Текст книги "Королевства Глубин"

Автор книги: Элейн Каннингем

Соавторы: Эд Гринвуд,Линн Абби,Томас Рейд,Трой Деннинг,Мел Одом,Клейтон Эмери,Кейт Стром,Ричард Байерс,Стивен Шенд,Ларри Хоббс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

– Керос! Плыви оттуда сейчас же!

Голос Наран переплёлся с высоким ржанием Прилива, использовавшего копыта и плавники в схватке с моркотами. Керос хотел объяснить, зачем он здесь, но не мог этого сделать даже самому себе. Отец, похоже, погиб, но его наследие не достанется этим грабителям.

Керос внимательно слушал, следя за возможными атаками, но, к его удивлению, никто не нападал, пока он пробирался по полу среди груд мусора. Блеск тёмного метала выдал то, что он искал – старинный тапал, находившийся во владении семьи вот уже семнадцать поколений. Он служил Морасу оружием на протяжении всей жизни его сына, и его смертоносная красота была очевидна поднявшему его молодому тритону. С острейшей внешней гранью, металлическая дуга шла параллельно предплечью, огибала костяшки и продолжалась другим остриём чуть дальше локтя. Закрепив оружие в правой руке и вытянув её вперёд, вместе с тапалом, Керос двинулся было к отцу, но голос в его голове, несомненно, его заклятье, заставил его резко остановиться. Морас говорил быстро, но куда более эмоционально и напористо, нежели Керос слышал вживую все эти годы.

– Керос, сын мой. Я знаю, что ты хотел, как лучше, но ты должен оставить нас. Наши судьбы в руках Персаны. Наран и я знаем, за что сражаемся – за то, чтобы не дать Аксару Ксирлю захватить магические реликвии этого места. Торопись, он почти завладел тем, за чем явился. Помешай ему, и тогда мы сможем озаботиться своим выживанием.

Чары не позволяли Керосу отвечать мысленно, а произносить слова вслух – значило привлечь к себе излишнее внимание. Беззвучно, он поплыл прочь, скользя промеж больших фрагментов льда у пола. Керос вскоре понял, что мало кто из моркотов удосужился посмотреть на него в момент их триумфа. Громкий треск, словно похоронный звон, прозвучал в Великой Сокровищнице, когда ледяной кокон разлетелся под давлением магического щупальца.

Молодой тритон увидел, как лицо его матери исказилось от ужаса, хотя она и Прилив и до этого были окружены многочисленными моркотами. Керос развернулся к дальней стене, следя за лидером моркотов с серебряным клювом. Огромный моркот двинулся вперёд, скрываясь из поля зрения Кероса на вершине дрожащего айсберга. За несколько секунд свет в помещении приобрёл зеленоватый оттенок. Остатки льда разлетелись в зелёной вспышке. Тритон услышал звук, который сегодня уже научился ненавидеть – скрипучие щелчки смеха моркотов.

Снова взглянув наверх, он высмотрел лидера нападавших – кого отец назвал Аксаром Ксирлем – размахивавшего окоченелым щупальцем давно умершего генерала моркотов; зелёный камень в ладони слабо светился. Керос ухмыльнулся, услышав, что его мать закончила заклинание и увидев, что магическая энергия сразу же начала скапливаться. Наран превратила свой трезубец в чистую энергию, следом запустив его в Ксирля – только чтобы увидеть, как магия безобидно осыпается.

Пока все были сосредоточены на Наран и Ксирле, Керос рванулся вверх с места, находящегося почти точно под Когтем, ещё больше готовый следовать словам отца и вырвать тёмный артефакт из лап врага.

«Они могут завладеть им на пару минут, – думал он, – но сохранить его у них не получится, если Персана поможет мне».

«Целые жизни могут уместиться между двумя ударами сердца» – этому церковному учению Керос никогда не верил, до этого момента. За те короткие секунды, что понадобились ему для сокращения расстояния между ним и Аксаром Ксирлем, он в ужасе увидел, что моркот обратил внимание на Наран и навёл на неё Коготь.  И хотя руки тритона были в каких-то сантиметрах от щупалец урода, Керос не смог сдержать крик, когда Коготь вспыхнул зелёным светом, объявшим затем жрицу. В ужасе он наблюдал, как сначала её плоть испарилась с тела, оставив скелет, затем и кости рассыпались пеплом. Всё это время Ксирль продолжал смеяться, хотя казалось, что этот смех тянулся бесконечно.

– Мама!

Поражённый горем и злой сверх всякой меры, Керос продолжал плыть вверх, не прекращая кричать. Так как он появился сразу же после атаки, даже Аксар Ксирль не мог защититься от такого неожиданного натиска. Тритон держал руку прямо, проплывая мимо моркота. Лезвие тапала безо всяких усилий прорезало длинную рану на груди предводителя и его вытянутой лапе, удерживавшей Коготь Ксинакта. Несмотря на то, что оружие нанесло урон архонту, Керос использовал эффект неожиданности и приданную гневом силу, чтобы левой рукой ещё и вырвать мумифицированное щупальце из хватки Аксара Ксирля. Затем он продолжил движение наверх, к потолку и к зияющему проходу, уворачиваясь от одиночных заклинаний и используя различные обломки, чтобы избегать атак моркотов. Керос достиг потолка в тот момент, когда Аксар Ксирль полностью осознал нападение, вереща от боли – и от негодования, когда он понял, что так быстро утратил Коготь Ксинакта.

В эти моменты тритон мог выбраться из Великой Сокровищницы и направиться к открытой воде, прочь от тех, кто желал отобрать принадлежавший ему теперь артефакт. Но забота о родителях и друзьях замедлила его – он думал, как добраться до них. Керос свистнул Приливу, но услышал в ответ полное страха ржание, давшее ему понять, что верный конь всё ещё в ловушке. А потом он услышал скрипучий, шипящий голос Ксирля, обращавшегося к нему.

– От Аксара не сбежишь ты. Вернуть Коготь ты должен, или смотреть как другие умирают будешь. Высокий жрец-отец умереть, если Коготь Ксинакта Аксару не возвращён.

Словно подчёркивая угрозу, моркот бросил заклятье, и Керос услышал треск пронзившего воду электрического разряда, который смешался с криком боли его отца.

Керос больше ничего не видел, не думал, и даже плыл сквозь тёмные глубины, не осознавая этого. Он стал плавучей яростью, готовой поделиться своей болью с существом, убившим его мать и теперь угрожавшей и отцу. Развернувшись посреди течения, плывя обратно к сердцу разрушенной Сокровищницы, тритон чувствовал лишь злость – на моркотов и на самого себя, за то, что не нашёл в себе сил подчиниться приказам родителей. Он не замечал сияния сжатого в левой руке Когтя, как и схожего свечения на правой руке с тапалом. Он не чувствовал ничего, кроме потока омывающей тело воды, но магические чешуйки зашевелились под его кожей, заползали, будто ведомые чье-то разумной волей. Сын жреца не обращал внимания на то, что плывёт быстрее, чем когда-либо в жизни, и больше не чувствовал усталости, досаждавшей ему ранее. Он теперь был ещё и злее, чем когда-либо, и вся эта ярость была направлена на архонта Аксара Ксирля.

Керос возвращался с единственной целью – добавить голову предводителя моркотов к коллекции артефактов в Башне. Ярость не давала ему избегать магических атак, как и беспокоится об их наличии. Моркоты пытались уничтожить его, сгустки чар летели со всех сторон – но молодой тритон игнорировал их. Каждое попадание усиливало зеленоватое свечение вокруг Кероса, загоравшееся всё ярче, в то время как сам вернувшийся беглец ощущал лишь нарастающее тепло в руках, и собственную ярость. Он хотел использовать силу Когтя, чтобы освободить отца и заставить моркотов отступить, но какая-то часть его жаждала уничтожить их всех до единого.  Замедлившись, он взглянул на отца. И остановился вовсе, когда заметил светящиеся зелёные чешуйки на вытянутых перед собой руках. И в это мгновение колебаний Кероса оплело огромное щупальце, магическая субстанция которого тянулась от Аксара Ксирля.

– Отдать Аксару Коготь ты должен, и раздавить быстро, как морского слизня, Аксар тебя сможет, – прощёлкал залитый кровью архонт, – иначе заставить смерть длится вечно Аксар сможет.

Серебристо-чёрный моркот с серебряным клювом спустился со своей наблюдательной позиции наверху к пригвождённому к стене Морасу. Поддерживая угрозы, он запустил два нижних щупальца в гриву длинных волос верховного жреца.

– Близок к смерти отец, юный тритон. Окончить его жизнь Аксар не желает, но убить Аксар будет, чтобы силу Когтя вернуть.

Остальные моркоты окружили Кероса, пока Ксирль говорил, и их лидер переместил кольца магических тенёт, позволяя своим миньонам высвободить реликт. Керос отчаянно пытался удержать Коготь, но двое моркотов тянули его, ещё один душил самого тритона, и тот почувствовал, как артефакт, наконец, вырвали из его хватки.

Сын жреца чувствовал себя побеждённым, но его ярость продолжала нарастать. Он смотрел, как моркоты протягивают Коготь своему предводителю, державшему чёрное поблескивающее щупальце над сердцем Мораса, но теперь убравшему, чтобы забрать реликвию. Керос смотрел, как архонт вертит засушенное щупальце снова и снова, будто что-то выискивая. Он не понимал – как, очевидно, и сам Ксирль – почему Коготь больше не светится зелёным, затем вспомнил о непонятных зелёных чешуйках на руках. Только после того, как моркот исступлённо заорал и уставился на него, тритон понял суть происходящего. Сила Когтя перешла к нему.

Хоть голова его и шла кругом от водоворота событий, Керос всё ещё собирался спасти отца – и теперь мог это сделать. Тритон воззвал ко всем своим эмоциям и взревел, напрягая мускулы, пытаясь прорубить опутавшие его кольца многажды благословенным тапалом. Мир покраснел в его глазах, и чары лопнули, не выдержав натиска его злости, а отдача лишила трёх из моркотов голов и конечностей. Аксар Ксирль съёжился перед лицом такой непредвиденной мощи, когда Керос высвободился из рассыпающегося заклятья и направился к нему. Тапал в правой руке теперь испускал изумрудного цвета энергию; тритон навёл его на злодея с серебряным клювом – и в глазах его не было ничего кроме ярости.

Трясясь от ненависти, вызванной поражением, Аксар Ксирль сказал спокойным, и от того ещё более жутким голосом:

– Забрал мой трофей, маленький тритон? Или забрал тебя он? Знает силу Когтя Аксар Ксирль, знает, но не скажет, нет. Принесёт маленькому тритону лишь горе и вечную месть победа его.

За спинами моркотов, готовясь атаковать, встал на дыбы Прилив, а Керос бросился вперёд, но Аксар завершил заклинание парой быстрых жестов и исчез в водовороте.

Керос негодующе закричал, раздражение от того, что он так быстро потерял врага вырывалось из него вместе со всей злостью, душившей его во время битвы. Плотно закрыв глаза и заходясь в яростном рёве, Керос не видел, что тапал разгорелся зелёным сильнее прежнего – но он заметил, когда ощущение веса в руке пропало. Открыв глаза, молодой тритон увидел, что клинок замерцал и растворился в пустоте. Хоть и поражённый этим, тритон всё же обратил свой взгляд не на себя, а дальше – на израненное тело отца, всё ещё пришпиленное к стене. Морас встретился с ним взглядом – и в нём не было ожидаемого сыном разочарования.

Керос подплыл к верховному жрецу, неожиданно испытав за то, что тот ещё жив, огромную благодарность судьбе. Сын не заметил, что Прилив отплыл от них на расстояние. Водяной конь какое-то время был тих, будто бы пытаясь понять, что за человек взрастил его из жеребёнка. Хотя тело болело от полученных ран и прошлых шрамов, Морас не обращал на боль внимания, посмотрев на сына по-новому.

– Из всех течений, что были открыты для тебя, Керос, – сказал он, – я не ожидал, что ты выберешь такое. Я ждал появления Клинка Персаны много приливов, но не предполагал, что им окажешься ты, мой сын.

– Что это значит, отец? – не понимал Керос. – Я сделал, как ты просил, и не дал моркотам завладеть Когтем. Теперь только надеюсь, что у тебя найдутся какие-нибудь заклинания, чтобы вытащить эту штуку из меня и вернуть обратно в лёд.

Молодой тритон позволил отцу повиснуть на его плечах. Они оба застонали, когда Керос выдернул трезубец из стены. Сын отнёс отца вниз, на один из обломков с ровной поверхностью на полу комнаты, но оружие всё ещё оставалось в теле, до тех пор, пока они не найдут другого целителя.

– Должно быть он потерял сознание от боли, – сказал Керос самому себе. – Поэтому не отвечает.

Уложив отца настолько удобно, насколько он смог, молодой тритон посмотрел ему в лицо, обнаружив, что тот в сознании и с любовью смотрит на сына.

Когда Морас взял Кероса за правую руку и повернул ладонью вверх, тот охнул – большой зелёный изумруд теперь поблескивал в самом центре.

– Тапал придёт на зов, когда он тебе понадобится; отрадно знать, что оружие остаётся на службе нашей семьи, – сказал Морас. – Единственное волшебство, которое сможет разделить тебя с ним и Когтем – то, которое ждёт всех нас в конце всех течений. Тебе придётся нести эту ношу до конца своих дней, но тебе хватит для этого сил. По крайней мере я так увидел, – Морас резко вдохнул, и удушающий кашель сотряс его тело, а вода около рта и жабр помутнела от крови.

– Отец! – вскричал Керос, его смущение сменилось тревогой, ведь теперь, после пыла сражения, раны старого тритона казались ещё серьёзнее. – Отец…

Морас прекратил кашлять и открыл глаза.

– Ты мой сын. Холодное течение ждёт тебя, но не избегай его. Тебе известен твой долг перед Пуманатом, перед Серосом, перед Персаной. Защищай и храни эту силу от любого, кто захочет её заполучить и использовать во зло. Сделай это, и знай, что мы гордимся… – жрец снова закашлялся, и ещё больше крови просочилось из жаберных щелей.

Керос был слишком сосредоточен на последних словах отца, поэтому не услышал появления военного отряда тритонов. Резкое ржание Прилива предупредило его о нападении со спины, и тритон поднял правую руку, отражая зубцы трезубца, удивлённо вздохнув, когда оружие отскочило, высекая искры там, где металл коснулся чешуек – оба тритона вздохнули, но напавший лишь удвоил усилия.

Отвернувшись от поверженного отца, Керос увидел ещё восьмерых тритонов, наседающих на него со всех сторон, даже сверху. Всех он знал целую жизнь – и все они теперь смотрели на него так, будто не узнавали его, будто он был их злейшим врагом.

– Что происходит? – непонимающе спрашивал он. – Почему вы нападаете?

Ответом ему был лишь вихрь набрасываемых сетей. Прилив пришёл на помощь, сбив в сторону двоих тритонов, подбиравшихся снизу, и оттянул своего друга, как и сражение, подальше от раненого жреца.  Внутри Кероса всё кипело – из-за потери матери, близкой смерти отца, необъяснимого нападения на него и непонятной новоприобретённой силы. Ему хотелось наброситься на тритонов, и словно в ответ на это желание, правая рука засветилась и в ней появился сияющий зелёным тапал. Разрубив спутавшие его сети, молодой тритон увидел, что ещё больше тритонов появилось в Башне Нумоса – и все они смотрели на него с отвращением и страхом. Поднявшись к потолку на спине Прилива, он воззвал к ним, но все его надежды объясниться были разбиты потоком трезубцев и ругательств. Несмотря на ярость, неконтролируемо вздымавшуюся внутри, Керос совсем не хотел биться с собственным народом, независимо от причин, по которым они атаковали. Устроившись на спине коня поудобнее, тритон-изгой повернулся к преследователям спиной и скрылся в глубинах моря.

С пола стражей-тритонов слабо окликнул Морас:

– Оставьте его. Сегодня и так хватило страданий, не нужно убивать одного из нас, и неважно какая им овладела магия.

Два центуриона спустились вниз, с трудом веря полученному приказу. Когда они выдернули трезубец, освободив ногу и туловище, два жреца рангом поменьше применили очень нужные сейчас целительные чары – и верховный жрец пришёл в себя.

– Керос? – пробормотал Морас. – Центурион Барис, мой мальчик смог сбежать?

Барис казался совершенно сбитым с толку, но всё же ответил:

– Да, ваше святейшество. Что здесь случилось? Что произошло с ним? Мы решили, что это был один из этих татаков.

Морас удивлённо посмотрел на центуриона. Это грязное словечко часто применялось к моркотам, но ни разу ещё оно не звучало на священной земле. Верховный жрец не без помощи уселся, и громко заговорил, а его голос резонировал в воде так, что слышали все находящиеся здесь:

– Многие из вас видели сейчас врага, покидающего это место верхом на одном из наших морских коней. Что бы вы там не думали – знайте, что вы стали свидетелями пришествия Клинка Персаны. Мой сын Керос – больше не тритон, но я буду молиться за то, чтобы он всегда избегал опасности, и чтобы он нашёл свою судьбу в водах Сероса.

На полное восстановление у Мораса ушло больше десяти дней, и всё это время он размышлял, как же Коготь мог слиться с Керосом воедино в том бою. И он нашёл ответы в книгах, посвящённых Арсеналу.

Из всех могущественных артефактов Сероса, Коготь Ксинакта давал наибольшее могущество, но требовал и наибольшую цену – саму душу. Его привлекали эмоции – но пусть они и питали его, придавая большую силу, прикосновение этого талисмана в конечном итоге приносило лишь разложение. Стремясь обнаружить хоть какую-то надежду на искупление для сына, Морас отправился в Библиотеку Комана в восточном Пуманате. И там, наконец, нашёл древнюю коралловую табличку с Пророчеством о Клинке Персаны.

Читая выбитый на ней текст, верховный жрец испытал и сочувствие к тому, какими течениями теперь должен был плыть его сын, и горе от его потери. Табличка лежала перед ним, и он ещё раз прочитал её, закрепляя в памяти. Морас поклялся наблюдать, слушать и ждать. Он станет летописцем деяний, свершённых Клинком Персаны, если будет на то воля богов. Верховный жрец прочёл слова вслух, давая клятву Персане во имя его сына Кероса и во имя его же чести:

«Помеченный Тьмой, Клинок Персаны явится к стражам от врага.

Выкованный Гневом, Клинок Персаны станет светом во тьме.

Закалённый Горем, Клинок Персаны защитит всех, кроме одного.

Ведомый Страхом, Клинок Персаны даст отпор тьме внутри и вовне.

Хранимый Долгом, Клинок Персаны вовеки пребудет на страже, но никогда не будет стражем сам»

ПОДНИМАЕТСЯ ТЁМНЫЙ ПРИЛИВ
Кейт Фрэнсис Стром

7 элейнта, Год Перчатки

Последние лучи заходящего солнца протянулись над водами Внутреннего моря, превращая в мерцающее золото его беспокойную поверхность. Моряки звали это Огнём Амберли и считали добрым знамением, знаком того, что Морская Королева благословляет их труд. Морган Кевлинсон стоял на носу видавшей виды рыбацкой плоскодонки, не одно поколение прослужившей его семье, и даже не замечал этот потрясающий вид. С отсутствующим видом он откинул с лица прядь угольно-чёрных волос, которую сдули туда вихрящиеся, пахнувшие солью пальцы ветра, и позволил мыслям уйти далеко-далеко от пламенной шкуры моря.

Дикие порывы глубин коконом окружает тьма; в обласканных солнцем морских залах видны сине-зелёные силуэты.

Там покоились тайны. Он знал это, как знал своё собственное имя. Море хранило древнюю мудрость – дикую и необузданную; несло зловещие обещания на своей широкой спине. И иногда, когда он в молчании плыл по волнам, эти обещания взывали к нему. Сегодня был именно такой день.

Морган закрыл глаза, поглощённый танцем ветра, волн и пены. Он чувствовал знакомое опустошение, как будто во время какого-то внутреннего отлива; его сердце билось в такт морским волнам, медленно и настойчиво, как бьющиеся о борт белые гребни пены, пока вообще всё – сердце, лодка, небо – не превратилось в единый ритм, и мир застыл в единственном текучем мгновении.

Тогда-то Морган и увидел её: глаза цвета густой сурьмы, зелёная, как отборный хризоберил, кожа, и сине-зелёные волосы, струившиеся свободнее самой воды. Да, ещё в этом существе была печаль, уязвимость, вызывающая у Моргана такую боль, какой он не знал никогда прежде. Он как раз собирался спросить, что может сделать, чтобы вернуть улыбку на её лицо, когда она открыла рот и...

– Эй, парень! Хватит грезить, лучше подсоби-ка! – голос был глубоким, резонирующим и жёстким, как коралл, сглаженный лишь дружелюбным говором рыбаков аламберского побережья.

Морган открыл глаза и быстро повернулся к голосу, едва удержавшись на ногах, когда лодка покачнулась от его резкого движения. Ангус, его дед, сидел с правого борта у планширя, с лёгкостью многолетнего опыта сматывая в бухту канат. Кожа на его лице и руках напоминала потрескавшуюся шкуру. Опущенную голову старого рыбака венчала густая копна серебряных волос, а его одежда из грубого сукна износилась и была покрыта коркой соли. Несмотря на  следы прожитых лет, Ангус не подавал никаких признаков старческой немощи. Его рассудок и его хватка оставались по-прежнему крепкими – обычное дело для тех, кто проводил всю жизнь, рыбача у скалистых берегов и островов Аламберского моря. При мысли, что его деду могла действительно потребоваться помощь, Морган невольно улыбнулся.

– Деда, да я просто...

– Уж-я то знаю, чем ты занимался, парень, – прервал его старик. – Грезил над водой. Это не к добру. Море запросто может тебя проглотить. Даже не сомневайся, мальчик. Море – как ветреная девица; не стоит даже надеяться его понять.

Морган вздохнул, подошёл к небольшой деревянной мачте в центре лодки и осторожно свернул кусок грубого полотна, представлявший собой единственный парус лодки. Он слышал эту лекцию уже по меньшей мере раз триста. Дед никогда не уставал её повторять. Голос старика продолжал зудеть, пока юный рыбак сворачивал парус в толстый свёрток. Моргану сложно было скрыть раздражение. Немного резко швырнув полотно на привычное место у носа, он был уверен, что старик неодобрительно покосился на внука.

А сам старый рыбак всё продолжал и продолжал свои нравоучения. На самом деле Морган этого не заслужил. Он жил на свете уже восемнадцать лет – и большую часть из них ходил в море. Он не был каким-то сухопутным бездельником, неспособным к работе на рыбацкой лодке, не был он и изнеженным купеческим сынком, посещавшим аламберские берега по праздникам. Он был рыбаком, рождённым в одной старейших рыболовецких семей Внутреннего моря. Но его интерес к морским глубинам, казалось, пугал деда – и как и других жителей Мурктара, сплочённых и замкнутых.

И Морган понимал, почему. Суеверные крестьяне никогда не принимали его по-настоящему. Его мать погибла при родах, а отец так сильно горевал, что одной зимней ночью вышел во Внутреннее море и уже не вернулся. Морган рос диким, целыми вечерами бегал по возвышающимся над водой скалам и утёсам, слушая песни волн и вдыхая солёный морской ветер. «Тронутый морем», его называли. Подменыш. Показывали пальцами на его бледную кожу и чёрные волосы, так отличавшиеся от солнечно-золотых лиц и рыжеватых волос коренных мурктарцев, как на подтверждение того, о чём шептались друг с другом глубокими ночами, когда с моря дул сильный ветер. Даже сейчас Морган знал, что у него за спиной многие делают знак Хатора, когда он слишком долго смотрит на море или в глубокой задумчивости сидит на видавшем виды мурктарском причале.

Он искал в себе следы ожесточения, негодования по поводу своей репутации, но ничего не обнаружил. Он рос с простым осознанием того, что никто его не понимает. У него были друзья, сообщники, которые рады были провести время между детством и взрослой мужской жизнью, украв пару кружек пенистого эля из таверны старого Боррика или играя в волну среди поросших кустарником дюн. Немало вечеров занимали и поцелуи украдкой под причалом. Но никто на самом деле не знал, что происходит у него внутри, в той безмолвной частичке души, что внимала ровному стуку сердца океана, ощущая его неутихающее притяжение подобно скрытому подводному течению. Никто об этом не знал – кроме, быть может, его отца.

Морган вздрогнул и вынырнул из задумчивости. Раздражение и негодование вытекли из него, оставляя лишь пустоту и опустошающий холод. Солнце почти зашло за горизонт, и юноша поднял взгляд, увидев в фиолетовой дымке сумерек, что дед выжидательно смотрит на него, очевидно, закончив свои рассуждения.

– Говорю, ночью поднимется свирепая буря, нам лучше закончить на сегодня.

Старик покачал головой и прошептал себе под нос что-то ещё, прежде чем развернуть брезент, которым они закрывали лодку.

Морган виновато хмыкнул и подошёл, чтобы помочь деду, протянув тонкую бечёвку сквозь небольшие отверстия по краям полотна и продев её в железные кольца, прикреплённые к бортам лодки. По правде говоря, в сумрачном небе поблизости не было ни единого облачка, но прибрежный ветер набирал силу, принося с собой жалящий холод. Он давным-давно прекратил сомневаться в способности деда предсказывать погоду.

Как только юноша закончил натягивать брезент, старик сплюнул и двинулся по набережной к Мурктару.

– Пойдём, парень, нам нужно притащить весь этот улов домой, а тут уже ночной прилив начинается. Кроме того, я сейчас не откажусь отведать немного стряпни твоей бабули.

Морган наклонился и забросил на плечо узел со свежепойманной рыбой, поблагодарив богов, что остальную часть улова они уже продали торговцам. Когда он повернулся, чтобы бросить последний взгляд на плоскодонку, поднимавшуюся и опадавшую под натиском волн, он заметил рядом с лодкой какое-то движение украдкой. Морган только собирался окликнуть деда, опасаясь, что озорной морской лев решил поиграть с лодкой и может её повредить, но тут заметил торчащую прямо над водой голову. Морган не сумел разглядеть очертания этого странного существа, но это было неважно. Глядя на него в гаснущем свете дня, он увидел лицо из своих грёз.

Она исчезла в одно мгновение, а юноша повернулся обратно к деду. Хотя они возвращались в деревню в молчании, разум Моргана был охвачен смятением.

Ночью бушевал шторм, колотивший по грубой крыше их простого дома. Морган без сна ворочался под толстым одеялом, пока на улочках и тропинках Мурктара по-волчьи завывал ветер. Дед и бабка крепко спали в соседней комнате. Он слышал их раскатистый храп, звучавший грубым контрапунктом к ярости бури. Однако к самому Моргану сон не шёл. Вместо этого он лежал, свернувшись в комок, чувствуя себя одиноким и покинутым, совсем крошечным в бесконечной ночи.

Так было весь вечер. Когда они с Ангусом вернулись домой на ужин, звёзды уже затянуло грозовыми облаками. Морган едва это заметил. С тех пор, как они покинули пристань, в его сознании ярко пылал лик морской женщины, и мысли горели от её неземной красоты. Всё остальное в сравнении с ней казалось блеклым, пустым и серым, как износившийся панцирь краба-отшельника.

Почти весь ужин он провёл в молчании, отвлекаемый набирающей громкость песней ветра. Несколько раз он едва не задохнулся от ужаса, в этом скорбном шелесте ему почудилось своё имя, исторгаемое медленным шёпотом из сырой глотки моря. Дед и бабка, сколько могли, терпели его странное состояние. В конце концов юноша получил подзатыльник от Ангуса, когда в ответ на вопрос бабушки пробормотал что-то нечленораздельное. Даже этот удар показался эхом дедовского гнева, воспоминанием о каком-то наказании из прошлого. Старый рыбак раздражённо встал из-за стола и ушёл, бормоча проклятия. Вскоре Морган тоже промямлил какое-то извинение и, пошатываясь, побрёл к кровати в поисках холодного облегчения в объятьях сна.

Ничего не вышло.

Мысли о ней пожирали Моргана, кожа пылала от предвкушения её касаний. Она хотела его, звала его голосом, полным лунного света, пены и мягкого, незаметного зова моря. Он лежал так часами, пытаясь скрыться от неё, спрятаться в потайных уголках своего разума. Но она преследовала Моргана, шептала его имя, держа его перед собой, как лампу.

Морган, приди!

Приди ко мне, милый!

Приди

Вопреки здравому смыслу он мимоходом задумался, не слышал ли его отец этот же голос в ту ночь, когда украл лодку и, надломленный скорбью, поплыл навстречу гибели в зимнем море. Может быть, подумал Морган, безумие передаётся по наследству.

Приди!

Голос. На этот раз громче, не признающий ничего, кроме подчинения. С криком он вскочил с постели, больше не в силах сопротивляться зову сирены. Влечение поглотило его, заставило выбежать из хижины в серую неподвижность ложной зари. Шторм истощил свои силы. Ветер и дождь больше не хлестали по побережью. Мир затаил дыхание, ожидая.

«Ожидая чего?» – подумал Морган.

В следующий миг он понял. Ожидая его. Поспешно растирая руки, чтобы отогнать предрассветный холод, Морган пошёл по грунтовой дороге вниз к пристани. Каждый шаг приближал юношу к ней. Не обращая внимание на сломанные бурей ветки, треснувшие стволы и другой мусор, усеявший тропу, он перешёл на бег. Выбора не оставалось.

И всё же, в этом зове было своего рода обещание, намёк на возможное раскрытие тайны. Если он оборвёт свою жизнь в морском безумии, как отец, то, по крайней мере, получит что-то взамен, подарок из тёмных вод, которые за эти восемнадцать лет стали ему роднее кособоких хижин Мурктара и их суеверных обитателей. Теперь он это понимал, и осознание наполнило его в равной степени ужасом и предвкушением.

Наконец, промокнув от пота и задыхаясь, он достиг конца причала. Он в отчаянии огляделся кругом, надеясь заметить загадочное существо, преследовавшее его во сне и наяву, доказательство того, что он не спятил. Она была здесь, небрежно держась на воде слева от плоскодонки его семьи.

Даже на таком расстоянии её красота поразила Моргана своей безупречностью. Кожа её зеленоватого лица была мягкой и гладкой, как мрамор. Тонкие черты заставили его пальцы задрожать – так сильно он хотел провести по изгибу подбородка, носа и шеи. Длинные сине-зелёные волосы, хотя и спутавшиеся от влаги над водой, легко облегали её тело.

Морган готов был немедленно броситься в холодное море, чтобы быть рядом с ней, но она открыла свои полные губы и заговорила.

– Здравствуй, человеческое дитя, сын Кевлина. Я боялась, что ты не успеешь.

Её голос был красивым и чистым, текучим, и Моргану казалось, будто она пропевает каждую фразу. Его голова готова была взорваться от вопросов. Кто она? Откуда его знает? Почему позвала сюда? Торопливо пытаясь решить, какой из вопросов озвучить, он понял, что чары спали. Рассудок вернулся к нему.

Он снова посмотрел на загадочное создание, впервые заметив толстые перепонки между пальцами на руках, которыми она легко загребала воду. Она чуть склонила голову к плечу, очевидно, ожидая ответа.

Морган ничего не сказал, позволяя молчанию растягиваться, позволяя ритмичному стуку волн о причал, крикам рано проснувшихся чаек и слабому шороху прибрежного ветра заполнить пустоту, оставленную в нём сгинувшим наваждением.

Он был зол и изрядно напуган. Это существо воспользовалось им, манипулировало им, и когда наконец Морган заговорил, в его голосе звучала горечь.

– Конечно я пришёл. Ты не оставила мне выбора.

Она засмеялась, хотя веселья он не услышал, только слабую дрожь, подозрительно похожую на грусть.

– Выбора не осталось у всех, – мягко, едва слышно произнесло существо. Затем громче:

– Но ты должен простить меня, Морган. Времена отчаянные. Я отправила зов; ты пришёл. Торил никогда не знал более истинного сына Эльдат.