Текст книги "Шедевр"

Автор книги: Элис Броуч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Кто кого?

Она свалилась в аквариум, когда черепаха атаковала стекло.

– Элен, не шевелись! – крикнул Марвин. – Ни звука! Она тебя не заметит. Я иду!

Хорошо еще, что Элен опрокинулась на спину. Она совсем не умеет плавать. На спине, по крайней мере, можно держаться на воде… Но ведь она совершенно беспомощна. Черепаха лихо ныряет и непременно ее заметит, это просто вопрос времени.

Не сводя глаз с кузины, Марвин помчался вокруг аквариума. Он вскарабкался на заднюю стенку, осторожно перелез через край и начал спускаться по внутренней стороне стекла. Пока черепаха его не видит, но надо незаметно проделать и весь оставшийся путь.

Элен широко раскрыла глаза от страха. Черепаха плавает и ныряет уже совсем близко от нее. Длинная блестящая шея мотается взад-вперед, как у морского чудовища.

Марвин дождался, пока черепаха отвернется, и быстро-быстро пробежал по влажному скользкому стеклу. Черепаха повернула голову в его сторону, и Марвин застыл на месте. Элен сносит к плоскому камню, черепаха нацелилась туда же, мощные ноги так и вспенивают воду.

Что же делать? Легче всего перебраться на камень и вытащить Элен, когда ее прибьет к островку. Но нет времени. Черепаха плывет прямо к ней.

– Элен! Держись крепко, когда я схвачу тебя за лапку.

Набрав воздуху, Марвин бросился со стены прямо в мутно-зеленую воду. Он глубоко нырнул, открыл глаза и увидел над собой массивное черепашье брюхо. Лапы молотят по воде, Элен завертело в бешеном водовороте и несет прямо к черепахе.

Марвин кидается к вертящейся черной спинке, вслепую цепляется за одну из лапок и утаскивает Элен на глубину. Он скорее чувствует, чем видит, как щелкают челюсти черепахи.

Вниз, вниз, вниз сквозь темную воду. Марвин плывет зигзагами, увертываясь от черепахи, плывет изо всех сил, но с ним нет арахисового поплавка, а на задней лапке висит Элен – особо быстро не получается. Он поминутно оглядывается, черепаха все ближе, круглые блестящие глаза смотрят прямо на жуков.

Они все-таки добрались до островка! Марвин подсаживает Элен, переводит дух и снова в воду, надеясь, что черепаха бросится за ним. Вместе не убежать, черепаха успеет до них добраться.

К счастью, черепаха устремляется следом за Марвином. Он плывет на другой конец аквариума, добирается до угла, высовывает из воды передние лапки и отчаянно пытается залезть на стекло.

Слишком скользко! Черепаха нависает над ним, челюсти щелкают.

– Марвин! – кричит Элен.

Марвин ныряет, увертывается от разинутого рта черепахи и всеми шестью лапками вцепляется ей в шею. Черепаха вертит головой, корчится, мечется во все стороны. Марвин держится крепко. Наконец черепаха погружается в воду и плывет обратно к камню.

– Марвин! – снова кричит Элен. – Прыгай!

Марвин больше не может сдерживать дыхание. Островок уже близко. Марвин отпускает мускулистую шею черепахи. Сквозь воду Элен кажется неясным пятном. Мне уже не вынырнуть!Но тут Элен хватает его за лапку и тянет вверх, вверх, вверх, на воздух.

– Скорее!

Они бегут к скользкой стенке аквариума. Черепаха с плеском вылезает из воды и пытается их догнать.

– Не оборачивайся! – предупреждает Марвин и тащит Элен за собой. Они из последних сил карабкаются по стеклу.

Минутой позже они добираются до верхнего края аквариума, тут черепахе их не достать. Переваливаются через край – и наполовину съезжают, наполовину падают вниз. Наконец-то в безопасности!

– Ох! Мы были на волосок от смерти! – заявила Элен, как только они плюхнулись на стол. – По-моему я спасла тебе жизнь.

– Ты – мне?!

– Ну, когда вытащила тебя на камень.

– А кто, интересно, упал в аквариум?

– Жутко было, правда? Кто бы мог подумать, что старая карга окажется такой прыткой? В следующий раз будем осторожнее.

– Какой еще следующий раз?

– Да ладно, не бери в голову! Пошли лучше обедать.

Они пересекли стол и перебрались на окно. Там в длинном ящике нежились на солнце пряные травы. Марвин вдохнул аромат мяты и тут заметил Маму. Она открыла желтую корзинку для пикника и раскладывала припасы на листике базилика. Марвин и Элен пробрались к родителям через колышущиеся стебли укропа и майорана.

– А, вот и вы! – обрадовалась Мама. – Я уже начинала волноваться.

– Я ей говорил, – улыбнулся дядя Альберт. – Что может случиться здесь, среди цветов? Людей-то вокруг нет.

Марвин и Элен скромно переглянулись.

– Простите, что опоздали, – сказал Марвин.

– Кругом столько интересного, мы забыли о времени, – добавила Элен.

– Ничего страшного, – ответила Мама. – Мы ведь затем сюда и пришли – чтобы вы хорошенько отдохнули. Особенно ты, Марвин.

Марвин украдкой скорчил кузине гримасу, но она только плечами пожала.

– Умираю от голода, – объявил Папа. – Давайте есть!

Компания из шести жуков расположилась вокруг богатого стола под сенью благоухающих трав, и полуденный пир начался. Чего здесь только не было: кусочки сушки, черника, дынные семечки, крошки кекса, чуть-чуть темного шоколада. И главное – салат из свежего майорана.

Тебя это не касается

Два дня Марвин только и делал, что беспокоился о среде. Мама с Папой высказались ясно: больше никакого Метрополитена и никакого рисования.

– Тебя это не касается, – заявил Папа. – Джеймс умный мальчик, он что-нибудь придумает.

– Понимаю, ты волнуешься, – сочувственно добавила Мама. – Но так рисковать нельзя. Это погубит нас всех.

Марвин промолчал, но в душе у него все кипело. Оставалось только надеяться, что к среде, к четырем часам, ему в голову придет какая-нибудь гениальная идея.

К трем никаких идей еще не было. К тому же он с понедельника не видел Джеймса.

– Схожу, пожалуй, навещу Джеймса, – заявил Марвин родителям. – Не смогу помочь, так хоть посмотрю, как дело обернется.

Мама с Папой переглянулись.

– Не нравится мне это, – сказал Папа. – Тебе будет только тяжелее.

– А о Джеймсе вы подумали? Он же меня ждет, он будет волноваться.

Мама покачала головой.

– Марвин, милый, и как ты собираешься с ним объясняться? Папа прав, Джеймс сам что-нибудь придумает.

– Мама! – Марвин чуть не плакал.

Сейчас он мог думать только о Джеймсе.

Мальчик собирается в музей, волнуется, ждет, что к четырем часам Марвин будет рядом.

– Мама, прошу тебя, я не могу просто исчезнуть.

Мама только вздохнула.

– Мы же друзья!

Целую минуту Мама молча смотрела на сына. И наконец решилась.

– Ладно, пойдем вместе.

Втроем Папа, Мама и Марвин выбрались из-под мойки и поползли вдоль плинтуса. В проеме двери в детских прыгунках висел Уильям, раскачивался из стороны в сторону и молотил ногами по полу.

– Осторожнее! – предупредила Мама, когда они оказались в опасной близости от его толстеньких брыкающихся ножек.

– Ай-яй-яй! – верещал Уильям.

Ниточка слюны свисала у него с подбородка.

Жуки заторопились дальше по коридору. Из гостиной послышался раздраженный голос миссис Помпадей:

– Конечно, он еще не готов. Еще рано. Мы же договаривались на четыре.

И взволнованный голос Джеймса из спальни:

– Уже иду, папа! Еще минуточку.

Марвин взглянул на Маму. Карл уже здесь? Бедный Джеймс!

– Ничего страшного, – смиренно ответил Карл. – Я не собирался мешать. Просто я освободился и подумал – чем раньше мы придем в Метрополитен, тем больше времени у нас будет.

– А зачем вам больше времени? Занятие назначено на четыре тридцать, ты же сам сказал.

– Конечно, конечно. Неважно. Пойдем, когда соберешься, сынок.

Жуки проползли под закрытой дверью в комнату Джеймса и спрятались под густой бахромой ковра. Мальчик сидел за столом, уронив голову на руки, и бормотал себе под нос:

– Где же ты? Где ты, малыш? Я так давно тебя не видел. Что мне делать, если ты не придешь?

Его плечи тряслись. Марвин в ужасе смотрел на Маму.

– Он плачет!

– Конечно, мальчик расстроен. Но вот увидишь, он сумеет взять себя в руки.

– Джеймс? Как ты? Готов? – позвал из гостиной Карл.

Джеймс обернулся и яростно вытер нос рукой. Глаза мокрые, щеки пылают.

– Иду, папа… сейчас.

Мальчик медленно поднялся, снял куртку с ручки шкафа.

– Ничего не понимаю, – он закусил губу. – Почему ты не вернулся?

– Мама! – закричал Марвин. – Он не справится один!

Мама строго покачала головой.

– Мы это уже обсуждали.

– Джеймс мой друг!

– Милый, он человек! Как можно дружить с человеком? Вы из разных миров. Даже разговаривать не можете.

– Еще как можем! Мы разговариваем, хотя и без слов… по-другому. Кроме того, разговоры – не главное.

Марвин тоже чуть не плакал. Как Мама не понимает? О самом важном не обязательно говорить вслух.

Джеймс надел куртку, в последний раз безнадежно окинул взглядом комнату и прошептал:

– Я знаю, ты бы пришел, если бы смог. Надеюсь, с тобой ничего не случилось.

– Мама, – взмолился Марвин, – ты только посмотри на него!

Джеймс собрал набор для рисования, повертел в руках футляр – Марвин успел разглядеть три золотые буквы на крышке.

– Я совсем не умею рисовать, не то что ты. Одному мне не справиться.

На Джеймса было больно смотреть – бледное встревоженное лицо, поникшие плечи.

Марвин представил себе, как Джеймс одиноко сидит у Кристины в кабинете, перед ним чистый лист бумаги и прекрасная миниатюра Дюрера. Вспомнил ужасный день рождения в субботу – шумных равнодушных мальчишек, брюзжащую миссис Помпадей. И за что она вечно сердится на сына?

Нельзя быть слишком скромным! Таким, как Джеймс, трудно в жизни, решил Марвин. Их оттирают, ими командуют, ими пренебрегают, а пробиться, настоять на своем у них не получается.

Наконец-то Джеймс оказался в центре внимания! И что, теперь все потеряно?

Нет, ты не одинок,думал Марвин. У тебя есть я!

Он решительно обернулся к Маме.

– Мама, я ему нужен. Я не могу подвести друга. Вы с Папой сами учили меня быть верным другом.

– Но, милый…

– Настоящий друг никогда не подведет. Ни в чем.

Джеймс расправил плечи и шагнул к дверям.

– Я иду с ним, Мама. Я должен. Он без меня пропадет.

Мама пыталась возразить, но Марвин уже выбрался из-под бахромы, бросился к двери и заполз на латунную дверную ручку. Тут его нельзя не заметить.

– Марвин! – донеслось ему вслед.

Джеймс застыл на месте.

– Эй! ТЫ ТУТ!

Дверь рывком распахнулась.

– Ради всего святого, Джеймс, с кем ты разговариваешь? – осведомилась миссис Помпадей.

Но Джеймс уже взялся за ручку двери, Марвин переполз ему на палец, а оттуда – в рукав куртки.

– Ни с кем, сам с собой, – пробормотал Джеймс.

– Прекрати сейчас же, это дурная привычка, я тебе уже говорила!

В комнату заглянул Карл.

– Пойдем, сынок? Набор для рисования захватил?

– Да, папа, я готов.

– Будь осторожен! – услышал Марвин издалека голос собственной Мамы.

Марвин высунулся из-под трикотажной манжеты и помахал Маме на прощанье. А Джеймс довольно улыбался. Он улыбался, выходя из квартиры, спускаясь на лифте и даже на улице, хотя день был серый и промозглый.

Искусство подделки

Когда они появились на пороге кабинета, Кристина явно обрадовалась.

– Вот и вы! Я весь день только о тебе и думаю, – она расплылась в улыбке. – Как же мне с тобой повезло, Джеймс! Даже не верится.

Джеймс, застенчиво улыбаясь, уставился на свои кроссовки.

– Прости, – рассмеялась Кристина. – Не хотела тебя смущать. Я и с племяшками моими всегда так.

– Это они? – Карл рассматривал фотографию на письменном столе.

– Да. Это дочки моей сестры, Кейти и Элинор.

Было видно, что Кристина просто без ума от племянниц.

Марвин решил забраться повыше, на воротник куртки, ему хотелось снова посмотреть на фотографию. Какое у Кристины умиротворенное лицо, как нежно она обнимает девочек. На снимке Кристина совсем другая – спокойная, без всякой настороженности. Однажды, вспомнил Марвин, Карл объяснял Джеймсу: люди обычно плохо представляют себе, как они на самом деле выглядят. Отражение в зеркале не очень помогает. Карл сказал, когда смотришься в зеркало, привычное выражение лица волей-неволей меняется.

А если встречаешь незнакомых людей? Выражение лица тем более должно меняться, подумал Марвин. Может, ты похож на самого себя только рядом с теми, кого любишь? Но таким видишь себя нечасто, разве что на фотографии вроде этой.

– Младшая – прямо ваша копия, – Карл взял фотографию в руки.

– Заметно, да? – улыбнулась Кристина. – А Элинор вся в отца. Знаете, как иногда получается с родительскими генами – один ребенок похож на отца, а другой – вылитая мать. Я говорю сестре, что она меня избавила от многих проблем – теперь мне заводить детей уже незачем.

– Вообще-то, – заметил Карл, – с детьми не так уж много проблем.

– Да, конечно, я совсем не то хотела сказать. – Кристина взглянула на Джеймса и, неожиданно застеснявшись, отвернулась к столу.

– Вот посмотрите, что Денни принес. Это старинная бумага, на такой в шестнадцатом веке писали. В подделке что самое главное – чтобы все было правильного времени, чтобы бумага была не новая…

– Но вы сами говорили, точную копию делать необязательно, нам же не коллекционера убеждать, а обычного вора.

– Это так. Но все равно, рисунок Джеймса будет совсем как настоящий, ведь подделка не должна бросаться в глаза с первого взгляда.

Она осторожно разложила бумагу на столе, сдвинула верхний защитный слой папиросной бумаги. Желтоватые, слегка разлохматившиеся по краям листы кое-где выцвели, а кое-где, наоборот, потемнели. Еще бы, пятьсот лет,подумал Марвин.

– Изготовители подделок со всей серьезностью подходят к выбору исходного материала. Используют старинную бумагу из книг или рукописей нужной эпохи, подбирают оттенки чернил, которыми пользовались в те годы. «Старят» свои рисунки, мнут края, сажают грязные пятна. Ничто так не выдает подделку, как излишнее совершенство исполнения.

– Подлинное всегда несовершенно, – кивнул Карл.

– Именно, именно. И в мире искусства, как ни странно, ценность доказывается как раз изъянами.

Джеймс поглядел на разложенные листы.

– А мой рисовальный набор? Он же новый! Нам можно им пользоваться?

Нам,повторил про себя Марвин, потирая передние лапки. Он уже предвкушал удовольствие.

– Если бы рисунок попал к настоящим экспертам, то нет. И все же как ты ухитряешься своим пером выводить такие тоненькие линии? Прямо как у Дюрера.

– А чернила? – спросил Карл.

– Чернила нужны коричневые, как на настоящем рисунке. Я два дня искала подходящий оттенок. И нашла наконец – так что можно пробовать. Тебе, наверно, придется сделать пару копий, пока не получится. Хорошо?

Джеймс молча кивнул.

– Тогда договорились, – Кристина повернулась к большому рабочему столу. – Располагайся здесь. Музей скоро закроется, и Денни принесет тебе подлинник «Мужества».

– Настоящий рисунок? – Джеймс с беспокойством взглянул на отца.

– Как это можно? – удивился Карл. – Прямо со стены снимете? А сигнализация?

– Днем сигнализации нет, только охрана. Мы то и дело перевешиваем картины, – объяснила Кристина, накручивая прядь волос на палец. – Что с тобой, Джеймс? Нервничаешь?

Марвин тоже заметил, как побледневший Джеймс нервно кусает губу.

Кристина положила руку мальчику на плечо, и Марвин нырнул под воротник куртки.

– Не беспокойся, – заверила она. – Рисунок под стеклом, ты его не повредишь.

Надеюсь, что нет,подумал Марвин. Ему уже не терпелось начать, поскорее посмотреть на подлинный рисунок мастера.

– Хорошо, – еле слышно прошептал Джеймс.

Кристина потрепала его по плечу.

– Пойду посмотрю, как там Денни. И принесу чернила.

Как только она вышла, Джеймс спросил отца:

– А вдруг я стекло разобью. Или чернила пролью на рисунок?

Марвин разозлился. Это все миссис Помпадей! Вечно твердит об аккуратности.

– Не беспокойся, сынок, – рассмеялся Карл. – Рисунок в рамке и под стеклом. Все будет в порядке, вот увидишь.

– Понимаешь, папа, это ведь… ну, это шедевр, да?

Карл на минутку задумался.

– Ну, не «Мона Лиза» же. И не фреска из Сикстинской капеллы.

Джеймс недоуменно покачал головой.

– Почему они шедевры, а этот рисунок не шедевр?

Марвину ужасно захотелось выползти из-под воротника, чтобы не пропустить ни слова.

– Я этого не говорил. Шедевр – великое произведение искусства, самое лучшее, что художник создал за всю жизнь, единственное в своем роде. – Карл задумчиво теребил бороду. – Но часто люди еще долгие годы не понимают, что это шедевр… Иногда понимают уже после смерти художника. Очень трудно сказать, чем одна работа разительно отличается от других. Что такого особенного в «Моне Лизе»? Сначала кажется, это просто изображение улыбающейся женщины.

– Это и есть изображение улыбающейся женщины, – пожал плечами мальчик.

– Но с другой стороны, в этой улыбке столько всего таится, – продолжал отец. – Что это, гордость, сожаление, кокетство? А может, любовь? Посмотришь на нее подольше, получишь свой собственный ответ. У каждого свой взгляд на эту картину. По правде говоря, и «Мужество» можно назвать шедевром – маленьким шедевром.

– Ага, – Джеймс, похоже, был доволен.

Марвин поежился, пытаясь представить себе, с каким чувством он будет сейчас копировать шедевр.

Тут как раз появились Кристина и Денни. Денни нес что-то завернутое в кусок белой ткани.

– Всем привет! – Глаза Денни хитро посверкивали. – А вот и то, чего вы ждете…

Он откинул край ткани и выложил «Мужество» на середину стола.

Марвин, стараясь разглядеть рисунок, придвинулся поближе. И затаил дыхание.

Уверенные тонкие красивые линии – именно такие, как ему запомнилось. Девушка бесстрашно обхватила рычащего льва.

– Стоит кучу денег, да? – тихо, почти шепотом спросил Джеймс.

Кристина кивнула.

– За «Справедливость» мы заплатили семьсот тысяч долларов. «Добродетели» Дюрера датируются самым началом шестнадцатого века, поэтому они ценятся даже больше остальных рисунков великого мастера.

Денни кивнул, поглаживая пальцами раму.

– Музею Гетти повезло, нам досталось «Мужество». Такой маленький рисунок, но в превосходном состоянии. Совершенно исключительная работа. От Дюрера осталось больше тысячи рисунков, но «Добродетели» стоят особняком. – Он помедлил. – В них есть некое величие.

– Что? – удивился Джеймс.

– Возьмем «Справедливость», к примеру. Справедливость – всеобщий идеал, от нее зависит само существование цивилизации. Ради нее ведутся войны, люди жертвуют жизнью.

Кристина потянулась к пыльному альбому Дюрера, пролистнула несколько страниц.

– Есть замечательное высказывание Плутарха. Джеймс, ты знаешь, кто это? Древнегреческий философ и историк. – Она наконец нашла нужное место. – Вот тут: «Справедливость – первейшая из добродетелей, без справедливости, что пользы в доблести? Коли все мужи судили бы справедливо, в доблести вовсе не было бы нужды».

– А что такое доблесть? – спросил мальчик.

– Храбрость, – объяснил Карл. – Смелость.

– Или мужество, – задумчиво добавил Денни. – Плутарх хочет сказать: если бы все было по справедливости, мужество бы не понадобилось.

Кристина кивнула.

– Греки считали, что все четыре главных добродетели связаны между собой. Невозможно совершенствоваться в одной, не совершенствуясь в остальных.

Денни улыбнулся.

– С другой стороны, Ницше… – он повернулся к Джеймсу, – знаменитый немецкий философ – утверждал прямо противоположное. Ницше считал, что различные добродетели друг с другом несовместимы. Он, например, говорил, что нельзя быть одновременно и мудрым, и храбрым.

Марвин заполз обратно в укрытие – под воротник куртки. Об этом надо подумать. Конечно, показаться Джеймсу на глаза тогда, в самом начале, только-только закончив рисунок, было делом нешуточной храбрости. Но мудрым этот поступок никак не назовешь. Взять все четыре Добродетели, нарисованные Дюрером, – Справедливость, Мужество, Умеренность и Благоразумие. Если надо выбрать одну, какая из них самая важная? Что лучше, быть мудрым или храбрым? Рассудительным или честным? Наверно, зависит ситуации, решил Марвин.

– Ты готов, Джеймс? – Денни провел пятерней по своей седеющей шевелюре и ободряюще улыбнулся.

– Да, кажется… – отозвался мальчик. Правда, Марвину показалось, что Джеймс совершенно ни к чему не готов. Карл обошел вокруг стола и встал рядом с сыном, вглядываясь в рисунок.

– Не волнуйся, Джеймс, – добавила Кристина. – И не напрягайся. Это куда важнее, чем все в точности воспроизвести. В хорошей подделке главное – легкость… Линия должна быть гладкая, плавная, без запинок. Понимаешь, что я хочу сказать?

Кристина обернулась к Джеймсу, и Марвин, вспомнив, как она его в прошлый раз заметила, тут же спрятался глубже под воротник. От Кристины приятно пахло мылом, щеки у нее были нежные, а волосы пушистые.

– Каждый рисунок рассказывает свою историю, – пробормотал Денни. – Каждый из них говорит с тобой.

И люди, и жук не сводили глаз с «Мужества». Марвин, крепко вцепившись в ткань куртки, разглядывал напряженные мускулы нарисованной девушки. И льва, готового то ли броситься на нее, то ли бежать прочь.

Все собравшиеся в комнате благоговейно молчали. Будто загипнотизированные,подумалось Марвину. Шум машин за окном отодвинулся куда-то далеко-далеко.

Первым, не отводя взгляда от рисунка, заговорил Денни:

– Порой кажется, что от картин Дюрера веет холодком. Рисунки – совсем другое дело. Они по-настоящему добрые.

Кристина отозвалась не сразу:

– Но все равно в них есть какая-то недосказанность. Как будто художник просто не решается показывать всем переполняющую его нежность.

Марвин сразу понял, о чем она говорит. Дюрер словно видел в своих героях что-то удивительно хрупкое и прекрасное – и старался защитить все это от грубого мира.

Кристина повернулась к Джеймсу и заботливо сказала:

– Можешь не торопиться, Джеймс, времени у тебя предостаточно. Мы вернемся через час, договорились? Вот коричневые чернила.

Она поставила на стол маленький флакончик и придвинула один из листов старинной бумаги.

– Да, надо перышко почистить. Чтобы и следа твоих чернил не осталось, – Кристина вынула из футляра ручку, смочила чистый носовой платок прозрачной жидкостью из стоящей на столе бутылочки и тщательно протерла кончик пера.

Положив ручку обратно в футляр, Кристина выжидающе посмотрела на мальчика:

– Начинаем?

– Ну что, сынок, готов? – Карл ласково обнял Джеймса.

– Да, – ответил мальчик. Марвин обрадовался, услышав его твердый голос.

– Вот и молодец! – заключил Денни.

И трое взрослых вышли из комнаты.