или нет.

– Это очень трудно понять в первые недели, – с сомнением проговорила она. – Признаки не слишком скоро дают о себе знать.

Эти слова, кажется, позабавили Наставницу. Глядя на аббатису, она повторила:

– Признаки.

– Как же еще? – бесхитростно спросила Элевайз.

Наставница приблизилась к ней, внимательно глядя на нее прищуренными глазами.

– Есть жизнь или нет жизни. А жизнь посылает собственные лучи. – Наставница вытянула вперед руку и сложила ладонь так, что большой палец соединился с остальными, образуя подобие шара. – Сияние недавно зачатого младенца слабо, но ощутимо с того самого мига, когда его жизнь началась. – Очевидно, она заметила, что Элевайз не поняла ее, потому что, понизив голос, сказала: – А, забудь об этом. Должно быть, этот навык, как и многое другое, женщины внешнего мира утратили.

«Невероятно, – подумала Элевайз. – Просто невероятно». Если она поняла правильно, Наставница утверждала, что знала сразу же после первого обряда, что Селена понесла, но, как это часто случается, только что наступившая беременность оказалась слишком хрупкой и вскоре окончилась неудачей. Теперь, спустя два месяца, девушка забеременела вновь.

– А сейчас она беременна? – спросила аббатиса.

Наставница улыбнулась.

– Да. И на этот раз новая жизнь упругая и сильная. Это мальчик, – добавила она.

Очевидно, терпению Жосса пришел конец. С упорством возвращаясь к вопросу, который был для него самым главным, рыцарь спросил:

– Почему же вы пели тогда, той ночью? Если не было никакого обряда, чем вы занимались?

«Осторожно! – захотелось крикнуть аббатисе. – Мы на земле Наставницы, а расспрашивать столь дерзко женщину, обладающую подобным могуществом – и невежливо, и неблагоразумно!»

Кажется, Наставница услышала ее, так как повернулась к Элевайз и сказала:

– Не бойся. Я отвечу этому человеку. – Затем, обращаясь к Жоссу, произнесла: – В ту ночь в рощу пришли чужаки. – Почти неуловимая улыбка коснулась ее лица. – Чужаки помимо тебя. Мы остались здесь, чтобы наблюдать.

Во взгляде рыцаря было сомнение.

– Не ради убийства?

– Нет, – твердо ответила она. – Чужак, который как заколотая свинья истекал кровью на лесной земле, умер не от наших рук. – Она остановила на Жоссе пронизывающий взгляд. – Мы убиваем чисто. А как вы хорошо знаете, чужаку, тому мужчине, понадобилось время, чтобы умереть.

Элевайз заметила, что Жосс кивнул.

– Жосс, – прошептала она. – Что это значит?

В его устремленном на аббатису взгляде было сострадание.

– Я слышал его крики, – ответил рыцарь.

– О!

«Он слышал, как Юэн долго и мучительно умирал, – с ужасом подумала Элевайз. – Слышал предсмертные вопли несчастного… Боже Милостивый!»

– Тебя мы тоже видели, – говорила меж тем Наставница Жоссу. – Думаю, ты почувствовал это. Мы знали, что ты приходил в рощу и в ту ночь, и в предыдущую.

Усмешка рыцаря больше напоминала гримасу.

– Да. Я знаю. Я чувствовал на себе взгляды, оба раза. – Он поднял одну бровь. – Но вы не причинили вреда мне, – заметил он.

– Да, – согласилась Наставница. – Из всех чужаков в наших владениях той ночью лишь у тебя было смутное представление о том, что скрыто в стихии леса.

Жосс медленно кивнул.

– Да.

– Ты стоял возле поваленных деревьев и горевал о жизни, которой не будет.

– Да.

Элевайз тихо позвала его.

– Жосс!

Рыцарь повернулся к ней.

– Я не мог рассказать вам, – сказал он извиняющимся тоном. – Я… это… о, просто я не могу передать это словами.

– Да, – ответила она мягко. – Я все понимаю.

Жосс снова посмотрел на Наставницу.

– Так почему? – спросил он.

– Что?

– Почему вы не причинили мне вреда? – спросил он. – Я удивлялся тогда и удивляюсь сейчас. Разве в самом деле не удивительно, что вы стоите здесь, с нами, отвечаете на наши вопросы, терпите наше присутствие, хотя раньше совершенно ясно дали понять, что не рады чужакам?

Наставница показала на мешок, оставшийся на берегу ручья, там, где Жосс бросил его.

– Причина в этом.

– Из-за мешка?

Издав звук нетерпения, Наставница ответила:

– Нет, чужак, из-за того, что на нем.

Рыцарь обернулся, чтобы посмотреть. Когда он поворачивался к Наставнице, Элевайз уже знала, что он скажет.

– Оберег, – прошептал он. – Вы увидели оберег.

– Он наш, – сказала Наставница.

– Кто прикрепил его к моему мешку?

Наставница улыбнулась.

– По-твоему, кто?

– Калиста! – воскликнул он, и ответная улыбка появилась на его лице. – Это Калиста.

– Да, это так, – признала Наставница. – Похоже, тебе удалось понравиться ей, чужак, – заметила она с легкой иронией. – Калиста понимает наши знаки. Она прикрепила к твоему мешку этот оберег, меч Нуады, и тем самым сказала: «Не причиняйте ему вреда».

– О Боже, – пробормотал Жосс. Затем, словно ему в голову неожиданно пришло кое-что еще, он взглянул на Элевайз и быстро спросил: – Он все еще охраняет нас?

Наставница долго не отвечала. Она пристально посмотрела на Жосса, а затем устремила неподвижный взгляд на Элевайз.

Вместе со страхом у аббатисы возникло ощущение, что каждый дюйм ее мозга пронизан двумя тонкими лучами белого света, которые, казалось, исходили из поразительных глаз Наставницы и проникали через зрачки Элевайз.

Это было неприятное ощущение.

В тот самый миг, когда аббатиса почувствовала, что больше не может этого выносить и вот-вот закричит, умоляя сжалиться, все прекратилось.

Как ни в чем не бывало, Наставница смотрела в даль, простиравшуюся за потоком:

– Согласно древнему закону вы оба должны быть преданы смерти. Чужакам, узнавшим наши тайны, не позволено жить. – Она снова взглянула на Элевайз. – Но ты, женщина, заботишься об одной из нас, и она молит о тебе.

«Будь благословенна, Калиста», – промелькнуло в голове Элевайз.

– А ты, мужчина, – Наставница повернулась к Жоссу, – владеешь священным оберегом. – Она показала на маленький меч на мешке. – Его сила защищает от смертной кары. Я не смогла бы сразить владеющего мечом Нуады, даже если бы захотела. Нет, – добавила она совсем тихо, обращаясь почти к самой себе, – не смогла бы, не приложив огромных усилий.

Элевайз ощутила, как ее онемевшие от напряжения плечи расслабились. Жосс глубоко вздохнул.

Но Наставница еще не закончила.

– Никакое зло не придет к вам… сейчас! – неожиданно громко воскликнула она. Ее поднятая правая рука грозно указывала на Элевайз и Жосса. Затем, более спокойно, она продолжала: – Сейчас я отпускаю вас обратно в ваш мир. Но вы никому не расскажете о том, что видели. Никогда.

– Да! – согласилась Элевайз.

– Никогда, – вторил ей Жосс.

Наставница наблюдала за ними, нахмурившись, словно пребывала в глубоком раздумье. Потом выражение ее лица смягчилось, и она сказала:

– Если любой из вас обманет мое доверие, я узнаю. Не сомневайтесь, узнаю. – Элевайз была абсолютно уверена, что так и будет. – И если такое случится… – Наставница подошла к Жоссу, и, как несколько минут назад с Элевайз, пристально вгляделась в его глаза. – Если это случится, и кто-то из вас выболтает наши тайны, я убью другого.

Потрясенные, они не могли вымолвить ни слова. В голове Элевайз пронеслась одна-единственная мысль: «Как же это мудро!»

Кто-нибудь, или она, или Жосс, возможно, не устоял бы перед искушением и в одну из темных ночей шепнул о том, что видел, в чье-нибудь «чуткое» ухо. В конце концов, человеку по природе свойственно поверять кому-нибудь свои секреты. Еще со времен бедного цирюльника царя Мидаса хорошо известно, на какие мучения обречен тот, кто знает тайну и хранит ее лишь для себя одного.

Да, кто-нибудь из них мог бы вдруг почувствовать, что стоит рискнуть. Если бы речь шла лишь о собственной безопасности, которой они в этом случае пренебрегли бы.

«Но другим, – думала Элевайз, взглянув на большого, доброго, сильного мужчину, который начинал и нравиться ей, и восхищать ее. – Но другим – о Боже Всемогущий! – я бы не осмелилась так рисковать!»

И аббатиса хорошо понимала, что он – тоже.

С чувством удовлетворения Наставница кивнула. По мнению Элевайз, зная, о чем подумала аббатиса и, вне всяких сомнений, Жосс, Наставница имела полное право чувствовать удовлетворение.

Наставница подняла руки и повернула их ладонями к Элевайз и Жоссу.

– Покиньте лес, – произнесла она нараспев. – Не возвращайтесь в наши скрытые от посторонних глаз владения. Сейчас мы уходим отсюда, но мы вернемся.

Она попятилась, и неяркие изысканные цвета ее плаща начали сливаться с густой темно-зеленой листвой и ветками кустарника. Становилось все труднее разглядеть ее…

Из-за деревьев донесся ее мелодичный голос:

– Идите с миром.

Некоторое время Элевайз и Жосс стояли возле потока. Потом, нарушая обступившую их тишину, Элевайз проговорила:

– Мы желаем того же вам.

* * *

Во время их долгого и трудного обратного пути через лес Жосс несколько раз спрашивал аббатису, не устала ли она, не предпочла бы посидеть у тропинки и подождать, пока он сходит за лошадью, чтобы отвезти ее домой. А Элевайз каждый раз отвечала: «Нет, Жосс. Я могу идти».

Рыцарь беспокоился о ней. Лицо аббатисы было очень бледным, и синяк на лбу стал еще больше. Опухоль все увеличивалась, спускаясь под левую бровь и на полузакрывшийся глаз. Жосс с сочувствием подумал: она выглядит так, словно побывала в шумной стычке в пивной.

У нее все еще немного кружилась голова, особенно когда она поворачивала ее слишком быстро. Что бы Наставница ни жгла в костре прошлой ночью, действие зелья было весьма продолжительным.

Быстро обернувшись в десятый раз, чтобы проверить, успевает ли за ним аббатиса, Жосс позволил себе мысленно вернуться назад, к тем невероятным событиям, в которые они оба оказались вовлечены. И из которых – что казалось достаточным основанием для сердечной признательности и благодарности – они только что вырвались.

Нет. Неправильно. Следовало бы сказать: из которых им только что разрешили вырваться.

Боже, каким тревожным был момент там, у ручья! «Согласно древнему закону вы должны быть преданы смерти…» – так она сказала. Как бы она исполнила это предписание? Дротик в спину, как с беднягой Хаммом Робинсоном? Вряд ли, ведь Жосс и аббатиса стояли перед ней, – едва ли можно метнуть дротик в того, кто находится всего в ярде от вас. Тогда, может быть, удавка, стремительно наброшенная на шею? Или кинжал в горло? Один аккуратный глубокий порез, а потом – забвение?

Усилием воли рыцарь заставил себя остановить этот леденящий душу поток мыслей.

«Теперь мы знаем, что связывает Калисту с лесом, – принялся он размышлять на другую тему. – Ее сестра-близнец до сих пор живет с Лесным народом, а, принимая во внимание хорошо известную внутреннюю связь близнецов, можно предположить, что ей передались волнения сестры. Волнения, вероятно, усиленные обрядами, в которых участвовала Селена.

Да. Что может быть более естественным, чем желание Калисты быть с Селеной? Предложить ей поддержку, ободрить ее, хотя бы утешить. В конце концов, если бы Калиста, а не Селена родилась первой, скорее всего именно она оказалась бы на той поляне». Все это представлялась весьма вероятным.

Однако ни Жосс, ни Элевайз никогда не узнают правды. Если только аббатисе не удастся выведать что-нибудь у Калисты. Но почему-то он не верил, что Элевайз приложит к этому усилия…

Лесные люди убили Хамма Робинсона по собственным веским причинам. Жосс знал, что это преступление официально никогда не будет раскрыто, и преступник избежит правосудия. «Избежит правосудия внешнего мира, – поправил он себя, – что не одно и то же. Ведь утверждение, что бросивший дротик в Хамма Робинсона должен быть казнен, с точки зрения Лесного народа звучало бы как предложение обвинить в убийстве каждого палача в Англии».

Он обернулся, чтобы снова взглянуть на аббатису. Она шагала уверенно, как и прежде, лицо ее было спокойно. Теперь, благодарение Небесам, идти уже оставалось не так далеко.

Жосс только начал отрешаться от всех тревог, наслаждаясь воображаемой картиной хорошего ужина с одной или двумя кружками вина, когда его душевный мир пошатнулся от непрошеной мысли.

Наставница сказала, что они не убивали Юэна Ашера.

Рыцарь уже знал это, хотя, если бы она призналась в этом преступлении, новость стала бы приятным сюрпризом.

Но она не призналась.

С тихим вздохом Жосс подтянул повыше мешок, висевший на плече. Как бы он ни устал, когда они с аббатисой доберутся до Хокенли, его ждет много работы.

Это ужасное дело еще не закончено.